Текст книги "Молчать нельзя"

Глава 5. ТАДЕУШ ВЛОДАРСКИЙ И ЯДВИГА

С первого дня своего появления в партизанском отряде Тадеуш влюбился в Ядвигу. Она уже давно была там, но до него никто на нее не обращал внимания. Другие видели в ней просто товарища и ценили за умение готовить еду и чинить одежду, что было очень нужно в боевом партизанском отряде.

Ядвига привыкла к своему положению. Внешне она почти не отличалась от остальных бойцов и казалась со своими коротко подстриженными волосами и в заношенном мешковатом солдатском обмундировании подростком.

Но Тадеуш сразу заметил ее белое личико, выразительные губы, тонко очерченные брови над умными карими глазами.

На взаимность он не рассчитывал, так как красотой не отличался да к тому же прихрамывал после осколочного ранения в сентябрьские дни 1939 года. В боевых операциях Тадеуш не участвовал и не разделял поэтому славы героев. Он скромно обучал партизан радиотелеграфному делу и азбуке Морзе. Командир партизанского соединения придавал этим занятиям особое значение, полагая, что партизанские отряды будут переформированы в подразделения регулярных вооруженных сил, когда подойдут русские. Тадеуш считал, что его скучные уроки не могли заинтересовать Ядвигу, и он молча восхищался ею, мечтая бессонными ночами в своей землянке о счастье с ней.

Если бы не война, он кончал бы сейчас инженерный факультет Варшавского университета. Но пришли немцы, и в 1939 году он раненым попал к ним в лапы. Его отправили в лагерь под Данцигом, откуда ему удалось бежать в начале 1941 года. Так он попал к партизанам. Он ничего не знал о родителях, но надеялся, что у них в Варшаве все в порядке.

Тадеуш всегда был серьезным юношей и не принимал участия в легкомысленных студенческих проделках и в кутежах со смазливыми девчонками.

Ядвига посещала его занятия, как и все другие. Он любовался ею, склонившейся над тетрадью, восторгался ее нежной шеей и трогательной грудью под старой солдатской курткой. Ему было приятно держать ее руку в своей, исправлять чертеж, вдыхать аромат ее пышных густых волос.

Он один видел в ней женщину и оказывал ей знаки внимания. Раньше она сама ежедневно ходила с ведрами к реке за водой. Теперь это делал Тадеуш. Он помогал ей чистить картошку, разделывать убитых кроликов и мыть пустые котелки. Другие партизаны избегали подобной работы, а Тадеуш делал это с удовольствием. Ведь тогда он мог оставаться с Ядвигой, смотреть на ее ловкие руки и разговаривать с ней. Она всегда относилась к нему дружелюбно. Иногда Тадеушу казалось, что она предпочитает его общество обществу других, но он боялся поверить в это. Как мог он, хромоногий, тягаться с героями, убивавшими врагов десятками.

Тадеуш никогда не осмелился бы признаться ей, если бы не случай. Ему было поручено сопровождать Ядвигу в Пальмиры, городишко севернее Варшавы, примерно в двадцати километрах от их штаба. В Пальмирах жил подпольщик, поддерживавший хорошие отношения с немцами, но в действительности работавший на партизан. Он собирал данные о перемещениях немецких войск, о складах боеприпасов и т. п. Каждую неделю за ними ходила Ядвига, так как женщина вызывала меньше подозрений. Она переодевалась в темно-синее платье и выцветшее бежевое пальто. Тадеуш всегда с тоской смотрел, как она уходит, и радовался ее возвращению. Сердце его билось сильнее при виде ее стройной и гибкой фигурки в скромном наряде. Иногда в своих самых смелых мечтах он отваживался представить ее без одежды, но со стыдом гнал подобные мысли прочь.

Обычно, на случай всяких непредвиденных осложнений, Ядвигу до окраины города сопровождал один из партизан. Пока все обходилось благополучно. Правда, однажды ей целый день пришлось разыскивать отряд, ушедший на выполнение задания по уничтожению важного железнодорожного узла.

На этот раз сопровождать Ядвигу поручили Тадеушу. На вопрос, не трудно ли ему будет, Тадеуш с радостью воскликнул: «О, нет!»

