Текст книги "Кубанский шлях. Исторический роман"

Господи, живота

Выбиваясь из последних сил, коченеющий Агафон левой рукой ухватился за прибрежный рогоз и подтянул ослабленное тело. Наглая лягушка прыгнула ему прямо на голову и квакнула. Упираясь ногами в корневища, Агафон упорно полз к вожделенному берегу. Силы покидали его. Кровь хотя и шла из раны, но не так бурно, как вначале. К предплечью присосались с десяток пиявок. Правая рука свисала плетью, левая тряслась от напряжения. Приволокшись к берегу, Агафон упал животом вниз на пожухлую траву и забылся.

Он пришёл в себя, когда уже стемнело. Попытался приподняться, но не смог: онемели руки. И только там, внутри, от самой груди в десницу3636
  Десница – правая рука, шуица – левая..


[Закрыть] толкалась жгучая боль. Неужели это конец? Се аз, да увяз, да не выдрахся. Злость, нет, ярость охватывала его. Ярость и бессилие от того, что он не может ничего сделать, изменить… тело горело, горело, сердце жгло, душа пылала. И ему наплевать уже на источник огня…. Это конец!

Вдруг стало светло, как днём. Перед глазами возник апостол Пётр, позвякивая ключами от рая. Его грозный взгляд пронзал всё нутро дьякона, не оставляя никакой надежды на прощение.

– Агафон! – прогремел он, – не жди, в рай тебя не пущу! Сатана – твой Бог! И место тебе – в аду! В гиене огненной! Вечно будешь вариться в котле с кипящей смолой и проклинать каждую минуту своей никчёмной жизни. И нет тебе пощады-ы-ы!

От ужаса у дьякона зашевелились волосы на голове. Свет померк, и картинки одна страшнее другой замелькали перед затуманенными очами грешника.

Вот он в пьяном угаре, огромный, краснорожий, таскает за волосы молодицу, не давшую ему в долг вина… А вот уже чудище рогатое за волосы его вытаскивает из громадного котла с кипящей смолой. Смеётся, скалясь жёлтыми клыками, и снова окунает его в раскалённую лаву.

Он из оклада иконы воровато выковыривает перлы3737
  Перлы – жемчуг.


[Закрыть] – а у него железными щипцами вытаскивают зубы изо рта, и он визжит, как та свинья, которую он украл у мужика и забил в чистом поле. А потом рвал жареное мясо вот этими самыми зубами, что теперь белой горкой ложатся на чёрный адов песок.

Воскресное утро…. Когда братия бьёт покаянные поклоны в храме, на монастырском дворе мужики выгружают из телеги его безжизненное тело…

А вот он под хохот чертей, бесов, анчуток босыми пятками на раскалённой сковороде пляшет бесконечный танец, а Сатана тычет ему в рожу медное кадило, на которое он выменял три штофа вина и тоже смеётся, смеётся….

– Господи, спаси и помилуй мя, – шепчет Агафон, ощущая железа цепей, которыми он прикован к позорному столбу на монастырском дворе. – Прости мне все прегрешения вольные и невольные. Каюсь, каюсь, каюсь.… Пощади живота моего, Господи, искуплю….Живота… Живота…

Сознание покинуло болящего….

Казачий сторожевой разъезд следовал вдоль берега, внимательно всматриваясь в рассветную даль по ту сторону реки. Вдруг конь старшего урядника Бычкова всхрапнул и, фыркнув, нагнул голову. Казак глянул на землю и увидел окровавленного священника в рваных ризах, лежащего наполовину в воде.

Все спешились.

– Видать, поп! – воскликнул урядник.

Казаки подошли ближе.

– Агудал!3838
  Агудал – верзила.


[Закрыть]

– Наверное, черкесы убили!

– Или ногаи.

– Посмотри, Мишаня, можеть, живой.

– Да, куды ему, столько руды-то3939
  Руда – кровь.


[Закрыть] потерял.

Молодой казачок нагнулся к самому лицу Агафона и услышал хрипловатое дыхание.

