Текст книги "Жизни и судьбы"

Глава 21
Тетя Саша

Александру родители выдали замуж, когда девушке только пошел шестнадцатый год, выдали за вдовца, бывшего офицера царской армии, покинувшего службу.

Николай Матвеевич, так звали посватавшегося к ней жениха, – видел Александру всего один раз, но этого раза было достаточно, чтобы красивая девушка навсегда лишила покоя сорокалетнего бывшего отважного служаку.

Целыми днями теперь он думал только о ней, красавице с большими голубыми глазами и золотистыми волосами, спадающими блестящим водопадом, под которым проглядывалась, когда их раздувал ветерок, белоснежно-мраморная кожа точеной грациозной шейки и плечиков.

Все ночи он теперь проводил без сна, тоскуя и вздыхая.

Наконец, не выдержал такой муки и нанял самую популярную в городе сваху, заслав е в дом к родителям девушки – Афанасию Ивановичу и Матрене Васильевне, к тому времени обедневшему дворянскому семейству.

И опытная сваха сделала свое дело. Она убедила родителей девушки, что лучшего жениха, чем Николай Матвеевич, им не найти.

А родители в свою очередь, уговорили Александру, которая сначала наотрез отказалась выходить замуж за человека, который ей в отцы годился, но потом согласилась с доводами родителей: где ей, девушке-бесприданнице, найти жениха молодого, красивого и богатого. Можно всю жизнь искать, пока не состаришься и не потеряешь красоты своей и очарования.

И свадьба состоялась уже через месяц. Она была пышной и многолюдной – жених не поскупился.

Сразу после свадьбы, они отправились в свадебное путешествие во Францию. И прожили там целых полтора года.

Николай Матвеевич и там не поскупился. Он накупил молодой жене много дорогих нарядов и украшений, и всячески старался ее развлечь и ублажить. Он водил ее в театр на французскую оперу и на многочисленные светские увеселительные мероприятия, знакомил с великими артистами и художниками.

Эти дни, проведенные в свадебном путешествии в Париже, Александре запомнились на всю жизнь.

В Петроград они возвратились в 1917-м, когда в воздухе столицы пахло паленым от многочисленных костров.

Город кипел! Его лихорадило, как больного, у которого была высокая температура.

На всех его площадях, улицах, на балконах зданий гремели митинги, на которых выступали, как представители Временного правительства, так и представители рабочих и крестьянских депутатов, провозглашавших: «Вся власть Советам!»

И в этой неразберихе, в этом хаосе трудно было разобраться и что-либо понять!

По всему городу разбрасывались листовки с призывами и воззваниями. Здесь и там топали вооруженные солдаты в шинелях, и матросы в бушлатах.

На улицах жгли костры, распевали революционные песни, непристойные частушки.

Грубая бранная речь резала слух.

Творилось что-то ужасное, и в этом бушующем море, захлестнувшем город и его обитателей, немудрено было потеряться, отупеть от непонимания всего происходящего, доводящего простого человека до крайней растерянности и до сумасшествия.

Но Николай Матвеевич не растерялся. Он по-военному оценил обстановку, сложившуюся в России, оценил с прицелом на будущее развитие происходящего, прикинув, что России уже не быть прежней, то время прошло, кануло в вечность.

В стране после Февральской буржуазно-демократической революции сложилось двоевластие.

Он понял сразу, как хороший стратег, что Временное правительство продержится недолго.

К власти в конечном счете придет мужик, и этот самый мужик, грубый и неотесанный, будет строить новое государство.

И в этом новом государстве ему, Николаю Матвеевичу, придется жить со своей семьей.

Он не думал бежать из России, как это делали многие растерявшиеся его соплеменники. Он всем сердцем любил Россию. Здесь он родился и жил, здесь были похоронены его предки.

Он не мог покинуть Россию! Оторваться от своих корней, означал умереть заживо! И он решил остаться в России.

В городе начались грабежи и погромы (мужик, дорвавшийся до власти, захотел вдруг иметь то, что никогда ему не принадлежало, захотел жить в роскоши и богатстве). Он стал грабить богатые дома, расправляться с его обитателями – «буржуями».

