Текст книги "Персонажи карельской мифологической прозы. Исследования и тексты быличек, бывальщин, поверий и верований карелов. Часть 1"

– А эта Крещенская баба у вас ничего не спрашивала?

– Нет. А я, помню, ещё маленькая была. А моя тётя (жена дяди) начала стряпать, а детей отправила слушать /к проруби/… И вскоре оттуда они прибегают, гремят, стучат эти дети, что есть сил!… Они, оказывается, начали слушать, обвели круг вокруг того места. Тут вода поднялась, уже в третий раз и на этот раз она сама поднялась с этой водой.

– Крещенская баба?

– Да, Крещенская баба. Они как прибежали, женщина быстренько им горшки на голову. На одну не успела надеть, ей голову отрезала.

– Кто горшки на головы надел?

– Мать. Ну как они оттуда прибежали… Горшки вместо голов пойдут. Вот и три дочки остались в живых, а четвёртая умерла. Не успела ей надеть. Это истинная правда.

– А если она что-то спросит, надо ей отвечать или нет?

– Нет, ничего. Не любит ни сидящих, ни говорящих. Никого.

Или с ума сойдёшь, или чего плохого сделает. Я помню, кажется, сестра и брат были, так один пошёл к замку амбара – это брат, а сестра пошла к рогу коровы слушать.

ФА. 2511/14. Зап. Лавонен Н. А., Коски Т. А. в 1977 г. в д. Кестеньга от Кондратьевой М. А.

21

Avannolla käytih kuundelomah Vierissän akkua, šiitä kun lähettih kuundelomah, ni šiitä kun kierretäh še avanto, ni šiitä vuotetah, kuni še tulou šiitä. Kun tulou, šiitä vesi tulou, ni avanto kohahtau, kun tulou šieltä hän. Hän ei nouže termällä, tänne mualla. Šanou, kyžytäh jotta: “Kal’l’isko on… Vienassa luukkuo kilo?

…Häneltä kyžytäh, vetehizeltä. A hän ei ni mitä virka, ei ni mitä. Paissah, paissah šiitä kyžytäh, mitä hän šielä šanou, šielä, šiitä tuaš kyžytäh: “Nu kallisko on…“

A yhen kerran kun lähettih kešen kuundelomatta poikeš avannolta, šiitä muamorukka šanou, oma muamoni šanou, jotta kun lähettih avannolta kuundelomašta niin kun tuldih, juoštih pirttih. Akka: vetehini tulou, še jälkeh muka! Nu. Akka: “Nyt tulou vetehini!“ Kaikilla pani puat piähä, maitopuat. Šilloin maitopuat oldih. Šiitä še tuli, puat piäššä: “Piät šuan šuajessa! Piät suan šuajessa!“ Kuin monda oli, kaikilda otti puat piäštä. Vetehini! Šiitä ei avannolla lähetty kuundelomah.

– A jos ei ollut patoja pannun piäh?

– Šiitä piät olis kiskon. Vot!.. Oli, oli! Vierissän kešellä kun muinen šanottih kuunneldih, oli ylen strašno, oli. Avannoilla kun mäntih, meččenini, še peldoaittah, peldoaittoih kuunneldih, kačo, oli ylen strašno… Pahua kun tullou ka… Šiitä kuunneldih ruhkatukulla. Uutta vuotta vašše pirtti kun pyyhittih vaštahakua. Miän muamorukka niitä tiesi… Muamorukka mäni pihalla, ruhkatukulla pihalla kuundelou.

Šitä šiitä mitä kuuluu. Kun tuli ših ruhkatukulla: “Mänin, – šanou, – labiemella muldua lykättih, jotta hirvie“. Tuattorukkan kuoli, šiitä tuatto kevyällä kuoli, Ruadenčan aikana. Hän kuuli: “Niin, – šanou, – hautua kaivetah jotta hirvie, – šanou, – peskuo lykitäh, labied vain helätäh. Ei, – šanou, – tule tänä vuotena hyvyä“. Hän Uutena vuotena kuundeli, ruhkat pyyhki ta fartukalla vei ta šielä kuundeli.

– A minne hän ruhkat heitti?

– Šinne i heitti, missä kuundeli šielä, i eini mitä pie ottua enämpi… Hiän vielä šanou šiinä niitä šanoja.

На прорубь ходили слушать Крещенскую бабу. Ну вот, как пойдут на прорубь, обведут круг вокруг проруби и потом ждут, когда она /Крещенская баба/ придет оттуда. Перед тем, как придет, вода поднимется, прорубь всколыхнется и потом она оттуда выходит. Она сюда, на пригорок, на землю, не поднимается. Говорят, что спрашивают: «Дорог ли в Архангельске килограмм лука?»