– Двошить4040
  Двошит – дышит.


[Закрыть], братцы! – удивлённо проговорил он, – живой.

– Ну, давай в станицу его, – велел Бычков.

Агафон открыл глаза. Увидел над собой низкий белёный потолок. Потом перевёл взгляд на окошко, заткнутое мутным пузырём. В углу киот со Спасителем и едва тлеющая лампадка. Слева на стене – засиженная мухами картина, изображающая казака с большой головой на тонкой шее. И ни шороха…. Тишина.

Он прислушался к себе. Рука болела. Но гораздо меньше. Пошевелил пальцами. Хотел дотронуться до раненой руки, но её не было! Туго перевязанный обрубок вместо десницы.

«Кара господня! Руки лишился, – ужаснулся он, – наказуя, наказа мя господь, но смерти не предаде».

Дверь скрипнула и в хату вошла старая казачка с широко расставленными глазами на тёмном морщинистом лице. Увидев, что болезный пришёл в себя, светло улыбнулась.

– Святой отец, жалочка моя! Кто ж тебя так! Черкесы, кубыть, бесовы души? Ты есть хочешь? Рази молочка принесть? – метнулась она из горницы. Агафон хотел перекрестить добрую женщину вослед, но, скрипнув зубами, отвернулся к стене.

– Не зря, видно, Господь лишил меня десницы, – простонал он.

Митрофановна – так звали старуху, которая приютила раненого Агафона. И не просто старуха. Митрофановна лечила всю станицу. Она была и костоправом, и травницей, и повитухой. Это она велела казакам отсечь дьякону правую руку, чтобы антонов огонь не распространился дальше, и тем сохранила Агафону жизнь.

Он выздоравливал.

В станице все отнеслись к священнослужителю с уважением. К нему заходили казаки и бабы, спрашивали совета, желали здравствовать. Это было удивительно и непривычно для Агафона, привыкшего ко всяческим поношениям со стороны мирян.

Яростный, бесшабашный и беспомощный Агафон лежал и думал о том, что ничего-то они о нём не ведают, не разумеют, какого аспида пригрели на груди своей. А он никогда не выполнит своего назначения на этом свете: никого не благословит и не перекрестит, даже своего толоконного лба. «Николи не знах и не мыслих, яко борзо прииде воздаяние за греси моя тяжкие, – шептал он, вперив взгляд в лик Спасителя. – Господи, яз верую, верую и каюсь. Приими мое покаяние, Иисусе Христе».

Почему-то пришли в ум детские воспоминания, как он, восьмилетний отрок, сын псаломщика из наибеднейшего прихода, при лучине твердит: «Аз, буки, веди, глаголь, добро, есть…». Отец, измождённый гладом и питием, поясняет: «Я буквы знаю, говорю: добро есть. Учись, сыне, и познаешь добро». Неужели пришло время для познания? Только для этого мне было суждено пережить усекновение десницы. А как служить Господу без оной? Да, говорят, и храма в этой станице нет. За околицей на пересечении дорог стоит деревянный крест, где прихожалый дьячок из дальней крепости совершает кое-какие требы, где станичники молят у Бога дождя.

Тоска и печаль овладели неистовым диаконом. Думы, думы – одна беспросветней другой, раскалывали голову. В чём Божий промысел? Кара за грехи? Тогда для чего Господь сохранил ему жизнь? Какое предназначение Он ему определил? Должно же оно быть! Никогда Агафон столько не думал, не страдал от сознания своей греховности, столько не каялся перед Господом, как ныне.

И однажды Господь обратил взор на своего грешного сына и дал знак искупления. Приснился Агафону храм каменный, трёхкупольный с образом Иоанна Крестителя на вратах. И полон храм умилённого народу. Чудные песнопения раздаются. А на клиросе он, в ряду других певчих. Радость и успокоение вошли в его сердце. Понял тогда диакон, в чём его предназначение, как заслужить Божье прощение.

