Текст книги "Голый неандерталец. Происхождение, обычаи, ритуалы, интеллект древних родственников человека"

Исследовать душу неандертальца

К какому борту ни пристань, наш сегодняшний портрет неандертальца или слишком ясный, очевидный, упрощенный, слишком чистый, чтобы быть серьезным, или полная мазня. Мы так хотели собрать его из кусочков трупов, а он убежал от нас. Ни как историческая или научная действительность, а как вымышленный и оживленный нами образ. Он бродит в нашем воображении, кем бы мы ни были, обывателями или учеными. Так, в последние годы в результате некоторых археологических открытий неандерталец начал представать нам с ожерельями из морских раковин и орлиных когтей, с перьями хищных птиц в волосах, играющий на дудочке, рисующий на стенах пещер. Он – первооткрыватель всех новшеств человеческого разума, вооруженный воин, северный король, такой же, а то и более развитый, чем наши биологические предки, которые в то же время еще сидели в тепле на азиатских и африканских территориях.

К середине ночи он наконец‑то пришел к такому выводу: «Ludovic, they have no soul» («Людовик, у них нет души»)…

На неандертальца‑творца всегда строго смотрит его столь же впечатляющее зеркальное отражение – лесного предка человека, древнего тролля. Каменно‑мшистого человека. Вспоминаются невольно два случая. В 2006 году после защиты моей докторской диссертации в Стэнфордском университете один известный учитель антропологии прочитал нам семинар о неандертальце. Он связывал когнитивные возможности неандертальцев с архаическими характеристиками их анатомии. При просмотре диапозитива с неандертальским черепом он прокомментировал: «Не знаю, как вы, но я, если сяду в самолет и увижу, что у пилота вот такой череп, я сразу выйду». Зал смеялся. Антрополог выбрал точный момент для юмора, чтобы заворожить аудиторию. Но в каждой шутке есть доля правды, а в этом случае профессор говорил всерьез. Сейчас станет понятнее. Несколько лет спустя в России я разговаривал с одним из светил Российской академии наук, который постоянно твердил мне «они другие», и подтолкнул его к развитию его концепции этой инаковости. К середине ночи он наконец‑то пришел к такому выводу: «Ludovic, they have no soul» («Людовик, у них нет души»)…

Спасибо бесконечное этому исследователю за эти слова. Они резко освещают все подтексты, все подсознательные предположения, из которых состоит значительная часть нашего понимания человечества.

Инстинктивно понятно, что две концепции несовместимы. Надо откинуть одну из них как химеру: или неандертальца‑художника, или лесного неандертальца. Компромисс между этими противоположными видениями невозможен.

Так кто он, трущобное создание или гений глубин?

Создание прячется в нашем подсознании, и на этом этапе пора наконец‑то сказать, что он ни то и ни другое. Неандерталец нам не брат, даже не двоюродный. Он – предмет для исследования. Неандертальца не подогнать ни под один знакомый нам шаблон. В нашем мире, где отличие, инаковость, классификация – не обязательно видовая – стали запретными, создание обязательно склоняет к мятежу. И эта запретность – вызов для нашего разума. А есть ли нам чем обдумывать такую тему?

Волк человеку волк…

На Западе, как и в любом традиционном обществе, тот, кто нарушил табу, жестоко исключается из группы.

Если неандерталец отличался от нас, был нечеловечным человеком, то нам, вероятно, тоже придется избавиться от самых глубинных запретов нашего общества. Зайти за грань общепринятой морали или же окультурить наши мысли, чтобы оставаться чистыми по отношению к нашим ценностям? Надо ли послушно смотреть лишь в удобную для общества сторону?

Удобство, некоторый цинизм, общественное мнение – все это требует не выходить за рамки. Ну, и что в итоге? Что, если истины не существует и ее надо создавать? Будем же строить ее ровно, зачем затруднять мировоззрение лабиринтами?

Истина эта заключается в тонком определении разума у человекоподобного создания, которое не описать ни с помощью нас самих, ни даже с помощью наших предков. Человек, который, может быть, даже не подчиняется умственным структурам, определяющим в нашем понимании бытие человеком. Другой разум, отделенный от нас сотнями тысячелетий независимой эволюции. В этом смысле создание можно считать в некоторой степени настолько же отдаленным от нас, как инопланетный субъект. Вымирание и разделяющее нас время стерли практически все.