У него спрашивают, у водяного. А он ничего не говорит, ничего. Разговаривают, разговаривают, потом спросят, что он там скажет, потом опять спрашивают: «Ну, дорог ли…»

А однажды как пошли от проруби, не дослушав – об этом мама-покойница рассказывала, своя мама рассказывала. Как ушли от проруби не дослушав, домой пришли, забежали в дом. Женщина: «Водяной следом идет!» Ну. «Сейчас водяной придет!» Женщина всем надела молочные горшки на голову. Тогда горшки для молока были. Тот пришел, горшки на головах: «Головы добуду! Головы добуду!» Сколько было, у всех горшки с голов снял. Водяной! Больше не ходили на прорубь слушать.

– А если бы горшки не надела на голову?

– Тогда бы головы оторвал. Вот!.. Было, было! В Святки, говорят, когда раньше слушали, очень страшно было. Когда на прорубь ходили, когда к полевым амбарам, слушать, это было очень страшно… Плохое как придет, дак… Потом еще слушали на куче мусора, перед Новым годом, полы как подметут… Наша мать-покойница знала это… Пошла она на улицу, на куче мусора, на улице слушает – что там слышно будет… «Пришла, – говорит, – [будто] лопатой бросают землю, аж страшно». Потом отец, покойничек, умер, отец весной умер во время Радоницы, а она слышала: «Так, – говорит, – яму копают, что страшно, песок бросают, лопаты только звенят. Не будет, – говорит, – в этом году хорошего». Она в Новый год слушала, мусор подмела, в фартуке отнесла да слушала.

– А куда она мусор положила?

– Туда и положила, где слушала, и мусор больше не надо оттуда брать… Она еще и слова там говорит.

ФА. 1547/3. Зап. Конкка А. П., Лавонен Н. А., Лукина П. И. в 1971 г. е д. Югикозеро от Тарасовой А. Е.

Крещенская баба спускается с неба

22

– Eikö Vierissän akkua varata?

– Ei, totta ne ei varattu, kun käytih.

– A oletko kuullun Vierissän akasta?

– Meilä lapsena sanottih, jotta Vierissän akka on, niin myö sitä pienenä varasima.

– A missä se sanottih jotta se on?

– A meilä sanottih, jotta taivahassa on, taivahasta solahtau ta siitä kun on se Vierissän kesen ta siitä mänöy puoikes.

– A mihin se siitä mänöy?

– Ka sielä siitä kun ollou niin, kävelöy sielä, a kun ei olle niin.

– A oliko teillä arvoituksia, kun käittä avannolla kuuntelomassa, kysy Vierissän akka: Mikä yksi?

– Ei ollun, ei ni mitä ollun, ei, ei…

– Не боялись Крещенскую бабу?

– Нет, правда, не боялись, раз ходили.

– А слышала ли про Крещенскую бабу?

– Нам в детстве говорили, что есть Крещенская баба, тогда мы её, маленькие, боялись.

– А где, говорили, она находится?

– А нам говорили, что она на небе. С неба опустится и потом от Рождества до Крещенья здесь, а потом уходит вон.

– А куда она опустится?

– На землю.

– Куда она потом девается?

– Дак, если это так, то ходит там. А если не так.

– А была ли у вас загадка, как ходили на прорубь слушать? Спрашивает Крещенская баба: «Что первое?»

– Не было, ничего не было, нет, нет.

ФА. 2649/14. Зап. Лавонен Н. А. в 1981 г. в д. Тухкала от Кирилловой А. П.

Крещенская баба уходит в небо

23

Kuuntelomah käytih tienristeyksih, kylylöih… “Hyvä olet Vierissän akka!“ – hot ketä niin šanotah, ken on pahoin suoriutun, semmoni on. Vieläki nyt šanotah: “Tuo matkuau Vierissän akka“… Totta se on ollun Vierissän aikana. Avannoilla luajittih risti, risti. Sitä ristie myöte Vierissän akka nousi taivahah. Vierissän aikana. Käveli, häyrysi sielä… Pualikoista risti luajittih… Avannosta tuli da taivahah. Jälkeh Rostuon luajittih se risti… Myö olima lapsena, niin varasima avannolla vettä käymäh, što Vierissän akka nousou… Kaksi pualikkua pantih, yksi pitempi, toini sih, poikkipuolin. Ta se risti oli ihan koko talven avannolla. Ei otettu, se niin i on, kuni suli… Ei hänellä ni mitä sriäpitty, ei pirttih lasettu, Vierissän akkua sitä… Kiellettih, jotta Vierissän akka tulou, avantoh viey.

