Текст книги "Обрученные Венецией"

– И насколько они абсурдны, синьорина? Раз уж вы так разоткровенничались… – едва сдерживая на устах улыбку, спросил сенатор.

Каролина заметила, что ее история его забавляет, и ей самой многое казалось смешным, но она устала стесняться этого.

– Признаться честно… – она закусила губу, осознавая всю неловкость своей исповеди, – я сейчас сгорю от стыда… И уж тем более, рассказывая это вам… Боюсь, что ваше мнение обо мне напрочь изменится, но, несомненно, я заслужила этой у части.

«Не могу поверить, что слова Орнеллы окажутся правдой!» – в отчаянии думал Адриано, но терпеливо замер в ожидании ее объяснений.

– К примеру… к примеру… меня научили стрелять из лука, а потом… из арбалета, – он ощущал, как она внимательно следит за его реакцией после каждого своего слова, поэтому всеми силами сдерживал в себе облегченный вздох и улыбку. – Я умела обращаться с оружием и не стыдилась этого.

Теперь он понимал, что переоценил ее стремительное взросление, которым восторгался всего несколько часов назад. Однако после ее слов его изумляло другое: как может в даме настолько искусно сочетаться столько женственности и детской беспечности одновременно?! Просто поразительно!

Ирония в карих глазах венецианца подзадорила Каролину, и далее она продолжала более смело и откровенно.

– Бывало, что крестьянские дети брали меня на охоту и даже рыбалку. И, невзирая на то, что все это приносило невероятную усладу моей душе, мое поведение подлежало еще большему осуждению и запретам. Но это лишь подначивало меня на новые опрометчивые поступки. В конце концов я стала тайком покидать имение, чтобы встретиться с ребятами, минуя при этом даже герцогскую стражу. И немудрено, что суровый отец меня всегда наказывал. Ему или кто-то говорил о моих проказах, или же он сам становился их свидетелем… Так или иначе, мое дурное поведение привело к тому, что в обществе поползли дурные слухи о том, что Лоренцо да Верона потакает крестьянам: прощает им долги, отдает едва ли не даром земли в пользование. Но это такая чушь… Все это оставалось беспочвенными слухами, поскольку аристократия, имевшая общие дела с герцогом и прекрасно знавшая его жесткость, напрочь опровергла любые немыслимые домыслы. Однако сейчас мое поведение может подвести черту под судьбой отца. Если его обвинят в сговоре с мятежниками, ему грозит виселица только из-за того, что когда-то я не смогла сдержать свои порывы неповиновения.

С этими словами Каролина вытерла набежавшие слезы.

– Beata stultica[11]11
  Блаженная глупость (лат.)


[Закрыть], – не сумев сдержать добродушия на устах, промолвил Адриано. – Милейшая синьорина, полагаю, вы преувеличиваете значимость своего прошлого и зря увязываете его с сегодняшними событиями в вашей республике. К тому же, я вам ясно сказал, что сказанное мной нельзя принимать за однозначную правду, пока с подтверждениями не прибыл мой гонец Габриэль. Как только он явится, я непременно поделюсь с вами истинным положением дел.

– О, Адриано, – с благодарностью в голосе ответила Каролина и ощутила, что ее сомнения в сердце по поводу сенатора куда-то совсем улетучились, – моя признательность за ваши поступки в отношении меня безмерна! О, если бы вы знали, как я благодарна вам за вашу милость!

С этими словами она склонила голову ему на плечо, что, разумеется, посчиталось бы в обществе недопустимым жестом, и насладилась ощущением этого долгожданного и прекрасного чувства покоя. Адриано боялся одного: она услышит, как грохочет в груди его сердце от ее невинных, но не позволительных для дамы прикосновений. Эта минута продолжалась недолго, и Каролина взволнованно отпрянула.

– Простите, сенатор, я совершенно забылась… простите за мою фамильярность и это… проявление слабости… даю слово, что впредь буду следить за собой. Теперь вы можете сами удостовериться в моей невоспитанности.

Ее этот момент и впрямь напугал, а вот его, судя по раскатистому смеху, напротив, забавлял.

– Вы придаете слишком много внимания мелочам! И раз уж наши отношения так далеко зашли, – его откровенная ирония вызвала в ней тихий смех, – полагаю, мы можем с вами общаться без употребления титулов. Тем более, что, по предположению венецианцев, вы – моя кузина, а потому мы можем несколько отойти от официоза.

Каролина улыбнулась и в очередной раз с восторгом отметила про себя великодушную сущность этого удивительного человека.

– Каролина, вы очень устали за все это время. Болезнь совершенно вымотала вас, как я посмотрю. С тех пор, как вы появились здесь, то ни разу не покидали имение. Я хочу вам предложить вечернюю прогулку по Большому каналу. Полагаю, она пойдет вам на пользу.