И вот они идут по осеннему сырому лесу. Ядвига – впереди: ей здесь знакома каждая тропинка. Тадеуш – сзади. Он даже не пытался поравняться с ней, не зная, с чего начать разговор. А так он может молча любоваться ею. В женской одежде и походка у нее изменилась. Тадеуш смотрел на ее покачивающиеся бедра, и на душе у него теплело. Но он чувствовал себя совершенно беспомощным, ничего не понимая в этом великом чуде – женщине.

В лесу пахло влажной сосной. Капли дождя, падавшие с деревьев, сверкали, как бриллианты, в волосах Ядвиги. Тадеуш пытался вспомнить диалоги из фильмов, которые он видел раньше, и из книг, читанных им. Герои фильмов и романов всегда были очень красноречивы. Они легко расточали комплименты и без труда завоевывали сердца возлюбленных.

И все же уж если ему и суждено когда-нибудь признаться ей, то лучшего случая не найти. Глухой лес, кругом ни души. Самая подходящая обстановка для объяснения.

Но с чего начать? Сказать, что он ее любит? Она, пожалуй, ответит пощечиной. Они никогда не говорили о личных делах. Он не сделал ей ни одного комплимента. Во всех романах герои начинали с комплиментов.

– Ты очень красива, – произнес он без долгих раздумий.

Она остановилась.

– Что ты, Тадеуш? Не смейся надо мной. Я знаю, что выгляжу как замарашка.

– Нет, ты красивая, – повторил Тадеуш настойчиво. – Я считаю тебя красивой.

– Иди сюда! Пойдем рядом, – сказала Ядвига. – Не надо так говорить. Не обижай меня. Знаешь, мой отец был врачом. Мы жили в Варшаве и были очень бо– гаты. По вечерам к нам приходили гости. В вечернем платье, с длинными волосами я была действительно красивой.

– Для меня ты и сейчас очень красива, – перебил Тадеуш. – Я никогда не видел ничего прекраснее твоих глаз и твоих рук.

– Как я ненавижу мою теперешнюю жизнь! – продолжала Ядвига. – У нас в доме было много слуг. Я никогда не занималась кухней, а теперь я прислуга грязных, некультурных грубиянов.

– Не говори так, Ядвига, – сказал Тадеуш. – Они хорошие товарищи. Все они настоящие поляки! И дерутся как черти. Не их вина, что они выглядят неотесанными. Война заставила их жить не по-человечески.

– Я не хочу жить по-скотски, – возразила Ядвига с жаром. – Раньше я ежедневно принимала ванну, играла на пианино и скрипке. Мужчины восхищались мной и ловили мою улыбку. А в лесу ребята даже не заметили, что я женщина. Хотя, может быть, это и к лучшему. Если бы они вдруг увидели во мне женщину, то мне пришлось бы худо.

– А я вот увидел, что ты женщина, – тихо произнес Тадеуш.

– Ты – совсем другое дело. Ты студент.

– Да, еще год, и я стал бы инженером, но чертовы немцы все испортили.

– Если бы ты меня знал раньше, – продолжала Ядвига, – то сразу же влюбился бы в меня. В меня все влюблялись.

– И я влюбился в тебя! – воскликнул Тадеуш, потупив глаза. – О Ядвига, как я люблю тебя!

– Не надо, не смейся надо мной, – прошептала девушка. – Как может такой чудесный парень, как ты, влюбиться в… такую?

– Я некрасив, – перебил ее Тадеуш. – Кроме того, хромаю. Я не строю иллюзий и думал, что никогда не отважусь признаться тебе в любви. Рад, что теперь тебе известно все, и не обижусь, если тебе это безразлично.

– Довольно, Тадеуш. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Ты же меня совсем не знаешь. Мы встретились слишком поздно. Тебе только кажется, что ты любишь меня. Ведь я единственная женщина, которую ты видишь теперь. Кончится война, и ты забудешь о партизанской кухарке.

– Если бы мне пришлось выбирать из всех женщин мира, одетых в самые роскошные наряды, то и тогда я выбрал бы тебя, в твоих заношенных брюках и в солдатской куртке. Клянусь, я выбрал бы только тебя, будь ты рябой, слепой, глухой…

К его удивлению, она начала плакать.