Между тем, он окреп настолько, что мог ходить, стал приучаться жить с одной левой рукой. Приглядывался он и к лекарским делам Митрофановны. Удивлялся, откуда эта безграмотная баба знает, какая трава от чего, когда надо согреть больное место, когда охладить. Как избавить человека от боли, от вывиха, сглаза, испуга…. Спросил её.

– Всему, сынок, с Божьего благословения, можно выучиться. А я так от бабки мудрости набиралась, а та от своей бабки…. Только не дал мне Господь ни внучки, ни дочки. Бездетна я, кормилец. Кубыть, и родила бы, да казак мой рано жизню потерял, и двух годочков не промиловалися.

Как-то ушла Митрофановна повивать; Агафон сидел на скамейке под плетнём, нахохлившись от осеннего холода, в раздумье, вдруг слышит крик бабий:

– Ой, божечки! Митрофановна, поможи! Ой, в спину вступило, силов нету терпеть.

Вскоре приковыляла и сама баба, стеная от боли, спросила:

– Где Митрофановна, святой отец?

– Ушла повивать.

– О, горе мне! – возопила несчастная женщина.

– Что у тебя, бабонька? – участливо прогудел Агафон.

– Спина болить. Не согнуться, не разогнуться. Да и хожу с трудом, батюшка, – заплакала она.

– А ну-ка, посмотри на меня! – глянул в её глаза, наполненные болью, – теперь повернись спиной! – велел он.

Левой рукой прощупал позвоночник и спокойно проговорил:

– Да, не болит она у тебя.

– Что ж я притворяюсь? – чуть не задохнулась от возмущения казачка.

– Не болит, – убеждённо повторил Агафон.

Казачка попробовала согнуться-разогнуться, потом подпрыгнула и присела, счастливо рассмеялась.

– Да ты лекарь, похлеще Митрофановны. Благодарю тебя, святой отец, – она нагнулась, чтобы поцеловать у него руку, потом вспомнила, что её нет, смутилась, зарумянилась…

– Ни к чему это, – пробасил Агафон, – не могу тебя благословить, болезная. Иди!

Иногда это получалось у него и раньше – только не лечить, конечно. Он мог заставить одним взглядом сидельца дать ему вина в долг, или, как после ранения, заставил мужика отпустить его. А лечить не пробовал, нет. На дурные дела направлял он Богом данные способности.

Когда Митрофановна вернулась, станица гудела о чудесном исцелении бабы отцом Агафоном.

– Есть у тебя сила, поп, можешь лечить, я это давно приметила, да не говорила тебе. Сам должен понять и принять эту силу как Божий дар.

– Куда мне лечить, я ничего не знаю. Так посмотрю на человека, подумаю, чего хочу, иногда получается.

– А ты присматривайся, как я лечу, травы научись понимать, нутро человеческое. Кубыть, у тебя всё и выйдет. Я старая. Уже недолго осталося. А людям помочь нужна. Казаки часто увечья получають в сражениях и в дозорах. Без лекаря никак.… Да и живи у меня. А если не хочешь, вон рядом хата. Хозяева померли, а сына их убили. Уж год порожняя стоить. Скажи Бычкову, только и делов. Хата его родни. Он казак добрый, разрешить.

В крепости Св. Дмитрия Ростовского

Егор маялся от нетерпения: предстояла выгодная сделка. Квартирмейстер4141
  Квартирмейстер отвечает за обеспечение полка всеми материальными средствами, жильём.


[Закрыть] Канашкин, живой коротконогий офицерик с щербатым ртом и большими планами, подговорил его продать прямо со склада списанное полотно в Нахичеван4242
  В царствование императрицы Екатерины II на Дону поселились армяне, устроившие свой город Нахичевань. Через них казаки торговали с Крымом, Турцией и Персией.


[Закрыть], армянам. Полотно с гнильцой.

– Я тебя пошлю к одному лавочнику. Предупредишь о полотне-то. Пусть сам думает, как его сбыть. Я поэтому и продаю дешевле. Егор, десятина с запрошенной цены – твоя. Так что, торгуйся, как ты умеешь. Не сбавляй цену выше, чем на полкопейки за сто аршин. Тебе же меньше достанется.