– Ох, я с радостью принимаю ваше предложение, сенатор! В ваше отсутствие мне совершенно не хватало общения, что угнетало меня более всего! – восхищенно ответила она и тут же остановила свой взгляд на портрете, висящим над комодом напротив ее кровати. – Все это время хотела полюбопытствовать, кто эта изумительная женщина?

Взгляд сенатора пронзило восхищение, которое тут же сменила скорбь, когда он устремился на холст.

– Моя матушка Эмилия, – с тоской в голосе промолвил он. – Эти покои когда-то принадлежали ей.

– Поразительно, – задумчиво ответила Каролина, – но она приснилась мне этой ночью…

– Правда? – изумился Адриано. – И каким образом?

– Будто она стояла у этого ложа с маленьким мальчуганом и просила меня присмотреть за ним, поскольку ей необходимо куда-то удалиться.

– И как выглядел этот мальчуган? – сглотнув подошедший к горлу комок, спросил он.

– Я не видела лица, но полагаю, ему было лет семь-восемь…

Заметив ужас, читавшийся на лице Адриано, Каролина с беспокойством ожидала от него комментария.

– Столько было мне, – едва слышно промолвил он, – когда матушка умерла.

– Я решительно хочу оформить опекунство над ней, – произнес Адриано несколько властным голосом, и Витторио слегка содрогнулся.

– О чем ты говоришь, Адриано? – возмутился он. – Ты понимаешь, о чем ты говоришь? Ты ведь ей никем не приходишься! Ты с ней об этом беседовал?

– Каким образом? Сейчас она тешится надеждой, что герцог и герцогиня живы. Но немногим позже я непременно расскажу ей всю правду. Хотя к этому ее надобно подготовить. А затем ей понадобится опекун, так или иначе. Тебе ведь известно, Витторио, что сегодня женщина без мужчины – лишь мишень для жесткой атаки бездумного осуждения. А тем более столь юная женщина.

– Адриано, ты ей никем не приходишься…

– С ее согласия я смогу оформить опекунство.

– И все-таки это противозаконно, Адриано! – возмутился Витторио, едва сдерживая себя, чтобы не броситься на друга с кулаками.

– Витторио, если я решусь на подобные шаги, то закон преступать не посмею.

Это немного успокоило лекаря: он прекрасно знал Адриано, что тот никогда не отличался бездумностью своих поступков. Хотя… с тех пор, как он встретил эту голубоглазую девчушку…

– Уверен ли ты, что она согласится?

– Витторио, что ей остается? Я не позволю Брандини ее уничтожить, а они сделают это, узнай о том, что она жива.

– Ты должен рассказать ей обо всем, что тебе известно, Адриано, – задумчиво произнес старик.

– Дорогой друг, я ценю твое рвение отстоять справедливость и правильное положение вещей, но хочу тебе сказать, что правда сейчас может помешать мне войти в ее доверие. Да и вообще, она может помешать во всем. Посуди сам: с чего ей верить в мои слова о том, что супруг родной сестры намеревается убрать ее со своего пути? Тем более тогда, когда Луко и Леонардо из кожи вон лезли, чтобы войти в расположение герцога да Верона…

– Да, в этом ты безоговорочно прав. Но неужто у нее больше нет родственников?

– Каролина наполовину француженка по материнской линии. Вполне вероятно, что родственники имеются во Франции. Но на свадьбе Леонардо они не присутствовали, а, стало быть, связь с ними потеряна.

– Вполне возможно, – с согласием кивнул Витторио.

– Вот, – утвердительно кивнул головой Адриано. – Есть у нее и тетушка, которая овладела приданым своего покойного супруга. Причем, с трудом овладела. Сам понимаешь, как женщинам тяжело отвоевать то, что по праву принадлежит им. Но та дама – с характером… ей удалось. Однако я сомневаюсь, что ей позволят оформить опекунство над племянницей.

– И в этих словах присутствует твоя правда, – согласился Витторио. – Но я даже не предполагаю, в каком свете ты предоставишь это все обществу?

– Я сделаю все необходимые документы. Оформлю ее как свою осиротевшую кузину, которая осталась без дома и документов из-за нападения и пожара…

– А если власти пожелают узнать о ее появлении более подробно?

– Витторио, кого это будет занимать? Венецианское общество лишь обсудит ее внешность и манеру одеваться, но разве будут говорить о ее происхождении? Известно, что нет! Объектом для разговоров она станет лишь на первое время. Затем венецианские сплетники найдут иной объект для слухов.

Армази томно вздохнул и отвернулся от Адриано, нервно перебирая лежащие на его столе документы. То, что Адриано все тщательно продумал, его успокаивало. Но и все же – он настолько непредсказуемый… Не дай Бог ему обидеть синьорину!

