Текст книги "Персонажи карельской мифологической прозы. Исследования и тексты быличек, бывальщин, поверий и верований карелов. Часть 1"

По верованиям людиков и ливвиков во время грозы с неба падают продолговатые камни, которые называются долото Сюндю (synnyntaltta) и используются в лечебной магии.

Сюндю, как и Крещенская баба, имеет когти, которыми пользуется, поднимаясь на небо в Крещенский сочельник. «В соответствии с некоторыми представлениями, по пути на тот свет умершие должны преодолеть каменную гору, для подъема на которую им были необходимы ногти, иногда же эта гора представлялась стеклянной или хрустальной»[203]203
  Конкка А. Святки в Панозере, или Крещенская свинья // Панозеро. Петрозаводск, 2003. С. 135.


[Закрыть]. Именно поэтому карелы никогда не выбрасывали ногти куда попало: они должны были пригодиться им на том свете. Ногти нельзя было стричь в воскресенье: иначе будешь разбойником (rosvoksi tuletta). Их нельзя было отращивать длинными, это считалось грехом (reähkä tuli): если после стрижки они попадут в руки черту (piru suau käteh), он сделает из них лодку (venehen laitapuut ta seemäksi sen suurimman panou. ФА 2548/12).

Возможно, изначально Сюндю и Крещенская баба были неким единым персонажем, живущим в потустороннем мире и связанным с культом первопредков. И лишь позже, под влиянием христианства, которое было сильнее на юге, они обособились, и первый стал жителем верхнего мира, где живет Бог, Христос, с которым его и уподобляют, а вторая осталась в нижнем потустороннем мире, отделенном от живых водным рубежом-рекой.

Одно из основных условий, которое надо было соблюдать, собираясь слушать – день должен быть проведен в тишине, покое, без смеха, ругани и крика (35, 43, 46, 58, 59, 62); и второе: слушающий должен быть накрыт с головой (40, 45, 59, 60, 67, 72). Магический круг обводился только когда шли на перекресток или к проруби. На юге, в отличие от севера, многие информаторы говорят, что круг должен быть незамкнутым, необходимо оставить «дверцу» в родной мир, чтобы самому убежать через нее в момент опасности (38, 67). Магическое сакральное пространство может не только защищать от внешнего воздействия вредоносных сил, но в иных случаях быть опасным и для самого «слушающего». Здесь возможно и сопоставление с древними беломорскими лабиринтами-спиралями, выложенными на земле из камней. Считается, что шаманы, идя по спирали, т. е. по незамкнутому кругу, в состоянии транса проникали в иные миры с целью получения сакральных знаний, а затем выходили из лабиринта. Но благодаря именно разомкнутой спиралевидной форме духи не могли проникнуть в человеческий мир.

Сюндю как прорицатель чаще всего предсказывал события личного характера: свадьбу, смерть, пожар, падеж скотины, возвращение сына, но иногда и такие глобальные события как войну (30), образование колхозов (36), строительство железной дороги (38), богатый урожай (ФА 3650/6). Быть может, из-за своей основной функции божества судьбы, Сюндю иногда видели в образе катящегося большого деревянного колеса (Syndy vieri, ku suuri puuratoi). Это чаще всего происходило, когда пилили осину на маленькие колесики, чтобы получить осиновые опилки для замеса квашни[204]204
  Bogdanova L., Zarinova О. Karjalakien elaigu. Petroskoi, 2005. S. 13.


[Закрыть]. Вспомним русское выражение «колесо судьбы» или «колесо фортуны».

Провинившегося слушателя Сюндю может даже убить (73). Он может выйти из проруби и погнаться следом (52, 53, 59, 67, 69). В таком случае надо предпринять какие-либо предохранительные действия: не смотреть назад (53), бросить вслед горящий берестяной клубок (68, 69), воткнуть в снег горящие свечи (68), с молитвой закрыть двери (52, 53, 58), надеть горшки на голову (43). Есть сюжеты, в которых Сюндю таскает слушающих, схватив за не обведенный кругом хвост коровьей шкуры. Сюндю может войти в сарай и отстегать плетью стены, до смерти напугав слушающего (56). В одной из быличек Сюндю приносит во время «слушания» девушке прямо под стол шашку; она выходит замуж за солдата, а потом оказывается, что эту шашку у него во время службы украли черти (71). Сюндю освобождает от болезни (60), жалеет хромоножку (67), подает из проруби волосатую руку (37) или дает ключи, предвещающие богатство (69, 70). Мохнатую руку часто во время гадания в бане может подать и баенник. «„Мохнатая рука“ эквивалентна шерсти, которая, подобно волосам и перьям, осмысляется как средоточие жизненной силы, магической и физической, и потому является знаком-символом предстоящего благополучия»[205]205
  Криничная Н. А. Домашний дух и святочные гадания. Петрозаводск, 1993. С. 23.