– Не плачь, Ядвига, – прошептал он испуганно. – Я больше не буду говорить об этом, если я тебе так противен.

– О нет, Тадеуш, – ответила она. – Ты мне не противен. Наоборот… – Она начала плакать еще сильнее. И все же у него потеплело на сердце. Он взял ее за руку, но она вырвалась.

– Не прикасайся ко мне. Я не достойна твоей любви. Я безобразна.

– Ты прекрасна, – еще раз повторил Тадеуш. – И без богатых туалетов ты хороша для меня. Даже в рубище, остриженная наголо, ты останешься красавицей. Ничто не портит тебя.

– Ах, Тадеуш, ты не понимаешь, – воскликнула она в отчаянии. – Не смотри на меня. Я должна тебе все рассказать, но не могу, когда ты так смотришь.

Тадеуш шел рядом с ней по мокрой траве и лужам, уступая ей тропинку.

– Моя мама – еврейка, – рассказывала Ядвига. – Я была единственной дочерью. Когда немцы стали подходить к Варшаве, мы убежали. Уехали на своей машине. Но в пути кончился бензин, и мы остановились на одной брошенной хозяевами ферме. Там нас и нашли немцы. Мама была расстреляна на месте. Здесь же убили и отца за то, что он был женат на еврейке. Можешь себе представить, что я пережила, видя, как на моих – глазах убивают отца и мать.

– Не надо, не вспоминай об этом, – нежно успокаивал ее Тадеуш. – Мы отомстим за них. Отомстим за всех погибших.

– И за меня? – спросила Ядвига сурово.

– А что они сделали с тобой?

– Ты не догадываешься, – резко произнесла девушка. – Неужели ты не понимаешь, что они могут сделать с девятнадцатилетней девушкой, которая к тому же недурна собой?

Тадеуш оцепенел. Он представил ее себе, почти ребенка, видевшего ужасную смерть своих родителей. Наверное, он неправильно ее понял. На такое злодеяние вряд ли способны даже нацисты.

– Ты хочешь сказать…

– Да, я хочу сказать именно это, – продолжала Ядвига. – Я догадалась, что меня ждет, когда один из них схватил меня. Я вырвалась, одежда разорвалась, и он совсем озверел. Я бросилась в глубь двора, но они поймали меня, повалили на землю и… Их было семеро. Двое держали меня. По дороге ехали грузовики с солдатами, которые смотрели, как эти мерзавцы… – Она опять заплакала. – Теперь ты знаешь, почему я не должна говорить о любви. Я обесчещена. Ни один мужчина больше не прикоснется ко мне. Мне никогда не забыть унижения. Да и кому я нужна теперь такая… Мне двадцать один год, а на мою долю выпало уже столько горя. Жаль, что у меня не хватает мужества покончить с собой.

Тадеуш задыхался от ненависти и сострадания! И от любви! От огромной любви, которая поможет ему вернуть Ядвиге счастье.

– Не ты обесчещена, – воскликнул он взволнованно. – Обесчещены они сами. Теперь я люблю тебя еще сильнее. Не отвечай мне сразу, Ядвига. Но если у тебя появится ко мне хоть капля чувства, я буду любить тебя вдвойне…

– И тебе не противно? – удивилась Ядвига. – Разве ты не понимаешь? Семь грязных наглых солдат, один за другим… Я часто кричу во сне и просыпаюсь в ужасе. До сих пор меня жжет вся эта мерзость. Я ничего не знала, понимаешь? Я танцевала и разговаривала с мужчинами, но ни разу никого не поцеловала. Каждый день я ходила в церковь. Однажды я поклялась, что в моей жизни будет только один мужчина.

– Не думай больше об этом, – сказал Тадеуш с жалостью. – Все позади. Ты еще так молода. Окончится война, Польша снова будет свободной, и все это покажется страшным сном. Страшный сон тоже забудется, когда к тебе придет любовь и ты будешь счастливой.

– Любовь! – воскликнула Ядвига язвительно и вытерла слезы. – Давай не будем говорить об этом. Вот и Пальмиры. Через полчаса я вернусь. Ты меня подождешь здесь?

– Может быть, мне пойти с тобой?

– Нет, командир считает, что лучше ходить одной. В случае провала он потеряет одного, да к тому же женщину.