В археологии, как и в этнологии, только личное свидетельство имеет глубокую ценность. Существуют целые библиотеки, посвященные конкретному сюжету, но только прямое общение с тем, что осталось от этих популяций, имеет хоть какой‑то смысл. Получается, что свидетель и сам субъект – это одно и то же лицо… Поэтому, вероятно, субъект от нас все время и убегает, систематически ускользает из наших рук. У создания до сих пор нет ощутимой формы. Есть тысячи описаний истории исследований, истории наших представлений о неандертальце, структуры его скелета, ареалов его обитания, его технологий или его генетики. Все это составляет колоссальные энциклопедические сборники. Под этой систематизацией не спрятать того факта, что из всех этих знаний так и не получилось вывести настоящую мысль, философию, отдаленную или приближенную концепцию.

Если вас интересует форма лобка неандертальца или геометрия кремневых блоков, которые он обрабатывал, вышеуказанные сборники дадут вам больше материала, чем можно переварить. Но если вы попробуете представить себе, даже поверхностно, каким был мир под влиянием другого человечества, эти книги вас только разочаруют.

Моя книга не об этом.

Необходимо выйти из библиотек и пойти разыскивать создание в самых дальних уголках его ареала, вплоть до его каменных убежищ, подобраться к нему как можно ближе, невзирая на время, которое нас разделяет, попробовать представить себе, как это создание вымерло.

И, так как занимающий нас сюжет перемешивается с его же очевидцами, я расскажу вам о нескольких эпизодах моего собственного опыта исследователя и охотника за неандертальцами. Мы побываем на склонах Полярного Урала, где я изучал самые древние арктические популяции, потом встретимся со странными людоедами в долине реки Роны и на склонах великой прованской горы Ванту, посмотрим на любопытных охотников за оленями – только самцами в расцвете сил – 100 тысяч лет назад в огромном первозданном европейском лесу, в последнее межледниковье. По дороге я буду заглядывать в глаза созданию и нам. Я буду представлять себе его обычаи, касающиеся жизни и смерти. Я буду изучать его образ пребывания в мире, и это осветит нашу собственную человечность, которая затрудняет взгляд на иные создания. Для меня неандерталец – оригинальный образ. Ни человек, ни обезьяна, существо со своей собственной человечностью, отличающейся от нашей… Мои исследовательские похождения, мысли, открытия, вопросы, сомнения приглашают вас в путешествие. Гомеровское и душой, и телом, как любое настоящее путешествие. Конечно, можно путешествовать не только в пространстве, но в нашем случае и во времени, стоя на коленях в темных пещерных закоулках или на берегах больших рек, где замерли окаменевшие несколько тысяч лет назад сцены, действия, тысячи маленьких событий, рассказывающих нам о народах, далеких от нас в пространстве и во времени. Народы, безвозвратно стертые из нашей памяти, страдающей провалами. Популяции, навсегда вымершие.

Вымирание

Да, они вымерли. И точка. Беспощадная и неожиданная точка. И это для нас загадка без подсказок и улик, но головокружительная загадка. Значит, человечества тоже могут вымирать без предупреждения? Исчезновение целого человечества не так уж давно – это постоянный вопросительный знак, висящий над нашими головами. Целое человечество действительно может вымереть?

Исчезновение целого человечества не так уж давно – это постоянный вопросительный знак, висящий над нашими головами.

Это самый простой из вопросов, поставленных в этой книге. Ответим на него сразу. Целое человечество совершенно точно может вымереть. Это вымирание – окончательно доказанный факт, хотя генетики недавно показали, что в геноме народов, живущих в наше время на территориях древних неандертальцев, присутствует определенное количество неандертальской примеси. Но эти же исследования выявили, что неандерталец не воплотился в нас генетически и что редкие гены, доказывающие взаимодействие с нашими предками, не показатели некоторой формы устойчивости этого населения. Эти генетические следы говорят о том, что очень давно сильно отличающиеся друг от друга популяции встретились и, вероятно, частично смешались. На основании этих генетических следов некоторые исследователи намекают на относительность вымирания. Якобы они не до конца вымерли, а, скорее, растворились в нас. Но эта научно‑ошибочная теория фундаментально несостоятельна.