– Не понимаю тебя, друг мой, – лекарь как-то уныло покачал седой головой. – Ты то сторонишься ее общества, то, напротив, хочешь оставить рядом с собой. А не боишься, что она возненавидит тебя, когда узнает правду? А твой вечный долг перед Венецией? Ты всю жизнь будешь врать, что Каролина из Флоренции? Ты лихо закручиваешь ситуацию все хуже и хуже. Я боюсь, чтобы ты сам не пожалел об опекунстве.

Адриано отвернулся к открытому окну и бесцельно посмотрел вдаль. Что ж, старик прав: он слишком легко представляет себе процесс опекунства. Да и что будет дальше, когда Каролина будет здесь уже не гостьей, а членом семьи?

– Ох, нелегко тебе придется с этим всем, друг мой. Ой, нелегко! – Витторио вздохнул.

– В любом случае, Витторио, пока я отправил в Геную свое доверенное лицо – Габриэля Романо, который наведет справки о чете да Верона, у меня есть время подумать, – произнес с оптимизмом Адриано. – Буду ждать.

Витторио не стал это комментировать и промолчал. Оба словно хотели снова обдумать и переварить ситуацию. Витторио не противился союзу Адриано с Каролиной, но он знал, что каша, которую может заварить сенатор, связанная с опекунством, только усугубит возможные проблемы. Армази был уверен в том, что в случае любовной связи Каролины с Адриано в обществе непременно появятся слухи о том, что «сенатор Фоскарини совратил свою кузину». Отговорить его – бесполезное дело, вспыхнувшая мысль в голове Адриано непременно будет осуществлена.

– Хочу, чтобы ты понял, Витторио, я желаю так поступить не в эгоистичных целях, а потому как уже не могу бросить эту женщину на произвол судьбы.

– Адриано, будь добр, ответь мне на один вопрос: что движет тобой в твоих действиях? – с недоумением спросил Витторио. – Я не могу уяснить: это глубокие чувства, жажда овладеть ее к расотой или просто стремление к власти над чужеземкой и представительницей знати вражеского государства? Ты можешь описать чувства, которые властвуют твоим сердцем?

Адриано уставился в окно. Интересный вопрос задал Витторио и, самое любопытное, что ему, сенатору, необходимо однозначно и честно ответить прежде всего самому себе. Нужна ли ему власть над ней? Нет, власть – это нелепая грубость в данном случае.

– Я желаю окружить ее заботой и обезопасить ее жизнь, – кратко ответил Адриано.

Витторио с одобрением кивнул.

– Felix qui quod amat, defendere fortiter audet[12]12
  «Счастлив тот, кто смело берет под свою защиту то, что любит» (лат.) – Овидий


[Закрыть].

– Что ты хочешь этим сказать?

– Лишь то, что тобою движут нежные чувства, а не тщеславие. Или же я ошибаюсь?

– Нет, Витторио. Ты, очевидно, допускаешь, что я жажду видеть ее в своем подчинении, как это делают другие мужчины по отношению к женщинам? – он увидел, как тот улыбнулся. – Меня не интересует ни физическая власть, ни материальная выгода! – лекаря радовали его безукоризненные и уверенные слова.

– Адриано, ответь еще на один вопрос, если, разумеется, сам знаешь ответ: ты влюблен?

В этот момент сенатор предательски глотнул подошедший к горлу ком и отвернулся.

– Я не могу ответить на этот вопрос даже себе, – обеспокоенно ответил он.

– И именно этим ты задерживаешь развитие событий в ваших отношениях, – подчеркнул Витторио. – Послушай моего совета, Адриано, не спеши с опекунством, – этим ты можешь все безнадежно испортить. Она сейчас растеряна и невероятно расстроена: представь себя на ее месте. И ты, оказавшись рядом в этот трудный час, можешь стать для нее незаменимой поддержкой. Облокотившись о твое сильное плечо, она ощутит себя в безопасности и станет больше доверять тебе. А это огромный шаг к ее сердцу!

Адриано изумленно смотрел на Витторио и ясно осознавал, что тот прав! Сегодня она едва не растаяла, ощутив себя рядом с ним, а значит, ей необходима его поддержка!

– Витторио, а я ведь уже многого достиг в этом деле… – с задумчивой улыбкой произнес он. – Ты прав: Каролина не из тех женщин, на которых необходимо давить своими намерениями… И она ведь тоже жаждет чувств: я вижу это по ее глазам.

Витторио улыбнулся.

– Прости, дружище, за нелестную правду: ты прекрасно знаешь женщин, но абсолютно ничего не смыслишь в любви… – его прервал раскатистый смех Адриано.