Тадеуш смотрел ей вслед. Удаляясь, фигура Ядвиги как бы растворялась в сером осеннем воздухе. Тадеушу стало страшно от того, что сердце этой девушки было так ожесточено. Для ненависти к нацистам добавилась еще одна причина. Неужели Ядвига действительно может полюбить его? «Ты мне не противен, – сказала она. – Наоборот!» Раньше он мечтал о возможной близости с ней, но сейчас хотел только одного – быть рядом, держать ее руку в своей, гладить ее волосы, вниманием и нежностью стереть в ее душе следы пережитого горя.

Радость захлестнула его, когда она показалась вдали. С чувством волнения он следил за Ядвигой, которая быстрой девичьей походкой приближалась к нему.

Ей оставалось пройти метров двести, когда из деревни выехало несколько военных машин. Ядвига ускорила шаг, и, подбежав к Тадеушу, произнесла тяжело дыша:

– Немцы прочесывают деревню. Прошлой ночью убили одного шкопа, и теперь они обыскивают все дома. Бежим!

Но бежать было уже поздно. До леса было еще далеко, к тому же оттуда шли машины в их направлении. В серых осенних полях слева и справа виднелись отдельные фермы.

– Мы не успеем добежать до леса, – сказал Тадеуш – Тебе, может быть, удастся, но мне, с моей хромой ногой…

– Тогда идем на ферму. Вот туда, вдоль той изгороди Нас, может быть, не заметят. Здешние крестьяне сочувствуют партизанам.

– А если начнут обыскивать и фермы?

Она пожала плечами.

– А на дороге у нас вообще нет шансов.

Изгородь была высокой и частой. По размытой дождями пашне идти было тяжело. Ядвига пропустила Тадеуша вперед и старалась шагать с ним рядом. Когда они подошли к ферме, залаяла собака. Дверь дома была видна с дороги, поэтому они прошли во двор, где столкнулись со старым полуоборванным крестьянином, окинувшим их хмурым взглядом.

– Мы партизаны! – сказал Тадеуш прерывисто дыша.

– Что, за вами гонятся?

– Облава. Какого-то шкопа отправили на тот свет.

– Я вас не видел, – сказал крестьянин и показал на сарай. – Там сено. На сеновал ведет лестница. Будьте осторожны, за второй балкой дыра почти в метр шириной. Не свалитесь, сломаете ноги.

– Большое спасибо, – поблагодарил Тадеуш.

– Не за что. Я вас не видел.

Хозяин ушел в дом, а Тадеуш с Ядвигой полезли на сеновал. В сарае был сложен разный сельскохозяйственный инвентарь, стояли плуг, вилы для навоза, борона и телега. Было сыровато, но приятно пахло сеном.

Тадеуш пропустил Ядвигу вперед, и она стала подниматься по узкой лестнице. При виде ее стройных, крепких ножек сердце Тадеуша переполнилось нежностью. Милая, чудесная Ядвига… Она стала ему еще ближе и дороже, когда он узнал, что с ней сделали немцы.

Ядвига взобралась наверх и остановилась в нерешительности.

– Иди вперед, Тадеуш, и помоги мне перепрыгнуть через опасное место, – позвала она.

Он сел рядом с ней и попытался нащупать рукой следующую перекладину. Потом он поднялся и прыгнул. Ядвига рассмеялась, увидев, как он растянулся на сене. Смех обрадовал его. Раньше она никогда не смеялась. Теперь с ее личика исчезло трагическое выражение покорности и обреченности, которое он замечал, но не понимал прежде.

Тадеуш встал, отряхнул сено с одежды, подошел к дыре и протянул Ядвиге руку. Она прыгнула и упала. Теперь смеялись оба. Тадеуш сел рядом, и его руки невольно потянулись к ней. Она замерла, в ее глазах мелькнули страх и отвращение…

– Не надо, Тадеуш, – прошептала она. – Не надо, пожалуйста.

Но его губы уже коснулись ее губ, и она сама обняла его. Чистый, целомудренный поцелуй. И все же что-то изменилось. Они, казалось, почувствовали в этот короткий миг, что созданы друг для друга. И, отодвинувшись, они продолжали держаться за руки. Не сводя с Тадеуша глаз, Ядвига произнесла:

– Ты не должен был так поступать.

