Текст книги "Жизни и судьбы"

Глава 30
Встреча нового 1947 года

Новый год мы отмечали в своей землянке. Елочка была маленькая, но настоящая, а игрушки были самодельные, мы сделали их своими руками с папой из бумаги и фольги. И они мне очень нравились, даже больше, чем настоящие.

Это был год 1947-й. Почти два года прошло, как закончилась Великая Отечественная война. Наступило мирное время. Казалось, что в мире наступило что-то вроде оттепели. Но это только казалось. Уже в марте 1946 года, только что отставленный премьер-министр Великобритании произнес знаменитую Фултонскую речь, в которой открыто выступил против тотального режима СССР. Эту дату принято считать стартом «холодной войны США». Мир поделился на два лагеря – на «наших» и «не наших».

Наши стали ОВД (Организацией Варшавского договора) и СЭВ (Совета Экономической Взаимопомощи): социалистические и народно-демократические страны. По ту сторону железного занавеса столпились страны НАТО: различные страны Америки, Европы, Азии и Африки. И началась битва за монополию на обладание ядерным оружием, за первенство в космической и военной сферах, массированная идеологическая борьба. Распространились методы партизанской войны: вещание специально созданных «радиоголосов» – поддержка тех или иных отщепенцев советского режима, показ американских безработных, щеголявших в настоящих джинсах исключительно для того, чтобы советский человек презрел социалистическое и возлюбил капиталистическое.

В СССР, социалистические и народно-демократические страны направлялись специально обученные агенты с определенными заданиями, цель которых была сеять недоверие к правительству, проводимой им внутренней и внешней политике.

Агенты, шпионы, провокаторы засылались так же в вооруженные силы нашей страны. Их было трудно выявить, они действовали умело и осторожно, вклиниваясь в ряды новобранцев, не оперившихся еще юнцов, призванных на службу Родине.

Наша страна вышла победителем во Великой Отечественной войне. И по окончании ее сразу же приступила к мирному строительству, к восстановлению разрушенных войной городов и селений, восстановлению промышленности, народного хозяйства. В 1947 году была отменена карточная система, произведена денежная реформа. Были снижены цены на многие продукты и товары. Люди радовались налаживанию мирной жизни, а по ту сторону границы разрабатывались планы по уничтожению социалистического государства.

Распознаванием и выявлением вражеских лазутчиков и провокаторов в воинских частях, работой трудной и опасной, как раз и занимался мой отец. Еще во время войны в 1943 году он был откомандирован в отдел контрразведки «Смерш», батальона 32 отдельной танковой бригады. И работал в органах КГБ вплоть до увольнения в запас по выслуге лет.

На Камчатке в его ведении были три воинские части, отстоящие друг от друга на значительном расстоянии. Добираться до них приходилось на своих двоих. В межсезонье и зимой в снегопады это представляло немалую трудность.

Возвращался он с работы уставший и измученный, с ужасными болями в ногах.

Полученные ранения давали о себе знать. Во время войны врачи-хирурги не делали операции по извлечению осколков. Особенно отца беспокоили ноги. Я помню, как он, придя с работы, опускал ноги в таз с водой, а после долго растирал, намазывая какими-то мазями. А утром опять отправлялся на работу.

Только через год ему прислали помощника, молодого сотрудника, который поселился в папином кабинете и которого мы очень полюбили, включая моего Пирата.

Глава 31
У меня появилась сестренка

Февраль 1947 года был особенно снежным, хотя зимы на Камчатке всегда бывают очень снежными. Снега выпадало столько, что можно было строить из него дома и целые города.

В эту зиму нашу землянку заносило снегом так, что мы оказывались в плену этой снежной стихии. Погребенные под ее лавиной, сидели и ждали очереди (наша землянка была последней в ряду офицерских землянок), когда солдаты откопают нас и освободят из этого снежного плена.

Когда же нас освобождали из него и мы выходили наружу, то сразу попадали в снежный туннель высотой около двух метров. Он тянулся от нашей двери до следующего туннеля и соединялся с ним. А тот соединялся с другим, таким же туннелем. И так далее, пока все они не сливались с одним широким туннелем. И это была уже дорога, которая вела к поселку и по которой курсировали собачьи трамваи – так в шутку назывались нарты с запряженными в них собаками.