К этому времени были выпущены по амнистии из тюрем отъявленные жулики и воры. И они, эти отбросы общества, тоже воспользовались свободой и вседозволенностью, которую давала эта свобода.

Николай Матвеевич не стал ждать, когда грабители придут и в его дом. Он решил по-своему защититься от голытьбы, воров и жуликов.

Он явился к новой власти, сказав, что приветствует новый строй, считает за честь служить обновленной России, отдавая все свои силы и способности на строительство новой жизни, и он, профессиональный военный, знающий хорошо военное производство, готов во всеоружии защищать новый строй и его правительство.

Его без колебаний приняли – профессиональные военные были нужны строящемуся государству.

Он принял Присягу, был восстановлен в своем звании подполковника, но теперь не Царской, а Рабоче-крестьянской армии.

Вскоре молоденькая жена родила Николаю Матвеевичу девочку, и он был рад рождению дочери, хотя в душе мечтал о сыне.

Но ничего, – подумал он, пусть будет первая дочь, потом будет и сын. Александра молодая, сумеет родить ему еще не одного ребенка, да и он пока не старый, в силе еще рожать детей.

Только не сбылись мечты Николая Матвеевича. Судьба по-своему распорядилась его жизнью.

Когда Верочке, – так они назвали дочку, – исполнилось полтора года, Александра случайно встретилась с молоденьким офицером Федором Ивановичем Елисеевым. Встретилась – и сразу влюбилась в него, да так сильно, что, отбросив всякий стыд и условности, первая призналась ему в любви.

Он тоже влюбился в нее с первого взгляда, только виду не подал. Он знал, что она является женой Николая Матвеевича, подполковника, который служил с ним вместе в одном батальоне. Поэтому и загнал внезапно возникшие чувства подальше, в самую глубь сердца, и приказал им там сидеть тихо и не показываться, а на ее признание ответил, как мог, мягко, чтобы не задеть самолюбие женщины и не обидеть ее:

– Вы, Александра Афанасьевна, такая женщина, которая достойна любви любого мужчины. Я не скажу вам, что вы мне не симпатичны, это было бы неправдой. Но я, простите, не люблю вас. А если бы вдруг полюбил, то никогда бы не признался в этом, потому что вы не свободны: у вас есть муж, который горячо вас любит, и маленькая дочка, которой нужны и мать, и отец.

Но, Александра, признавшись ему в любви, и не ждала от него другого ответа. Иначе он и не мог ответить, она это хорошо понимала.

Она знала, всем своим женским нутром чувствовала, как сильно он любит ее, но не скажет ей никогда об этом, не признается даже под тяжелыми пытками палача! И решила действовать сама.

В один прекрасный день она одела Верочку, завернула в теплое одеяло, да и ушла от мужа, когда его не было дома, к нему, любимому, в чем была. Только Федор не принял ее, сказал, чтобы она возвращалась к законному супругу: не по-людски получается это. Будь она хоть и люба ему, не пожелал бы он ни себе и никому начинать строить свою семью вот так, крадучись, по-воровски.

Вернулась Александра домой вся в слезах, пала перед Николаем Матвеевичем в ноги и стала умолять отпустить ее. Полюбила она, по-настоящему полюбила этого человека, так полюбила, что жить без него не сможет дальше, и у них с Николаем Матвеевичем, если он не отпустит ее, жизни уже не будет.

Хоть и было признание это для Николая Матвеевича большим ударом, но понял он, что к Александре пришла настоящая любовь, какой она раньше не знала, а за него она согласилась выйти замуж по уговорам родителей, не любя его вовсе.

И решил он отпустить ее, пусть будет счастлива. Передал ее, словно родной брат с рук на руки, предварительно переговорив с Федором Ивановичем и убедившись, что отдает свою любовь в надежные руки. Только об одном попросил: дать ему разрешение видеться с дочкой. И Александра и Федор заверили его, что он может видеться с Верочкой сколько хочет и когда захочет, двери их дома всегда будут открыты для него.