[Закрыть]. А «ключи счастья», обеспечивающие пожизненный богатый улов рыбы, в Иванов день может дать водяной.

Таким образом, изучив персонажи, появляющиеся в сакрально-лиминальный период Святок, севернокарельский Vierissän akka и южно-карельский Syndy, исследовав их сходство и различие, можно сделать основной вывод о присутствии в этих образах как древнего языческого пласта, так и более поздних христианских наслоений. В образе Крещенской Бабы больше ощущается женское природное начало; возможно, это когда-то была покровительница вод, Мать Воды. Основной локус ее обитания – вода, причем во вневременном отношении; просто в пороговый момент Крещенского промежутка при особых обстоятельствах и при соблюдении строгих правил с ней возможен более тесный контакт. В образе Сюндю, без сомнения, прослеживается древний культ предков, культ умерших. Об этом говорят и производные от Syndy плачевые syntyzet, т. е. умершие родичи, и сам Suurisyndy – возможно, Великий предок, Великий прародитель. С проникновением в быт карелов православия, охристианизировались и эти древние персонажи, один из которых стал больше соотноситься с Рождеством, рождением Христа, а другой – с Крещением. Хотя, безусловно, сами православные, и шире – христианские священники соотносили эти языческие персонажи с антиподом христианского Бога – дьяволом, чертом, бесом.

Интересным представлялось бы краткое сопоставление карельских святочных образов и духов-хозяев воды с русскими шуликунами[206]206
  Зеленин Д. К. Загадочные водяные демоны «шуликуны» у русских // Зеленин Д. К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1917–1934. М., 1999. С. 82–99.


[Закрыть], якутскими сюллюкунами, и коми suleikin, водяными духами[207]207
  Советское финно-угроведение. 1977, № 2. С. 98–106.


[Закрыть]. Считается, что в сакральные святочные дни (у русских это «святые дни», а, к примеру, у болгар «погани дни, нечисти дни», у сербов и хорватов «nekresteni дни», т. е. «некрещеные дни») вся нечистая сила оказывается на свободе. Она, с одной стороны, особо опасна для людей в этот промежуток времени, а с другой – именно в это время с ней можно вступать в непосредственный контакт, при этом строго соблюдая особые правила. В карельской мифологической прозе есть сюжеты, в которых говорится, что в Святки ходят слушать водяного (357). В это время можно «поднять» русалку из проруби, и она может дать ключи счастья избранному ею (чаще это хромоножка), а остальных могут спасти только вовремя одетые на голову горшки из-под молока (356). В таких сюжетах происходит явное наложение друг на друга двух разных образов: хозяев воды, которые наиболее активны летом, и Крещенской бабы, появляющейся в земном мире лишь в короткий промежуток от Рождества до Крещенья.

Н. И. Толстой считал, что слово «шуликун» (как и коми suleikin) произошло от праславянского sujb «левый, плохой, нечистый» плюс суффикс – ун (как в словах: колдун, шатун)[208]208
  Толстой Н. И. Заметки по славянской демонологии // Восточные славяне: Языки. История. Культура. М., 1985. С. 278–286. Толстой Н. И. Шуликуны // Толстой Н. И. Язык и народная культура. Очерки по славянской этнолингвистике. М., 1895. С. 270–279.


[Закрыть]. Д. К. Зеленин назвал его «водяным демоном»: «Шуликуны всегда представляются не в одиночестве, а группами или семьями, они живут вообще в воде, но зимою, на святках, выходят из воды на сушу… Таким образом, шуликун оказывается, в сущности, зимним демоном, поскольку о летнем его поведении почти нет никаких поверий, и летом он как бы не существует»[209]209
  Зеленин Д. К. Загадочные водяные демоны «шуликуны» у русских // Зеленин Д. К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1917–1934. М., 1999. С. 83.


[Закрыть].

Они всегда маленького роста, любят играть в куклы, держатся гурьбой и проказят. У белорусов есть поверье, что умерших некрещеных детей с 25 декабря по 6 января отпускают из ада погулять на землю, а необычных существ чаще всего видят на перекрестках дорог, где хоронили некрещеных детей, или у проруби. Значит, делал вывод Д. К. Зеленин, шуликуны – это «заложные покойники – дети, умершие в раннем детстве». А поскольку они все время живут в воде, значит, они дети водяных духов-хозяев[210]210
  Там же. С. 93–95.