Эта февральская зима для нашей семьи была памятной. Она увеличилась еще на одного человека, – у родителей родилась вторая дочка, «послевоенная», как в шутку называл ее папа, а обо мне он говорил – «довоенная».

Ночью у мамы начались родовые схватки. Думать о помощи врачей, было нереально. До ближайшего поселка, где она могла бы получить квалифицированную помощь, было N число километров. Дороги из-за идущего всю ночь снега были непроезжими.

– Что же делать? – растерялся отец.

– Не беспокойся, Петенька, я буду рожать дома. И ничего страшного в этом нет, – убедительным тоном сказала моя мама. – Ведь роды – это естественный процесс. Раньше в деревнях не было врачей, и женщины вполне обходились без них. А в нашей части есть военфельдшер, он и примет роды. Ты ему будешь помогать. Растопи печку и поставь на нее бак с водой. Нужна будет горячая вода, а я приготовлю простыни и все остальное. Не волнуйся, уверяю тебя, все пройдет, как надо.

– Но нашему фельдшеру не приходилось никогда раньше принимать роды, – сказал, все еще никак не успокаиваясь, папа.

– Успокойся, – сказала мама, – у него же медицинское образование. справится и сделает все, как надо, – и она ласково погладила папу по спине.

И папа, немного успокоившись, пошел растапливать печку и ставить на нее бак с водой.

Утром, когда было еще совсем темно, папа разбудил меня и сказал, чтобы я быстро одевалась, если не хочу опоздать в школу. Когда я оделась, он с трудом приоткрыл занесенную снегом дверь, – поднял меня и просунул в отверстие, образовавшееся сверху, подал лыжи и ранец и помог вылезти Пирату, которому никак не удавалось допрыгнуть до образовавшегося отверстия.

Когда мы с Пиратом добрались до школы, на двери ее висел замок.

– Ты что это так раненько? – послышался позади меня голос. Я обернулась и увидела Михаила Степановича, нашего сторожа и истопника. – Никак день с ночью перепутала? До занятий еще ой, как далеко. Я вот только собираюсь истопить печку. Поезжай назад, успеешь поспать и приехать снова.

– Нет, я лучше покатаюсь, – ответила я. И отправилась к горке, которая была за школой.

Катаясь, я не заметила, как стало совсем светло. К школе стали подходить ребята, и я поехала им навстречу. Пирату я сказала, чтобы он возвращался домой.

Вернувшись из школы, я увидела, что на моей кровати, вернее поперек ее, лежит аккуратный сверточек. Я подошла ближе. Из пеленок выглядывало маленькое, сморщенное, как у старушки, красное личико.

– Ну, знакомься со своей сестренкой – сказал папа, подойдя ко мне сзади и обнимая меня за плечи.

Я растерялась. Мне не понравилось сморщенное старушечье личико моей новоявленной сестренки, и чтобы скрыть смущение, я спросила:

– А как ее звать?

– Мы еще не подобрали ей имя, – сказал папа, – но подумали: не назвать ли ее Тамарой? У мамы есть сестра Тамара и у меня тоже. Как тебе, дочка, нравится такое имя?

Я поглядела на маму.

Она лежала на кровати и, улыбалась, ожидая, что я скажу.

– Хорошее имя, – сказала я и обняла маму.

Глава 32
Землетрясение

Мне нравилось жить в лесу, нравилась камчатская природа с ее снежными зимами, коротким, но благодатным летом, чарующей взгляд осенью и поздно приходящей весной, когда под яркими лучами солнца мгновенно тают снега, появляются первые весенние цветы.

Как красочно весной выглядят небольшие низины Камчатки! С приходом весны они покрываются разнотравьем и многочисленными цветами. С высоты вертолета эти низины похожи на разноцветные пестрые ковры.

Одна из таких низин была не так далеко от нашего военного городка. Мы с ребятами почему-то называли нашу низину «тундрой». Небольшая речка – к сожалению, не помню, как она называлась, – извиваясь, словно змейка, стремительно несла свои воды к морю. Весной по ней шла на нерест рыба. И я вместе с другими ребятами и взрослыми наблюдала это удивительное зрелище. Рыба шла сплошным косяком вплотную друг к другу и заполняла собой всю речку до самых берегов. Даже вода в ней не была видна: одна только рыба. Ее можно было черпать большим ковшом или вытаскивать руками, как из бочки.

