Текст книги "Персонажи карельской мифологической прозы. Исследования и тексты быличек, бывальщин, поверий и верований карелов. Часть 1"

Я помню, для крёстной пекла такой маленький хлебец, крестик так. С крестовым хлебцем идёшь, и тогда крёстная даст какой-нибудь подарок. Мне, помню, крёстная дала ленточки… Крестовый хлебец. Это через неделю после Рождества.

Блины для Сюндю, портянки Сюндю – не помню.

Сюндю на земле… Это есть – нас всегда пугали: сейчас Сюндю на землю спустился, не надо ничего плохого делать – детям. Этого мы боялись, поэтому по ночам не ходили… Катится, как копна сена.

В ригу ходили Сюндю слушать. Сядут там, да в темноте. Старшие девушки нас не брали.

На перекрёстках слушали, где три дороги. Девушки вокруг кочергой делали круг, сидели в кругу.

ФА. 3534/36. Зап. Миронова В. П. в 2002 г. в д. Михайловское от Ивановой И. М.

49

Ennen Veändöin aigah ei nimidä pahoa roattu. Eigo sporii, eigo nimidä pahuttu sanuo. Synnynmoan aigah zamecaitih, stoby ylen äijäl ei lomista, da kolToo. Min enämbäl kolTanet da lomizet, znaacit se elaigu rodieu tooze lomuu da… Synnynmoan aigu staraijah hillembäh eleä.

Da vie šanotah, što ylen äijäl vesseläh da komizet da lomizet, Syndy ei sinäpeän kuulu. Syndyy tahtonet kuulla, sit sinä peän pidäy olla hilTah. Da, eiga Syndy ei kuulu…

A Syndy, sanottih, se on senmoine suuri gu hyvä, suuri heinysoatto. Kai, sanou, hovut salboau… A toici šanotah, gu tiedoijah, pahus tulou heinysoatonnu. Pahus. Daaze, šanotah, icekseh heinysoatto tulou i pr’aamo sinuh. Se on paha, paha. On posloovitsu moine: “Necie ukses tulou gu suuri Syndy!“

Раньше во время летних Святок ничего плохого не делали. Нельзя было спорить, и ничего плохого говорить. Во время земли Сюндю замечали, чтобы сильно не греметь и не стучать. Чем больше гремишь да стучишь, значит, и жизнь тоже будет шумной да… Во время земли Сюндю старались потише жить.

Да еще говорят, что если очень веселишься, стучишь да гремишь, то и Сюндю в тот день не будет слышен. Если хочешь Сюндю услышать, то в этот день должно быть (тихо).

А Сюндю, говорили, – это такое большое, как хорошая, большая копна сена. Все, говорили, ходы закроет… А иногда, говорят, когда колдуют, что лихо приходит в виде копны сена. Плохое приходит. Даже, говорят, сама копна идет и прямо на тебя. Это плохо, плохо. Еще пословица есть такая: «Вот в дверях идет как большой Сюндю!»

ФА. 3265/74-76. Зап. Лавонен Н. А., Степанова А. С. в 1991 г. в п. Соддер от Сергеевой Н. И.

50

Vierissän välillä Syndie kuuneldih. Sillä välillä ei ni ligavezie kuattu pihalla, eigä latetta pesty… En tiijä mintäh, ei annettu kuadua ligavezie. Vuatteita ei pesty sillä välillä.

В Святки Сюндю слушали. В этот промежуток ни грязную воду на улицу не выливали, ни полы не мыли… Не знаю, почему, не давали выливать грязную воду. Белье тоже не стирали в этот промежуток.

ФА. 2939/15. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Илонен А. А.

51

Enne Synnynmoan aigah kaksi nedälie sobii ei pesty. Ei pesty. Jongoi tiettih net äijät, tullah kaksi nedälie sit jongoi enimät sovat da nenga uborkat kai enne piettih… A en tiije, mindäh se muga privicku oli otettu, što ei. Jumalan veeruindah vai kui se muga, en tiije voopse, en tiije, mindäh ei mugalei. A vie nygöi hot’ myö emmo tiije kuni, minä hot’ unohtan necis, enne hot’ i kuulin, a en musta, a sen mustan, što nenet proazniekan päivät ollah, niilöin aigah ei pestä…

Раньше во время земли Сюндю две недели белье не стирали. Не стирали. Уже знали про это время, наступят эти две недели, и уже основное белье и уборку раньше проводили. Не знаю, откуда эта привычка пошла, что нельзя. Из-за веры в Бога или почему, не знаю вообще, почему так. А еще и теперь, хоть мы и не знаем, я вот хоть и забываю что-то, о чем раньше слышала…. А это помню, что это праздничные дни, в это время не стирают.

ФА. 3363/18. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в д. Ведлозеро от Егоровой М. Ф.

