Текст книги "Жизнь наградила меня"

Поезд тронулся. Витю затолкали в купе, вслед за ним набились солдаты с целью неусыпного наблюдения. В сопровождении военного эскорта Виктор Штерн отправился в Сухуми.

– Скорый поезд номер семнадцать Москва – Тбилиси прибывает в столицу солнечной Абхазии город Сухуми. Стоянка поезда – двенадцать минут, – прохрипел громкоговоритель.

Едва удерживая колючую охапку роз, я бросилась вдоль вагонов. Шота семенил следом. Со ступенек вагона номер 5 соскочили двое солдат и встали по обе стороны двери. За ними спустился офицер, увидел Шоту и, вытянувшись в струнку, отрапортовал, что задание выполнено. Потом из вагона высыпали остальные защитники родины, и, наконец, в тамбуре показался Витя.

– Привет, Витенька! – закричала я. – Видишь, как замечательно всё получилось?

Он стоял не шевелясь и смотрел на меня затравленными глазами.

– Да выходи же, наконец, приехали!

Витя медленно спустился со ступенек вагона.

– Здравствуй, милый, здравствуй, родной, с приездом! – И я протянула ему розовый куст.

– Это твоих рук дело? – спросил Витя бесцветным голосом.

– Конечно! Вместо того чтобы тащиться в Афон, я…

Витя размахнулся и закатил мне пощечину немыслимой силы. Розы рассыпались по платформе, я с трудом удержалась на ногах. В глазах заскакали золотые искры, в голове загудел Царь-колокол. Солдаты подбежали к Вите и скрутили ему за спиной руки.

– Отставить! – взвизгнул Шота Георгиевич. – Отпустить, но держать! Не по нашему это ведомству! Мы бандитами не занимаемся. Солонидзе! Багатурия! Вызывайте милицию! А то приезжают культурные и хулиганничают!

Так начался наш с Витей Штерном медовый месяц.

Я – рябая женщина лет сорока

Преддипломную практику я проходила в Северной Карелии, в непроходимых, по моему мнению, лесах. И вот пятый день мы бредем по карельскому бурелому под осенним моросящим дождем. Мокрые ватники облепляют, словно компресс. Четыре ночи мы спали в лесу на хвойных прутьях, а ели последний раз позавчера. Кстати, по моей вине. Перебираясь по бревну через порожистую Осинку, я поскользнулась и сверзилась по грудь в ледяную воду. Меня извлекли при помощи суковатых палок, но рюкзак с консервами и хлебом утоп безвозвратно.

– Не переживайте, графиня, – ободряет меня начальник отряда Валя Демьянов. – Спасибо, сами целы.

Он идет впереди, на спине неподъемный рюкзак с образцами. Спутанные лохмы до плеч и фантастическая выносливость придают ему сходство с лошадкой Пржевальского. Следом плетется Леша Рябушкин, щекастый, дородный, с еще недавно холеными усами. Леша обвешан датчиками и зондами, из кармана торчит счетчик Гейгера. Я тащусь сзади, замыкая шествие. Мне двадцать лет, и это полумиллионная съемка, настоящая геологическая экспедиция.

Кажется, что единственное население леса – мошка и комары. Наши лица укутаны плотной зеленой сеткой, издающей тошнотворный запах «ангары», на головах – шлемы, на ногах – резиновые сапоги выше колен, на руках – перчатки до локтя.

От голода мутит, в ушах колокольный звон. Только бы не споткнуться. Свалюсь – не встану.

– Веселей, мартышка! – оборачивается Валя. – Через час будем на дороге.

Итак, маршрут закончен. Позади сто двадцать километров съемки. На согнутой Ванькиной спине – десятки образцов, килограммы отмытого в ледяных ручьях песка.

На большаке нас должна встречать экспедиционная машина. До базы еще шестьдесят километров.

– Как вы думаете, приехал Петька? – тоскливо спрашиваю я. Леша пожимает плечами.

С тех пор как начальница экспедиции, грузная тетка в летах, сделала шофера Петю своим фаворитом, он просто сказился.