Слушать ходили на перекрестки, в бани… «Хороша ты, Крещенская Баба!» – хоть кому говорят, кто плохо одет, такой. Еще и сейчас говорят: «Вот идет Крещенская Баба!»… Видимо, эта баба была во время Святок. У проруби делали крест. По этому кресту Крещенская баба поднималась в небо. Во время Святок. Ходила, бродила там. Из палочек крест делали… Из проруби она выходила и – в небо. После Рождества делали этот крест… Мы были детьми, так боялись на прорубь за водой ходить, что Крещенская баба выйдет. Две палки брали, одну подлиннее, другую – посередине, поперек. И этот крест прямо всю зиму стоял у проруби. Не убирали, он так и стоял, пока не растает… Ей ничего не пекли, в дом эту Крещенскую бабу не пускали… Запрещали, а то Крещенская баба придет, в прорубь утащит.

ФА. 3476/15-16. Зап. Степанова А. С., Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в г. Кемь от Антоновой П. Е.

Крещенская свинья

24

Vierissänkeskie piettih. Vierissän sikua meilä strassaitih, sto… Vierissän sika. Ei akka! Sika!.. En tiijä kuin se sanuo, mi se on… No stop lapset varattais. Vierissän aikana se… Mistä se tuli, sinne i sai… Ei sanottu, mistä tuli. Mecästä! Mecästä, navemo.

Святки отмечали. Крещенской свиньёй нас пугали. Крещенская свинья. Не баба! Свинья! Не знаю, как сказать, что это. Ну, чтобы дети боялись. Это во время Святок… Откуда она приходила, туда и уходила… Не говорили, откуда приходила. Из лесу! Из лесу, наверно!

ФА. 3485/16. Зап. Степанова А. С., Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в г. Кемь от Рудометовой (Окатовой) Т. С.

Запреты на грязную работу

25

Silloin koko Vierissän keskenä ei saanut tehdä kaikenlaisia töitä arkipäivinäkään… Niinpä ei suanut näinä kahtena viikkona kartata eikä kesrätä, sillä Vierissän akka olisi kuitenkin katkonut langan kesrätessä. Ei suanut pestä pyykkiä, sillä niitäkin olisi pitänyt männä huuhtelemaan avannolla.

Тогда во все время Святок не всякую работу можно было делать, даже в будние дни, в эти дни две недели нельзя было ни шерсть чесать, ни прясть, так как Крещенская баба во время прядения рвала бы нить. Нельзя было бельё стирать, потому что его ведь надо было бы на прорубь идти полоскать.

ФА. 1312/1. Зап. Конкка У. С. в 1969 г. в г. Петрозаводск от Пертту П. А.

26

– Vierissänkeski se oli semmoni “kresnoi“ aika, jotta ei voinun lampahie keritä, eikä kesrätä eikä kartata, tikuttua voi ta ommella voit.

– Suurie töitä ei voinun tehä?

– Suurie töitä ei voinun kaksi netälie, kahta päiviä vailla se on kaksi netälie Vierissän keski. A niitä, jotta lampahan kericcijät muinein, muinein ne kyllä mainittih, jotta on lampahan kericcijät, käyväh Vierissän kesellä. Nykyjäh en mie tiijä ainakah.

– Miten ne käivät, mitä ne tekivät?

– Näiltä karvallisilta lampahilta keritäh, sitä puaittih aina, että kellä mistä pahoin keritäh, miula ei ni silloin sattun.

– Ken se oli se kericcijä?

– Kukapa sen tietäy. Se ei jätä sihi jalkua eikä kättä

– Miten sen saapi pois liävästä?

– Ka miten mänöy, ka siten hän lähtöy muka pois, meilä niin mainittih.

– Eikös mitä hänellä tehty?

– En mie tiijä, miula ainakaan, mie kyllä olen lammasta pitän tai lehmyä pijin. Ennen miula ei mitä semmosie ollun. A mainittih vain akat, jotta miula tuas oli käynyn lampahien kericcijä. Niin mainittih muinoseh aikah, ei nykyjäh. Totta se sitä myöten heilä oli lammaslykky paha.

– Святки – это такое святое время, что нельзя было овец стричь, ни прясть, ни картать. Вязать можно было и шить.

– Большие дела нельзя было делать?

– Крупные дела нельзя было две недели. Без двух дней две недели Святки длятся. И этого нельзя было, потому что «стригущие» овец, об этом давно вспоминали, что «стригущие» овец ходят в Святки. Теперь я не знаю.

– Зачем они ходят? Что они делают?

– Овец стригут. Так всегда говорили. Что у кого-то и где-то по-плохому постригут. У меня такого не случалось.

– Кто были эти «стригущие»?

– Кто его знает?! Он не оставляет там ни ног, ни рук (т. е. отпечатков, следов – И. Л.).