Сюндю появляется как копна сена

52

Myö kerran kergiimö Syndyy kuundelemah. Vahnu boabusku, Miikulan Dasa: “Läkkeä, minä yhtelläh teidy siizmankel kierän“. Kierdeä pidäy! I menimmö, lähte oli järvel. Syndyy kuundelemah. Kumardimmokseh kaikin sinne, peät panimmo moah. Häi ymbäri meidy kierdi siizmal, rubeimo kuundelemah. Kuulemmo: kelloizet tullah Kiiskoilaspäi, ajetah. Minä sanon: “Ga IlTazen Onni on, IlTazen kelloizet kuuluu, IlTazen d’eäd’äh tulou“. Dasa se kuulou net paginat, sanou: “Olgoa, lapset, vaikkane, älgeä paiskoa nimidä, kuunelkoa ielleh“. Nu kuundelimmo, kuundelimmo, eigo tulluh sih hebuu, eigo nimidä.

Myö lähtimmö Ondrien ikkunoin oal, menimmö kuundelemah, kuulemmo ga itku kuuluu. Ikkunoin oal. Midäbo nygöi itkietäh? Annin svoad’bua pietäh, Anni, sanou, miehel meni.

Tulimmo meijän ikkunoin oal: suhu kuuluu, suhistah. Tuldih sulahaizet – toatto syöttänyh ei, sanou: “Kaikkie syöttämäh rubie en“. Kuulen: ikkoin oal suhu kuuluu. “Mengeä eäre, mengeä eäre, syötä en,“ – sanou. Kuulen: pordahat kapettau, lähtiettih eäre.

Tulimmo täh Miikulan pihah, tulimmo ga, seizatuimo vai sih salbamoh kuundelemah. Kuulemmo: pajatetah, svoad’bu paginoa, pajuu, Feklan ikkoinan oal, necis. Dai kizatah, dai pläsitah. “Nygöi, – minä sanon Feklal, – teile on svoad’bu necis“. Sanou Dasa: “Kuunelkoa ielleh, älgeä, lapset, nimidä virkoat, kuundelkoa ielleh“. Dai kuundelimmo – kuundelimmo, lähtimmö pertih, myö varavuimmo. Kacahtim-mokseh järvehpäi: tulou sie gu heinyregi. Ylen suuri! Muga i sie ku vieröy, ku vieröy. Kuulemmo ga: tulou sie, pohjaizespäi tuulou. Dai myö pertih juoksimmo. Veräit salbaimmo kai malitunkel. Dassi sie veräit salbai, vahnu akku, malitunkel. Ikkunah emmo ruohtinuh kaccomah mennä. Emmo tiije: heinysoatto vai mi oli. Syndy naverno, Syndy. Syndy kuului.

Мы однажды пошли Сюндю слушать. Старая бабушка, Николаева Даша: «Пойдемте, я вокруг вас хоть сковородником круг обведу». Обвести круг надо! И пошли, прорубь была на озере. Пошли Сюндю слушать. Наклонились все там, головы к земле опустили. Она вокруг нас круг сковородником обвела, стали слушать. Слышим: с колокольчиками едут из Кишкойлы, едут. Я говорю: «Дак это Ильин Андрей, Ильиных колокольчики слышны, дядя Ильин едет». Даша слышит этот разговор, говорит: «Молчите, дети, не говорите ничего, слушайте дальше». Ну, слушали, слушали – не приехала сюда ни лошадь, ничего.

Мы пошли под окно Андреевых, пошли слушать, слышим: плач слышен. Под окном. Чего теперь плачут? Свадьбу Анни играют, Анни, говорят, замуж выходит.

Пришли под наше окно: шепот слышен, шепчутся. Пришли женихи – отец не накормил, говорит: «Не буду всех кормить». Слышу: под окном шепот слышен. «Идите прочь, идите прочь, не буду кормить», – говорит. Слышу: по лестнице застучало, ушли.

Пришли сюда, во двор Николаевых. Пришли, только встали около угла или ограды слушать – слышим: поют, о свадьбе говорят, песни, под окном Фёклы. И пляшут, и поют. «У вас, – я говорю Фёкле, – свадьба». Даша говорит: «Слушайте дальше, не болтайте, дети, слушайте дальше!» Слушали, слушали, и пошли домой, нам страшно стало. А как оглянулись на озеро: движутся там как будто сани с сеном. Очень большие! Как бы катятся, катятся. Слышим: идет оттуда, с севера. И мы домой побежали. Двери все с молитвой закрыли. Даша там двери закрыла, старуха, с молитвой. К окну не посмели подойти посмотреть. Не знаем: копна сена или что было. Сюндю, наверно, Сюндю. Сюндю был слышен.

ФА. 701/4. Зап. Рягоев В. Д. в 1966 г. в п. Эссойла от Волковой А. И.

53

– A kuinba se lambuskassa sukkua kassetah?

– A sukkua kuin kassetaa? Avandoo, avandoo, no talvella avandoo. Ka kuin? Panet sukat jalgaa, lähet раГPahin, hyppiät sinne randaa, paPPahin jaloin hyppiät, lunda myöten, ei oo kylmä siPPä aigua, ei vet jalgoi kylmä PyPPönä ollessa. Mänet avandoo, jällän kastat, dai ei pie jällelläpäin kaccuo, hyppiät kodii, dai vieret muate, a siid’ä unissa niät kuin znacit tullaa sukkua, tulou sukkua jallasta ottamaa, se lienou zenihäkse, se on ei pravda. Ei mäne se zenihäkse, mozet semmoine lienou, nu ei se.