– Нет, должен! – возразил Тадеуш.

Они забыли обо всем. Здесь не было больше войны, не было убитых родителей, тяжелой партизанской жизни, немецких орд, поработивших страну и истребляющих соотечественников. Здесь, на сеновале, были только двое влюбленных.

– Если юноша любит девушку, то может поцеловать ее, – продолжал Тадеуш.

– И если девушке это неприятно, то она должна ответить пощечиной. Ты не ударила меня, значит…

Он поцеловал ее еще раз во влажные, теплые губы. Ядвига прижалась к нему, и сердце Тадеуша затрепетало от счастья.

– Я люблю тебя, – сказал он восторженно. – Как-то я читал, что мужчина только один раз в жизни испытывает настоящую любовь. Любовь к сказочной принцессе. Ты моя принцесса, принцесса с сеновала. Тебе не обязательно любить меня, разреши лишь мне любить тебя, держать твою руку и целовать твои губы…

– Боже, какой же ты чудак! Неужели ты думаешь, что я позволю целовать себя без любви? Да я бы сбросила тебя с сеновала! Знай же. Я люблю тебя с первого дня твоего прихода к нам. Все остальные только и знают, что хвастаться, сколько убили немцев и пустили под откос эшелонов. А когда выпьют побольше, то только и разговоров, что о победах над девушками… А ты совсем другой. Ты сразу стал помогать мне, оказывать знаки внимания. Для тебя даже в этих джунглях я осталась женщиной. Ты очень добр ко мне, Тадеуш. И я всегда буду благодарна тебе за то, что ты разбудил во мне давно умершие чувства. Ты забудешь меня, когда…

– Забыть тебя! – перебил Тадеуш. – Никогда! Я хочу видеть тебя счастливой. Я женюсь на тебе, у нас будет куча детей. Я хочу видеть, как они родятся, как ты кормишь их, как…

– Довольно, Тадеуш, – тихо произнесла она.

В ее глазах стояли слезы, слезы радости. Могут же быть глаза женщины такими бездонно-глубокими, многообещающими и одновременно такими непорочными! Он снова обнял ее с чувством любви, обожания и преклонения, хотел поцеловать еще раз, но послышался шум машины, подъехавшей к дому.

Чары были разрушены.

Война напомнила о себе. Нет, они не сказочные герои, а обыкновенные партизаны, которых выслеживает враг. Внизу послышалась грубая брань чистокровных арийцев.

– Зарывайся в сено, – прошептал Тадеуш с тревогой. – Здесь нас, возможно, не найдут. Не бойся!

– Я не боюсь, – ответила Ядвига тихо. – У меня есть нож.

– Что нож против… – сказал он.

– Нож не для них, а для меня, – ответила она. Второй раз им не удастся…

Вернулись воспоминания, трагическая печать пережитого снова легла на ее лицо, в глазах мелькнуло отвращение.

Тадеуш прикрыл ее сеном и сам спрятался рядом. Они теснее прижались друг к Другу, чувствуя себя вдвойне ближе и сильнее перед грозящей опасностью.

Сквозь сено доносились приглушенные голоса. На вопросы немцев крестьянин хмуро ответил по-немецки: «Ничего не понимаю». Потом закричала женщина, заплакали дети. Видно, «сверхчеловек» ударил хозяина. Он повторил еще несколько раз: «Ничего не понимаю» – и добавил кое-что по-польски. Если бы немцы поняли сказанное, то расстреляли бы его на месте.

– Как ты думаешь, найдут они нас? – прошептала Ядвига ему на ухо.

– Молчи. Конечно, нет.

Казалось, прошло несколько часов, прежде чем немцы решили осмотреть сарай. Внизу послышался топот сапог. Они знали, что немцы обязательно пошарят на сеновале.

– Смотри-ка! – заорал шкоп. – Там, наверху, сено. Надо взглянуть.

– Да брось ты, мы ищем вчерашний день. Того идиота прикончил сегодня ночью отец или рассвирепевший ухажер его милашки. Вот и весь секрет этого убийства. Поехали обратно в деревню и расстреляем десяток поганых поляков.

– Нет, я все-таки посмотрю наверху, – упрямо стоял на своем другой.

