Текст книги "Воин Света. Том 2"

А моя ситуация с наследием была такова. Святослав Николаевич (он же приехал сюда, когда наш Фонд создавался в конце 1989 года) оставил мне приглашение к себе в Бангалор, с тем чтобы приехать и разобраться с наследием и решить, как и что. Причем в приглашении написал: «Я предоставляю Вам право взять с собой еще одного человека», потому что чисто физически работа была достаточно тяжелой. И вот тогда быстро Сергей Юрьевич подсуетился и оказался снова рядом. Я полностью на него ответственность не взваливаю. Я подумала: да, действительно надо его с собой взять.

Сергей Юрьевич не знал ни языка, ни проблемы, не был знаком со Святославом Николаевичем, но надо сказать, что во время нашего совместного пребывания в Индии он оказал мне довольно большую помощь. Он забивал ящики, делал всю черную работу, чем меня еще больше восхитил. Он не отказывался ни от чего. Он вымыл пол в студии, когда мы кончили работу, и многое другое. А все остальное пришлось делать мне. Это было не так много: всего-навсего систематизация наследия, добывание спецрейса, составление документов, контакт с индийскими властями для вывоза и так далее.

Когда мы приехали сюда, меня пригласили в Швейцарию – Кэтрин Кэмпбелл, которая передала еще часть наследия. А когда я вернулась из Швейцарии, то никак не могла понять, куда попала. Мне показалось, что здесь, в Фонде, происходят вещи недопустимые. Я потихоньку стала смотреть, что и как. В связи с этим у нас уже тогда был составлен акт, сначала ревизионной комиссией, а потом инспектором по житенёвским делам. К сожалению, у нас был такой момент, что этот акт не пошел в ход, потому что председатель ревизионной комиссии А.А.Юферова заняла очень интересную позицию. Она предъявила постановление ревизионной комиссии (причем в ревизионной комиссии было пять человек, и только два человека за это проголосовали, но это, как говорится, боковой сюжет), где во всем была обвинена я, а Житенёв был представлен жертвой. Это произошло уже позже, после того как правление [Фонда] сочло нужным освободить Житенёва от поста заместителя председателя и вывести его из правления. Что касается Юферовой, то правление проголосовало за вотум недоверия к ней, и этот вопрос был тоже снят. Вот такая ситуация сложилась у Житенёва в Фонде.

Я могу еще добавить к этому, что единственная организация, которая по-настоящему Советскому Фонду Рерихов помогала, это Фонд Мира. Фонд Мира, который нам дал два миллиона. И дай бог им всем здоровья и всех благ. Вот на эти два миллиона мы и существуем со всем нашим сложным моментом – и ремонтом, и проектом, и многим другим. Когда я вернулась из Швейцарии, я вдруг обнаружила, что Житенёв создает какие-то странные организации, раздает им эти деньги, а правление эти организации даже не утверждало, [поскольку] он просто не выносил их туда. И к этому моменту у нас на счету из двух миллионов осталось 650 тысяч. Последние 30 тысяч Житенёв, уже понимая, какова будет его судьба, быстро-быстро, за три дня до правления, раздавал, но пришлось возвращать все это. Кое-что, конечно, пропало, но, так или иначе, через некоторое время полтора миллиона вновь оказалось на счету. Короче говоря, Житенёв [создавал] «теневую экономику». Его не интересовали наши проблемы и культура, его интересовали эти деньги в первую очередь.

И еще такие моменты (человек дорвался до чего-то): Житенёву нужен был мерседес, он его [арендовал], и мы платили ежедневно около 150 рублей. Это еще до всяких реформ и отпускания цен. Житенёв купил катер на Белом море, у него была фантазия. Что они, вся эта компания, на этом катере делали, мне не ясно. Вместе с Житенёвым я «выбросила», извините меня за грубое выражение, еще 35 человек, которые вместе с ним все это делали. И многое другое. Они ездили в командировки, они пропивали деньги. Вот такая ситуация с Житенёвым. А когда все стало ясно, был поставлен вопрос о несоответствии заместителя председателя и приняты соответствующие меры. И через некоторое время он устроился в Комиссию по культуре Совета национальностей референтом. Никому в голову не пришло, что будет совершена такая фантастическая карьера. А теперь товарищ Житенёв возглавляет всю культуру России. Как возглавляет, мы видим по газетам. Пока эти газеты не производят впечатление на власти предержащие.