– Ajos kacot jälelleen? Mitäbo siitä?

– Järilleh päin ku kacot, hän lähtöy jälgee ajamaa. A-a-a! Yksi tyttö ku jällelläpäin ku kacco, ni ku heinätukku jälgee vieri, dai veräjii suah, pordahii suah tuli. Hän ravussa perttii, da ni unissa nägi. Ozakas olit, sanou, kergizit veräjän umbee panna molitvun ker. K’et olis kerinnyn, ga mie olizin ozuttan sukan kassannan.

– A kemba se oli?

– A kembo tiedäy, ken oli, ka Syndy vain ken oli. Mi on Syndy, myö vet emmä kaččonun. Ku sanotaa Syndy, Syndy, ku heinätukku vieri jälgee, naverno Syndy oli. Myö vet emmä iče tiijä, ongo vain ei oo, ku muu tukku vieri jälgee, ga oli.

– А как в ламбушке чулок мочили?

– Чулок как мочили? В проруби, в проруби, зимой в проруби. Ну, как. Наденешь чулки, пойдёшь, не обувшись, побежишь на берег, не обувшись, по снегу. Тогда было не до холода. В девках ноги не мёрзнут. Пойдёшь к проруби, ногу намочишь и назад, оглядываться не надо! Побежишь домой. И ляжешь спать. А во сне увидишь, кто придёт чулок с ноги снимать. Может, жених. Но это не правда. Не будет он женихом, может, кто похожий.

– А если посмотришь назад? Что тогда?

– Если назад оглянешься, он следом погонится. А-а-а! Одна девушка назад как посмотрела: будто стог сена следом катится и до дверей, до крыльца докатился. Она с криком домой, да с молитвой двери закрыла и во сне увидела. «Счастливой оказалась, – говорит, – что успела с молитвой дверь закрыть. Если бы не успела, я бы тебе показал, как чулок мочить!»

– А кто это был?

– А кто знает, кто был?! Сюндю или кто был! Кто это Сюндю, мы ведь не смотрели. Ну, говорят, что Сюндю да Сюндю. Как ворох сена катился вслед, наверное, Сюндю был. Мы сами не знаем, есть или нет. А раз ворох следом катился, значит, есть.

ФА. 1734/8. Зап. Конкка У. С., Трофимчик 3. М. в 1972 г. в д. Падапы от Савельевой М. Г.

Поднимается из проруби в тулупе

54

– A mibo se on Syndy?

– Mist’d mie tiijän, ken on Syndy. Sanottii miula.

– Midäbo sanottii Synnystä?

– Ka midä sanottii, Syndyy? No varattii, varattii, miän v detstve vie sanottih Syndy tulou, hypiäkkiä lapset pagoo. Myö toze emmä ni kyzyn, midä se Syndy, pidäis hos vanhoilda starikoilda kyzyö, midäbä händä pöllätettii, se Syndyy. Sanottii, avannosta nouzou, turkkiloissa, vain kussa tulou, kakardau muada myöten, sanottii semmoista.

– А что это за Сюндю?

– Откуда я знаю, кто этот Сюндю. Говорили мне.

– Что говорили о Сюндю?

– Да что говорили? Говорили, что Сюндю…

– Боялись этого Сюндю?

– Но, боялись, боялись. В нашем детстве ещё говорили: Сюндю идёт, бегите, бегите, дети, прочь. Мы тоже не спрашивали, что это за Сюндю. Надо было хоть у стариков спросить, чего им пугали, этим Сюндю. Говорили, что из проруби поднимается, в тулупе, или откуда там идёт, переваливается по земле. Так говорили.

ФА. 1735/6. Зап. Конкка У. С., Трофимчик 3. М. в 1972 г. в д. Паданы от Толошиновой А. Г.

Сюндю приходит в неводе и в лодках

55

Meilä sanottih: kun tulou Syndi, se panou, kellä ollou nuottua, pitkä nuotta, millä vejetäh kalua, ne panou hattaraksi, a venehet panou kengäksi. Da siitä vain kävelöy kylyä myöte. Niin sanottih, jotta kuin heinyä tukku rouno on, semmoni on se Syndi. Avannosta nouzou… Pyykkijä ei pessä sillä välillä, kun se Vieristä proijiu, siitä.

У нас говорили: когда Сюндю приходит, он надевает (если у кого есть невод, которым рыбу ловят) невод как портянки, а лодки – как сапоги. И потом ходит по деревне. Так говорили, что он как ворох сена, такой он, Сюндю. Из проруби поднимается…. Одежду не стирали в тот промежуток, только когда Крещение пройдет, тогда….

ФА. 2958/17-2959/1. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Лукиной Е. И.