[Закрыть]. У карелов же существует поверье, что все утонувшие поступают во власть водяного, и сами становятся его детьми, водными жителями. Таким образом, понятно, почему именно русалка (т. е. тоже заложная покойница) в карельских былинках в Святки выходит из воды.

Вообще для понимания причины появления водных жителей именно в Святки большое значение имеет описанный Д. К. Зелениным праздник Крещения у вотяков, которые называют его вожо-келян, т. е. изгнание водяных. «Вотяцкие водяные (вожо, вумурт) перед праздником Рождества Христова появляются в деревнях и живут в банях; иногда в сумерки их можно встретить на улице, почему вотяки боятся в это время в одиночку выходить на улицу без огня. После Крещения водяные духи снова уходят в свои подводные места жительства, почему праздник Крещения зовется у вотяков „изгнание водяных“, вожо-келян. В этот день молодые вотяки с горящими факелами в руках ходят из дома в дом (машут факелами), прислушиваясь к звукам, предвещающим будущее, и кричат по адресу водяных: „уходи от нас!“. В некоторых местах вотяки в этот день приносят жертву реке, кидая в воду хлебец, ложку каши, кусочек мяса, иногда утку, причем говорят: „Река, будь милостива. В положенное время мы приняли к себе вожо, храни нас от всяких болезней и несчастий“»[211]211
  Зеленин Д. К. Загадочные водяные демоны «шуликуны» у русских // Зеленин Д. К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1917–1934. М., 1999. С. 87. См. также: Мансикка В. П. Из финской этнографической литературы / Живая старина. Петроград, 1916. С. 221.


[Закрыть].

Таким образом, Д. К. Зеленин делает вывод, что древние рыболовы «в анимистическую эпоху… представляли весеннее половодье и наводнения как выход водяных духов на сушу. Умилостивляя водных духов-хозяев жертвами, рыболовы стали одновременно ухаживать за их детьми, соблазняя пораньше выйти на землю и предлагая им разные увеселения… В связи с выходом шуликунов на землю гадали сначала о предстоящем ледоходе, о состоянии воды и ходе рыбы в реке, а после стали гадать вообще о будущей судьбе… Свой любезный прием на суше водяных детей-шуликунов рыболовы ставили себе в большую заслугу перед духами – хозяевами рек и озер, выпрашивая у них за это разные блага»[212]212
  Зеленин Д. К. Загадочные водяные демоны «шуликуны» у русских // Зеленин Д. К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1917–1934. М., 1999. С. 98–99.


[Закрыть].

На основе карельского материала было бы трудно провести такую реконструкцию самого обряда и причин его возникновения, но, в общем, карельская мифологическая проза о хозяевах воды частично подтверждает вывод Д. К. Зеленина.

О. А. Черепанова относит слово шуликун к ряду тех, чьи семантические и генетические связи неясны. При этом она высказывает предположение о заимствовании лексемы именно из финно-угорских языков, возможно из коми suleikin. Обосновывает она это тем, что, во-первых, образ шуликуна встречается только на тех территориях, где русские контактировали с финно-угорским и тюркским населением (север европейской части России, Поволжье, Сибирь). Во-вторых, он не находит полного типологического соответствия в славянском и европейском фольклоре: святочные персонажи (Святиха, Берхта и т. и.) никак не связаны с водной стихией, а кулиши, шолошны имеют неславянское происхождение[213]213
  Черепанова О. А. Шуликуны. Образ и слово // Севернорусские говоры. Л., 1984. Вып.4. С. 97–106.


[Закрыть].

На наш взгляд, наиболее яркая связь прослеживается между русскими шуликунами, якутскими сюллюкюнами и карельскими святочными образами Крещенской бабы и Сюндю, в которых сохранились элементы водной хозяйки, Матери Воды.

Сходство между персонажами трех народов в том, что, во-первых, это все святочные образы, т. е. появляются в период с 25 декабря по 6 января (по старому стилю). Во-вторых, существует множество общих запретов на этот промежуток времени, чтобы не обидеть данных существ: не прясть, не делать грязную работу, не полоскать белье в реке и т. д. В-третьих, якуты, как и карелы, связывают с сюллюкунами святочные гадания у проруби, при этом так же очерчивают вокруг гадающих круг и слышат примерно то же самое: к смерти – стук топора, к сватовству – лай собаки. В-четвертых, оберегами от них являются предметы, связанные с огнем: горящие факелы, ожиг (т. е. палка, которой мешают угли в печи). В-пятых, появляются все эти персонажи у проруби и на перекрестках дорог. В-шестых, шуликунов, как и Крещенскую бабу, и сюллюкюнов, очень боятся (что в меньшей степени свойственно более христианизированному образу Сюндю). И в-седьмых, все они появляются из воды (опять же кроме Сюндю, спускающегося с неба).