Андрей Ильич на службе, а Евтеич, стервец, зорко следит за ним, и язвит по любому случаю. Поэтому уйти без позволенья хозяина, хоть Егор и свободный человек, никак нельзя. Вдруг у Барятинского появится в нём надобность. Лучше подождать. Страх беглого раба, несмотря на происшедшие перемены, сидел в нём крепко.

У Егора была цель – обогатиться и уехать в Париж. Он возмечтал об этом, когда был подмастерьем цирюльника. Его учитель, мусью Жан, очень ярко расписывал жизнь на своей родине, во Франции. Только сам почему-то брил бороды в Москве. Ну, это как кому. По Сеньке шапка, по Федоту колпак.

В крепости Егор довольно быстро обзавёлся нужными знакомствами, связями, прознал ходы-выходы в местах, где к рукам могла прилипнуть копейка. И, в общем-то, неплохо жил.

Со своим теперешним хозяином Барятинским он познакомился на ямской станции в опасное для себя время. Будучи на «татебных гастролях» в одном из южных городков, он увидел в местном театрике, как на бенефисе примадонны богатый пароходчик подарил ей диадему, украшенную драгоценными камнями. Она украшние не спрятала, не заложила, а надевала на сцену, когда играла знатных дам. Егор, убедившись в наличии диадемы, решил её похитить. Он предложил театру свои услуги в качестве парикмахера и перед спектаклем причёсывал капризных актрис и актёров, мыл и завивал их парики.

Укладывая волосы примадонне, он запомнил, какой она открывала ящичек туалета, доставая драгоценный убор. Он посмеялся про себя: «Если она не унесёт домой, будет дура!»

Для него было нехитрым делом этим же вечером, когда все уехали в трактир на ужин, проникнуть в уборную актрисы и вскрыть ящик. Странствуя на перекладных, он умело заметал следы, пока не оказался на той станции. И предложение Барятинского о службе для него явилось милостью Божией.

А вот, наконец, и он!

– Андрей Ильич, дозвольте прогуляться.

– Барин какой, прогуляться ему, – усмехнулся ехидно Евтеич.

– Что ж, голубчик, ты мне не нужен. Иди!

Егор сунул в карман небольшой узелок и вышел на улицу. Его путь лежал в Нор-Нахичеван, городок в двух верстах от крепости.

На улице было по-весеннему тепло. Лёгкий ветерок обвевал лицо. Идти было приятно, и он не спешил, словно действительно прогуливался.

Когда на солнце засверкали позолоченные купола армянского храма, извлёк из кармана взятый узелок. В нём оказался тёмный парик. Егор ловко надел его, распушил усы и бакенбарды, и когда вошёл в городок, уже мало чем отличался от большинства его жителей.

Городок представился ему богатым и многолюдным. Магазины и лавки наполнены прекрасными шёлковыми тканями и разными восточными товарами. Ровненько выстроились вдоль улицы крепкие каменные здания. Своеобычны одеяния жителей: не на турецкие, не на русские одежды не похожи. Егор отметил про себя также дикость местных женщин. Он не увидел ни одного их лица. Лишь вскользь заметил огромные чёрные косы, уложенные венцом на голове, и услышал шуршанье шёлкового платья.

Кто она? Девица, женщина, старуха? Тихо, скромно мелькнёт силуэт и исчезнет.

«Город какой-то сказочный, нерусский», – подумал он, и, пройдя главную улицу с конторами и магазинами, свернул в проулок.

Здесь и дома ниже и люди одеты проще. Перед дворами гуляют куры, блеют на привязи овцы. Егор отсчитал, как было указано Канашкиным, четвёртый от угла дом и постучал в дверь.

– Открыто, – глухо прокричали из лавки.

Егор ткнул рукой тяжёлую дверь.

– Ветер дверь закрывает, подождите, сейчас её подопру.