– Как его можно вывести из хлева?

– Дак как заходит, так и выйдет. У нас так говорили, у нас так говорили.

– Ничего ему не делали?

– Я не знаю. Я овец держала, и корову держала раньше – у меня ничего такого не случалось. Но вспоминали женщины, что вот ко мне тоже приходил «стригущий» овец. Так вспоминали в прежние времена, не сейчас. Видимо, у них не было удачи на содержание овец.

ФА. 2610/32. Зап. Лавонен Н. А., Онегина Н. Ф. в 1980 г. от Мастинен E. М.

В южнокарельской мифологической традиции святочным персонажем является Сюндю (Syndy).

Syndy – это «мифическое существо, которое, по верованиям, находится на земле от Рождества до Крещения и которое сопричастно к рождественским предсказаниям для „слушающих"»[122]122
  Karjalan kielen sanakirja. Osa 5. Helsinki, 1997. S. 607.


[Закрыть]. В том же значении употребляется иногда и слово Suurisynty (букв. «Большое Synty»).

Подробно этимологию слова synty рассмотрела У. С. Конкка в своей монографии, посвященной карельским причитаниям[123]123
  Конкка У. С. Поэзия печали. Петрозаводск, 1992. С. 34–38.


[Закрыть]. Обратимся к некоторым ее выводам, которые особенно важны для понимания данного образа. Во-первых, «коренное значение слова synty (syndy, synd) во всех прибалтийско-финских языках „рождение"». Во-вторых, «в карельских и финских заклинаниях этим словом называются мифы о рождении или происхождении явления, предмета, существа». Так П. Виртаранта пишет, что, когда шли слушать Крещенскую бабу, надо было уметь «synti» прочитать[124]124
  Virtaranta Р. Vienan kansa muistelee. Helsinki, 1958. S. 582.


[Закрыть]. В-третьих, «в южнокарельских диалектах и вепсском языке слово syndy (synd) имеет еще и следующие значения: бог, Христос, иконы, а также время зимних святок». Н. Ф. Лесков также пишет, что, когда он спросил у причитальщицы, кто такие «сувред сюндюд» и «сюндюй-жед», она после долгих раздумий показала на образа. И хотя собиратель делает вывод, что это сами иконы, на наш взгляд, в данном случае носительница традиции имела в виду все-таки Бога-Христа, хотя в значении «иконы» это слово тоже употребляется.

Словарь карельского языка приводит значение этого слова у тверских карел «synnyn vuosi» – это «jumalan vuosi» («год syndy» – это «божий год»): «Joga synnyn vuotta joka jumalan vuosi jiamma heinämiada»[125]125
  Karjalan kielen sanakirja. O. 5. Helsinki, 1997. S. 607.


[Закрыть]. B-четвертых, «M. Хаавио предполагает, что понятия luonto-haltia-synty, выступающие в заклинаниях как синонимы, обозначают духа родового предка, которого колдун призывает на помощь, приступая к заклинанию…» Следует отметить, что у многих народов в обрядности Святок просматриваются пережитки культа умерших. Верили, что в это время «покойники бродят по земле, их подкармливали, обогревали». А. Ф. Некрылова пишет, что в Курской губернии «под Рождество и под Крещение жгут навоз среди двора, чтоб родители на том свете согревались». В Тамбовской и Орловской губернии «в первый день Рождества среди дворов сваливается и зажигается воз соломы, так как умершие в это время встают из могил и приходят греться. Все домашние при этом обряде стоят кругом и в глубоком молчании»[126]126
  Круглый год. Русский земледельческий календарь. Сост. А. Ф. Некрылова. М., 1991. С. 59.


[Закрыть]. Обычай разжигания так называемого «рождественского полена» присутствует в обрядности практически всех европейских стран. В-пятых, финский языковед Я. Калима, исследовавший этимологию карельского слова syndy, называет это загадочное существо, появляющееся во время Святок, духом-хозяином (haltia)[127]127
  Kalima J. Karjalais-vepsäläisestä Vapahtajan nimityksestä // Suomalais-Ugrilaisen Seuran Toimituksia. Helsinki, 1928. S. 258–259,263-264.


[Закрыть]. Косвенным доказательством этого может служить факт, что у русского населения Петрозаводского уезда «цюнда – нечистый дух, вроде домового»[128]128
  Куликовский Г. И. Словарь областного олонецкого наречия в его бытовом и этнографическом применении. СПб., 1898.