Отличие между карельскими, якутскими и русскими образами состоит в нескольких положениях. Во-первых, Vierissän akka и Syndy – это одиночные персонажи. У сюллюкюна же – большая семья со множеством детей, которых он и перевозит перед Крещением с места на место; и шуликуны всегда держатся большими группами, шумными ватагами. Это как раз их больше роднит с карельскими хозяевами воды, род которых также многочисленен. А в сказках, например в «Красавице Насто» (СУС 313АВС), они даже шумной толпой идут за обещанной им девушкой.

Во-вторых, шуликуны на северо-востоке Сибири – это «живые существа, роста маленького, с кулачок, сами как люди». Сюндю же чаще невидим или же предстает в виде простыни, копны сена, а Крещенская баба тоже аморфна или видится (очень редко) большой старухой. В-третьих, оберегом от шуликунов служит крест из теста, кресты в избах и амбарах над дверями и в углах, начерченные углем или огнем свечи. У карелов же, наоборот, Vierissän akka поднимается из проруби, на сделанный специально для нее крест; крестовые хлебцы пекут для угощения Сюндю. То есть в этом пункте Vierissän akka и Syndy не причисляются к нечистой силе. В-четвертых, шуликуны и сюллюкюны считаются стопроцентно нечистой силой, их боятся именно поэтому. Подтверждается это и этимологией самого слова. «Шульга» у пермяков и «шуйца» в церковном языке значит: «левая рука, левша»[214]214
  Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1994. Т. 4. С. 1481–1482.


[Закрыть]. А левая сторона в мифологии – это пространство бесов. Это совершенно нельзя сказать в отношении Сюндю, который во многом воспринимается как прообраз Христа, спустившийся с неба, и в меньшей степени присуще Крещенской бабе.

Таким образом, сопоставление образов разных народов еще ярче показывает, насколько запутанными доходят до нас представления о персонажах, некогда очень четкие в народном мировоззрении. В них переплелось и положительное, и отрицательное воедино. Так, шуликун считается водяным бесом, он остроголов, что является тоже признаком хтонических существ. И в то же время он держит в руках железную сковороду с горячими углями, у него железные зубы и железная шапка на голове, а ведь железо считается «оберегом от всякой нечистой силы, и она никаких железных предметов, а тем более железных частей тела не имеет»[215]215
  Зеленин Д. К. Загадочные водяные демоны «шуликуны» у русских // Зеленин Д. К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1917–1934. М., 1999. С. 97.


[Закрыть]. Оберегом от проникновения Сюндю, которого во многом обожествляют (в христианском понимании этого слова), считается, например, сковородник, вещь и железная, и к тому же связанная с огнем. В целом известно, что «для архаических культур характерно своеобразное восприятие мира, реализуемое в так называемой „мифологической“ его модели… Ей присуща, помимо этноцентризма, двойная символическая классификация. Суть последней заключается в том, что если не все, то, как правило, самые важные явления мира, прежде всего, связанные с областью сакрального, описываются с помощью полярно противоположных понятий. Сюда относятся, в частности, дихотомические оппозиции сырое – вареное, а также другие противопоставления, как например: правое – левое, мужчина – женщина, тьма – свет, белое – черное, красное – синее, юг – север, восток – запад, день – ночь, четный – нечетный, солнце – луна, хорошее – плохое… Этим противопоставлениям соответствует система оценок, в которых членам бинарных сопоставлений присвоены отрицательные и положительные значения. Важно, что понятия, составляющие полярные пары символов, могли в оценочном плане меняться местами в зависимости от конкретной ситуации»[216]216
  Мировоззрение финно-угорских народов. Новосибирск, 1990. С. 72–78.


[Закрыть]. Указанная «мена местами» часто происходит и в карельских святочных образах.

Сюндю нисходит на землю

27

Rastava… Egläi Synnynmoa, Syndy syndyi täi moal, täi moal Syndy syndyi… Sanotaa, što niin Syndy syndyi, Svätkät lietäy, Svätkat lietäy, huhTakakse kävelläh, no i enne tytöt vorozittih, lembie nostettih, stobi ferämbi miehel otettas… Syndy buitegu sie laskiettuu moal, i rubieu kävelemäh buitegu joga taloh, Syndy. Rostovoa vaste syndyy i Vieristäh sai. Kaksi nedälie… Rostovoa vaste daze ei kizattu, kallis proazniekka: se buite gu Христос рождался… Syndyy kuuneltih.