Представим себе на минуту, что все «волки» на земле вдруг вымерли. Прощай, Canis lupus. Перенесем теперь на волка теорию «генетического растворения неандертальца» в нашем человечестве. В результате этой чертовой алхимии можно было бы утверждать, что волки на самом деле не вымерли, потому что большие отрезки их генов еще можно найти в геноме пуделя, относящегося к виду Canis lupus familiaris…

Волку повезло больше, чем неандертальцу. Он не вымер, и на его примере понятно, что переживший его пудель никак не может претендовать на наследство своего замечательного родственника. По отношению к неандертальцу пудели – это мы… Я не хочу сказать, что мы – миленькая домашняя версия оригинального хищника. Так же, как волк не живет в пуделе, неандерталец не живет в нас. Это человечество вымерло, вымерло насовсем. Этой человеческой линии больше нет, и ее гениальность, которую мы вместе будем исследовать, безвозвратно исчезла.

Это желание преуменьшить значение самого большого вымирания человечества, сравнив его с генетическим растворением, которого не было, на самом деле похоже на ревизионизм. Не является ли его целью отвести взгляд от замечательного совпадения экспансии Евразии человеком разумным с самым крупным вымиранием иного отдельного человечества, которое нам известно?

Конечно, очень удобно оправдать наших предков, колонизаторов Европы, в деле о неандертальском вымирании, так как обратное можно доказать, только если эти два события происходили одновременно. Но в те далекие дни время исчисляется тысячелетиями. Из‑за статистической неточности радиоуглеродного датирования мы округляем возраст на одну‑две тысячи лет. С подобной точностью можно предположить, что вчера вы ужинали одновременно с Карлом Великим, сидящим слева, и Юлием Цезарем, сидящим справа… Приятного аппетита…

Археологические данные, точно документирующие этот момент, на самом деле предельно разрозненны, а методы датирования слишком неточны, чтобы доказать какую‑либо связь между колонизацией Европы и вымиранием ее неандертальских аборигенов. Но, если вы хоть издалека интересуетесь неандертальцем и его вымиранием, вы, наверное, заметили в СМИ регулярный и возрастающий поток информации и новых сногсшибательных теорий о процессе, приведшем к этому вымиранию. Наблюдая этот поток информации, вы, вероятно, думаете, что в наше время неандертальский вопрос питается мощной динамикой археологических раскопок, которые основательно и в бешеном темпе обновляют наши знания. Даже не мечтайте о великих международных научных программах, изучающих в большом масштабе пещерные архивы, чтобы решить эту загадку. Их нет.

Во Франции, стране, которая считается самой активной в международных доисторических исследованиях, как минимум с начала восьмидесятых, ни одна археологическая экспедиция не обнаружила ни одного нового неандертальского тела, и практически ни одна новая полная археологическая последовательность, с кремнями, костями и человеческими останками, не обновила толком наши знания о последних тысячелетиях этой популяции.

С одной стороны, наши инструменты сильно улучшились с развитием биомолекулярного анализа, с другой стороны, на протяжении более 40 лет ни запланированные исследования, ни охранно-спасательная археология не позволили нам обновить фундаментальные основы нашей научной документации. Неандертальское вымирание – это просто факт, констатация исчезновения целого человечества со всеми его древними обычаями, внезапно замененными новой эрой позднего палеолита, появившегося в Европе на могучей волне поселений человека разумного.

Искусство прокладывает мосты через века

Необходимо окончательно выяснить, что означает возникновение новой эры, которая более сорока тысячелетий назад знаменуется, как холодным дыханием, тихой смертью неандертальца. Поздний палеолит, эра расписанных пещер и статуэток из слоновой кости, кажется вам далеким, как смутный сон об ударах камней и рычании? Вы ошибаетесь. Вы абсолютно и полностью ошибаетесь. Эра первого человека разумного в Европе – это наша эра. Этот человек действительно мы, целиком и полностью. Именно отсюда берут начало все человеческие общества, которые мы знаем после начала его царствования в Европе. Начиная с этого момента, 40 тысяч лет назад, всё в этих предках нам знакомо: их просторная домашняя архитектура, настоящие города кочевников в Центральной Европе, построенные из костей мамонтов; их ремесла, например, элегантные стилизованные статуэтки из полированных мамонтовых бивней. Символы, нарисованные на стенах их священных пещер 34 000 лет назад, приравниваются к величайшим шедеврам эпохи Возрождения или шедеврам импрессионизма в исполнении Дега, Моне, Ренуара и остальных.

От рисунков на стенах пещеры Ласко до картины «Герника» Пикассо – один шаг.