[Закрыть]. Финский исследователь считает, что карельское syndy – «дух, хозяин» имеет свое соответствие в восточно-славянской мифологии – «род» – название божества древних славян. Русское «род-родители», в свою очередь, восходит к культу умерших родичей. В русских диалектах слово «родители» означает не только отца и мать, но и дедов, прадедов и предков. Общие поминальные дни у русских называются «родительскими субботами». В олонецком говоре русского языка «родительское место» – кладбище. Тверские карелы заимствовали у русских это слово вместе с понятием: родители – умершие родичи. Здесь следует добавить, что и название основного праздника, во время которого карелы поминают своих предков, называется Roadencu (русск. Радоница). При этом карельское название, возможно, заимствовано из русского и соотносимо со словом «радость» и с названием божества Рода. В-шестых, «…syntyset – это умершие родичи и в то же время пространство, которое они населяют, т. е. потусторонний мир»[129]129
  Подробнее об этом см.: Степанова А. С. Толковый словарь языка карельских причитаний. Петрозаводск, 2004. С. 265–267.


[Закрыть]. Именно с культом умерших первопредков, как будет видно позже, наиболее тесно связан святочный образ Сюндю. В качестве седьмого значения можно вспомнить употребление этого слова в составе фразеологического оборота: Synnyn stroastit – возможно, страх, навеянный Syndy или Богом, т. е. огромный, панический страх. «Synnyn sroastin hyvän näin, kai tukat pystöi nostih. Такой сюндю страх испытала, даже волосы дыбом встали»[130]130
  Karjalan kielen sanakirja. О. 5. Helsinki, 1997. S. 607.


[Закрыть].

Здесь можно провести аналогию с русским выражением: «панический страх» или «панический ужас», которое тоже произошло от имени древнегреческого божества Пана. Он родился с ярко выраженными хтоническими чертами: с рогами, раздвоенными копытами, бородой. Даже мать, нимфа Дриона, ужаснулась при виде его. Пан как божество стихийных сил природы наводит на людей беспричинный, так называемый панический страх, особенно во время летнего полудня, когда замирают леса и поля. Предание об умирании Великого Пана иногда трактуется как умирание природы. Этот древний миф об умирании и воскресении природы находит отражение и в образе Сюндю. Раннее христианство причисляло Пана к бесовскому миру, именуя его «бесом полуденным», соблазняющим и пугающим людей[131]131
  Мифы народов мира. Том II. М., 1988. С. 279.


[Закрыть]. Хотя, конечно, в трактовке с точки зрения христианства «Synnyn stroastit» правильнее было бы перевести: Христовы страсти, т. е. страдания, во время Страстной Седмицы (неделя от Вербного Воскресенья до Пасхи). Но народной этимологии ближе первая версия перевода.

Таким образом, само слово syndy сочетает в себе и древние языческие, и более поздние христианские элементы. То же самое продемонстрирует и дальнейшее исследование образа Сюндю.

На севере Карелии, как было уже сказано выше, время Святок называется Vierissän keski, т. е. Крещенский промежуток. На юге эти двенадцать дней с 7 по 19 января (по новому стилю) носят название Synnyn moan aigu, т. е. Время земли Сюндю (букв.); Время, когда земля принадлежит Сюндю. Это совершенно особые дни. Многие информаторы функционально ставят знак равенства между зимними и летними Святками (Viändöi), хотя святочный дух появляется только зимой.

С одной стороны, это время безудержного языческого разгула, когда веселятся, смеются, ходят ряжеными (южно-кар.: smuutat, сев. – кар.: huhl’akat), самыми различными способами гадают о будущей жизни и поднимают девичью славутность (lembi). В этот временной отрезок любые проказы и хулиганские выходки со стороны молодежи (вплоть до запирания снаружи дверей, раскидывания дровяных поленниц и разрушения баенных каменок) воспринимаются как непременный праздничный атрибут, продуцирующий счастливую и плодотворную жизнь на весь год. «Это время веселья, можно по-всякому веселиться. Бог дал это время… В это время веселись, тебя ругают, никакой беды от этого. Все будет напрасно. Две недели зимой, а летом пять дней… Все Бог разрешает, он для прощения грехов сделал это время» (39). Смывались все грехи в Иорданской проруби (Jordan) в последний святочный день.

С другой стороны, это время соблюдения строгих запретов и ограничений, как на юге Карелии, так и на севере: нельзя стирать, мыть полы, выливать на улицу грязную воду, чернить сапоги, пилить дрова, выносить мусор и золу, чтобы не запачкать «дорогу Сюндю». «Это я помню очень хорошо, мама наша это очень строго соблюдала, чтобы не выносить грязь на улицу во время земли Сюндю» (74).