– Брось ты, Петрушка, волноваться, – раздавался из «генеральской» палатки нежный шепот престарелой Мессалины. – Выпей и отдыхай. Небось, здоровые коблы, дотопают, ноги не отвалятся.

…И вот перед нами большак. Петьки нет и в помине. Мы валимся на обочину и «отключаемся» – то ли сон, то ли обморок. Через час Валя расталкивает нас.

– Нечего ждать милостей от природы, двинем на станцию, авось к какой дрезине прицепимся.

– Но Петьке я кости переломаю, – флегматично говорит Леша. – На нас наплевать, девку бы пожалел.

До станции километров шесть, но мы так измучены, что еле плетемся. Когда наконец замаячили огни Лосевки, уже почти стемнело.

– Гляньте, есть все же Бог! – кричит Леша. На путях готов к отправке товарняк, груженный лесом.

– Без паники, – приказывает Валя. – Идем в обход, чтобы с платформы никакая сволочь не засекла.

Мы обогнули состав с хвоста и вскарабкались на площадку. Вскоре с платформы раздались свистки, поезд с лязганьем и скрипом тронулся.

– Ну, не везуха ли? – ликует Леша, устраиваясь поудобнее. – Едем, как короли!

Часа через полтора, проскочив без остановки два полустанка, товарняк замедлил ход.

– Ребята, нас доставили в Шелтозеро, – сказал Валя. – Платформа будет справа, готовься к десанту слева.

Поезд дернулся и замер. Мы в последнем вагоне, огни платформы маячат далеко впереди. Вокруг кромешная тьма. И вдруг приближающийся топот, нас ослепляет свет фонарей.

– Руки вверх!

С обеих сторон вагон окружен солдатами с автоматами наперевес. Мы ошалело топчемся на площадке.

– Руки вверх!

Неуклюже, как кули, сваливаемся на землю. Кто-то саданул мне прикладом в спину. Наши руки поднялись.

– Снять оружие и положить к ногам! – пролаял офицер.

Леша стоял, обвешанный своими приборами, и растерянно таращил глаза.

– Лейтенант Курочкин, переведите.

Вперед выступил курносый альбинос и внятно и медленно произнес что-то на абсолютно неизвестном языке. Валя прыснул.

– Чего это он лопочет, по-фински, что ли? – повернулся Леша к Вале.

– Леха, сними свою сбрую, – сказал Валя.

Леша начал медленно расстегивать ремни.

– Понимаете по-русски? – пролаял капитан.

– Вполне… хотя с таким русским сталкиваемся впервые.

Леша бережно положил приборы на землю. Трое солдат, наклонившись, принялись рассматривать датчик и зонд.

– Что это?

– РП-1, геофизический прибор для поисков урана, он не стреляет.

– Разберемся, следуйте за мной. – И нас повели вдоль состава.

Впереди, почти впритык к паровозу, стояли два военных «козла». Из паровозной кабины пялились черномазые машинист и помощник. Я показала им язык. Нас впихнули в машину, на подножку вскочили четыре охранника. Через минуту машина остановилась перед длинным бараком, метрах в трехстах от станции.

– Это что за учреждение? – простодушно спросил Леша.

– Железнодорожный отдел КУКГБ, – буркнул офицер.

– КУ чего? – не расслышал Леша.

– КУ того! – прошипел сзади Валька.

Нас ввели в комнату с такими же зелеными стенами, как коридоры в сухумском СЖОКГБ, двумя сейфами и письменным столом, и приказали встать у стены. Трое солдат вытянулись у входной двери. Офицер уселся за стол.

– Капитан Демин, – наконец представился он и, вытащив из ящика помятые бланки, обратился к Вале:

– Фамилия, имя, отчество.

– Сталин умер, но дело его живет? – игриво спросил Валя.

– Фамилия, имя, отчество, – снова отчеканил капитан, не оценив Валькин юмор.

– Я не отвечу ни на один ваш вопрос, – сказал Валя, – пока вы не объясните, за что нас схватили.

– Вас не схватили, а задержали. Пока что за проезд в товарном поезде А18-462, следующем со станции Лосевка. Вы сели в 18 часов 29 минут и были сняты на станции Шелтозеро в 20 часов 03 минуты.