Сквозь палеолитическое искусство проглядывает все наше общество. Палеолит поддерживает с нами сильную, непрерывную, пронзающую время органическую связь, разматывая тысячелетия десятками, будто временны́х плотностей не существует, будто время – это всего лишь случайность, не имеющая действительного влияния. Простые запятые, не более, с первых петроглифов наших предков 40 тысячелетий назад до граффити в наших бетонных подвалах сегодня. Все художники, начиная с XIX века и до наших дней, настоящие творцы и трансгрессоры от Гогена до Пикассо, прочувствовали и высказали это. Словами, формами, цветами выразили это столкновение, объединяющее доисторическое и примитивное искусства, столкновение, которое их потрясло, в прямом смысле, как грубая очевидность, благодаря их собственной творческой сверхчувствительности.

Если честно, то надо признаться, что мы ничего не знаем о возможном искусстве неандертальцев. Но у человека разумного, как мы знаем, искусство едино. В смысле однородно.

От рисунков пещеры Ласко до картины «Герника» Пикассо один шаг. Один шаг, маленький, робкий, даже не ступенька, даже не продвижение. Кубисты, фовисты, импрессионисты всего лишь заново открыли уже выраженное десятки тысячелетий назад. Все они были поражены, когда поняли, что по всему миру, во все времена, искусство Homo sapiens едино, единородно. Андре Дерен в 1955 году в своих письмах другому великому фовисту, Вламинку, сообщал: «Я немного взволнован своими прогулками по Лондону, особенно посещениями Британского музея и Музея негритянского искусства. Это поразительно, выразительно до сумасшествия».

А Пикассо, когда вышел из прекрасной и самой известной расписанной пещеры Альтамира в Испании, воскликнул то ли от восхищения, то ли от удовлетворения: «Они уже всё придумали!»

Каким таким волшебным образом произведения искусства могут не считаться с тысячелетиями, переговариваясь между собой с такой легкостью, прокладывая мосты через века, во всей своей свободе и при полном самообладании, начиная с момента своего происхождения? Десятки тысячелетий без объяснений сходятся к одному чувству, одному взгляду, затрагивают одну и ту же тонкую струну души?

Этот мост, не поддающийся никаким временным пропастям, радикально объединяет первые творения человека разумного от доисторического периода до примитивного искусства. Наш вид един. Только пелена нашего воспитания мешает нам увидеть вход в пещеру универсальности человека современного типа. Ключами, нацарапанными в первых расписанных пещерах, можно открыть наш, отныне полностью антропогенный, абсолютно искусственный мир. Все ключи для понимания всех обществ были сделаны при восхождении нашего вида, а мы не видим их в упор, мы ослеплены многочисленными очевидностями. Дерен нащупал единственный настоящий вывод, который можно сделать из этого: «Необходимо оставаться вечно молодыми, вечными детьми: так можно производить красоту на протяжении всей своей жизни. Иначе, когда мы поддаемся цивилизации, мы становимся роботами, легко приспосабливающимися к жизни, и все!..»

Прощай, половинка моя, я так тебя любил…

Эти очевидности, привлекающие наш взгляд несмотря на толщину времен, также приводят нас к мысли, что неандерталец может оказаться совсем не тем человеком, которым мы его себе представляем.

Неандерталец, мой старый близкий друг, до сегодняшнего дня не рисовал интересные картины в пещерах, не носил причудливые украшения, сделанные из мамонтовых бивней и оленьих рогов, не вытачивал из цветного камня животных или человеческие изображения. У него были, конечно, красивые каменные орудия и ремесла, которыми он великолепно владел. Но разве можно свести человечество к его ножам, орудиям и оружию?

Ведь нет?

Может быть, вы слышали о наскальной неандертальской живописи? О поющих флейтах, которые создание вырезáло из кости? О красивых браслетах из орлиных когтей или просверленных морских раковин? О роскошных головных уборах из перьев хищных птиц, почти как у ацтеков или у племени Лакота?

Если все это разожгло ваше любопытство, не ждите, сразу переходите к части, рассказывающей о неандертальском искусстве. Но приготовьтесь к тому, что вы не сможете вставить его в свою картину мира, ведь если создание и проявляет особую чувствительность, она не сравнима с нашей, и позже мы увидим тонкость этой экзотической восприимчивости, до сих пор полностью не исследованной.