Хозяин, низкорослый, синеглазый армянин лет под сорок, по-русски говорил неплохо. «Видно, много имел дел с нашим братом», – подумал Егор.

– Ты Арам?

Лавочник заинтересованно кивнул.

– Из крепости я, от квартирмейстера Канашкина. Имею товар: полотно выбеленное, но с изъянцем. Если возьмёшь всё, отдам дешевле.

– Посмотреть надо.

– А что его смотреть! Из ста аршин – только два-три с гнильцой, Арам, а цена всего на треть меньше от стоимости первосортного товара.

– Ты сам сказал «с гнильцой», давай за полцены…

– Не могу, товар не мой, как ты понимаешь.

– Не знаю. Я полотна не видел. Нет, не нужен мне такой заглазный товар, – Арам отвернулся и сделал вид, что продолжает раскладывать мануфактуру по полкам.

Егор понял, что пришло время сбавить цену.

– Недосуг мне обращаться к другим лавочникам. Пора идти. Уступлю тебе, так и быть. Полушку!? Как? По рукам?

Лавочник молчал, сосредоточенно перебирая рулоны ткани.

– Ладно, поищу другого хозяина, более сговорчивого, за этим не станет, – спокойно проговорил Егор и картинно направился к выходу из лавки.

– Хорошо, по рукам, – без особой охоты согласился купец.

Договорились перевозить товар ночью.

– Подъедете с экипажем к складу у таможни, сзади, с чёрных ворот. Канашкин сам встретит и поможет погрузить полотно, – наставлял Арама Егор, – с ним окончательно рассчитаешься. А мне задаток сейчас давай!

Получив деньги, Егор, посвистывая, прогулялся по Нахичевану, и домой вернулся только к вечеру.

По окончанию этого дела Егор получил меньше, чем ожидал. Но спорить с квартирмейстером не стал: боялся огласки. Всё равно его мошна стала тяжелее, а мечта ближе.

В Азове

Андрей Барятинский, довольно быстро свыкся с армейской жизнью. Он, конечно, грезил о сражениях, о геройстве, но на деле всё оказалось гораздо проще. После заключения мира граница государства отодвинулась к Кубань-реке. Их гарнизон являлся уже не порубежным4343
  Со времени своего основания крепость Димитрия Ростовского ни разу не подвергалась вражеским нападениям. Через пять лет после завершения строительства вспыхнула русско-турецкая война 1768—1774 годов. Главные военные действия, решившие исход войны в пользу России, велись преимущественно в Крыму и на Дунае. Что же касается Подонья и Приазовья, то турки и их союзники были изгнаны отсюда в первые же месяцы войны, и уже весной 1769 года русские войска заняли Азов и Таганрог. Крепость Димитрия Ростовского в этой войне служила опорной базой для русских войск, действовавших в Приазовье и на Кубани. 10 (21) июля 1774 «в лагере при деревне Кючук-Кайнарджи» был заключён Кючу́к-Кайнарджи́йский мирный договор между Россией и Османской империей. В нём была признана на вечные времена независимость Крымского ханства и невмешательство в его дела как России, так и Турции, а также переход во владение Российской империи города Керчи и близлежащей крепости Ени-Кале. В 1783 году статьи договоров, касающиеся независимости Крыма, были аннулированы указом Екатерины II «О присоединении к Российской Империи Крыма, Тамана и Кубани». Крепость Димитрия Ростовского оказалась на значительном удалении от новой русско-турецкой границы, проходившей теперь по реке Кубани. В связи с этим крепость, конечно, до некоторой степени утратила свое первоначальное значение форпоста и в 1797 году была понижена в, разряде. Ликвидировать же ее царское правительство не решалось, так как она была еще нужна для связи русских войск, находившихся на Кубани и в Грузии, с внутренними районами России. Кроме того, царское правительство сохраняло эту крепость в качестве базы для наблюдения за донскими казаками.