«Зимой время Сюндю, а летом… Чистое время, чистое время, так говорят… Говорят, если с золой белье постираешь, то зерно чернеть будет…

Больших грязных работ нельзя бы делать. Это чистое время» (41). «Этого очень остерегались, что грязную воду на видное место не выливать. А если что выливали, надо было снегом прикрыть» (ФА 3355/16-19). «Нельзя было стирать белье, потому что его ведь надо было бы на прорубь идти полоскать» (25).

Некоторые запреты были связаны с будущим урожаем зерновых. В красный угол нельзя было приносить сковороды и посуду, в которой готовили в печи – иначе рожь почернеет[132]132
  Bogdanova L., Zarinova О. Karjalakien elaigu. Petroskoi, 2005. S.13.


[Закрыть]. Во время земли Сюндю не разрешали гасить угли в печи ни дома, ни в бане, чтобы ячмень не почернел[133]133
  Karjalan kielen sanakirja. Osa 5. Helsinki, 1997. S. 606.


[Закрыть].

Также в это время нельзя было стричь овец, чесать шерсть, прясть. «Крещенский промежуток – это было такое святое время, когда нельзя было ни овец стричь, ни прясть, ни картать… потому что есть „стригущие“ овец, ходят в Крещенский промежуток… у кого что по-плохому выстригут» (26). «Нельзя было в эти две недели ни картать, ни прясть, тому Крещенская баба порвала бы нить при прядении» (25). «Не надо на глаза Сюндю кострику класть (т. е. нельзя прясть)»[134]134
  Ibid. S. 607.


[Закрыть].

Людям было запрещено прясть в переходное (пороговое) время, связанное с солнцеворотом, а также с культом предков и культом мертвых. В это время пряли «нить судьбы» домашние и различные другие духи[135]135
  Об этом подробно см.: Криничная H. А. Нить жизни. Петрозаводск, 1995.


[Закрыть]. В д. Мяндусельга существовало поверье о том, что если прясть в сочельник, то осенью придет Кегри и отобьет пальцы[136]136
  Духовная культура сегозерских карел конца 19 – начала 20 в. / Сост. У. С. Конкка, А. П. Конкка. Л., 1980. С. 96–97.


[Закрыть].

«Перед Рождеством даже не плясали, дорогой праздник: это будто бы Христос рождается… Сюндю слушали» (27). «Раньше во время Летних Святок (букв. Поворота) ничего плохого не делали. Не спорить и ничего плохого не говорить. Во время земли Сюндю замечали, чтобы сильно не греметь да не стучать. Чем больше грешишь да стучишь, значит, и жизнь тоже будет шумной да… Во время земли Сюндю старались потише жить» (49).

«По народному выражению, как в зимние, так и в летние святки „врата рая были открыты для умерших“. Это представление, несмотря на свою христианскую атрибутику, отражало гораздо более ранние пласты религиозных верований и на практике означало то, что контакт с потусторонними силами в наиболее критические, переломные периоды календаря был возможен не только для специалиста-знахаря, но практически для каждого члена общества (например, гадания). Запреты на viändöi, как и на зимние святки, не могли служить препятствием для обрядового их нарушения (действие, при котором собственно и происходил контакт с потусторонним миром) при гадании, ритуальных действиях, связанных с первыми сакральными днями начинающегося длительного цикла, продуцирующих происходящее на весь период». Таким образом, хотя «земля и принадлежала Сюндю» и народ стремился, с одной стороны, соблюдать физическую и духовную чистоту, с другой – он не мог упустить в этот сакральный момент возможность пообщаться с потусторонними силами. Согласно народным верованиям время, когда солнце останавливало свой бег, являлось лучшим временем для всякого рода гаданий и продуцирующих магических действий. Отсюда возникает и тема маскарада (переодевания, инициации), тема животворящего смеха и веселья, различные приемы хозяйственной, лечебной и любовной магии, обеспечивающие успех и удачу на весь предстоящий год и даже жизнь. У англичан эти двенадцать дней называются легкомысленные дни («Darft Days»).

Святки считались лучшим временем для поднятия девичьей (чаще всего) славутности-лемби. Карелы в качестве синонима к lembi приводят слово oza, то есть счастье, удача. Способы увеличения лемби были самые разнообразные. Например, во время земли Сюндю мать рано утром подметала избу от большого угла на улицу и до последней калитки со двора, приговаривая при этом: «Двери открываю, дорогу очищаю для моей дочки Анны!» Девушка и сама могла позаботиться о лемби. Для этого следовало в полночь сходить за водой, налить в блюдце и поставить у икон, а перед тем как идти на вечеринку, умыться ею. После этог встать на пороге и уверенно сказать: «Я – петух, выше всех! Все куры под лавку!» (ФА 3712).