Александра, Федор Иванович Елисеев (старший брат Марии)

После развода с Николаем Матвеевичем Александра сразу же переехала к Фёдору.

Александра и Федор сдержали свое слово. Николай Матвеевич бывал у них каждый день, можно сказать, жил у них, обедал у них и ужинал, играл и гулял с дочкой, и возвращался к себе только на ночлег.

Так было, пока Федор Иванович не получил перевод по службе в Забайкальский Военный округ. Провожал их Николай Матвеевич со слезами на глазах.

Первое время писал очень часто, почти каждый день. Александра отвечала на каждое его письмо. Посылала ему фотографии дочери и их с Федором.

Потом письма стали приходить все реже и реже, а вскоре и вовсе перестали приходить.

Александра навела справки и узнала, что Николай Матвеевич тяжело болел. Болезнь его окончилась печальным исходом.

Александра поплакала по нему, погоревала втихомолку от Федора, чтобы не расстраивать его, на этом все и кончилось.

Глава 22
Год 1945. Победа

Время для меня неслось с поразительной быстротой. Я не заметила, как прошел 1944 год и на смену ему пришел 1945-й.

Самый знаменательный и запоминающийся год. В этом году я окончила первый класс с отличными оценками и перешла во второй. В этом году окончилась Великая Отечественная Война – нашей победой над фашистской Германией!

В этом году вернется с фронта домой мой папа! Это был самый счастливый год не только в моей жизни, но в жизни всех советских людей!

День 9 мая 1945 года – День Победы – запомнился мне на всю жизнь!

Утро. Я просыпаюсь от радостного возгласа мамы:

– Доченька, вставай скорей, победа! Мы победили!

Она обнимает меня, целует, и я вижу, как по ее сияющему от радости лицу бегут ручейки слез. Я в недоумении.

– Мамочка, почему ты плачешь?

Она опять целует меня.

– Доченька, я не плачу. Доченька, это слезы радости. Только что объявили по радио, что война окончилась, враг разбит. Победа! Мы одержали победу над врагом! Конец войне! И наш папа скоро вернется!

Я вскакиваю, кричу: – Ура! – и прыгаю на кровати. Мама смеется, открывает шкаф, достает мое праздничное платье.

– Хватит прыгать, дочка, одевайся. Пойдем скорее на улицу. Там уже собрался весь народ…

Мы на улице. Повсюду радостные лица. Люди обнимаются, целуются и плачут. Но это слезы радости, теперь я знаю, что и от радости можно тоже плакать, если это большая, настоящая радость, как сегодня!

А радость действительно была великой! Она плыла, как морская волна, охватывала собирающихся людей и несла их к центральной площади нашего военного городка, которая была уже украшена флагами и транспарантами, и на них светились и переливались, будто тоже улыбались, надписи:

МЫ ПОБЕДИЛИ!

КОНЕЦ ВОЙНЕ! ДА ЗДРАВСТВУЕТ МИР ВО ВСЕМ МИРЕ!

После небольшого митинга началось всеобщее веселье. Откуда-то появилась вдруг гармошка, и понеслись песни, частушки.

Сразу же образовался большой круг. Кто-то крикнул:

– Давай «Семёновну»! Ну, Семеновна, выходи!

И понеслась пляска!

Только русские могут так от души веселиться и плясать!

Откуда ни возьмись появились цветы! Оказывается, их принесла тетя Даша, целую корзину фиалок. Раньше она их продавала, а теперь раздавала людям просто так. И каждый раз, вручая кому-нибудь этот небольшой, перевязанный нитками букетик лесных фиалок, говорила:

– С победой! С победой! – и, улыбаясь, подносила платок к глазам.

Гулянье продолжалось до самой ночи. Потом был салют, который устроили военные нашего гарнизона в честь Дня Победы! Но люди и после салюта не расходились. Уже, наверное, было два часа ночи. На небе загорелись, сверкая в эту ночь как-то по-особенному ярко, большие звезды, словно и они радовались нашей победе!

Еще долго звучали песни, слышались разговоры, радостный смех, играла гармошка и продолжались пляски.