У реки можно было встретиться с медведями. Сидя на берегу, они загребают лапами блестящие тушки рыбы, выбрасывают их на берег, а потом едят. Поэтому ходить к реке одним, без взрослых, нам строго запрещалось.

И еще одна примечательность Камчатской земли восхищала меня. Это ее вулканы. С нашего военного городка особенно хорошо была видна Ключевская сопка. Ее белоснежная вершина постоянно дымилась. Авачинская сопка отстояла от нас на более отдаленном расстоянии и была не видна. Эти две сопки являлись действующими вулканами. И довольно часто напоминали подземными толчками о своей жизнеспособности. Я не боялась этих толчков. Они меня даже забавляли. Мне было интересно, когда земля на мгновение приходила в движение.

Но однажды я испугалась, и не только я. Мы спали, нас разбудил грохот посыпавшейся посуды. С силой распахнулась входная дверь. Мы испуганно вскочили со своих кроватей, не понимая спросонья, что происходит. Пират, громко залаяв, выбежал на улицу. Нам с матерью отец сказал оставаться на месте.

Землянка наша содрогалась, при каждом толчке с потолка сыпалась штукатурка. Сколько времени это продолжалось, я не могу сказать. Постепенно толчки стали ослабевать и вскоре совсем прекратились.

Утром весь снег был черным. На нем лежал толстый слой пепла.

В последних числах июня, нам предстояло покинуть бухту Ягодную и нашу землянку. Наш путь лежал в Петропавловск-Камчатский. Отец по приказанию Москвы должен был проходить службу на кораблях.

За нами был прислан небольшой катер с эсминца. Вещей у нас было немного – всего два небольших чемодана.

Во второй половине дня мы сели на катер и отчалили от берега бухты Ягодной.

Оглядываясь на быстро удалявшийся берег, я мысленно прощалась с полюбившимся краем.

Вскоре наш катер вышел в открытое море и, прибавив скорость, устремился к месту назначения. Управлял катером молодой матрос. Папа сел с ним рядом и завел разговор. Нам из-за рева мотора не было слышно, о чем они разговаривали, хотя мы сидели рядом. Мама держала на руках пятимесячную сестру Тамарочку, а я держала кошку, которую ни за что не хотела оставлять, как ни настаивала на этом мама. Здесь же находились и наши вещи. Носовая часть катера была крыта пологом, и матрос посоветовал нам поставить чемоданы рядом с собой, чтобы их не намочил дождь, если он пойдет.

Матрос будто в воду смотрел! Через какой-то час нашего пути вдруг невесть откуда взялся и подул ветер, и вслед за ним полил дождь. Море заволновалось и вздыбилось. Начался шторм.

Я понятия не имела, какой силы был шторм, и представлял он опасность для нас или нет, но по лицам матроса и отца я поняла, что мы попали, как папа любил выразиться, «в переплет». Катер бросало, как щепку. Сверху заливало дождем и волной. Папе пришлось все время вычерпывать котелком воду.

Мама крепко прижимала к груди мою сестренку. Лицо ее было спокойным, только губы шевелились, и я поняла, что она шепчет молитву.

Не знаю, каким чудом нам удалось пройти весь путь и выйти, как говорится, сухими из воды, но ранним утром мы вошли в Петропавловскую гавань.

Когда мы поднялись на палубу эсминца, встретивший нас командир был рад, что мы добрались в такую погоду.

Поздоровавшись с нами и пожав руку отцу, он сказал: «Ты, майор, в рубашке, верно, родился!»

Глава 33
Петропавловск-Камчатский

Мы жили, наверное, неделю, если не больше, на одном из фрегатов в папиной каюте, пока удалось наконец найти небольшую комнату в частном доме, куда мы на время и переехали, пока нам подыскивали служебное помещение.

Дом был новым, только что отстроенным, очевидно, хозяева потому и согласились нас пустить: им нужны были деньги на дальнейшее его достраивание. Две комнаты на втором этаже были без рам и дверей, а в комнате, которую мы занимали, стены были бревенчатыми, необлицованными, в пазах между бревнами торчала пакля. Пол был выстлан широкими досками, от них вкусно пахло деревом, и мне этот запах безумно нравился. Веранда тоже была не достроена, вместо нее стояли только два столба.