Особенно много способов поднятия славутности было во время летних Святок. Для этого делали специальные лемби-веники, которыми знахарка различным образом парила девушку в бане. Например, рвали ветки с березы (ее карелы считали покровителем женщины), которая растет рядом с муравейником (сакральный топос в лесу), произнося: «Сколько вокруг этой березы муравьев, столько вокруг Анны женихов!» Затем этим веником парили в бане (ФА 3712).

В одной из быличек рассказчица подчеркивает: «Synnyn moa on, on!» (35). «Земля Сюндю есть, есть!» И это экспрессивное высказывание утверждение, на наш взгляд, одинаково относится и к темпоральному, и к локальному промежутку. Тем более что архаичному менталитету и языку свойственна тесная связь пространственно-временных понятий и отношений.

Святочная полночь – время совершенно особое. В целом неблагоприятными для человека считаются полночь и в меньшей степени полдень, те суточные периоды, которые в народной традиции наделены семантикой пограничного времени[137]137
  См. подробнее: Иванова Л. И. Святочные персонажи карельской мифологии: к вопросу о персонификации границ // Границы и контактные зоны в истории и культуре Карелии и сопредельных регионов. Петрозаводск, 2008. С. 159–169.


[Закрыть]. Время зимнего и летнего солнцестояния умножает эту семантику. Эти периоды переломны, открывается граница между «чужим» и «своим» миром, но опасны они не только возможностью столкновений с существами из иных миров, особенно активных именно в это время, но и тем, что полночь «осознается как период отсутствия времени вообще. Это не-время: „Полночь очень опасна, это безвременье и нечистый человека губит»[138]138
  Добровольская В. Е. Категория «хорошее/плохое время» в традиционной культуре Центральной России // Славянская традиционная культура и современный мир. Вып. 9. М., 2006. С. 285.


[Закрыть]. Но для гаданий это самый благоприятный и продуктивный временной отрезок, так как, во-первых, открываются нужные двери, границы временно размыкаются, а во-вторых, именно в данный момент «представители „иного“ мира выступают в „сильной позиции“, т. е. реализуется вся совокупность признаков, наиболее полно характеризующих мифологический персонаж»[139]139
  Виноградова Л. Н. К проблеме идентификации и сравнения персонажей славянской мифологии (совместно с С. М. Толстой) // Народная демонология и мифоритуальная традиция славян. М., 2000. С. 27–67.


[Закрыть]. Таким образом, обрядовое время отличается от профанного, и период, в обычных ситуациях маркирующийся как «плохой», в сакральных ситуациях может менять оценочную характеристику.

Гадали карелы в Зимние Святки по-разному: лили олово, жгли бумагу, ждали жениха перед зеркалом (при этом должны быть открыты все двери и трубы, на шею надет хомут и зажжены свечи), мочили чулок на проруби и убирали его на ночь под голову, слушали разговоры под окном или на углу чужого дома (встав при этом спинами друг другу). Но чаще всего слушали предсказания Сюндю у проруби или на перекрестке (ФА 3712).

Примечательно, что, согласно народным верованиям, особенно спокойно надо было вести себя в канун праздников и перед гаданиями: «Вечером перед воскресеньем и в канун других праздников смутами не ходили, не ходили и на беседы, это считалось грехом. В канун этих дней по вечерам ходили слушать Сюндю и гадали»[140]140
  История и культура Сямозерья. Петрозаводск, 2008. С. 315.


[Закрыть].

В древности человек на такие опасные временные отрезки пытался воздействовать, регулировать их. И как пишет А. Я. Гуревич, «пир был главным средством воздействия на время»[141]141
  Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972. С. 210.


[Закрыть].

Южнокарельская традиция проведения Synnyn moan aigoa (времени, когда земля принадлежит Сюндю), уже судя по приведенным примерам, во многом сходна с севернокарельской Vierissän keski (Крещенский промежуток). Главное их отличие – наличие богатой обрядовой выпечки на юге (в Северной Карелии сведения об этом практически отсутствуют).

Традиция обрядовой выпечки характерна для многих стран. Во Франции пекли рождественский хлеб, который делили на три части: для бедных, для животных и для умилостивления водной стихии[142]142
  Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Зимние праздники. М., 1973. С. 37.


[Закрыть]. Особые обрядовые хлебцы пекут в Бельгии и Британии[143]143
  Там же. С. 75, 82.


[Закрыть]. В Австрии выпекают рождественский хлеб с христианским крестом и солярными кругами[144]144
  Там же. С. 171.


[Закрыть].

На Руси святочная обрядовая выпечка или дарилась колядующим, или скармливалась домашнему скоту. Обильные дары должны были обеспечить благополучие семьи и всего домашнего скота на целый год, а также богатый урожай.