Это был незабываемый день! День окончания войны! День Победы! Таким он мне запомнился на всю жизнь!..

И хотя 9 Мая 1945 года весь мир праздновал победу над фашисткой Германией, Вторая мировая война еще не была закончена. На Востоке еще не был разгромлен союзник Германии – Япония.

Через три месяца после празднования Дня Победы над фашистской Германией войска были направлены для разгрома милитаристской Японии.

Через нашу железнодорожную станцию Песчанка шли составы с солдатами и тяжелой военной техникой.

Мы, босоногие ребятишки, бегали к этим составам.

Уставшие, в запыленных линялых гимнастерках, но веселые и одухотворенные от сознания того, что победили фашистскую Германию, солдаты ехали в Японию, чтобы разделаться еще с одним врагом.

Из открытых дверей товарных вагонов звучали песни под баян: «Синенький скромный платочек», «Расцветали яблони и груши», «Меня мать провожала».

Неслись так же задорные куплеты частушек: некоторые нам с ребятами запомнились настолько хорошо, что мы их потом все время распевали:

 
Шел фашист в Россию прямо,
Из России – косяком.
Шел в Россию он обутый,
Из России – босиком!
Лезут к нам в страну бандиты
Бешеной оравою.
Будут все они разбиты
Наше дело правое!
За страну свою родную
Грудью встанем как один:
Мы своей земли ни пяди
Никому не отдадим!
 

Когда составы останавливались на несколько минут, солдаты спрыгивали (двери товарных вагонов были раздвинуты до отказа) и бежали с котелками к колонке, чтобы набрать чистой воды. Подбегали они и к нам, обнимали и угощали чем-нибудь. Чаще это были галеты, кусочки сахара и какие-то черные, похожие на вар плитки, которые жевались, как нынешние жевательные резинки, но на вкус совершенно другие, и они нам нравились.

Ребята, чьи отцы долго не писали, или считались пропавшими без вести, протягивали солдатам фотографии своих отцов:

– Посмотрите, дяденька, может, вы моего папу встречали?

Солдаты качали головой, но сразу же утешали:

– А ты жди, малыш, не теряй надежды, жди! На войне всякое бывает. Может, пройдет какое-то время, и вернется твой папа.

Я не брала с собой фотографию папы, он писал нам, что вернется к нам где-то в октябре – ноябре. Но я все равно невольно искала его, вглядываясь в лица проезжающих воинов, может, он тоже едет в каком-то из этих составов? Поэтому и написал нам, что вернется домой позже. И я во все глаза смотрела, стараясь не пропустить ни одного лица.

Я была уверена, что сразу узнаю своего папу, если найду его среди ехавших военных.

Глава 23
Сюрприз

Октябрь подходил к концу. Заканчивалась первая четверть. Мы, двенадцать девочек из класса, оставались после уроков и готовились к предстоящему концерту к празднованию 7 Ноября – дня революции.

Я с большой серьезностью и старанием относилась к репетициям: должен был вот-вот приехать мой папа, и я собиралась пригласить его на концерт, где буду выступать.

Первую четверть второго класса я закончила с отличными оценками – я очень старалась, и это опять для папы: он должен гордиться своей дочкой!

Наше выступление в школе прошло с большим успехом. Нас пригласили выступить в клубе военного городка. Я должна была читать стихотворение Самуила Маршака «День седьмого ноября», которое я до сих пор помню.

 
День седьмого ноября —
Красный день календаря.
Посмотри в свое окно:
Все на улице красно.
Вьются флаги у ворот,
Пламенем пылая.
Видишь, музыка идет там,
Где шли трамваи.
Вся страна – и млад,
И стар – празднует свободу,
И летит мой красный шар
Прямо к небосводу!
 

И еще стихотворение З. Александровой «Октябрьская песня»:

 
Споем мы дружно песню
о нашем Октябре.
Так весело сегодня
большим и детворе.
Мы целый день играем,
Танцуем и поем
И всех мы поздравляем
С великим Октябрем.
 

Еще я была занята в трех танцах.