Вопрос: Людмила Васильевна, у меня вопрос и в то же время, как бы в продолжение нашего разговора, я хотел бы для сомневающихся действительно подтвердить, что Святослава Николаевича я видел на протяжении нескольких дней в конце декабря и, как говорится, одно дело физическое состояние, другое дело – духовное. Мы с ним провели немало часов, и на эту тему, по-моему, не надо сомневаться. А вопрос я вот какой хотел задать: Вы, наверное, читали вчерашние «Известия», статью Николая Паклина? Суть ее в том скандале, который разгорелся вокруг имения в Бангалоре и вокруг имения в Кулу. Мне хотелось бы [знать] Вашу точку зрения об этом, потому что я тоже окунулся в эту ситуацию, она же неоднозначная. Мне хотелось бы услышать Вашу оценку этой истории.

Л.В.Шапошникова: Мне очень трудно давать оценку, не проработав предварительно сам вопрос, но я полагаю, что здесь есть какая-то недоработка и была какая-то наша поспешность. И, возможно, возникли моменты, которые позволили властям за что-то уцепиться. Я, конечно, понимаю: индийской стороне вовсе не хотелось, чтобы такие богатства уходили. Когда речь шла просто о наследии, которое, предположим, увозила я, там это никого не зацепило, потому что шла речь об архиве, даже о картинах. Все это было сделано официально, было сделано как нужно. Здесь же речь идет о земле, о редчайших эфироносах, о большом [участке] земли в долине Кулу. Это ведь не только тот участок, который прилегает к самому имению, а это и большие угодья на горах вокруг. Наталья Сергеевна, помнишь, нам показывали гору и говорили: а вот это тоже принадлежит Рериху. Очень большая территория, скажем прямо. Посему здесь уже чисто материальные моменты, очевидно, заставляют кое-какую группу людей ставить вопрос об этом, поскольку наследников нет. Вот здесь, мне кажется, это главное – нет наследников. Если бы были наследники, все бы шло спокойно. Могли быть какие-то моменты, которые, может быть, не соответствовали тем представлениям, которые имеются у членов правительства штата Карнатака или у членов центрального правительства, но это все вещи разрешимые. Сейчас поднимается такая волна. Я полагаю, что, собственно, здесь нужно очень хорошо проработать юридическую сторону. Может быть, здесь были допущены какие-то ошибки при составлении каких-то документов и т. д. Я не уверена, потому что не исследовала эти документы. Я не занималась по-настоящему этим вопросом, потому что меня больше тревожила судьба нашего фонда и нашего Центра. И то, что я сейчас говорю, со своей точки зрения, не совсем квалифицированно с точки зрения юридической и еще какой-либо. Но, я полагаю, что при достаточно гибкой постановке вопроса, очевидно, можно будет уладить все конфликты, которые сейчас возникли, поскольку люди видели, что нет наследников, а корень в этом. Нет наследников, которым законно что-то передается, а раз нет, значит, собственность уходит. Они глубокие старики, и надо подставить руки. Их сейчас и подставили.

Реплика из зала: Да, и в этом плане мне очень понравилась [мысль] нашего советника-посланника [посольства России в Индии] А.М.Кадакина: хоть нет наследников, но наследником является Россия. Мне кажется, что нашей основной задачей должно быть именно это.

Л.В.Шапошникова: Конечно. Только это нужно грамотно оформить.

Пресс-конференция Международного Центра Рерихов

Москва, МЦР, 19 мая 1993г.[16]16
  Пресс-конференция Международного Центра Рерихов. Москва, МЦР: аудиозапись. 19 мая 1993 г. // Архив МЦР. Фонд Л.В.Шапошниковой. – Публикуется впервые.