– Ни черта мы не были сняты, мы просто приехали. Наша база тут недалеко. Мы геологи из Ленинграда.

– И где же ваша база? – прищурился капитан.

– За Гаврилино, километров двенадцать отсюда.

– Гаврилино отсюда в восемнадцати километрах, по большаку, и в шестнадцати, если лесом. Так что с этими данными у вас неувязочка.

– Ну, это еще не повод, чтобы тащить нас в КГБ.

– Более чем повод, – назидательно сказал Демин. – Если вы и вправду геологи, то почему прятались и крались? Почему не ехали, как нормальные люди, пассажирским?

– Да где он был, пассажирский?

– Пассажирский 311-й и скорый 46-й проходят через Лосевку в 8.05 и в 11.16 утра, – отчеканил капитан и обвел нас орлиным взором.

– Но сейчас же вее-чер! – закричал Валька. – Вечер, понимаете? Свяжитесь сейчас же с нашей базой.

– А ну не орать, сопляк! – рыкнул капитан, обнажив желтые клыки. – Надо будет – свяжемся. Фамилия, имя, отчество и документы!

Валька молчал, у него дрожали губы.

– Откуда в лесу документы? – мирно сказал Леша. – Документы на базе.

– Какой телефон вашей базы, позвольте полюбопытствовать? – Клыки спрятались.

– На базе нет телефона, – вмешалась я. – Мы в палатках живем. Но это близко. Давайте сейчас поедем вместе.

– Надо будет – поедем, – отрезал Демин. – А сейчас я в последний раз повторяю: фамилия, имя, отчество.

Ознакомившись с нашими биографиями до пятого колена, Демин велел подписать показания.

– Ну что, можно нам идти? – двинулся к дверям Валя.

Капитан взглядом пригвоздил его к месту.

– До проверки данных, которые у нас имеются, вы останетесь здесь. Абдулаев, уведите задержанных.

Кривоногий узбек повел нас в конец коридора и отомкнул дверь с амбарным замком. Мы очутились в клетушке с четырьмя голыми нарами и засиженной мухами лампочкой под потолком.

– Как насчет пожрать? – кротко поинтересовался Леша.

Абдулаев не ответил. Он вышел, закрыл дверь и щелкнул замком.

– Да ты глухой, что ли? – взорвался Валька. – Чучмек проклятый, косая рожа! – И он со всей силы пнул ногой дверь.

– Тише ты, – шикнул Леша. – А то еще антисемитизм пришьют.

Но Валька словно взбесился. Он колотил в дверь и орал:

– В уборную, в уборную веди!

Загромыхал замок. На пороге возник «желтолицый брат».

– Поведу по одному, – невозмутимо сказал он и ткнул в меня пальцем. – Ты – первая.

Когда с уборной было покончено, узбек снова запер дверь и затих в коридоре. Мы улеглись на нары и, как это ни странно, моментально отключились.

В шесть часов утра на пороге появился рыжий солдатик.

– Подъем! – весело крикнул он и внес кружки с кипятком и три куска хлеба.

– Привет, друг! Тебя как зовут?

– Рядовой Булкин. Павел Булкин.

– Слушай, Паша, чего там слыхать? На базу нашу съездили?

– А шут его знает, – пожал плечами Булкин.

– А в Ленинград в управление звонили?

– Кажись, звонили, да никто не отвечает. Капитан говорит, врут они все, нет такого телефона.

– Господи, – застонал Леша, – так ночь же была, а сегодня суббота, там нет никого.

– А с базой почему не связались?

– А фиг их знает, – радостно сказал Паша. – Да не расстраивайтесь, жуйте.

Днем он принес вареную картошку иссиня-черного цвета и уселся рядом на нары.

– Павлуша, – задушевно начал Валька, – я вижу, ты человек нормальный, не то что… некоторые…

И он оттянул пальцами глаза у висков, создав «среднеазиатский» профиль

Булкин понимающе хохотнул.

– Наверное, ты в курсе, друг, чего ваш Демин к нам прицепился? Неужели за то, что зайцем проехали?

Солдатик покачал головой. На его лице происходила свирепая борьба воинского долга, гуманизма и желания посплетничать.