Подходило время, чтобы идти в клуб, так как мы решили перед выступлением прорепетировать танцы. Я быстро сложила в сумку костюмы, достала из кладовки туфли, и вдруг на одном из них обнаружила дырку, как раз против большого пальца. Перед глазами сразу же встала неприятная картина: я танцую, а большой палец правой ноги выглядывает из этой дырки все больше и больше, стараясь вылезти наружу (туфли мне были тесны). И вот из зала уже доносятся еле сдерживаемые смешки. Представив это довольно ярко, я с силой швырнула туфли к двери и чуть не попала ими в Варьку, подругу и партнершу по танцам.

– Ты что сидишь? Я думала, ты уже собралась, – возмутилась Варька. – Ты забыла, нам же еще надо прорепетировать?

– Варя, я не буду репетировать и не буду танцевать.

– Да как ты можешь такое говорить? Ведь мы же танцуем с тобой в паре! Как же я без тебя! Знаешь ты кто? Предательница – вот ты кто! – лицо налилось краской, и она уже готова была расплакаться.

Я подняла туфлю с продетым в дырку указательным пальцем и поднесла к самому носу подруги.

– Как ты думаешь, могу я танцевать в таких туфлях?!

– А других у тебя нет?

– В том-то и дело. Эти единственные.

– А мои тебе не подойдут?

Я глянула на ноги и покачала головой.

– У меня 32-й размер, а у тебя…

– 35-й – подсказала она. – Что же делать? У тебя слишком маленькая нога, тебе, наверное, не подойдет обувь ни одной из наших девочек. У них у всех большие ноги. Что же делать? Что делать? – несколько раз повторила она. Потом вдруг лицо ее озарилось радостной улыбкой.

– Я придумала! Будем все танцевать без туфель!

– Как это? – уставилась я на нее.

– Очень просто! Я договорюсь с девочками, мы будем все плясать в носках. У тебя есть носки?

Носки у меня были. И мы танцевали в носках. И был успех потрясающий! Нас несколько раз вызывали на бис!

Домой я вернулась, сияющая от счастья! А дома меня ждал приятный сюрприз – приехал мой папа…

Глава 24
Началась другая жизнь

С приездом папы началась другая жизнь.

Папа сказал, что мы поедем с ним в страну, которая называется Болгария. Там стоит его часть, и там мы будем жить все вместе. Удивительная страна, эта Болгария! По словам папы, там почти никогда не бывает зимы. Там всегда тепло, а снег зимой – это такая редкость, что все ему всегда очень рады, еще и потому, что он только пойдет большими, пушистыми хлопьями и вскоре тает.

А весной там цветут сады, и это так сказочно красиво! Просто глаз не оторвать!

А осенью там очень много разных фруктов: яблок, груш, слив, винограда. И я буду есть все это, сколько душа желает. За время войны я забыла вкус даже яблок, не то что других фруктов.

Папа в Болгарии с однополчанами

Но в Болгарию мы так и не попали. Хотя ехать до нее оставалась совсем ничего.

Середина ноября 1945 года. С окончания войны прошло уже семь месяцев. Настала мирная жизнь. И люди все еще возвращались в свои родные края, разбитые и разрушенные фрицами. Возвращались, чтобы их восстанавливать и жить.

Железные дороги были переполнены, не хватало пассажирских поездов, но люди согласны были ехать на чем угодно, лишь бы поскорее добраться до родных мест, родного дома. Ехали в товарняках, но и в них не хватало мест. Посадка на поезд всегда сопровождалась криками, слезами, люди лезли напролом, расталкивая друг друга. Со стороны на это было жутко смотреть. Но никто и не смотрел, людьми руководило одно чувство: только бы попасть в вагон. Только бы ехать!

Нам тоже какое-то время пришлось ехать в товарном вагоне. Вагон отапливался железной печкой-буржуйкой, эта железная печка мне запомнилась еще и потому, что я обожгла об нее руку; было до слез больно, но я терпела и не плакала, чтобы не расстроить папу.

На этой печке кипятили чайник, разогревали пищу, которую удавалось приобрести на остановках.