[Закрыть]

В.Мехонцев, ведущий: Дорогие друзья, уважаемые коллеги, дамы и господа! Мы благодарны вам за то, что нашли возможность и время прийти к нам сюда, на пресс-конференцию. Мы считаем, что те, кто пришли сюда, это люди, для которых культура не пустой звук. Прежде чем открыть конференцию, я хотел бы представить ее участников. Это президент Международного Центра Рерихов Геннадий Михайлович Печников; вице-президент Международного Центра Рерихов, директор Музея имени Николая Константиновича Рериха Людмила Васильевна Шапошникова; заместитель директора Музея имени Николая Константиновича Рериха Вячеслав Борисович Моргачёв. И прежде чем начать нашу конференцию, я хотел бы сделать небольшое замечание. Может быть, вопросы, которые выносятся на нашу конференцию, кому-то покажутся частными, но для нас, как нам кажется, в них, как в капле воды, отражаются общие проблемы, стоящие перед нашей российской культурой. Отражается отношение нынешних власть предержащих к культуре, к духовным ценностям, и поэтому мы хотели бы надеяться, что вы, те, кто во многом формирует общественное мнение, кто отражает его, смогли бы помочь решению проблем, стоящих перед нашей российской культурой. А теперь я предоставляю слово президенту Международного Центра Рерихов Геннадию Михайловичу Печникову.

Г.М.Печников: Добрый день, дорогие друзья! Мне тоже хочется поблагодарить вас всех, всю пишущую братию, за ту поддержку и помощь, которую мы все время ощущали от вас на протяжении довольно короткого срока существования Международного Центра Рерихов. Мы действительно получали эту поддержку, и вы нам очень много помогали. Сегодня мы собрали вас в критический момент нашего существования. Это [касается нашего] будущего. Святослав Николаевич Рерих в заметке в «Советской культуре» в июле 1989 года сказал: «Медлить нельзя!». Прошло четыре года, но руководители организаций, от которых зависит наше существование, говорят: «Медлить можно и нужно!», к сожалению. Значит, для того, чтобы у нас состоялся разговор, мне бы хотелось прежде задать ему отправную точку.

Смысл существования Международного Центра Рерихов, который был создан по инициативе Святослава Николаевича Рериха в осуществление идей всего семейства Рерихов, заключался в том, чтобы это наследие было в Москве. Об этом ясно сказано Святославом Николаевичем Рерихом. Он лично и неоднократно подтвердил документом, [узаконенным] юриспруденцией Индии, что он отдает наследие Международному Центру Рерихов и персонально поручает вести это наследие Людмиле Васильевне Шапошниковой. Это все зафиксировано здесь. И только одна сторона может наследовать, развивать, пропагандировать и вести просветительскую деятельность по распространению идей Рерихов – наш Международный Центр Рерихов. [Святослав Николаевич] согласился отдать свое наследие, наследие своих родителей только в том случае, если в Москве будет здание, которое он выберет лично, и правительство в лице тогдашнего президента Горбачева, Совет министров, предоставили ему эту возможность. Он указал на этот дом, который вы видите. И когда он получил это решение, он отдал нам бесценное наследие – то, что вы видите здесь, и то, что еще хранится у нас в запасниках и архивах. Святослав Николаевич обусловил статус музея: это должен быть общественный музей, он должен носить характер международный. В завещании Рериха специально отмечено, что музей не должен подчиняться государственным структурам, он должен носить общедоступный, общественный характер. Это Святослав Николаевич неоднократно подчеркивал и завещал [именно] так развивать музей. На этих условиях он отдал нам наследие.

В течение этих лет дружный коллектив подвижников Международного Центра Рерихов неукоснительно выполняет волю Святослава Николаевича Рериха. И в этом главная цель и задача нашего Центра, иного пути нет. Выполняя эту почетную миссию, очень трудную, тяжелую, как оказалось, мы столкнулись с невероятными трудностями. Мы не хозяева дома, который был предоставлен правительством. Мы не заказчики, и мы не имеем возможности заключить договор с фирмами, с акционерными обществами, с теми людьми, которые хотят нам помочь материально. Если бы мы были хозяевами, давно бы отремонтировали усадьбу, это был бы сад, у нас все данные есть для того, чтобы сделать из нее прекрасный уголок, и чтобы он вписался в ансамбль чудесного уголка старой Москвы наравне с музеем Пушкина[17]17
  Имеется в виду ГМИИ имени А.С.Пушкина.


[Закрыть].

Наконец, после долгих переписок, личных переговоров, начиная с Р.И.Хасбулатова, Ю.М.Лужкова, то есть всех, с кем имели дело, мы с заместителем директора в конце апреля были у А.А.Савина [начальника УГК ОИП[18]18
  УГК ОИП – Управление государственного контроля охраны и использования памятников истории и культуры г. Москвы.