– Видишь, какое дело… – наконец раскололся Паша, – шпионов ищем.

Валька так и присвистнул.

– Шпионов?! А мы-то при чем?

– А при том, что шпионов трое: двое мужиков и баба с ними. И приметы в аккурат сходятся – один мужик усатый, а баба – рябая, лет сорока.

– Что-о? Это я рябая? Это мне сорок лет?

Булкин смутился.

– Чего орешь? Почем я знаю, я в твой паспорт не заглядывал.

Валька с хохотом повалился на нары.

– Паулино, выпусти нас сейчас же, чтобы не срамиться.

– Ты никак сдурел! – разозлился Булкин. – Сиди и затихни.

– Затихну, затихну, – успокоил его Валька. – Но откуда шпионы-то взялись?

– Из Фильяндии, откуда же еще… Позавчера наш лесник Захаров прискакал весь в мыле. Шпионов, говорит, обнаружил. Перешли в районе седьмой заставы и углубились. А тут вы как раз у Лосевки из лесу выползли и тишком в товарняк забрались.

– Да нас разве в Лосевке кто видел?

– А ка-ак же! – расцвел Булкин. – Все видели, да спугнуть боялись.

– И заметили даже, что баба рябая?

– Угу… и радировали по всем станциям по ходу. А снимать вас решили в Шелтозере. Сергеевку и Углино проскочили, потому что лес близко, уйти можно.

– Ах, ты елки-моталки, – восхитился Валя, – то-то я удивился, что быстро доехали. Ну вы и орлы-герои! И, что же, вас наградят за поимку и отпуск дадут?

– Да уж не без этого, – важно ответил Паша и вдруг спохватился. – Наградят – не наградят, а службу свою несем. Так что отдыхайте.

Он забрал миски и заторопился уйти, смущенный своей откровенностью.

– Ребята. – Леша явно встревожился. – Это же бред какой-то. Давайте требовать Демина.

Но на наши крики и стуки никто не отозвался.

Вечером нас снова караулил молчаливый Абдулаев. Все попытки вступить с ним в дружеский контакт потерпели фиаско. А наутро опять появился Булкин.

– Пашунчик, – ласково сказал Валя. – Какие новости?

– Какие тебе еще новости? – пробурчал Булкин. Он был не в духе.

– Позови Демина, поговорить надо.

– Где я его тебе возьму в такую рань? И вообще до завтрева капитан тут не ожидается.

– Так что же, нам и сегодня сидеть? – вскинулся Леша.

– Люди по двадцать лет сидят… и ничего, – назидательно сказал юный Булкин, закрывая за собой дверь.

– Мистика какая-то. – Леша хрустнул по очереди всеми десятью пальцами. – Так и впрямь можно сгинуть на двадцать лет.

– Не нагнетай атмосферу, старик, не те времена. Может, объявим голодовку? – предложила я.

– Блестящая мысль! – откликнулся Валя. – Когда Демин узнает, что мы отказались от шашлыков по-карски, он смертельно испугается.

– Но надо же действовать!

– Я вот для начала мыслю снарядить Пашу в магазин. Жрать охота, да и выпить не грех. – Валька повертел перед нашими носами пятирублевкой. – Грязно работают, не изъяли капитал.

Когда Булкин появился со своей разноцветной картошкой, Валино лицо выражало пасхальную кротость.

– Паоло, друг, сгоняй в сельпо, купи нам курева и каких-нибудь консервов.

Булкин приставил палец к виску и выразительно им покрутил.

– Паря, ты воще… того… соображаешь?

– Я-то соображаю, но и ты своей головой подумай… Мы никакие не шпионы, и держат нас ни за что.

– Коли ни за что, так выпустят.

– А пока что мы ноги протянем. Слушай, а что если ты меня одного отпустишь, а их будешь сторожить со страшной силой?

– Куда еще?

– Да, говорю тебе – в магазин. Сигарет купить и какой-нибудь еды человеческой.

– В магазине человеческой еды отродясь не бывало, – убежденно сказал Булкин. – Так что нечего и ноги бить. – Однако по его лицу стало ясно, что у Вали появилась надежда.