Спали все вповалку на стеллажах из досок, прямо одетыми, так как ночью было очень холодно.

Помню, на одной какой-то большой станции всех нас сняли с товарняка и не разрешили дальше ехать, касса не выдавала билетов для дальнейшего проезда без предъявления справки о проведенной санобработке с заключением врачебной комиссии.

Всех нас направляли сначала в баню. Белье наше, пока мы мылись, отправляли на санобработку.

К врачам, располагавшимся в большой комнате тут же, при станции, была огромная очередь, и двигалась она очень медленно, в очереди стояли по несколько суток.

Нам повезло: папа встретил знакомого товарища-однополчанина, он стоял в первых рядах очереди, и вместе с ним мы прошли врачебную комиссию и получили билеты, и к радости нашей – в пассажирский вагон.

Я уже упоминала, что в Болгарию мы не попали. В Молдавии на пограничной станции Унгены нас сняли с поезда: у папы не было литера на проезд семьи.

Глава 25
Унгены. В ожидании папы

Было решено, что мы с мамой останемся здесь, на станции Унгены, всего дня на три, не больше. И мы отправились искать жилье, где сможем остановиться на эти три дня.

Мы обошли домов десять в поисках жилья. Нам везде было отказано. Молдаване или боялись, или считали невыгодным пускать жильцов всего на три дня, – хлопот больше, чем пользы.

Был конец ноября, а погода стояла великолепная, ощущение было такое, что мы попали из зимы в лето. Пришлось снимать с себя зимние одежды – шапки, шарфы и пальто. Мне хотелось снять еще и валенки, но мама сказала, что босиком она не разрешит мне идти, придется потерпеть, так как моя летняя обувь была в багаже, который мы оставили в камере хранения.

Со стороны, наверное, мы выглядели очень смешно, – при такой теплой погоде мы с мамой шли в валенках. Хорошо, что еще папа был в сапогах.

Мы уже совсем отчаялись найти временное пристанище, когда нам посочувствовали две пожилые русские женщины, живущие в небольшом стареньком домике, куда мы постучались. Выслушав нас, они прониклись сочувствием: вид у нас был очень утомленный, измученный от долгих поисков жилья и жары. Они согласились за плату вперед сдать нам одну из трех комнат в своем доме.

Папа на второй день утром уехал, а мы с мамой остались.

В этот же день, как только позавтракали и проводили папу, мы отправились на рынок, чтобы купить что-нибудь к обеду. О, что это был за рынок! От изобилия просто глаза разбегались. Столько всевозможных фруктов, мне неизвестно было даже их название, не то, что вкус. Сразу же захотелось все купить и попробовать. Мы с мамой купили по килограмму разных, а когда покупали грецкие орехи, дядя-продавец, взвесив нам килограмм и получив деньги, улыбнулся и, глянув на меня, сказал:

– А ну-ка, девочка, держи подол, – и насыпал мне целый подол орехов. – Кушай на здоровье, – добавил он, когда я, вся зардевшись и растерявшись, сказала «спасибо» после того, как мама ткнула меня легонько в бок.

После этого мы пошли выбирать мясо и прошли мимо ряда сидящих на циновках торговцев виноградным вином. Все они, увидев нас, стали предлагать попробовать вино – каждый протягивал стаканчик с налитым вином и нахваливал его.

Невозможно было отказаться, и мама купила немного вина, чтобы отметить возвращение папы и отблагодарить добрых женщин, наших хозяек, за их гостеприимство. Когда мы с покупками, довольные и счастливые, возвращались, я помню, как мама сказала:

– Невероятно, такое впечатление, как будто мы попали в рай. А вина-то море, – и она рассмеялась. – Иному любителю выпить достаточно будет пройди весь этот ряд и попробовать из каждого протянутого стаканчика!

Я тогда не поняла, почему она рассмеялась. Мне просто тоже было весело, я несла целый подол грецких орехов, а мама – две сумки, до отказа набитые провизией, в одной из которых были всевозможные фрукты, которых я никогда раньше не ела.