Неандерталец, вероятно, не наш двойник. Очевидности, по ощущениям свойственные всем людям с тех пор, как человек стал человеком, и которые я только что представил, похоже, не касаются нашего создания. Оно не только отличается от нас, но оно еще и исчезло. Но исчезло помимо нас, не растворилось в наших генах, как кусочек сахара в теплой воде. Его гены настолько редки и неравномерно распределены в человеческих народах, что мы можем сегодня с уверенностью утверждать: в основе объяснения этого вымирания нет какой‑либо невероятной истории людоедской любви, в которой исчезающий вид стал матрицей нового человечества. Исходя из этой странной, несбыточной идеи некоторые из нас – наследники одного из исчезнувших человечеств. На самом деле скрещивания, смешения между разными видами – довольно банальное явление в природе. Многие виды кошачьих, псовых, медвежьих и свиных регулярно скрещиваются, и мы окружены тигрольвами, лиграми, свинокабанами и кабаносвиньями, но эти биологические химеры вовсе не освещают судьбу львов, тигров, свиней или кабанов.

Какая странная идея, какой парадокс: ассоциировать вымирание целого человечества с красивой историей любви, любви цельной, абсолютной, каннибальской, в которой один растворяется во втором. Действительно, красивая история, приятно послушать. Человечество не вымерло, просто произошло любовное слияние, 1 + 1 = 1. Прощай, половинка моя, я так тебя любил…

Подумать только, мы, бедные исследователи, бедные археологи, мы даже не уверены, что эти два человечества, живое и вымершее, когда‑то встречались на огромных европейских территориях неандертальских аборигенов, на том самом месте, где они вымерли. И вот мы опять за столом, за этим удивительным ужином с Цезарем или Карлом Великим, уж не знаю…

Сегодня на всем европейском континенте практически не существует археологических объектов, для которых наши измерения времени были бы достаточно точными, чтобы с уверенностью подтвердить встречу между этими двумя человечествами. Жертва опознана, но нет трупа, и мы не знаем, кто убийца. Мы даже не знаем, встречались ли жертва и подозреваемый.

На этом этапе, дамы и господа присяжные, опускайте занавес: дело пустое, освобождайте подсудимого. Специалисты обычно торопятся сделать это. Некоторые даже пробуют представить себе, что наши предки могли обосноваться на полностью заброшенных территориях, свободных от человеческого присутствия на протяжении сотен, а то и тысяч лет… Невозможно узнать, было ли совершено убийство или геноцид, потому что археологически этого просто‑напросто не видно. Идеальное преступление. Конечно, причина преступления очевидна – упростить колонизацию, – но где орудие преступления? Даже телá жертв никогда не были найдены. И алиби у подозреваемого замечательное: физическая встреча между двумя человечествами не может быть точно доказана ни на одной европейский территории.

Но не будем заблуждаться, это тройное оправдание не работает. Оно говорит не о действительных фактах, а о плохом качестве археологических данных, которыми мы располагаем, о событиях, произошедших 44 тысячи лет назад.

И все же, можно ли считать, что колонизация европейского континента людьми разумными стала одновременно и причиной, и самим процессом вымирания целого человечества?

Этот вопрос нельзя обойти на основании имеющихся знаний. Похоже, на самом деле, если присмотреться с помощью новейших методов, археологические, генетические, а также хронологические данные предоставляют нам инструменты, позволяющие доказать, что встреча все‑таки имела место. Следствие даже может приподнять завесу над особенными отношениями, в которые могли вступать некоторые из этих человеческих групп. Мотив может быть установлен рационально, и алиби начинает рассыпаться…

Остается узнать, что именно произошло. Чтобы максимально приблизиться к действительности, необходимо основываться на как можно более конкретных и точных археологических данных, вести целевые археологические раскопки в долгосрочной перспективе с высоким разрешением. А еще, чтобы ухватить суть, нужно достаточно сильно удалиться от наших собственных умственных конструкций и от привычных схем восприятия, а также тех суждений, что высказывают о неандертальце в просвещенных кругах.

Чтобы добраться до голого неандертальца во всей его красе, надо снять с него без стыда всю мишуру, которую мы так долго на него вешали. А значит, надо вернуться к источникам, с самого начала изучить структуру неандертальских обществ, их ремесла, их решения, их образ пребывания в мире, чтобы переместить их в единые логические структуры, вытекающие напрямую из археологических фактов. Даже когда мы ставим поезд обратно на рельсы, оказывается, что сомнения, вопросы, неуверенность уже настолько тяжелы, что появляется неприятное ощущение, будто создание не поддается анализу и слишком простой категоризации.

А знаем ли мы действительно все места, которые эти популяции могли заселить? Наклоняясь над земными полюсами, мы вдруг выясняем, что ответить на этот простой вопрос – уже удивительно сложное испытание.