[Закрыть]], на балансе которого находится это здание. Он сказал: «Хорошо. Всё в порядке. Составляем арендный договор. Всё». Я пожал ему руку. Действительно, мы получили договор, заверенный печатью. Людмила Васильевна подписала со стороны Центра.

Через два-три дня приближается конец, но не тот, который запланировал С.Н.Рерих. Прибегает товарищ от Савина по фамилии Акция и заявляет: «Приостановите договор, не будет никакого договора. Приостановите». В каком государстве мы живем? Мы попали в Нигерию или куда-то еще? Век какой? Как это – «приостановите»? Вот же документ! «Нет, приостановите». [Я был] потрясен, потому что это не вписывается ни в какие рамки не то что правового государства, но и элементарных вещей. Чего они испугались? Причем договор кабальный, на пять лет, и чтобы мы на будущий год отреставрировали здание! Вот это то потрясение, которое мы пережили и от которого не можем отойти.

Поэтому мы решили просто обратиться к общественности, к вам, дорогие друзья, чтобы изложить наши потрясения и чтобы через вас обратиться [к руководству страны], иначе это глас вопиющего в пустыне. Я хочу задать вопрос Борису Николаевичу Ельцину, президенту, который, будучи в Индии в те дни[19]19
  Визит Б.Н.Ельцина в Индию состоялся 27–29 января 1993 г.


[Закрыть], когда умирал Святослав Николаевич Рерих (ему год назад Рерих написал письмо, но Ельцин на него не ответил), [сказал], по-моему, так: «Россияне особенно благодарны талантливым подвижникам, семейству Рерихов, которые своим немеркнущим творчеством сблизили два мира – мир Индии и мир России. Еще пятьдесят лет назад Николай Рерих призывал каждый росток искреннего содружества хранить во имя будущего сотрудничества, беречь, растить. Хотелось бы, чтобы этот призыв находил адекватный отклик у мастеров культуры, ученых, деятелей искусства. Давайте ориентироваться на рериховский эталон служения народам России и Индии». Кто же не подпишется под таким призывом? Мы четыре года этим занимаемся, растим эти ростки. И через вас Борису Николаевичу хочется сказать: «Помогите нам обрести крышу [над головой] и право строить Дом Рериха, где бы хранились его бесценные сокровища».

Очень нам помогает и материально, и морально Фонд мира. Он нас очень выручил, дал тогда еще два миллиона, которые сейчас, наверное, миллионов двадцать. И сейчас поддерживает нас. Мы вместе с А.Е.Карповым написали письмо Егору Гайдару. Гайдар тут же ответил, что дал распоряжение решить этот вопрос. Но вот не везет Рерихам! Гайдар ушел, вместо него остался Черномырдин. К Виктору Степановичу тоже хотелось бы обратиться через вас: придите к нам, ознакомьтесь с нашим музеем, с нашими архивами, с нашим уголком, где мы ютимся и боремся…

Мне хотелось бы (Г.Х.Попова сейчас нет, он бывший мэр) обратиться и к Юрию Михайловичу Лужкову (у которого мы были и который обещал нам помочь, но пока помощи нет): Юрий Михайлович, дорогой, придите, посмотрите, ознакомьтесь, со своими детьми придите, неужели дети не получат удовольствие от этой красоты, от приобщения к этому роднику культуры? Ваши дети были бы, наверное, счастливы, если бы они приходили сюда и, помимо школы, приобщались к этому дивному источнику культуры.

Мне хотелось бы обратиться и к вице-мэру В.А.Коробченко, который занимается культурой в Моссовете, и к В.И.Ресину, который занимается строительством: «Придите, посмотрите, давайте поговорим. Не воевать бумагами и телефонными звонками, а давайте сядем за стол переговоров. Давайте поговорим». Савин был здесь, он начальник Управления, но, наверное, не он решает вопрос, хотя мог бы настоять и сказать: «Да, должен быть!».