Сюндю появляется в сапогах и с плёткой

56

Syndyö kuimdelomaa kun käyvvää Rastavan da Vierissän kessellä, Rastava iellä päin, Vieristä jälgee. Vierissän kessellä ku käyvvää… yksi ristikanza sano. Sanou, lähemmä Syndyö kuundelomaa heinäsarajaa. No saraja kui vot ka t’äst’ä miän ku olis tuoho nyd männä sarajaa. Mänöy, heinätukkuu vieröu. Kui, sanou, vierin heinätukkuu, kui, sanou, tuli, ku veräjän reuskai kahtua päin (no saraiveräjät kahtua päin vet avauvutaa). Kui saraiveräjän reuskau, sanou, kui, sanou, kävelöy ymbäri sarajua, seinyä. A mie, sanou, virun, sanou, jo sidä kuolijana. Jo mie olen, sanou, kuolijana, virun kuolijana. Läksi, sanou, a ku kengät ne kylmät, kengät kruuckutaa, latetta myö kävelöy. Läksi, sanou, veräjän pani umbee. Viehki, viehki niidä seinie pletilTä, kylmälTä pletilTä, läksi, veräjän pani umbee. Duumaicen, ku väcykkäzen ei tule, tästä lähen pois. Kui toaz tuli siiheze loaduu: pletilTä seinie, heinätukkuu. A mie, sanou, jo sielä virun, elävä ni kuolie. No ku nyt ei tulle kodvazen, ni lähen pois. Da ku kolmannen kerran vielä tuli. Kui sezidä roado. Ni jo net, sanou, zivoi dusi miulani, no se, sanou, virun niin, što vot kui kuolen. Proidi, proidi sarajaa myö, läksi, pani veräjät umbee. Läksi, veräjät pani umbee. Ei tule kodvazen. A min sen rastojaanijoa virun toizee tulendaa kerdaa soa, a tämä jo rodii pitembi rastojaanije. Ni ku, sanou, heinätukusta läksin sieldä, ni sanou, tulin pirffii, en malta, en tundenun, sanou, rahvahie nikedä, kedä oli pertissä, sanou.

Ni iče sanou, dostalin ijän en käynyn, dai ken, elgiä lähekkiä kuundelomaa. Vot, sanou, siinä miun kuundelus mit’t’yni on.

Сюндю ходят слушать между Рождеством и Крещением. Рождество сначала, Крещение после. В крещенский промежуток ходят. Один человек рассказывает: говорит, пошли Сюндю слушать на сеновал. Ну, сарай был, как сейчас, как бы в тот наш сарай идти. Пришла, в ворох сена легла. Как, говорит, легла на сено, как пришёл, как дверью хлопнет, распахнёт, ну дверь сарая настежь распахнёт. Как дверью сарая хлопнет, ходит вокруг сарая, и плетью по той куче сена начинает стегать, и по стенам сарая. А я, говорит, лежу там уже мёртвая. Пошёл, говорит. А уж как сапоги, замёрзшие сапоги скрипят, по полу ходит. Пошёл, говорит, дверь закрыл. Хлестал, хлестал стены плёткой, замёрзшей плёткой. Ушёл, дверь закрыл. Думаю: если скоро не придёт, уйду отсюда. Как пришёл снова, да как дернул снова дверь! И давай то же самое делать: плетью по стенам хлещет, по сену. А я уже там лежу, ни жива, ни мертва. Ну, если сейчас не придёт, уйду. Да как ещё третий раз пришёл. И то же самое делает. Ну, во мне уже и живого духу нет, лежу – вот-вот умру. Походил, походил по сараю, ушёл, закрыл дверь. Ушёл, двери закрыл. Не возвращается какое-то время. Полежала подольше, чем в прошлый раз, когда он вернулся. Ну, как вышла из этого вороха сена, вернулась в дом – никого из людей не узнаю, кто в доме есть.

Сама больше не ходила всю остальную жизнь, да и никто слушать не ходите. Вот как я, говорит, ходила слушать.

Сюндю видят как северное сияние

57

Synnynmoa on! On! Synnynmoa on talvel, konzu pakkaizet ollah suuret, saamoil ser’otkal.

Syndy – se kui sinul sanuu… Vops’e lähtet pihal, sanot: “Lähten minä Syndyy kuundelemah!“ А облака такие разные, разным сиянием таким, всяким-всяким узором играет. Там нету лунов ничего. Он такой чистый! Igraicou kaikelleh, kaiket svetal, jarkoi moine…

Händy kuunellah, sit kuuluu: sanou midätahto, pajattau midätahto mostu. Kuunellah pihal, suoriet, stoby iče et kylmäs. Se pidäy jongoi mennä polnoc, v 12 casov. Vot! A enne häi ei tule, polnoc! I sit kävelöy do dvuh casov do tr’eh. I sit kadou, eäre lähtöy. Jo roih nece t’omnoi-t’omnoi taivas, taivahan sen kaiken kattau… A konzu kävelöy, nägyy kui häi käveloy, kai, joga sijas. Kai ne ollah!

Häi nikuspäi ei tule, häi sitgi on. Häi moinegi on. Häi nikuspäi ei tule. Häi vops’e kaikkie tädä oblakkoi myö kävelöy. Häi ylähän on, a sit heitäldäh vähäizen, sinulluo tulou, sinuu neärittelöy vähäizen, sit lähtöy. Se talvel, pakkaizet ollah häi, 43°-44°, sit vai rockau, vai rockau. Astuu, kuulet, astuu, kengät: “Sik-sik, sik-sik!“ – sagajet.