– Кроме кошки с котятами, ты там ничего не найдешь.

Лестница заскрипела под тяжестью немца. Двое под сеном еще теснее прижались друг к другу. Им не хватало воздуха. Послышалось сопение шкопа, забравшегося наверх.

– Черт возьми, ребята! На это сено да красивую крестьяночку!

Внизу загоготали.

И вдруг крик, брань, злорадный хохот.

– В чем дело, Рольф? Видно, крестьяночка сбросила тебя оттуда?

– Помогите же встать, дьяволы. Я, кажется, сломал ногу.

Короткое молчание, потом раздался голос:

– Ну и повезло же парню! Он действительно сломал лапу. Теперь попадет в госпиталь с хорошенькими немецкими сестричками.

– Поднимите меня, мерзавцы! Проклятие, как больно…

Голоса стихли. Шум отъехавшей машины. Тишина. Тадеуш и Ядвига не шевелились, прислушиваясь к дыханию друг друга. Страха не было, осталось чувство неловкости и смущения.

– Можете считать, что вам повезло, – послышался внизу голос крестьянина. – Этот бандит провалился в дыру и упал как камень. Он орал как резаный. Жаль, что не сломал себе шею. Вот бы я посмеялся.

Но ему было не легко смеяться: нос разбит в кровь, губа рассечена.

– Все обошлось как нельзя лучше, – ответил крестьянин на взгляды Тадеуша и Ядвиги, спустившихся с сеновала. – Распускать руки теперь в моде. Ну, уходите да быстрее.

– Большое спасибо, хозяин! – поблагодарил Тадеуш.

– Не за что, – проворчал крестьянин. – Я ведь вас не видел.

– И все же я благодарю тебя от всего сердца, отец – сказала Ядвига. – На твоем сеновале я нашла кое-что снова. Я поняла, что я женщина, а не какое-нибудь грязное животное.

Они ушли, держась за руки и легонько раскачивая ми, как обычно делают дети. Крестьянин удивленно смотрел им вслед.

– Знаешь, Тадеуш, после тех немцев у меня осталось ужасное чувство гадливости. Для них я была вещью, или животным, предметом удовлетворения их похоти.

– Забудь об этом, не вспоминай больше, – сказал он с нежностью и крепче сжал ее маленькую руку.

– Нет, теперь я могу говорить. Теперь, когда со мной ты. Перед тем… перед тем как они застрелили мою мать, она бросилась на колени и молила их о пощаде, говоря, что она тоже человек. Но немцы, назвали ее грязной еврейкой и ответили, что евреи – не люди, а мужья евреек и их дети – хлам. Ведь от еврейских детей пользы меньше, чем от поросят. Поросят можно съесть. Когда они расправились с моими родителями… Когда они сделали это со мной… Я стала считать себя запятнанной, подлой и ничтожной. Вот почему я так благодарна тебе, Тадеуш. Ты видишь во мне человека.

– Ты для меня все, ни за какие блага мира я не захотел бы даже на час расстаться с тобой.

– Давай скроем это от других.

– Что?

– Ну то… то, что между нами. Другие не поймут. Они подумают, что… ну, что между нами не все так прекрасно… Они начнут строить догадки.

– Ну конечно, все останется между нами, дорогая. Как чудесно, что теперь я могу называть тебя «дорогая»!

– Давай по вечерам писать друг другу письма и утром передавать их тайно. О Тадеуш, я еще никогда не получала любовных писем.

– Разреши поцеловать тебя, – сказал Тадеуш. – Мне очень нравится…

– Ты уже целовал меня много раз, – возразила Ядвига строго, но, увидев его разочарованное лицо, добавила: – Теперь моя очередь поцеловать тебя.

Но им ничего не удалось скрыть от товарищей по отряду.

Уже на следующий день их дразнили женихом и невестой, началось подтрунивание. Грубые, плоские шутки невоздержанных на язык партизан.

– Когда свадьба, Радио? – спрашивали они Тадеуша.

– Ну как, знает он толк в этих делах, девочка? – допытывались они у Ядвиги, которая теперь всем казалась особенно привлекательной. – Смотри, а то мы отобьем тебя. Этот радиочервь, наверное, и не понимает, какое сокровище ему досталось.

– Видно, вы уж давно спелись, старый греховодник?