Рождество… Вчера началось время Сюндю. Сюндю родился на эту землю, на этой земле Сюндю родился… Говорят, что так Сюндю родился, Святки подходят, Святки подходят, ряженые ходят, а раньше девушки гадали, славут-ность поднимали, чтобы скорее замуж взяли… Сюндю будто бы нисходит на землю, и будто бы в каждую избу Сюндю заходит. Перед Рождеством родится и до Крещения. Две недели… Перед Рождеством даже не плясали, дорогой праздник: это будто бы Христос рождался… Сюндю слушали.

ФА. 1513/1. Зап. Степанова А. С., Лавонен Н. А. в 1971 г. в д. Мяндусельга от Титовой G. А.

28

Svätkis Rastavua vaste Syndy muale heitäh, sidä enne primietittih, käydih kuundelemah, a Vieristiä vaste nouzou. Sid sidä kuunellah, kelgi midä kuuluu.

На Святки перед Рождеством Сюндю на землю нисходит. Это раньше примечали, ходили слушать. А перед Крещением поднимается. Тогда его слушают, кому что слышится.

ФА. 132/71. Зап. Волкова А. в 1936 г. в д. Обжа от Демоевой А.

29

A engo tiije, mi se Syndy oli, se kak buite ku taivahasta kuuluu, Jumalasta mol, kudoal robizou da kävelöy da… Libo Rastavan aigah kyrzii pastettih i huondeksel enzimäine kyrzy annetah ikkunas, znaacit ottau Jumal teile kyrzän… Ikkunas andau sil, ken on pihal: andau Syndyle mol kyrzän. Se moama raskazi kai… Huonduksel, kyrzän enzimäizen pastau da sid andau kyrzän. Pimien hämär ga vit’ nägyy vähäizel, ga ei äijäl… No, se Jumal, Syndy tulou mol Syndy… Ei vedes, a taivahas, taivahas tulou – minä kuulin. Vedespäi vedehine, ainos sanottiin A taivahaspäi mol Syndy, sigäläine, kuundeltih heidä.

Moama sanoi, što erähil mol kuului, što tuli– ga se zenihhy oli. Nu i sen vuoden miehel menöy, ku tuli ka znaacit zenihhy. Rostanilla kävyttih, rostanilla i pomoikoi viedih, nämii astieloi pestih, sidä vetty da kuundelemah käveltih – kudamas curaspäi zenihhy on.

А и не знаю, что это за Сюндю было, это как будто бы с неба слышится, от Бога, мол, кому-то слышится – шуршит да ходит да… Или во время Рождества блины пекли, и утром первый блин дают из окна, значит Бог берет у тебя блин… В окно даёт тому, кто на улице: мол для Сюндю даёт блин. Это всё мама рассказывала… Утром, первый блин испечёт и даст блин. Сумерки, но ведь видно немного, но не сильно… Ну, это Бог – Сюндю, мол Сюндю придёт… Не из воды, а с неба, с неба приходит – я слышала. Из воды водяной, всегда говорили. А с неба, мол, Сюндю, оттуда, их слушали.

Мама говорила, что некоторым слышалось, что приходит – как будто это жених был. Ну и в тот год замуж выйдет, раз пришел, значит, жених. На росстани ходили, на росстани, и помойку выносили, как посуду вымоют, и слушать шли – с какой стороны жених.

ФА. 3064/14. Зап. Конкка А. П. в 1987 г. в д. Спасская Губа от Редькиной А. И.

30

Syndy, sanottih, heittyy taivahaspäi. Joakoin Mas-coi da Anni-coi, hyö saneltih, što enne voinoa heile (suuret pakkaizethäi ollah, sanottih, što Syndy kävelöy) ylen äijäl rädzizi, kodi loskau, kuuluu pihal mugaleiten. Se rodih voinan iel – Syndy muga ozutti…

Pastettih lep’oskaine, Synnyn kokoi, pärpäccyine, Synnyn leibäine. Pikkaraine…

Liga roadoloi ei roattu Synnynmoan aigah.

Сюндю, говорили, с неба спускается. Яковлевы тетя Маша да тетя Анни, они говорили, что до войны (сильные морозы ведь бывают, говорили, что это Сюндю ходит) очень сильно трещало, дом скрипел, слышно с улицы было. Это было перед войной – Сюндю так предсказывал.

Пекли лепешечку, пирожок для Сюндю, лепешечку, хлебец Сюндю. Маленький…

Грязную работу во время земли Сюндю не делали.

ФА. 3464/47. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в д. Рубчойла от Плечкиной В. И.