Я не знаю, у меня нет документов, но ходят слухи, что дом хотят на аукционе продать. Я хочу задать вопрос всем вышестоящим лицам персонально: если вы намеренно тянете с тем, чтобы не отдавать это здание Рерихам, которое вы обещали от имени России Святославу Николаевичу, скажите об этом прямо: «Мы не хотим отдавать». Я не говорю о моральной, нравственной стороне этого дела, когда обещают и не выполняют. Это [вообще] ни в какие рамки не укладывается, особенно по отношению к Рерихам, которые всю жизнь и все свое творчество посвятили России, родине. Они никогда ей не изменяли и все завещали России, российскому народу. Тогда какие у вас планы? Почему вы медлите с этим? Мы ничего не просим у вас. Нам помогут люди, которые имеют средства и с удовольствием помогут отстроить и сделать великолепный парк. Что вы хотите? Кому вы хотите отдать, какой американской, какой французской фирме? Может быть, ночной клуб здесь сделать, может – сауну, может предприятие? Бизнес-клубы сейчас, тем более в центре, не где-то там, на задворках, [очень выгодны]. Понимаете, где? Ведь это будет стыдобище! Весь мир будет хохотать, когда здесь будет какое-то кабаре: «Они не дали дом Рерихам, а продали за четыре миллиарда». Что сейчас эти миллиарды! Ведь то, что здесь, – бесценно! Никакими деньгами не окупается! Ведь здесь может быть гордость, достопримечательность Москвы, всей России! Но на что вы меняете? Какая фирма? Как ей стыдно будет, этой фирме, когда они узнают, что приобрели чужое. Чужое! Это принадлежит Рерихам! Это принадлежит народу! Мы же интеллигентные люди, но сейчас интеллигентность и терпение наше становится преступным. И теперь я ощущаю себя преступником! Значит, я что-то не сделал, чтобы добиться! Мы не можем прорваться к Лужкову! Ну, приди, приди, товарищ Лужков Юрий Михайлович, уважаемый!

Мы были у министра культуры товарища Е.Ю.Сидорова. Нас приняли, мы разговаривали. При нем сидела начальник отдела Лебедева. Он ее спросил: «Вы были там?». – «Нет». Он говорит: «Я тоже». Но он недавно министр, и он сказал: «Я к вам приеду». Мы ждем его.

Такие, совершенно чрезвычайные обстоятельства принудили нас пригласить вас, хотя мы очень рады и чаще приглашать, и лучше бы на выставки, вернисажи, на открытие музея и т.д. Мы решили не ждать, когда нам дадут отремонтировать здание, и решили открыть музей здесь[20]20
  Открытие Музея им. Н.К.Рериха состоялось 12 февраля 1993 г., в день рождения Е.И.Рерих. Первая экспозиция разместилась в небольшой комнате во флигеле бывшей усадьбы Лопухиных.


[Закрыть]! Людмила Васильевна [тогда] была в Индии, прощалась со Святославом Николаевичем Рерихом. В короткий срок энтузиасты, засучив рукава, сами все это сделали, сделали вот эту стенку и сделали малый музей, чтобы хотя бы часть показать. У нас не только магазин есть, но у нас есть музей, редчайший, уникальный. Это самый молодой музей в Москве. Старые друзья откликнулись, приехали. Приехал Михаил Сергеевич Горбачев, посмотрел все. Приехал академик А.Л.Яншин, наш настоящий друг, произнес небольшую речь и сказал: «Готов помогать».

Понимаете, болит сердце за то, что такое безобразие творится, [совершается] преступление, [а ты] бессилен что-то сделать. Мы писали, кричали… – не слышат. Наверное, у вас есть письмо Святослава Николаевича к Борису Николаевичу, где он все сказал. Мы решили написать обращение – обратиться к мастерам культуры, к ученым, чтобы они поддержали нас в наших бедах и [услышали] наш вопль. Откликнулись очень многие.

Мне очень трудно говорить. Чем больше говоришь, распаляешься, плохо становится. Я не хочу больше занимать ваше внимание, Людмила Васильевна скажет, что считает нужным. Ждем ваши вопросы. Благодарю за внимание.

В.Мехонцев: Товарищи, думаю, вопросы после того, как Людмила Васильевна выступит. Я предоставляю слово Людмиле Васильевне Шапошниковой, вице-президенту Международного Центра Рерихов, директору Музея имени Н.К.Рериха.