[Закрыть]. Штаб переместился. Казаки-линейцы отправились дальше на юг, охранять новые рубежи. Оставшиеся жили рассказами о прошлых подвигах и том времени, когда Александр Васильевич Суворов, пусть недолго, командовал Кубанским корпусом отсюда, из крепости. Много мудрых слов и поступков его сохранилось в памяти солдат и офицеров гарнизона. Эти рассказы по вечерам слушал Андрей в офицерском собрании, и его душа полнилась желанием подвига.

На квартире жилось ему неплохо. Чисто, хороший стол. Вот хозяйка, Екатерина Юрьевна, и правда – милейшая женщина, стала оказывать Андрею знаки внимания. То засидится в его комнате допоздна, беседуя о вполне невинных вещах, но как-то уж очень назойливо. То в неурочное время сама чай поднесёт. А сердце юного офицера ещё с детств занято кузиной, Лизонькой Залесской. Он написал деду письмо и, между прочим, спросил о местопребывании Лизы. Дед ответил, что отец её вернулся на военную службу, а девушку взяла себе в воспитанницы родная тётка Анастасия Львовна Волошина и полюбила как родную дочь. «Намедни были у меня и хвалились, что Лиза уже выезжала в свет». Он сразу же написал девушке письмо и теперь ждал ответа. В институте переписку не приветствовали. А теперь это свободно. Андрей справился у квартирной хозяйки о почте. Ответа от Лизы не было, зато получил объёмистое послание от деда с новостями, советами, назиданиями и поспешил к письменному столу…

После обеда прибыл нарочный из Азова, который недавно стал центром новой, Азовской губернии.4444
  Азовская губерния была одной из 8 первых губерний, созданных Петром I в 1708 году. Центром Азовской губернии был город Азов, но фактически главным городом до 1715 года стал Тамбов, а позднее – Воронеж. Затем из Бахмутской провинции Новороссийской губернии и земель, отошедших к России по Кючук-Кайнарджийскому мирному договору, была создана новая Азовская губерния, в состав которой вошли также земли Донских казаков (на которых было учреждено войсковое гражданское право).


[Закрыть] Там, проездом на Кубань, в это время находился главнокомандующий. Он затребовал обновлённые диспозиции подразделений гарнизона на случай нападения врага. Андрея в сопровождении четвёрки казаков и вахмистра Петра Сухого, отправили в Азов с донесением. Перед дорогой к нему подошёл Егор.

– Дозвольте с вами, Андрей Ильич, – он просительно посмотрел на хозяина.

– А поступай на государеву службу. Возьму денщиком, – усмехнулся Андрей.

– Нет, солдатская служба не про меня. Просто любопытно глянуть на сей город, – слукавил Егор, вынашивая совсем иные мысли.

– Не боишься опасности в пути?

Егор преданно уставился на офицера:

– С Вами нет!

– Храбрец! – усмехнулся Андрей, – Ладно, поезжай со мной в кибитке.

Погоды стояли ветренные. Солнце едва пробивалось из-за туч, его тусклый свет гасился степной пылью, которая, как неожиданно налетала, так неожиданно и утихала. Пришлось зашторить и без того маленькие окошки казённого экипажа.

Почтовая дорога долго кружила вдоль Дона и вымотала лошадей. Вдруг возница что-то крикнул, указывая кнутом назад, подскакал и казак:

– Ногаи, Ваше благородие! С дюжину будеть, або две!

Муллы с ними нет! Дикие!

Всадники на низкорослых конях с длинными развевающимися гривами быстро приближались. Уже различимы были их низкие бараньи шапки. Уже слышались крики:

– Алла-а-а! Алла-а!

– Не уйдём, Ваше благородие. Кони устали.

– Останови экипаж, – крикнул Андрей вознице, – укроемся за кибиткой и отобьёмся? Стрелять-то тебе есть из чего?

– Ружжо! – ответил возница, останавливая лошадей.

– Бери и ты пистоль, – Барятинский передал оружие Егору.

Казаки тоже спешились.

– Перестреляем поганых, Ваше благородие, не сомневайтесь, – усмехнулся вахмистр, устраиваясь рядом с Андреем, – главное, не подпускать их к себе. Не давать им махать саблями – в этом они сильны.