Славили Сюндю

31

Šestogo käveltäh pertilöi myöte Syndyy… I pajatetah: “Христос рождается, славится!“ Sidä kyrzie paštitehe, šanotah: “Tämbäi Synd rodiehe, Synd rodiehe, moale laskiehe, pidäy hattarat, hattarat paštetah“. I vot stolale pyhkimele kyrzie pastat, sit hänele lavoh pannah kyrzie, sit häin molitvan tämän gu on, Hristaa slaavim, sit tooze menöy, korzinaine käzivarrel, toizeh taloih menöy, kolmandeh. Kozgi kahtei kävelläh, kozgi yksin kävelöy…

Synnynleiby loaittih sidä ende. Syndy on moas, heittih, tämä leibäine, pastihe leibäine i pandih suolumestale. I d’oga ehtän ildastetah, enne euluh klejonkoi, pyhkim oli, pyhkim stolal, pandih necimä suoluvakku i tämä leibäine suolumestale peäle – syndy leibäine. A sit tämä leibäine, ku tämä proijiu kai, sit tämä ziivatoile. Syndynmoa proijiu, sit ziivatoile.

Syndynmoa vet’ kaksinedälid on: rastavas da vederistimässäh. Täi aigal, stoby ei: ei ni varuu pestu, ei ni buukii. Kahtes nedälis peäl’ ei lämmitetty kylyy da kylyh ei mendy.

Syndyn moan aigah lembie nostatettih.

Nouzonaigus lähtöy, veräih dorogan cistiey – labijoicou, pyhkiy – tämän dorogan avata zenihoile. Hallot yskän nevesta tuou, suureh cuppuh sinne lykätä – zenihä tuloba. Vetty, kaivole kävytä vezihe tuoda, pannah miskaha libo malTaha i suureh cuppuh: bes’odale lähtöy, silmät pezöy täi vedel. Tansijile tulou, kynnyksele seizotahe klubas: “Все курицы под лавку, один петух выше – я!“

Deäd’ät da t’outat sida saneltih, leikkoamah lähtemmö…

Vie lukutetah tyttölöi, se tyttö miehel ei mäne.

Шестого ходят по домам, Сюндю (славят)… И поют: «Христос рождается, славится!» И блины пекли, говорят: «Сегодня Сюндю родился, Сюндю родился, на землю спустился, надо портянки испечь, портянки испечь». И вот на столе на скатерти блины. И ему (славящему) в корзинку положат блинов, и он молитву эту прочитает, Христа прославит, и идёт с корзинкой в руке в другой дом, в третий. Иногда по двое ходят, иногда один.

А хлеб Сюндю делали раньше. Сюндю на землю спустился, этот хлебец пекли и ставили на солонку. И каждый вечер ужинают, раньше клеёнок не было, скатерть была, скатерть на стол, ставили солонку и этот хлебец на солонку сверху – хлебец Сюндю. А потом этот хлебец, когда всё пройдёт, скотине. Время земли Сюндю пройдёт, и скотине.

Время земли Сюндю ведь две недели: от Рождества до Крещения. В это время: ни бельё не кипятили, ни щёлок не варили. Через две недели топили баню и шли в баню.

Во время земли Сюндю лемби поднимали. Встанет спозаранку, дорогу до калитки вычистит лопатой, подметёт – это дорогу открывает женихам. Охапку дров девушка принесёт, и бросит в большой угол – жениха будто принесёт. За водой на колодец сходит, воды принесёт, в миску нальёт или в иную посудину и в большой угол: на бесёду пойдёт, лицо умоет этой водой. На танцы придёт, на порог встанет в клубе: «Все курицы под лавку, один петух, всех выше, я!»

Тётя да жены дядьёв это рассказывали, когда на жатву идём…

Ещё и «под замок» закрывали девушку – та девушка замуж не выйдет.

ФА. 3531/1-4. Зап. Миронова В. П. в 2002 г. в д. Михайловское от Игнатовой M. М.

Выпечка для Сюндю

32

Mändih Syndyd kuundelemah, kuuluu midä – ei kuulu, ka opäi zenihy tuldou, ka opäi kellot zvonitah, kuundeltah…

Men tiije, mi se on – Syndy da Syndy i vs’o. Sanottih, taivahas tulou. Tulou, Syndyd päivy se on Rastavad vaste, Syndyd päivät pietäh, šanotah: pidäy Syndyle hattarat loadie da блины пекут. Hattarat, Syndyle. A konzu jo Syndyd päivy, jo lähtöy Syndy kudaman päivän sit toze pekut, što Syndy lähtöy, pidäy hattarat loadie da… Vot Vederistu on tänäpäi, a Syndyd päivy toizen päivän, ende sidä Vederistoa. Synnyd päivy on enne Vederistoa – se jo lähtöy eäre. Kaksi nedälie on häi. Se konzu tulou enzin, sit pidäy hattarat loadie… Enne sanottih – kyrzät pidäy pastoa, kyrzät… Ku lähtöy Syndy, tooze pastetah, što lähtöy Syndy, pidäy dorogah hattarat pastoa… Kyrzeä kaikel perehel pastetah, mi vai pidäy, kedä vai perehty on, kaikin syödih…

Taivahasta, šanotah, tulou, taivahastapäi. A myö mis tiezimmö siga, а старые люди чего сказали, того и мы скажем. A enne vet’ net proazniekat kai proaznuitih da i ei roattu proazniikkoinu…

Ходили Сюндю слушать, слышно что или слышно; откуда колокола звонят, слушают.