Л.В.Шапошникова: Я присоединяюсь к президенту, который благодарил всех пришедших сюда для участия в пресс-конференции. Эта конференция у нас по счету не первая, а, наверное, 15-я или 16-я, и на каждой мы говорили о том бедственном положении, о котором сказал Геннадий Михайлович. Но сейчас мы подошли к моменту, когда [нужно] или совсем перестать говорить и согласиться с тем, что с нами сделали, или же понять, в какой ситуации мы живем и в какой стране находимся, и пойти на ряд решительнейших шагов. Вот как раз эта пресс-конференция, с моей точки зрения, является пресс-конференцией судьбоносной. Мы кое-что еще подготовили к ней, я вам об этом сейчас скажу.

В чем ситуация? Геннадий Михайлович говорил очень хорошо, глубоко, эмоционально, но он обрисовал, мы так договаривались, внешнюю нашу ситуацию. Есть дом, есть мы – и ничего, начиная с 1989 года, когда были приняты правительственные постановления, не делается. Почему не делается? Кто виноват? В первую очередь, мы спрашиваем – виноват ли сам Международный Центр Рерихов, бывший Советский Фонд Рерихов. Если посмотреть на эту ситуацию как следует и с пониманием, то станет ясно, что Международный Центр Рерихов, конечно, как каждая организация, имеет свои недостатки, делает ошибки, но он сделал все и даже больше, чтобы музей все-таки был. Что за три года было сделано? Была налажена выставочная деятельность. Более чем в восьмидесяти городах проведены выставки тех картин Рерихов, которые находятся в нашем распоряжении. Была организована издательская деятельность, и серия «Малая рериховская библиотека» получила самые хорошие отклики в средствах массовой информации. Были проведены конференции, прочитаны лекции[21]21
  Среди тех, кто читал лекции в МЦР, был один из старейших рериховцев Анатолий Алексеевич Макаров. Свой курс лекций он прочитал в марте-апреле 1992 г. Макаров из первых рижских рериховцев 1930-х гг., которым довелось общаться с Рерихами по переписке. После вхождения Латвии в состав СССР Макарову, как и многим его единомышленникам, довелось пройти тюрьмы и лагеря, так как изучение Живой Этики властью преследовалось.


[Закрыть], организованы семинары, сделан Оптический театр. Я не буду перечислять до конца, что еще подготовлено. Подготовлена организация студии детского рисунка, но нет пространства. Подготовлены условия для выставки, но нет выставок художников, которые работают в «канале» Рериха, но нет опять же пространства.

И вместе с тем эти три с лишним года Международный Центр Рерихов ведет героическую борьбу за то, чтобы остаться, если можно так выразиться, на плаву. За то, чтобы остаться жить, чтобы сохранить наследие, которое является национальным достоянием России. За то, чтобы в Москве был большой, а не вот этот малый Музей Рериха. Эта борьба к сегодняшнему дню обрела оттенок безнадежности, потому что мы дошли уже до президентского уровня. Что из этого получилось, вы видите по документам. Мы вам дали на этот раз очень полный пакет документов, чтобы вы могли по-настоящему ознакомиться с той борьбой, которая идет. Мы дошли до президентского уровня, дальше уже Небо. Услышат нас там или не услышат – это другой вопрос. Геннадий Михайлович перечислял и Е.Т.Гайдара, и Ю.М.Лужкова, и Р.И.Хасбулатова, и С.А.Филатова – это те люди, которые принимали в нас участие. Но они начинают принимать участие вначале, потом это куда-то ныряет, как в болото.

Более того, [появился] такой интересный термин, который сегодня впервые Геннадий Михайлович произнес, – «приостановить». Приостановить договор, юридически заключенный и оформленный. Приостановить распоряжение по Минкульту, приостановить еще что-то. Причем вам не [называют] никаких причин. Но если мы посмотрим глубже, [то увидим], что это не просто разгильдяйство властей, хотя этого у них достаточно. Не просто руки у них не доходят, хотя [это так], – идет больше политики и политических игр, чем заботы о том, в чем нуждается страна и в первую очередь культура, экономика, социальные моменты… Я не буду об этом говорить, вы об этом прекрасно знаете, и об этом мы и пишем, и говорим. Все это может иметь место, но три с половиной года даже для этого много. Очень много.