В сентябре я пошла в школу. Она была далеко от дома, где мы жили, до нее надо было идти через весь город, который с первых дней моего знакомства с ним произвел на меня не лучшее впечатление. Он показался мне серым, неуютным и неприветливым. Тротуары его были деревянными и старыми, требующими ремонта или замены, кое-где их вовсе не было. Школа мне тоже не понравилась.

Четвертый класс, в который меня определили, был переполнен, вместе со мной было 30 учеников. Я почему-то не прижилась в нем и чувствовала себя одинокой. В учебе я очень отстала и с первых же дней стала хватать двойки почти по всем предметам. Я замкнулась в себе, считала, что со мной никто не захочет дружить. Проучившись почти целый год, я так и не подружилась ни с кем из ребят. Я часто болела ангинами и пропускала из-за болезни занятия. Мне пришлось даже почти около месяца лежать в больнице.

В начале зимы мы переехали в служебную комнату. Она была узкой, окрашенной масляной краской в удручающий зеленый цвет и вдобавок сырой. Единственное ее окно выходило на северную сторону, и солнце никогда не заглядывало в него. К счастью, нам не пришлось жить в ней долго.

Отец. г. Петропавловск-Камчатский

Глава 34
Советская Гавань

К окончанию зимы мы покинули Петропавловск. В первых числах мая 1948 года дивизион из семи фрегатов и эсминца – вся эта эскадра кораблей, – была откомандирована в Советскую Гавань – это уже был не Камчатский полуостров, а материк.

В Советской Гавани мы задержались ненадолго. 18 сентября 1948 года мы покинем ее.

А пока мы живем в бараке для военнослужащих. Наш военный городок располагается в сосновом лесу, недалеко от бухты, где стоят среди других кораблей и наши: эсминец и семь фрегатов, на которых мы прибыл в Совгавань.

Я люблю сидеть на берегу, на большом камне, нагретом солнцем, смотреть на море и корабли.

Морской воздух обдувает мое тело, теребит пряди волос. Тихо плещется волна, лаская камень и мои ноги. Пахнет сосной и йодом.

Советская Гавань! Мне нравилось это звучное, поэтическое название. Нравилось наше новое место жительство. Военный городок, со всех сторон окруженный сосновым лесом, тянулся на несколько километров вдаль от самой бухты – так далеко, что, казалось, ему не было конца и края.

Было то время года, когда лето только вступило в свои права. Все благоухало и цвело, пело и торопилось жить.

Торопились жить и мы с моей сестренкой. Мне пошел тринадцатый год, и я уже себя ощущала по-настоящему взрослой, а моей сестре исполнился только годик, и она делала первые неуверенные шаги, ступая своими маленькими ножками по земле.

Я уже не бегала беззаботно, как савраска, по лесам, а старалась помочь маме по хозяйству, ходила по ее поручению за продуктами в магазин, много времени уделяла своей маленькой сестренке, играя и гуляя с ней. А когда выпадало свободное время, в основном ночами, читала запоем, без всякого разбора, книги, что случайно попадали в мои руки, и это были самые счастливые часы в моей жизни.

Глава 35
Опять переезд

Советская Гавань осталась в воспоминаниях. Мы жили в Советской Гаване недолго – меньше четырех месяцев. В конце августа папу отзывают для дальнейшего прохождения службы во Владивосток. В ожидании назначения нас поселили в общежитии для военнослужащих.

Как сейчас вижу огромную комнату общежития, очевидно, это была казарма для солдат. В ней стояли ряды двухэтажных солдатских коек и ничего, кроме них. Мы заняли четыре койки, по две друг против друга и повесили простыню, заменяющую двери. Получилось, как отдельное купе в поезде, только вместо полок – железные кровати.

Офицеров с семьями, как и мы, ожидающих своего назначения, было не меньше двадцати. Но число их время от времени менялось то в одну, то в другую сторону: те, которые получали назначение, отбывали к месту дальнейшей службы, а на их место прибывали новые. Иногда уезжало больше, чем прибывало.

В конце сентября и мы получили назначение.

Я не помню, как назывался небольшой разъезд, на который мы прибыли. Впервые мы жили не на территории воинской части, а в каменном двухэтажном доме.