Поди знай, что это, Сюндю и Сюндю, и все. Говорили, с неба приходит. Приходит, день Сюндю перед Рождеством, день Сюндю отмечают, говорят: надо для Сюндю портянки сделать – блины пекут. Портянки, для Сюндю. А когда уже день Сюндю, уже когда уходит Сюндю, в тот день тоже пекут. Сюндю уходит, надо портянки сделать, да… Вот Крещенье сегодня, а день Сюндю до этого, раньше Крещенья. День Сюндю до Крещенья – он уже отходит. Две недели он. Вот вначале надо портянки сделать. Раньше говорили: блины надо испечь, блины. А как уходит Сюндю, тоже пекут, что уходит Сюндю, надо в дорогу портянки испечь… Блины на всю семью пекут, сколько надо, кто только есть в семье, все ели…

С неба, говорят, приходит, с неба. А мы откуда это знали, а старые люди чего сказали, то и мы говорим. А раньше ведь праздники все праздновали, да и не работали в праздники.

ФА. 3066/2-3. Зап. Конкка А. П. в 1987 г. в д. Спасская Губа от Мюзиевой А. Н.

33

– Syn’d’yo enne sanottii, tulou Rostovan suovattana, Huomuksella aigazee. Emän’n’äl’ä pid’äy paistua kakkarat syn’n’ylTä. Sanotaa, hiän tulou kyzymää emän’n’ärd’ä kakkarua. Sanou:

– Emänd’äne, ehtolaine, päissä miula kakkaraine, suuhutta sulatessa, käzie lämmit’t’iäsVä. No Vierissäni lähtöy järillee, Vierissän suovattana.

– No Vieristä i Syndy se on yksi?

– Yksi Synd’y. Se ku ongo kaksi nedelie, i on, Synd’y tiälä. A Vierissän suovatta tulou, hiän lähtöy pois… jo Syn’n’ynaiga loppu.

– Раньше говорили: Сюндю приходит в рождественскую субботу, рано утром. Хозяйке надо испечь блины для Сюндю. Говорят, он приходит просить у хозяйки блины. Говорит: «Хозяюшка, милая, испеки мне блиночки, во рту тающие, руки греющие». А в Крещенье уходит обратно, в крещенскую субботу.

– Крещенье и Сюндю – это одно и то же?

– Сюндю одно. Он все две недели здесь, Сюндю. А в крещенскую субботу он уже уходит, вот. Время Сюндю на земле заканчивается.

ФА. 2253/10. Зап. Никольская Р. Ф., Ремшуева Р. П. в 1975 г. в д. Мяндусельга от Савельевой П. С.

34

Syndyy kuimeltih taloin pihalla, da riihen pihoissa, da mendäh rostanille – sigä kuuneltih…

Se, kuule, enne Rastavan päiväs Syndy heittyy. SocePnik oh – Syndy heittyy Rastavan vaste. No Vederistan peän häi jo nouzou eäres, Syndy. Taivahah. Taivahaspäi laskou. A meile boaboi tokko, minä mustan, – ku Syndy heittyy ga pidäy streäpitä nämät, kyrzät pastoi: hattarat pidäy Syndyle. Da ende loadittih net, mucnikois rupitettih, skancu ajeltah, tahtas pandau, sit rupitetah – sit pidäy pordahat, loaditah mucnikas pordahat Syndyl heityjes. Sit syödih ice, a Syndyle se prosto pam’at’, što tänäpäi Syndyn päivy, ga pidäy Syndyle streäpitä pordahat – rupet net loaitah, leibät gu pordahat, nu. Da kokoi loaittih meile, piroski takije, kokoi toze rupitettih, što pannah sinne kuda-midä: psenoa, gorohoa. A blinat net pastettih hoikat, kaikel riehtiläl – ne rodih hattarat, što jalgah panna hattarat, stobi ei kylmäs Syndy. Se koz Syndy heittyy, kudaman päivän. A konzu kudaman päivän nouzemah soavu, ga sit pordahat loaditah, sit hattaroi ei pasteta, a pordahat loaditah, toze pastetah midätahto. Prosto, syödih ice. A nikunna ei viedy nimidä, a prosto vspominali, što tänäpäi Syndy nouzou… Enne Rastavoa hattaroi loaittih Syndylle, a jälgilöil – vai pordahat nosta ylähäkse, Syndy nouzis eäre stop. Rupitettih prosto, niin ku pordahat.