На самом же деле происходит другое. Геннадий Михайлович считает главным Дом. Да, действительно, крыша над головой была всегда главной. Но есть еще один момент, который, собственно, держит и этот Дом на «привязи», и решение о Доме на «привязи». [Этот момент], кажется, внешне выглядит невинно. Когда нам Святослав Николаевич передавал наследие, он передал 288 полотен в добавление к тем 400, которыми мы владеем сейчас. Они были здесь, в тогда еще Советском Союзе, приблизительно с 1977–1978 года, но это не имеет уже значения. Тогда Святослав Николаевич привез передвижную выставку, где были полотна и его, и его отца, Николая Константиновича. Временным держателем этой выставки был, естественно, Минкульт [СССР]. Минкульт поместил эту выставку в Музей искусства народов Востока. И мы пошли просить, чтобы эту выставку нам отдали, поскольку все документы на владение этой выставкой юридически были оформлены Святославом Николаевичем на нас.

Мы начали борьбу за выставку наряду с борьбой за Дом с 1990 года. И началось с того, что Владимир Яковлевич Лакшин, хороший друг-приятель Николая Николаевича Губенко, который в то время был министром[22]22
  Н.Н.Губенко, министр культуры СССР в 1989—1991 гг.


[Закрыть], получил отказ в приеме. Губенко его не принял. Дальше мы писали письма, еще что-то старались сделать. Короче говоря, [это был] 1990 год, а сейчас начало 1993-го – [столько длится] история с этой коллекцией. Последнее, что у нас есть сейчас (у вас все документы, там есть переписка и прочее), – это визит к министру культуры Евгению Юрьевичу Сидорову. Он был очень интересным, этот визит. Я хочу об этом сказать, Геннадий Михайлович.

Вот вы приходите к, казалось бы, культурному человеку – министру культуры. Приходите с известным делом – взять свое имущество. Первое, что нам говорят, – предъявите документы на владение выставкой, хотя эти документы давным-давно были предоставлены на любое, так сказать, «обнюхивание» и «облизывание» в тот же Минкульт. Они знают об этих документах, ибо в письмах пишут – «ваша выставка». Естественно, у нас не оказалось этих документов, потому что никто из нас в сумке их не носит, они лежат в сейфе. Мы говорим – хорошо, у нас [с собой] нет документов, мы прощаемся, когда мы их принесем, тогда закончим. «Нет, – [настаивает] он, – я хочу с вами поговорить. Так в каком году организовался… (я вам дословно говорю, вы мне не дадите соврать, и Вячеслав Борисович, который присутствовал, тоже). – Так в каком году вы организовались?». – «В 1989-м, Евгений Юрьевич». – «Когда?». – «В октябре». – «В каком году было решение о предоставлении этого Дома вам?». – «В 1989-м, Евгений Юрьевич». – «В каком сейчас состоянии ваш Дом?». – «В безобразном, развален». – «Так объясните мне, пожалуйста (вы понимаете тон, идет допрос людей, которые ему не подчинены, это общественная организация), каким образом получилось так, что вы ничего не сумели сделать? Так на каком основании вы настаиваете на возвращении коллекции вам?». Подстрелили влет, как говорится. Я не буду пересказывать все остальное. Выяснился ряд обстоятельств, о них тоже не нужно говорить.

Короче говоря, нам выставку Минкульт не собирается отдавать по ряду причин. Сначала нам написали письмо и сказали – у вас нет хранилища, если вы хранилище это найдете, мы вам отдадим. Мы нашли музейное хранилище, заключили договор, пришли с этим договором к Татьяне Хашимовне Никитиной – заместителю Сидорова. Она посмотрела и сказала: «Вот теперь хорошо, я пишу прямо на вашем письме, чтобы мы подготовили распоряжение о передаче выставки от Музея Востока вам». Через несколько дней так же, как договор, написание и подготовка распоряжения были приостановлены. Нам сказали: «Ой, вы знаете, это не то хранилище». Мы спрашиваем: «А кто-нибудь из вас там был?». – «Нет, не был. Это не тот срок». – «Хорошо, мы продлим». А когда они поняли, что отказа в продлении нет, сказали: «А вот теперь мы комиссию сделаем и соберем специалистов (то есть нам все время показывают, что мы люди второго сорта, что у нас нет ни профессионалов, ни специалистов), и они решат, можно ли эту коллекцию двигать с места и переносить к вам. Если они решат, что нельзя двигать с места и переносить к вам, мы вам ее не отдадим». Это заявила заведующая отделом музеев Лебедева во время [нашего] визита к Сидорову.