Synnynmoan aigah pastetah, sit ikonah pannah net hänel. Sit ikonalluo pietäh päiveä kaksi – kolme, no iče syvvä ei rahvas, ei syvvä. Sit mennäh, libo pannah pihal sinne lumel, libo sie voron syöy, libo häi kylmäy, libo häi kunna kadou – ei soa tiedeä. A iče celovek ne kusal… Myö boabol sanommo: “Mikse sinä vie nenii lep’oskoi pastat?“ “Ole sinä, bunukku, päivilleh, tidde gu nimidä et“, – sanou. A staruuhat-to tiettih. Minä sanon: “Syö sinä ice!“ “Minä, – sanou, – tidden, kunna pidäy panna! Minuttah syöy!“ – sanou. Znaačit syöy, tulou, ottau, syöy häi. Nu ei suuret, moizet vot nengomaizet pastetah, ei suuret.

Земля Сюндю есть! Земля Сюндю зимой, когда морозы сильные, в самой середине.

Сюндю – это как тебе сказать… Вообще, пойдешь на улицу, скажешь: «Пойду я Сюндю слушать!» А облака такие разные, разным сиянием таким, всяким-всяким узором играет. Там нету лунов, ничего. Он такой чистый Играет по-всякому, всяким цветом, яркое такое…

Его слушают, и слышно: говорит что-то, поет что-то такое. Слушают на улице. Оденешься, чтобы самому не замерзнуть. Это надо идти уже в полночь, в 12 часов. Вот! А раньше он не придет, только в полночь! И потом ходит до двух часов, до трех. И потом исчезнет, уйдет. Уже небо будет темное-темное, закроет все небо… А когда ходит, видно, как он ходит, везде, в каждом месте. Все это есть!

Он ниоткуда не приходит, он тут и есть. Он такой и есть. Он ниоткуда не приходит. Он вообще здесь по облакам ходит. Он наверху, а потом спустится немного, к тебе придет, тебя подразнит немного, потом уйдет. Это зимой, морозы бывают ведь 43⁰^J4⁰ С, тогда потрескивает лишь, потрескивает лишь. Идет, слышишь, сапоги: «Шик-шик, шик-шик!» – шагает.

Во время земли Сюндю пекут, и к иконе кладут ему. Потом у иконы держат дня два-три, но сами люди не едят, не едят. Потом идут, или положат на улице на снег – то ли ворона там съест, то ли замерзнет он, или куда исчезнет – нельзя знать. А сам человек не кушал… Мы бабушке говорим: «Зачем ты еще эти лепешки печешь?» «Не болтай ты, внучек, раз не знаешь ничего!» – отвечает. А старухи-то знали. Я говорю: «Ешь ты сама!» «Я, – говорит – знаю, куда надо положить! Без меня съест!» – говорит. Значит, ест, придет, возьмет, съест он. Ну, небольшие, вот такие пекут, маленькие.

ФА. 3460/46, 3461/1. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в д. Лахта от Максимова П. Д.

Сюндю сердится на шумную компанию

58

– Syndy ei ozutannuhes, a oli Syndy, sanottih. Boabuska sanou, sie kerävyttih taloih kuundelemah, a hihetetäh da hohotetah da nagretah. Sanou: “Ainos kerävyttö neccih, ei pie Syndyy kuunelta nagronkel da hihetyksenkel. Synnyn kuuneltes ei pie ni päivän pahoi paista, pidäy olla hyvin“. “A ei, sanou, midä rodei!“ A hyö ku ruvettih. Sanou: truvas teä tulou gu piirai värtinästy, plital kirbuou. A boabuska päcil magoau, boabuska oli tiedäi. “Nu, sanou, это ерунда! A kaccoakkoa ikkunah nygöi, midäbo sie tulou! Sie, sanou, tulou gu heinysoatto, dorogoa myö tänne, vieröy. “Nu nygöi, sanou, lapset, veräit pidäy salvata!“ Boabuska päcil lähti, sit veräit salbai, aminöici sie kui pidi. En tiije kui. Sit, sanou, azetui. Sanou, butto sanou boabuskal: “Hyvä, sanou, ennätit tulla salboamah. Ato, sanou, musteltus!“ A sit boabuska sanoi: “Kaco! Minä teidy kielän, pidäy olla hyväzilleh, a työ höhötättö da kaikkie! Ei soa, sanou, Syndyy kuunelta nengaleite“. A sit heitettih käyndy, sanou. No en tiije, en tiije, minä en. Minä en kävnyh.