Враги были совсем близко. Разноголосо запели ногайские стрелы, засвистели пули. Андрей прицелился. Он считался метким стрелком, хотя до этого случая и никогда не стрелял в живых людей, не приходилось. «Но или мы их, или они нас. Главное, сохранить донесение», – пронеслось в голове юного прапорщика.

Почти одновременно раздалось шесть залпов с нашей стороны, и сразу трое всадников и конь противника потеряли подвижность. Ногайцы поразили лошадь одного из казаков и изрешетили стенку экипажа. Но мысль укрыться за кибиткой была дельной. Враг в степи был, как на ладони. Всадники и кони их падали, словно игрушечные, оставшиеся в живых вскоре повернули назад.

– Я думал, им подмога будет, – отряхивая от пыли панталоны, проговорил Андрей.

– Не…. Они так близко к Азову не подходять… Тут всего-то вёрст пятнадцать осталось. Не знаю, чего это случилось? Кубыть, взаправди дикие? – откликнулся Сухой, – Суворов разбил их два года назад на Ее. Вроде, замирились наши с улусом, а кто из них ушёл и далёко, на Кавказ. Видать, не все ушли.

– А ты молодец! – похвалил казака Андрей, – метко стреляешь, смело смотришь врагу в лицо.

– Казак в беде не плачеть, головы не клонить. Знаеть: смелый там найдёть, где робкий потеряеть.

– Мудро, – засмеялся Андрей, – ты-то, что не стрелял? – он испытующе посмотрел на бледного от страха Егора.

– Сробел он, Ваше благородие, небось, первый раз в бою, – заступился за Егора казак.

– Эх, ты, куафер! – сочувственно улыбнулся Андрей.

Результатом стычки с ногайцами для небольшого отряда Барятинского стали двое раненых казаков и три убитые лошади. Вражеских потерь не считали, спешили засветло попасть в Азов.

– Перепрягайте лошадей, – распорядился Барятинский.

На место прибыли только к вечеру. Подъехали к Алексеевским воротам, уцелевшим от старого турецкого городка. Начальник караула, оглядев потрёпанный экипаж, сочувственно поцокал языком, но всё же посмотрел бумагу Андрея и только тогда приказал поднять шлагбаум. Кибитка въехала под своды кирпичных ворот, где копыта лошадей звонко застучали по каменным плитам. Андрею открылся склон косогора, на котором расположилось само селение. От ворот были видны узкие улицы, приземистые домишки, крытые камышом.

Улица пустынна. Лишь изредка пробегали согнувшиеся фигурки обывателей и гарнизонных солдат, да от порохового погреба скорым шагом прошло капральство мушкетёров со вскинутыми на плечи ружьями.

Доставив раненых в лазарет, Андрей отправился в штаб корпуса. Вручив донесение офицеру, сопровождавшему главнокомандующего, и доложив о налёте, за успешное отражение которого тут же получил благодарность, Барятинский пошёл к своим спутникам. Они ожидали его у кибитки и обсуждали свой внезапный бой. Андрей от лица командования поблагодарил всех за храбрость. Егор спросил об ужине.

– Конечно, это в перовую голову, – ответил прапорщик.

Устроив подчинённых на ночлег и прикрепив к кухне, он привёл себя в надлежащий вид и отправился в офицерский клуб.

Высшие чины во главе с бригадиром4545
  В России бригадиры, учреждённые Петром Великим, занимали середину между полковником и генерал-майором, под команду которого дана бригада из 2-х или 3-х полков.


[Закрыть] в этот вечер были приглашены на именины военного губернатора Азова. Там же присутствовал и командующий.

В клубе за большим столом ужинали всего шесть офицеров: четыре гусара и два пехотных. Андрей представился им и после взаимных новостей и шуток присоединился к обществу. Полненький приземистый подпоручик рассказывал те же анекдоты, которые Андрей слышал в своей крепости. Старый вояка в кителе нараспашку ухмыльнулся и обратился к одному из присутствующих гусар, в расстёгнутом доломане и с кием в руке:

– Ротмистр Залесский, Вы ведь недавно из Петербурга, расскажите что-нибудь новенькое.