«Мы вам ее не отдадим. Это, – говорят, – национальное достояние России». Но простите, видели ли вы это национальное достояние, в конце концов? Ведь то наследие, которое у нас есть, – тоже национальное достояние России, оно охраняется небольшим коллективом, и мы платим огромную сумму за охрану, когда зарплаты наши много ниже, чем у тех чиновников Минкульта, которые сидят и говорят «нет». Что это такое? Нам говорят: вы не понимаете, что такое национальное достояние, это не какой-то там организации все передано, а нам, всему народу. Когда мы у Минкульта просили какие-то деньги – помочь в охране национального достояния, – они не шевельнулись, а вот когда можно не отдать коллекцию – тогда это национальное достояние. Тогда, кто как понимает: мы и они – нас сразу ставят на разные доски. Короче говоря, вопрос с [коллекцией] до сих пор не решен.

Теперь я хочу объяснить, почему. Речь идет о борьбе двух тенденций. Мы столкнулись со старым, ведомственным сознанием в области создания новых структур культуры. Дело в том, что старое сознание желает иметь государственный музей Рериха, несмотря на то, что даритель, которому принадлежала и выставка, и все остальное наследство, просил общественный музей, и не устно просил, а есть документы. Значит, можно не обращать на это внимание. Старое сознание состоит в том, что все, что есть на территории этой страны, принадлежит государственным ведомствам, включая людей, и отойти они от этого не могут. Значит, нужен государственный музей. Для чего он нужен? Для того, чтобы развесить по стенам прежде всего картины. Речи, безусловно, прекрасные, но концепция государственного музея к этим картинам и сводится. Вас будут водить и говорить – вот это свет, вот это тень, вот это штрих, вот это качество краски, вот это с этой стороны перспектива, а это с той стороны перспектива. Но при этом выбрасывается главное – философское содержание, которым проникнуто все [творчество Рерихов].

Еще такой вопрос, чисто идеологического порядка: борьба за возможность иметь общественный музей, подлинно народный (причем в нашем музее работают те же специалисты и профессионалы – не дилетанты и не общественники), и за [создание] музея государственного. Вот, собственно, суть проблемы. Нам не отдают коллекцию, потому что государственный музей может быть создан на основе этой коллекции. А раз нам не отдают коллекцию, не отдадут и Дом. Нам не отдадут Дом, Геннадий Михайлович, не думайте, что это так разделено, это все вместе, с какой стороны ни подойди. Все замкнуто на этой безвыходной для нас ситуации, которую мы можем разорвать, только сделав ряд решительных, последних шагов. Последних, потому что мы и писали, и говорили, об этом уже сказал наш президент. И ничего – они глухи. Те многочисленные письма, которые мы дали в папках корреспондентам и журналистам, они, собственно, [остались без ответа]. Нам просто не отвечают. Не ответили даже Святославу Николаевичу Рериху, который писал и президенту Ельцину, – как выясняется, он понимает, кто такой Рерих. [В то время], когда мне пришлось хоронить Святослава Николаевича, Борис Николаевич прислал письмо его вдове, очень такое теплое, где тоже было понимание, кто есть Рерих. А когда мы принесли Филатову, руководителю аппарата президента, письмо для президента, то Филатов спокойно его положил в канцелярию, где оно до сих пор и находится. Вот такая идет борьба. Я не хочу больше вдаваться в подробности. Я хочу, чтобы вы поняли, что практически за всем этим стоит борьба нового, новых структур в культуре, которые могут возникать и быть под контролем народа, и структуры ведомственной, так называемой государственной – той структуры, которая в музейном плане уже мертва, той структуры, которая дала возможность разворовывать музеи. У нас тут был один высокий чиновник, от которого зависела проблема Дома, не буду называть фамилию, он посмотрел наши картины и говорит: «Ну а подарить вы можете что-то?». Мы говорим: «Нет, это национальное достояние России», поэтому [его посещение] на этом закончилось. Вот таким образом. Мы не будем ни продавать, ни дарить, ни делать подношения высоким мира сего, чтобы они украшали свои квартиры музейными картинами, как привыкли делать до сих пор. И новые так называемые демократы подражают им сейчас, им тоже хочется так. Мы не будем этого делать. Мы должны продержаться, и мы надеемся на вашу поддержку.