Сюндю слушали во дворе дома, да у риги да на перекресток ходили слушать.

Он, слушай, раньше Крещенья Сюндю спускается. Сочельник был – Сюндю нисходит перед Рождеством. А в Крещенье он уже снова поднимается, Сюндю. На небо. С неба спускается. А нам бабушка только рассказывала, я помню, когда Сюндю нисходит, дак надо стряпать эти, блины пекла: портянки надо для Сюндю. Да раньше еще делали эти, из теста прищипывали, сканцы раскатают, тесто положат и прищипывают – это надо лестницу сделать из теста, лестницу, чтобы Сюндю мог спуститься. Потом сами ели. А для Сюндю – это просто память, что сегодня день Сюндю, так надо для Сюндю состряпать лестницу – защипы эти сделают из теста, как лестницу, ну. И пирожок делали нам, пирожки такие, пирожок тоже прищипывали, что кладут туда чего-нибудь: пшено, горох. А блины эти пекли тонкие, на всю сковороду – это получались портянки, что на ноги надеть портянки, чтобы не замерз Сюндю. Это когда Сюндю нисходит, в который день. А когда, в который день подниматься будет, тогда лестницу делали, тогда портянки не пекли, а лестницу делали, тоже пекли что-нибудь. Просто, сами ели. А никуда не относили, просто вспоминали, что сегодня Сюндю поднимается… До Рождества портянки делали для Сюндю, а под конец – только лестницу, чтобы подняться наверх, чтобы Сюндю обратно поднялся. Прищипывали просто, как лестницу.

ФА. 3066/23-24. Зап. Конкка А. П. в 1987 г. в д. Спасская Губа от Родионовой М. А.

Гадают на хлебце Сюндю

35

Synnynmoa on, on! Syndyy kuunellah. Minä, konesno, en ole käynyh Syndyy kuundelemah. A ennevahnallizet ainos musteltih: käydih Syndylöi kuundelemah. Sinä peän eigo pie nagroa, eigo pie mat’ugatsa, eigo pie nimidä lisn’oidu roadoa. Sit otetah siizmu i kiertäh ymbärinäizeh, i viertäh sit lundu vaste, toivot ku sit Syndy tulou sie. Kos net sulhaizet tullah da midä kuuluu. Jesli ku kel kuollou ken, sit kuuluu sie itku, itkietäh. A jesli ku miehel menendy kel ollou, sit kuuluu kellot, bubencois ajetah i svoad’bu roih znaacit, miehel menöy. Sidä minä kuulin toze, a minä en ole kävnyh nikunna niilöi dieloloi… Mennäh järvel libo pihal kunna, kos rahvas kai azetutah, sit siizmu otetah, sit kierdäy sie kaiken, a midä sie sanou – en tiije…

En tiije, ken se on Syndy, Synnykse šanotah, a ainos lugietah: Syndy taivahaspäi kirbuou, Syndy taivahaspäi kirbuou. Kaco, se on Synnynmoan aigu, se ku tulou häi ga, enne Rozdestvoa se on Syndy. Synnyn leibeä pastettih. Synnyn leibäine. Mama meijän daaze oppi, Synnyn leibäizen pikkaraizen pastai i sit häi panou sen siitän libo sieglan peäl i panou – minä iče näin, kui häi roadau. I sen panou leibäizen sieglan peäl, sieglan panou kumalleh nengalei, n’äpinn’okkih i se punomahes lähtöy. Sen minä olen nähnyh. Mama sit sanou: “Suuri Syndy – syöttäizeni, jesli ku minä kuollen tämäl vuvvel, leibäine punoiteh. A ku en kuolle, leibäine älgäh punovukkah!“ Se rubieu rauku punomahes, sen minä olen nähnyh! “Suuri Syndy – syöttäine!“ – sanou… Se leibäine kai kroacki n’äpit hänen. Minä sanon: “Mama, ga sinä naverno…“ “En lekahuta, en lekahuta, en lekahuta!“ – aino lugou. Se sieglan peäl punoihes. Oppi häi sidä icceh kuolendoa, jo hänel 91 vuozi oli. Sit icceh kuolendoa: “Hätken elän! Täi vuvvel gu kuollen, sit leibäine punokkahes!“ Sieglan peäl, kumalleh sieglaizen panou, n’äppilöil nengaleite pidäy. Sen minä! A mi oli se Syndy, en tiije.