Сюндю не показывается. Но Сюндю был, говорят. Бабушка говорит, собрались в доме пойти слушать, а хихикают, хохочут, смеются. Говорит: «Вот собрались здесь, не надо Сюндю слушать со смехом и хихиканьем. Когда собираешься Сюндю слушать, не надо в течение дня плохо разговаривать, надо хорошо себя вести». «А, ничего не будет!» А тут как началось! Говорит, из трубы выходят, ну, как скалки для пирогов, на плиту падают. А бабушка на печке спит, бабушка была знахарка. «Ну, – говорит, – это еще ерунда! А посмотрите-ка сейчас в окно, что там движется! Там, – говорит, – идет словно бы копна сена, по дороге катится. Ну, сейчас, – говорит, – дети, дверь надо закрыть!» Бабушка с печки слезла, двери закрыла, перекрестила, как положено. Не знаю, как. Тогда, говорит, остановилась, и будто бы сказала бабушке: «Хорошо, – говорит, – что успела прийти закрыть! А то, – говорит, – попомнили бы!» Тогда бабушка говорит нам: «Видите! Я вас унимала, надо быть по-хорошему, а вы хохочете да все! Нельзя, – говорит, – Сюндю так слушать!» А потом, говорят, перестали ходить. Но не знаю, не знаю я. Я не ходила.

ФА. 3429/20. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 1999 г. в п. Эссойла от Нестеровой М. Ф.

Слушают Сюндю

59

A myö olimmo… tytönny olles… minä olin nuori, oli minul seičeitostu vuottu. Sie oldih meile kyläs staruuhat, Syndyy käveltih kuundelemah pihal. Nu, janvar’al sit… Sit myö (nuorete himoittauhäi) poasitammo, Sasakse sanottih: “Sasa-t’outa, läkkä meijänkel Syndyy kuundelemah.“ Sanou: “Voin lähtie, – sanou, – vai työ älgeä baluikkoa sinä peän, älgeä mattie kirgukkoa, älgeägo tyhjeä liijakse baluikkoa. Sit, – sanou, – minä lähten. Lähtemmö, – sanou, – coassuu jo kymmene, daaze yhtendeltostu ildoa, stobi ei liigoa olis kävelijie.“ Sit myö lähtimmö sil kerral, lähtimmö, häi vietti meidy prorubiloih, järvirandah. I как ras ollah, teä tulou nengaleite dorogu i teä nengaleite, ristah on dorogat. Sit myö niil dorogoil seizatuimo, häin (enne oldih nu, salfetkat, dopustim, kodikuvotut) häin meidy kaikkie katoi, hengie meidy viizi oli. Nu vot. Ice otti siizmah, midä sie sanoi, ielleh-järilleh käveli. Sit rubeimo Syndyy kuundelemah, nenga peät alahpäi heitimmö, seizommo kai yhtes kuucas. Sit sie järven agjas rubei kuulumah nece, nu vemmel, kellokse enne sanottih. Ajettih, dugas oli kello moine, jarkoi. Enne svoad’boih da kai moizien kelloloinkel ajeltih. Sit moine kello tulou, hebo se mugaleite kaputtau, nengaleite, kuuluu jalgoi. A myö toine tostu nyrvimmö bokkah: kuuluugo sinul? Kuuluu! Nu, sit se proiji, hebo ylici järven sie. MalTalas da Hecculas da sit tänne päi, sinne nouzi. Sit otti t’otka meile pyhkimen peäs, iče sanou: “Kuulittogo midä?“ “Kuulimmo! Neciepäi la hebo ajoi ylen ruttoh da sit kellolois ajoi.“ “Nu sit, – sanou, – svoad’bu roih keneltahto. I tädä järvie myö ajetah.“ Dai kaksi kuudugo liennou mennyh… nygöi häi oh Misa, a muga velicaittih ainos: Pakkaizen Misa, Nikolajev Misa, Sissoizen. Ylen boikoi mies oli da kai häi nai sie Stekin kyläs i akan vedi Sissoizih. Se kuului hyvin. Minä ennen sidä en uskonuh, što kuuluu midätahto, a kuuluu!

A sit: “Viego, – sanou, – tahtotto kuunella?“ “Ga davaikkoa vie kuundelemmo, no.“ “Älgeä, – sanou, – vai nimidä virkakkoa, kuni kuundeletto gu kuulumah rubiennou. A sit, – sanou, – jälles pagizetto.“ Sit opat’ palaizen eistimmökseh, opat’ häi kuundelemah rubei. Dai myö pyhkimen oal. Sit rubei mugaleiten sie Hecculas kohoamah kai on häi gu… A minul ei ugodinnuh, stoby nägizin, a saneltih, nähtih, što se tulou gu soatto, nengaleiten tulou, oigieh sih, kus rahvas seizotah… Konzu kuundelet, konzu seizatut Syndyy kuundelemah, kuulet, se rubieu gu, kui sanuo, toici gu masin ajau mugaleite kohizemah, tulemah. A sit ken sie on glavnoi, rukovoditel’ ga: “Sto-to ne tak!“ Nu vot… Jesli hypit, libo lähtet neser’jozno, toizet moozet ollah sur’jozno, a kentahto joukos vroode na smeh lähtöy, sit soatonnu gi tulou. Sit gu smejoss’a, sit buudes znat’. Sit gi boaboi nece sanoi: “Tokko lähtijes kaikin uskotto da spokoino oletto.“ A eräs duumaicou: “Hi-hi-hi!“ Enne velli net oldih sur’joznoit dielot. Erähät ei ni ruohtittu lähtie.