Они терпели все насмешки, стыдясь, но и не скрывая своего счастья.

Уже на третий день партизаны общими усилиями украсили маленькую, деревянную хибарку Ядвиги. Вывесили лозунги: «Да здравствуют жених и невеста!», «Ищем кума Для первого партизанского сына». И более грубоватые, вроде: «Здесь фабрикуются партизаны. Патентованная система. Подделка запрещена». Слово «запрещена» было написано по-немецки. Оно и без перевода было понятно каждому поляку.

Вечером, когда Ядвига вернулась домой, а Тадеуш, проводив ее, направился в свою землянку, его подняли на смех.

– Черт возьми, Радио! Если ты сам не можешь установить связь, то я не прочь сделать это вместо тебя!

– Не составить ли для тебя схему, Радио?

– Дело не в том, чтобы «изучить вопрос теоретически, но освоить его и практически». Не так ли, Радио? – повторил кто-то излюбленное выражение Тадеуша.

– Да отвяжитесь от меня ради бога! – отбивался Тадеуш.

Конец насмешкам положила Ядвига, появившаяся в узком проеме двери. Партизаны замерли от удивления. И куда они смотрели раньше?! Побледневшая от волнения, нежная, хрупкая девушка казалась красавицей даже в грубой солдатской куртке.

– Иди сюда, Тадеуш, – позвала она и с застенчивой улыбкой добавила: – Партизанские жених и невеста не позволят смеяться над собой.

Тадеуш и Ядвига остались одни. Она оперлась на спинку кустарной кровати с темным соломенным матрацем. Он остановился у двери, робкий, неловкий, счастливый. Они чувствовали себя скованно, страшась дальнейших насмешек и шуток по поводу их пребывания вместе. Однако партизаны оказались настолько тактичными, что с уважением отнеслись к влюбленным и прекратили зубоскальство.

В лесу стало совсем тихо. Стемнело. Но и в вечернем сумраке взволнованные Тадеуш и Ядвига не сводили друг с друга счастливых глаз.

– Я лягу на полу, – произнес Тадеуш.

– Почему? – прошептала Ядвига и после тягостного молчания добавила, беспомощно опустив руки:– Я же люблю тебя…

Его охватило страстное желание. Раньше с ним подобного не случалось. На сеновале они лежали рядом, но, кроме огромной любви и безмерного преклонения, он ничего не чувствовал. А сейчас он горел как в огне, ладони стали потными, во рту пересохло. Это состояние нравилось ему, и он подумал, что не будет ничего предосудительного в том, если…

Тадеуш с трудом овладел собой. Надо показать ей, что он может любить ее и без этого. Его любовь выше страсти. Ничто не должно напомнить ей о тех немцах. К тому же он воспитан в строго религиозном духе и не нарушит своих принципов даже в этих джунглях. Здесь так легко распуститься.

– Спасибо тебе, – проговорил он тихо. – Но ты – моя сказочная принцесса. Понимаешь? Принцесса с сеновала. А принцессы выходят замуж в белом подвенечном платье, с фатой и с длинным шлейфом. Жених с огромным букетом цветов ведет ее в церковь, к священнику, там курится фимиам и звучит божественная органная музыка. А потом в собственном доме они остаются одни… Я не хочу по-другому, Ядвига. Пока идет война, это невозможно.

Ядвига в недоумении смотрела широко раскрытыми глазами на Тадеуша, потом медленно протянула к нему руки и воскликнула:

– Ты любишь меня не так сильно, как говорил!

– О Ядвига, Ядвига! – произнес он прерывающимся голосом и опустился перед ней на колени. – Я не хочу опошлять все это, дорогая. Ты хочешь дать мне все, о чем только может мечтать мужчина. Может быть, я последний дурак, что отказываюсь… Но мы должны быть благоразумными, моя маленькая. Я связываю наше счастье с концом войны. Будем ждать вместе. Тогда бог благословит наш брак.

– Бог? – спросила Ядвига. – Ты все еще веришь в бога?

– Да! – ответил Тадеуш. – Верю.

– Сейчас? – прошептала она с сомнением. – В это сумасшедшее время? После того, что произошло?