На третий день нашего пребывания в этом доме – день, когда должен был вернуться папа, – мы с самого утра начали готовиться к его приезду.

Мама удалилась на кухню для приготовления вкусного обеда, а меня попросила навести порядок в комнате.

Подошло время обеда, но мы не сели за стол и не стали без папы обедать, я только съела одно яблоко, два грецких ореха и небольшую кисточку винограда.

Мы сидели и поглядывали на часы: вот сейчас появится, вот сейчас! Я не выдерживала, выбегала на улицу и всматривалась вдаль, но папы не было видно.

Мы прождали до самого вечера, так и не сев за стол, но папа не приехал. Не приехал он и на следующий день и еще на следующий. Прошла целая неделя с того дня, как он уехал, оставив нас тут. Мама старалась не показывать виду, но я все равно видела, что она расстраивается. Было непонятно, почему папа не едет, ведь он сказал, что уезжает всего на три дня. Что же случилось? Ведь не мог же он забыть о своем обещании вернуться через три дня?

Я очень скучала по папе, и мне хотелось, чтобы он скорее вернулся.

Ночью мне приснился интересный сон, похожий на сказку. Ко мне подошла добрая старушка и сказала:

– Я знаю, что ты очень любишь своего папу, очень скучаешь по нему, и ждешь, когда он приедет. Если выполнишь все, что я тебе сейчас скажу, твой папа очень скоро приедет.

Я с радостью заверила, что сделаю все, как она скажет.

– Тогда слушай внимательно, – сказала старушка, – и запоминай: утром, когда встанешь, выстругай небольшую палочку в десять сантиметров длиной и забрось ее в саду за сарай, после этого вернись домой и посмотри на часы, запомни время. На другой день ровно в это время приедет твой папа.

Старушка исчезла, а мне приснилось, что я гляжу в окно и вижу, что идет мой папа в красных сапогах, с чемоданом в руке. А на среднем пальце его левой руки блестит обручальное кольцо.

Утром, проснувшись, я вышла на кухню и увидела тетю Нину, одну из женщин, у которых мы квартировали. Она готовила лучинки для растопки печи, строгая их от сухого полена. Я сразу же вспомнила увиденный сон.

– Тетя, Нина, – поздоровавшись с ней, сказала я, – а вы можете дать мне одну, но чуть побольше тех, что настрогали. Мне надо сделать палочку не меньше чем десять сантиметров.

Тетя Нина с любопытством посмотрела на меня.

– Могу, но для чего тебе такая палочка?

– Пожалуйста, не обижайтесь, я не могу сейчас вам это сказать. Пока это тайна.

Тетя Нина улыбнулась.

– Ладно, не говори, раз это тайна, – и дала мне, отколов, довольно большую палку.

– Такая подойдет?

– Подойдет, подойдет, – радостно воскликнула я, – Только мне еще нужна линейка.

– Вот уж этого у меня нет, – сказала она и взглянула на мое озабоченное лицо. – А сантиметр тебе не подойдет?

Я сказала, что подойдет, и она вынесла мне из своей комнаты сантиметр. Я тут же стала измерять, сколько мне надо отрезать лишнего от палки, чтобы получить десять сантиметров. Затем я стала тщательно ее выстругивать, чтобы сделать со всех сторон ровненькой и гладкой.

Когда работа была окончена, я пошла в сад и забросила палку за сарай, как было сказано во сне старушкой и, вбежав в кухню, посмотрела на часы, которые висели на стене над столом. Часы показывали десять часов двадцать минут. Я постаралась запомнить это время.

Но на второй день я забыла и о сне, и о старушке, и о палке, заброшенной за сарай. Я сидела за столом в кухне и ела молочную кашу. Как вдруг тетя Нина сказала:

– Глянь-ка в окно. Там идет твой папа!

Я сначала посмотрела на часы, – было ровно десять часов двадцать минут – и только потом побежала к окну.

Я увидела папу. Он шел в красных или почти красных кирзовых сапогах с чемоданом в правой руке. Средний палец левой руки там, где во сне красовалось золотое кольцо, был перевязан узеньким бинтом.