– Пашунчик, ты же русская душа, ты же золотой парень, выпусти меня на пятнадцать минут, пять – туда, пять – обратно, пять – там.

Булкин тяжело вздохнул. Его доброе простецкое лицо выражало сочувствие и сомнение в дозволенности этого чувства.

– Да что ты беспокоишься? Сам же сказал, что Демина сегодня не будет.

– Валяй, – вдруг решился Булкин. – Через пятнадцать минут чтоб был у меня тут как штык.

Валя вернулся секунда в секунду, держа в руках буханку хлеба, две банки бычков в томате и пачку «Примы». Под мышкой у него торчало что-то длинное, завернутое в газету.

– А это что? – показала я на сверток.

– Это-то? Колбаса копченая. «Краковская», что ли, или «Полтавская».

– Колбаса?! – задохнулся Булкин. – Колбаса в магазине?!

Как ужаленный, сорвался он с места и исчез, даже не притворив за собой двери.

Мы ошалело уставились друг на друга.

– Господа, – опомнился Валя. – По-моему, нас больше некому задерживать. – Он высунулся в коридор и поманил нас пальцем: – А ну, по-быстрому.

Мы выскочили из клетушки, и Леша осторожно щелкнул замком. В коридоре было пусто. Мы прокрались на цыпочках и оказались на улице. Нигде ни души. И тут мы рванули. Петляя между амбарами, мы проскочили железнодорожные пути, редкий лесок и кубарем скатились в песчаный карьер. Оттуда, пыхтя, медленно выползал груженный песком сорокатонный МАЗ. Мы замахали руками.

– Куда вам, ребята? – высунулся шофер.

– В Гаврилино или в ту сторону.

– Кильский цементный завод годится?

Мы закивали и забились в кабину. МАЗ медленно набирал скорость.

– Откуда вы такие нарядные? – шофер, разглядывал наши туалеты и обросшие физиономии моих друзей.

– Из лесу, вестимо. Геологи мы.

– И девка, что ли, геолух? Ну и дела-а.

Я высунулась из кабины – погони не наблюдалось.

– Эй, давай-ка свою колбасу, – вспомнил Леша, ломая буханку.

– «Полтавскую», что ли? – Валя торжественно развернул газету.

Перед нашими носами заблестела бутылка перцовки.

– Ну ты даешь! – восхитился Леша.

Шофер бросил на перцовку нежный, скользящий взгляд.

Валя сорвал зубами алюминиевую крышечку и пустил бутылку по рукам. Описав четыре полных круга, она вылетела в окно и, звякнув о валун, разлетелась вдребезги.

– А подумал ли кто о Паше, о трагичной его судьбе? – спросил Леша.

– Ни черта ему не сделается. Отсидит пятнадцать суток на гауптвахте за ротозейство… с учетом, что я пока не рябая и мне еще не сорок.

– «А люди, между прочим, по двадцать лет сидят, и ничего», – процитировал Валя.

Мы расслабились, закурили. Впереди показались ворота Кильского комбината, но шофер не высадил нас. В приливе братской любви он погнал свою громадину в Гаврилино и затормозил недалеко от палаток.

– Спасибо, старик, выручил. – Валя порылся в кармане и извлек рубль.

– Обижаешь, – покачал головой шофер, отводя Валькину руку. – Я же к вам с душой.

На базе царило мирное воскресенье. Над озером стоял вечерний туман. У берега покачивалась лодка с неподвижными фигурами. Мессалина и Петька удили рыбу. Из крайней палатки четкий голос произнес: «На этом мы заканчиваем еженедельный обзор Би-би-си "Глядя из Лондона"». Затем грянул джаз. У костра коллеги резались в преферанс. Завидев нас, повар Толя издал тарзаний клич. Ребята повскакали, уступая нам место у огня. Петя подгреб к берегу, начальство приветствовало нас ласковой улыбкой.

– Ну-с, явились пропащие, – материнским голосом сказала она. – А я только подумала, куда это они подевались?

Я нырнула в свою палатку. Спальный мешок был раскурочен, чемодан перевернут, на тумбочке валялась чужая гребенка.

– Эй, кто у меня тут шарил?