– Да! – повторил Тадеуш. – После всего того, что произошло. Нужно во что-то верить. Я верю в бога. Все остальное – безумие. Люди убивают друг друга. Преступные тираны терроризируют половину земного шара. Только бог не делает никогда ничего неразумного. Бог всегда и везде. Всегда один и тот же. Он единственный, на которого можно положиться и который никогда не обманет.

– Но он допустил войну, – горячо возразила Ядвига. Он допустил, чтобы убили моих родителей и опозорили меня…

– Нам не дано понять его, – прошептал Тадеуш. Не знаю, почему он допускает это. Но он сам пожертвовал сыном. Он так велик, что нам не понять его.

– Ты хороший человек, – сказала Ядвига. – Сколько раз я пыталась здесь, в этой комнатушке, покончить с собой. Все казалось ненужным и противным. Ты пробудил во мне чувство человеческого достоинства, веру в людей. Я верю только в тебя, Тадеуш. Ты – мой собственный маленький бог.

– Молчи, Ядвига, – попросил он испуганно и смущенно, пряча лицо в ее колени.

– Успокойся, – ответила она, нежно гладя его по волосам, счастливо улыбаясь. – Я не зажгу перед тобой свечку. Как чудесно жить теперь, когда ты здесь, а дальше будет еще лучше.

Она отодвинулась, и он встал.

– Давай спать, – сказала Ядвига.

Она легла на свой соломенный матрац, он улегся на полу рядом с кроватью, поближе к ней.

Тишина.

– Тадеуш?

– А?

– Тебе не очень жестко?

– Нет! Здесь чудесно! Ты бы поспала в землянке на соломе. Там всегда сыро и холод пробирает до костей. У тебя хорошо, да и ты рядом, моя любимая…

Короткое молчание. И снова:

– Тадеуш?

– Да, мой ангел?

– Как я благодарна тебе!. .

– Это я должен благодарить тебя, моя дорогая. Я даже мечтать не мог, что такая девушка, как ты, когда-нибудь…

– Нет, Тадеуш. Я должна благодарить. Ведь я чуть не натворила глупостей. Я так стремилась к тебе…

– Молчи, любимая, – произнес он с мукой в голосе, борясь с собой.

– Я думала, что если… то тогда я забуду свой позор. Но так лучше. Хорошо, что ты можешь любить меня просто так. Удивительно. Во мне бродили грешные мысли, а мне не было стыдно.

– Спи же, милая.

– На, возьми! – она протянула что-то.

– Что это? – спросил он, не видя в темноте.

– Нож, – ответила Ядвига. – Теперь он мне не нужен.

Долго длилась эта ночь для двух влюбленных.

Они были очень счастливы и горды тем, что нашли в себе силы побороть страсть и остались людьми в этом хаосе.

В начале декабря 1941 года весь партизанский отряд ушел из лагеря на выполнение задания по уничтожению отдаленного немецкого гарнизона, охранявшего огромный склад оружия, боеприпасов, снаряжения, обмундирования и продовольствия.

В лагере остались лишь Тадеуш – из-за своей хромоты – и Ядвига. Для юной пары наступили дни безмятежного счастья в их бедной хижине, дни чистой и безмерной любви.

Они крепко и спокойно спали, когда ворвались немцы. Сонному и не понимавшему еще, что произошло, Тадеушу надели наручники. Ядвига в отчаянии закричала. В ее сознании сразу же всплыла с ужасающей ясностью картина происшедшего с ней раньше. Но солдаты вермахта, надев ей наручники, больше не обращали на нее внимания.

Немцы, казалось, не знали, что с ними делать. Тадеуш и Ядвига сказали, что они уже несколько месяцев живут здесь и не причинили никому вреда. Снег за дни отсутствия отряда замел землянки и другие следы пребывания партизан. У немцев не было оснований не верить им, и если бы у Тадеуша с Ядвигой были паспорта, то их, возможно, отпустили бы.

В грузовике наручники-сняли, и они в отчаянии обнялись под равнодушными взглядами усталых солдат.

Но когда в Варшаве им приказали разойтись, у них не было сил расстаться. Оба выглядели такими несчастными, что даже немцы посочувствовали им, сказав:

– Вас разлучают временно. Встретитесь в трудовом лагере. Там будете работать до конца войны. Она долго не протянется.