Комната была большой и светлой с двумя большими окнами, выходящими на восточную сторону. В двух других комнатах жила семья капитана из четырех человек. Девочка была на год старше меня, мы с ней сразу подружились. Брат Гали, Толик, был младше сестры на четыре года. С ним у меня тоже сложились хорошие отношения.

Я пошла в школу с октября, так как мы переехали в конце сентября.

Школа мне понравилась. Впервые учителем у меня был мужчина.

Он мне сразу же очень понравился. Это был учитель, как говорится, от Бога.

Уже будучи взрослой, я не раз вспоминала его.

Я стала учиться хорошо и четвертый класс мне удалось закончить в этой школе. Перед самыми экзаменами (тогда экзамены сдавали и в четвертом классе) папу снова перевели по службе. В конце апреля 1948 года мы приехали на станцию Угольная недалеко от Владивостока. Мне пришлось для сдачи экзаменов ездить в школу на поезде. Поездка занимала минут тридцать-сорок, и она мне нравилось. Я чувствовала себя взрослой. Я успешно сдала экзамены и была переведена в 5-й класс с хорошими отметками.

На станции Угольной мы жили до 1950 года. Наш военный городок находился в лесу.

Станция Угольная. Я, отец, мама с Тамарой

Леса этого края были смешанными, они удивляли своим разнообразием и богатством, в них можно было встретить дикие яблоки, дикий виноград, лимонник, фундук и кедровые орехи.

В марте 1950 года у папы случился сердечный приступ. На «скорой помощи» его отправили в госпиталь Владивостока с диагнозом «инфаркт левого желудочка сердца». Больше месяца он пролежал в больнице, В апреле 1950 года мой отец в звании майора был уволен из рядов Советской Армии в запас и отправлен на заслуженную пенсию.

Глава 36
Мы снова в дороге

Мы ехали на родину в город Тихвин. Окончилась военная служба моего отца. Двадцать пять лет с лишним отдал он ей, честно служа, не жалея, как говаривал его тезка Петр I, живота своего.

И вот теперь Петр, по злой воле болезни, оказался, как говорится, не удел. Он теперь гражданский человек. Но что он будет делать на гражданке, как будет жить? Ведь за плечами у него нет никакой специальности, он ничего не умеет делать, кроме как быть военным, служить Родине, отдавая ей всего себя без остатка. А к гражданской жизни, если прямо говорить, он не приспособлен.

От этих мыслей, нахлынувших на него, защемило сердце, глаза наполнились слезами. Он лежал на верхней полке вагона, слушая постукивание колес поезда, и плакал.

«Слава богу, что никто не видит», – думал он, смахивая слезы, бегущие по щекам. Жена и две его дочки мирно спали, видели уже, наверное, второй сон, и только к нему, Петру, сон не шел.

«Хорошо, – продолжал думать Петр, – если удастся получить жилье от военкомата». Хотя мало вероятного, с жильем сейчас везде очень туго, несмотря на то, что после войны прошло уже пять лет. Жить вместе с матерью? – об этом он даже мысли не допускал. Из писем он знал, что в доме и без него тесно. У Алексея, брата младше его на два года, родился сын. Старшая дочка Алексея Галина уже почти невеста. А ютились они все в той же небольшой шестнадцатиметровой комнатке, вход в которую был из кухни.

Две другие смежные комнаты – одна из них считалась залой, а другая, – двенадцатиметровая, спаленкой – занимали две сестры Петра, старшая, Евгения с двумя своими сыновьями, десяти и шести лет, и младшая, Тамара, которая только что вернулась из Германии.

«Значит, придется жить, – продолжал рассуждать Петр, – на частной квартире и ждать, когда подойдет очередь на получение казенной жилплощади. Но и частную квартиру с такой семьей вряд ли удастся найти. А если все же посчастливится, нелегко будет ее оплачивать из своей офицерской пенсии в тысячу сто одиннадцать рублей.

Придется срочно искать работу, которую, разумеется, найти будет ох, как нелегко! – кому нужен бывший офицер, теперь больной, не имеющий никакой специальности?»

Эти думы одолевали Петра и не давали ему покоя. И самым страшным было то, что он не видел выхода из создавшегося положения.