– Ой, совсем забыли. Гости к нам нагрянули. Грибники. Заблудились в лесу. Плутали целый день, а ночью набрели на нашу базу. Куда их денешь? Оставили ночевать.

– Откуда тут грибники?

– Из Петрозаводска. Инженеры с лесокомбината. Двое мужиков и баба с ними. Так мы женщину в твою палатку запустили.

– Товарищи, дорогие, – всполошилась Мессалина, – а что это вы явились пустые? Где ваши образцы? Где приборы? Уж не утопили ли?

– Боже сохрани, – ужаснулся Валя. – Всё в целости. Оставили на хранение на станции Шелтозеро, у приятеля моего. Демин его фамилия. Может, съездите, заберете?

– Ах ты, черт, обида какая, – всплеснуло руками начальство, – да мы час как оттуда.

– Не нас ли встречали? – Леша был сама светскость.

– Чего вас встречать? Не маленькие, дорогу знаете. Мы этих грибников к скорому петрозаводскому отвозили.

– Ну и дурачье же народ, – вмешался Петя. – Не знают леса, сидели бы дома, грибы на базаре бы собирали.

– А какие из себя грибники ваши? – насторожился Валя.

– Обыкновенные. Парни молодые, а тетка постарше будет.

– Женщина, между прочим, страшила порядочная, – встрял повар Толя и потыкал себя пальцами по щекам. – Знаете, рябая такая, лет сорока. – И он плеснул нам в миски дымящийся борщ.

Пасик

В нашей семье всегда жили коты. Некоторые – Пасик, Никсон и Кус-Кус – вызывали в душе сильные чувства и оставили добрую о себе память. Особенно Пасик, о котором Иосиф Бродский в Оде, посвященной моей маме, писал: «Там Пасик мой взор волновал».

Мама выиграла двухнедельного котенка в преферанс и объявила конкурс на лучшее имя. Картежное имя Пас было предложено Бродским и единодушно одобрено. Иосиф своего крестника обожал. Кошки вообще были его любимыми животными. В Ленинграде у него жил кот Ося, а в Нью-Йорке – Миссисипи. Как-то Бродский сказал: «Обрати внимание – у кошек нет ни одного некрасивого движения».

Наш Пасик, пушистый и пепельный, без единого постороннего пятнышка, был царственно горделив. Круглые глаза, то синие, как васильки, то зеленые, как крыжовник, смотрели на мир равнодушно и невозмутимо. Он принципиально не реагировал на зов, и даже когда ему совали под нос кусочек курицы или рыбки, пренебрежительно отворачивался и, казалось, пожимал кошачьими плечами: «И из-за такой ерунды вы осмелились меня беспокоить?» Впрочем, этот же кусочек, «случайно» оставленный на полу, исчезал в мгновение ока. Важно было соблюсти правила игры – «не видеть и не слышать».

Как большинство тонко организованных натур, Пасик был соткан из противоречий. Когда его пытались взять на руки, не убегал и не сопротивлялся, а млел, проявляя полный паралич воли. Ему можно было придать любую форму: перекинуть через плечо, обернуть им шею, как меховым воротником, или, положив на спину, всунуть между лап «Известия» и надеть черные очки.

Бродский утверждал, что Пасик действует на него умиротворяюще и даже предложил переименовать его в Бром. Но Бром звучал как Гром, и этот звук противоречил буколической котовой натуре. Новое имя не прижилось. В кошачьем имени должен быть звук «с» и желательно – звук «к». Поэтому-то мы и назвали одного из наших котов Никсоном.

В канун 1963 года я издала посвященный Пасику новогодний журнал и назначила себя его главным редактором.

Отдел поэзии в журнале был представлен Бродским, Бобышевым, Рейном, Найманом и моей мамой Надеждой Крамовой. В отделе критики выступила кинокритик Марина Жежеленко, отдел науки возглавил мой муж Виктор Штерн. К сожалению, во время шмона при отъезде в капиталистический мир таможенники среди тонны писем, бумаг и фотографий нашли журнал, вырвали и конфисковали три страницы Витиного очерка о моделировании кошачьего мозга.

Воспроизвожу первые страницы первого номера.