А мы были… в девках были, я была молодая, 17 лет мне было. Там у нас в деревне были старухи, ходили Сюндю слушать на улицу. Ну, в январе. Ну и мы (в молодости ведь хочется) зовем, Сашей звали: «Тетя Саша, пойдем с нами Сюндю слушать». Говорит: «Могу пойти, но вы в этот день не балуйтесь, не ругайтесь, и зря слишком не балуйтесь. Тогда, – говорит, – я пойду. Пойдем часов в десять, даже в одиннадцатом, вечером, чтобы лишних прохожих уже не было».

Мы и пошли в тот раз. Пошли, она привела нас к проруби, на берег озера. И как раз отсюда идет дорога и отсюда, крест-накрест дороги. Ну, мы встали на эти дороги, она (раньше были ну скатерти, допустим, домотканые), она нас всех накрыла, нас человек пять было. Ну вот. Сама взяла сковородник, что-то там сказала, туда-обратно походила. И стали Сюндю слушать, так головы вниз опустили, стоим все вместе в куче. И оттуда, со стороны озера стало слышно, ну, раньше называли, колокольчик на дуге. Ехали, а на дуге был колокольчик такой, яркий. Раньше на свадьбу с такими колокольчиками ездили. И вот такой колокольчик приближается, лошадь стучит копытами, слышно. А мы друг друга толкаем в бок: слышно ли тебе? Слышно! Ну, проехала эта лошадь по озеру, туда в Маллялу да Хеччулу, в ту сторону поднялась. После этого тётка сняла скатерть у нас с голов, сама спрашивает: «Слышали ли чего?» «Слышали! Оттуда лошадь очень быстро ехала, и с колокольчиками!» «Ну тогда, – говорит, – ждите, в этом году свадьба чья-нибудь будет. И по этому озеру поедут». И два, что ли, месяца прошло… сейчас был ведь Миша, а так-то всегда величали Мороз Миша, Николаев Миша, сыссойльский. Очень бойкий мужик был, он женился там в Щеккиле и жену привез в Сыссойлу. Это хорошо было слышно. Я до этого не верила, что слышно что-то, а слышно!

Потом: «Еще, – говорит, – хотите послушать?» «Ну, давайте еще послушаем». «Только, – говорит, – не говорите ничего, пока слушаете, если слышно будет. Потом после поговорите». И снова, немножко продвинулись и снова слушать стали. И мы под скатертью. И стало так оттуда, со стороны Хеччулы шуметь, ну словно… А мне не доводилось видеть, а говорили: видели, что это двигается как копна, так прямо идет, прямо туда, где народ стоит… Когда слушаешь, когда станешь Сюндю слушать, услышишь, что там будет, ну иногда как машина проедет, так шумит, приближается. Тогда, кто там главный, руководитель: «Что-то не так!» Ну вот. Если прыгаешь или пойдешь несерьезно, другие, может серьезно, а кто-то из группы вроде на смех пойдет, вот тогда и придет в виде копны. И если засмеешься, будешь знать! Бабушка так и сказала: «Только если пойдете, верьте и спокойно ведите себя». А кто-то думает: «Хи-хи-хи!» Раньше это серьезные были дела. Некоторые и не осмеливались ходить.

ФА. 3363/15. Зап. Иванова Л. И. в 1997 г. в д. Ведлозеро от Егоровой М. Ф.

60

– Luvettih, jotta avannosta Syndy nouzou da piästäy boleznista libo pahasta.

– No mi se on?

– Mamma sano. Hänellä jo oli lapsie, hänellä oli viizi vellie… Uutta vuotta vassen, kuin se on yö, kun Syndie kuunnellah. Yöllä, jotta kellä mitä tapahtuu koissa. Männäh kolmen dorogan kandah da siinä issutah da kuunellah. Mamma sanou: “Dai mie lähen sinne“. Heitä nellä-viizi akkua kerty da siinä issutah da kuunnellah. Sanou: miun vuoro kun tuli, muuta kun yksi kolkotus, yksi kolkotus mänöy, buitto kuin grobuo kolkutetah, lyyväh nuaglua. Viizi vellie oli, yksi tuatto voinalla, toizet kai kuoltih kodih, sraazu kai molodoina. I starikka oli, dai starikka kuoli… Heilä lähillä oli kalmizmua da ni casovn’a i sielä casovn’assa buitto grobuo kolissetah, yksi kolkutus mäni kaiken äijän kuni issuin siinä. A eräs sielä kuulou kuin kellossa ajetah, svuad’bua pietäh. Eräs kuulou sielä pruaznikkua pietäh, tanssitah ta… Seizotah lumella. Huilut vielä pannah piäh, jotta ei nävy ilmua, eikä mitä. Paikat semmozet, mussat paikat rivukkahat, suuret, siitä ne piäh pannah, siitä tässä vielä sivotah, jotta ei nähtäis niketä. A dorogan bokassa seizotah. Dorogoin risteyksessä kykytetäh da kuunnellah…

Avannon särvillä toze kuunneldih. Toze mitä sielä kuunneldih, jotta mitä vedehini sanou. Sielä vedehistä vuotettih. Vedehini ved on se buitto kuin järven izändä. Midä se sanou, vedehini.