– Господа, право не знаю. Всё то же, о поручике Ржевском.

Андрей заинтересовано посмотрел на Залесского. Сухощавый и ещё не старый человек отличной выправки и приятным, с тонкими чертами лицом. Неужели отец Лизоньки?

– А Вы были с ним знакомы? – пытал Залесского старик, вероятно предполагая, что все, прибывшие из Санкт-Петербурга, встречались с легендарным поручиком.

– Нет, но он, кажется, племянник бригадира Ржевского, героя прошлой русско-турецкой кампании, в Ахтырском полку служит.

– А-а….

– Знаете, – ротмистр весело подмигнул Андрею, – его как-то спросили:

– Поручик, вы играете не гитаре?

– Играю, – отвечает Ржевский.

– А на клавесине?

– Играю.

– А на барабане?

– Конечно, играю.

– А на арфе, поручик?

– Нет, на арфе нет – карты сквозь струны проскальзывают…

Офицеры, почти все любители карточной игры, развеселились. Залесский, лениво помахивая кием, продолжил:

– Прекрасное солнечное утро. Ржевский вышел на крыльцо – румяный, молодцеватый – и аж крякнул от удовольствия. Прыгнул в седло, проскакал версту, только пыль столбом. Вдруг остановился, посмотрел вниз и хлопнул себя по лбу: «О! А лошадь-то где?», и поскакал обратно.

Андрей уже слышал, и не раз, эти истории, он мысленно готовился к разговору с рассказчиком. После ужина осмелился подойти к нему.

– Простите, Вас зовут Александр Петрович?

– Он самый, Александр Петрович. А Вы сын князя Барятинского Ильи Фёдоровича, и мы с Вами родственники по моей покойной жене?

– Выходит так.

Андрей испытывал смущение. Ему очень хотелось открыть отцу Лизоньки свою сердечную тайну, но боязнь, что Александр Петрович засмеётся или переведёт разговор в шутку, остановил его. Он только осторожно заметил, что Лиза вышла из пансиона и живёт у Волошиных.

– Я знаю. Она писала мне об этом, – благодарно кивнул Залесский. Далее были разговоры о политике, о надвигающейся новой войне с турками.

– Вы когда едете? – прощаясь, спросил Залесский

– Завтра, с утра.

– Я Вас провожу.

Серый, туманный рассвет длился бесконечно долго, даже когда всё было подготовлено к отъезду. Егор стоял возле кибитки и посвистывал. Новое дело, которое он задумал, кажется, пошло. Вдруг он услышал слегка забытый голос… Барин?! Померещилось? Нет! Нет! Это он, его господин! Дрожь прошла по телу и остановилась где-то внизу живота.

– Дорогой Андрей Ильич, надеюсь на дальнейшие отношения. Ведь на тысячу вёрст вокруг ни одной родственной души, кроме Вас. Письмишко с оказией пришлёте, новости из Санкт-Петербурга – для меня всё чрезвычайно интересно. Ну, и я, в свою очередь, не забуду нашу неожиданную встречу…

– Непременно, дорогой Александр Петрович….

Егор запрыгнул в кибитку. От ужаса кожа покрылась пупырышками, и душа в груди затрепетала, как пойманный воробей. «Точно, барин! Ан, как узнает! Не сносить мне головы! К тому же ещё и родственник моему хозяину!» – плясали мысли, наполненные страхом.

– Егор! Егор! – услышал оклик Барятинского, – экипаж готов?

– Эге, ж! – едва выдавил с хрипотцой Егор, скорчив до неузнаваемости лицо.

Залесскому почудился голос Авдюшки, беглого раба своего, и он заглянул в кибитку. Кажется, нет. Какой-то волосатый, криворотый ферт!

Экипаж тронулся.

На обратном пути Андрей вспоминал все подробности встречи с Залесским и не заметил, что Егор был сам не свой.