В. В. Иванов и В. Н. Топоров считают, что фигурное тесто заменило жертвенное животное. Еще В. Я. Пропп писал, что т. к. изображения скота скармливают ему же, то это явный магический прием создания приплода, т. е. несомненный продуцирующий обряд. Приготовленные к Святкам из теста фигурки животных, по его мнению, уже своим наличием должны были влиять на будущее, поэтому формы применения их неустойчивы, их дальнейшее использование уже не имеет существенного значения: их ставили на окно, дарили, хранили до будущего года, давали в пищу скоту, раздавали колядующим [145]145
  Цит. по: Виноградова Л. Н. Зимняя календарная поэзия западных и восточных славян. Генезис и типология колядования. М., 1982. С. 139–140.


[Закрыть].

Л. Н. Виноградова сообщает еще об одном способе применения обрядового хлеба в Польше и Чехии: «В Краковском воеводстве в течение святок оставляли на столе „житный хлеб“, завернутый в белое полотно, его следовало держать как „еду для новорожденного Иисуса“. По чешским средневековым источникам (XV век), осуждавшим пережитки дохристианских зимних обычаев, узнаем, что в крестьянских домах „большие белые хлебы, калачи лежали с ножом на столах… неблагочестивые оставляют их для божков, приходящих якобы ночью поесть“. Последнее свидетельство очень выразительно: оно сохранило чрезвычайно устойчивое представление о необходимости оставлять на ночь (в определенные календарные сроки и поминальные дни) на столе обрядовую пищу для духов – опекунов дома»[146]146
  Виноградова Л. Н. Зимняя календарная поэзия западных и восточных славян. Генезис и типология колядования. М., 1982. С. 137.


[Закрыть].

В Закарпатье на Рождество и Новый год пекут особый хлеб крачун. Он является, во-первых, символом семейного богатства и благосостояния хозяина дома, поэтому в середину каравая в соответствии с принципами продуцирующей магии добавляют понемногу от всех продуктов, которые «родит земля»: овес, бобы, капусту, пшеницу, кукурузу. По принципу охранной магии иногда на верхней корке крачуна изображают крест, посередине которого в ямку кладут пшеничные зерна. Именно поэтому, согласно преданию, этот крачун может погубить дьявола. Обладает этот хлеб и целебной силой, кусочек его дают во время болезни и людям, и животным. Украшение крачуна стеблем овса также имеет магическое значение: свойства стебля (красота, плодовитость), до которого дотрагиваются жених и невеста (или просто молодые члены семьи), по закону контакта, должны передаться им. Крачун – сакральный предмет, поэтому по законам подобия и контакта совершается обряд с подкладыванием под него овечьей шерсти того цвета, которую хотят иметь в хозяйстве. С помощью крачуна (как и с карельским хлебцем для Сюндю) осуществляется и обряд гадания: кто выйдет замуж, кто умрет, какой будет урожай[147]147
  Богатырев П. Г. Вопросы теории народного искусства. М., 1971. С. 203–207.


[Закрыть].

В сопоставительном аспекте очень интересен образ Карачуна в русском фольклоре. В сказочной традиции это предшественник Кащея. Одно из значений слова «карачун» в русском языке «злой дух», «смерть». С. А. Токарев считает, что в сказках Карачун сохраняет «черты олицетворения смерти»[148]148
  Токарев С. А. Смерть / Мифы народов мира. Т. 2. М., 1982. С. 457.


[Закрыть]. Другие исследователи пишут, что у древних славян это подземный бог, повелевающий морозами[149]149
  Шапарова H. С. Краткая энциклопедия славянской мифологии. М., 2001. С. 216. Грушко Е. А., Медведев Ю. М. Русские легенды и предания. М., 2006. С. 285.


[Закрыть]. Связывают это слово с Рождеством, Святками, днем зимнего солнцеворота, рождественским хлебом и деревцем[150]150
  Богатырев П. Г. Вопросы теории народного искусства. М., 1971. С. 203–207. Валенцова M. М. Карачун // Славянские древности. Т. 2. М., 1999. С. 468–469.


[Закрыть].

Южнокарельская традиция отличается тем, что вся обрядовая выпечка делается для определенного мифологического существа, появляющегося в эти сакральные святочные дни – для Syndy. Хотя дальнейшее ее применение сходно с другими народами: и скоту, и для хранения с целью дальнейшего ритуально-магического использования, и себе для еды.

Во-первых, в Рождественский сочельник (6 января) перед встречей Сюндю жарят блины (29, 32, 33, 35, 38, 46, 47, 74, 75). У сегодняшних карел они называются synnynkakkarat (блины для Сюндю). Ливвики их называют «synnyn hattarat», т. е. портянки для Сюндю. Пекут их для того, «чтобы у Сюндю руки и ноги не мерзли».