– Говорили, что Сюндю из проруби поднимается и освобождает от болезни или от плохого.

– Но что это?..

– Мама рассказывала. У неё уже дети были, у неё было пятеро братьев… Перед Новым годом, в ночь, когда Сюндю слушают – ну, у кого что случится в этом году дома. Идут на перекресток трех дорог да там сидят и слушают. Мама говорит: «И я пойду туда!» Их четверо-пятеро женщин собралось, сидят и слушают. Говорит: «Моя очередь как подошла, один стук, лишь стук слышен, будто бы гроб заколачивают, гвозди забивают». Пятеро братьев было, один отец на войне, а остальные все дома умерли, сразу, все молодые. И старик был, и старик умер… У них рядом кладбище было и часовня, и вот будто бы там, в часовне, гроб заколачивают. Лишь стук был слышен, все время, пока сидела там. А некоторые там слышат, как с колокольчиками едут, свадьбу справляют. Некоторые слышат, что праздник отмечают, танцуют да… Стоят на снегу. Капюшоны еще надевают на голову, чтобы ничего не видеть. Платки такие, черные платки с кистями, большие, их на голову надевают и вот здесь еще завязывают, чтобы не видеть никого. И в стороне от дороги стоят. На перекрестке дороги ждут и слушают…

На краю проруби тоже слушали. Тоже там слушали, что водяной скажет. Там водяного ждали. Водяной – это ведь будто бы хозяин озера. Что он скажет, водяной.

ФА. 2949/3. Зап. Конкка А. П. в 1986 г. в д. Реболы от Геттоевой А. П.

61

Syndyy kuuneltih ristudorogoil. Vahnembat sie mendih ristudorogoil, kolme hen-gie ob’azatel’no. No kaksi sie kuundelou, kykistäh i pannah prostin’a libo mitah peäl, kattavutah. A kolmas seizou siizmankel, storozu… No sit midä sie… Nuoret käydih… Enzimäi se ken storozakse sen kierdäy, siizmal loadiu kruugan ymbäri istujies. A sit sis kruugas hyö kuunellah… En tiije sie sanottihgo midä, minä en tiije, emmo kävnyh kuundelemah ga…

Сюндю слушали на перекрестках. Старшие там ходили на перекресток, три человека обязательно. Ну, двое там слушают, присели, и простынь или что-нибудь сверху, накрываются. А третий стоит со сковородником, сторожит… Ну, и что там… Молодые ходили… Сначала тот, кто сторожит, обведет, сделает сковородником вокруг сидящих круг. А они потом в этом круге слушают… Не знаю, говорили ли там что, я не знаю, не ходили сами слушать.

ФА. 3367/3. Зап. Степанова А. С. в 1997 г. в д. Колатсельга от Григорьевой (Рогачевой) К. М.

62

Слушали на кучах с мякиной

Synnynmoan aigu on Rastavan aigah, häi zavodieteh s Rozzestva, c 7 no 19… Syndyy nygöi moozet ni ole ei, nygöi gu usko emmo da nimidä. A moamo minul saneli, häi, konzu oli neiconny, nu jo vägi neidizet olimmo, sanou… A Synnynmoan aigah, sanou, ei pie nagroa, kudan peän sie duumaicet Syndyy kuunella. A sit myö podruskankel varustimmokseh, emmogo hambahii ozuta toine toizel, emmogo nagra, emmogo nimidä. Nimidä, sanou, ei pie roata. A sit, sanou, lähtimmö Syndyy kuundelemah. Menimmö, sanou, istavuimo. Enne oldih, ruumensuun’akse sanottih, ku mellicöil kävväh, vot eti othody. Istuvuimo sinne, istummo, kykytämmö. Minä, sanou, nimidä en kuule. A häi, sanou, lähtijes lähti da topat tagahelmah keräi. Istummo, sanou, minä nimidä en kuule. A häi, sanou, nouzeldi, minul sanou: “Marpu, hoi Marpu, läkkä eäre, tule eäre!“ Häi nellänkynnen, minä jälgeh, minul nimidä ei kuulu, a häi jo varavui sie, sanon. Tulimmo kodih, sanon, häi valgoni, valgei ku pahin. “Nu midäbo kuulit?“ – sanon. Ezmäi, sanou, virka nimidä ei. Jälgimäi sanou ga: “Ole ehkin vaikaine, – sanou, – ezmäi onhäi gu svoad’bu tulou. Gu kellot helistäh, soitetah, rahvas matkatah täyty vägie, ylen äijy. A sit ku rubei kamu tulemah! Sroasti!“ Sithäi häin pöllästy niidy kamlaizii! Oldihgo kamt vai cortu tiedäy mit oldih. Sit, sanou, nellänkynnen pertih kögli eäreh! Hänel, sanou, kuului, a minul ei kuulunuh.