– Как иронично звучат твои слова…

– …Но я тебя в этом не виню, – терпеливо продолжал мудрый старик, – впереди тебя ждет длинный путь познания этого неизведанного чувства.

Венеция… королева красоты и роскоши. Каролина не раз слышала об этом от своих родных. Но отец всегда говорил о ней с отвращением, подчеркивая, что «там царят лишь разврат и мелочность». Матушка же твердила о том, что этот город сам по себе, должно быть, прекрасен, а вот его жители – бесчувственны и циничны. Но тетушка Матильда восхищалась Венецией, причем не скрывала этого и от своего брата. Много хорошего говорили и в миланском обществе на свадьбе Изольды. В любом случае красота, которую созерцала Каролина даже из своих окон, необычайно радовала не только ее глаза, но и заставляла ликовать сердце.

Именно поэтому синьорина взяла из коллекции Адриано свежее произведение «Венеция Сериниссима», открывающее существование республики с момента ее основания до раннего средневековья. Окунаясь с головой в повествование жизни каждого десятилетия этой прекрасной державы, Каролина сделала для себя дивное открытие: столетиями ранее, еще до крестовых походов, покровительницей державы считалась великолепная Венера – богиня любви и красоты. И сдается, вопреки догмам христианства, эта богиня по-прежнему властвует в Венецианской республике.

Синьорину восхищали и те мгновенья, когда она находила много общего в общественной жизни Генуи и Венеции. Это позволяло ей несколько сродниться с чужеземной державой и убрать из своего сердца камень преткновения, мешавший синьо рине открыться и впустить в свое сердце эту республику.

Сейчас, когда Венеция стремительно направлялась к пику своего развития, она являлась центром стеклоделия и сукноделия Европы, сосредоточив в себе сотни непрерывно работающих фабрик. Каролине было известно, что одна из стеклодельных фабрик принадлежит и сенатору Фоскарини, отдающему массу времени своему детищу.

Как раз с начала XIV века Светлейшая делится с Центральной Европой пряностями, тонкими тканями и предметами роскоши. Осознавая всю мощь и влиятельную силу этого государства, Каролина испытывала неимоверную гордость, что ее предки умудрялись выигрывать длившиеся десятилетиями войны против Венеции.

Помимо этого, для себя Каролина выяснила, что республика занимает огромную площадь, и в сравнении с маленькой Генуей, которая на европейской карте занимала лишь маленькую точку территории, Светлейшая походила на гиганта. Естественно, ее преимущественные позиции во многом именно этим и объяснялись. А ранее синьорина Диакометти полагала, что вся территория державы ограничивается водной территорией, по размерам сходной с сухопутной Генуей. Однако теперь ей становилось известно, что прилегающая к республике Терраферма с несколькими коммунами и многочисленными поселениями, также придает ей могущественности, поистине ошеломляющей своими масштабами. И сияние на европейском небосклоне звезды Серениссимы воистину слепит, как ее союзников, так и противников.

К сожалению, медленное выздоровление еще не позволило синьорине Диакометти насладиться мерцанием красоты водных улочек Венеции. Но Каролину безумно радовало предвкушение того, что сегодняшним вечером она сможет наверстать это в обществе галантного сенатора Фоскарини.

Поразительно, но при мысли о нем она замечала, как ее душа испытывала неведомые чувства волнения и восторга. Однако понять внутреннюю связь, возникшую у них едва ли не с первых мгновений общения, Каролина никак не могла. Но это не мешало образу сенатора Фоскарини нередко навещать ее мысли.

Что более всего изумляло синьорину – это дивное сходство чувства, переживаемого ею в компании сенатора, с наитием, охватившем ее сердце в обществе незнакомца с карнавального бала. И в этих ощущениях синьорина отмечала нечто общее и в то же время нечто такое личное… Ей напрочь не хотелось расставаться с частым гостем ее грез в черной маске, и в глубине души она тайно верила в их неминуемую встречу… В тот же час она с недовольством отмечала свое непостоянство, желая все же позволить и сенатору Фоскарини заглянуть в свою душу.

Поэтому, когда Каролина готовилась к прогулке в обществе Адриано, она четко поставила перед собой рамки ни в коем случае не позволять себе лишнего. А лишним в данном случае было бы влюбиться. Такой мужчина был бы достоин уважения и восхищения в полной мере, если бы не появился в ее жизни несколько поздновато…

Портной, которого просил для Каролины Адриано, не так давно изготовил для синьорины прекрасное парадное платье, так гармонирующее вечернему небосклону Венецианской республики. Синьорина с восторгом оценила работу мастера: фоном наряда послужил сотканный золоченой нитью алтабас, подчеркнутый огненно-красным атласным кантом в виде пестрой лилии. Слегка открытую грудь и натянутые плечики обрамляли присборенные кружева такого же яркого оттенка. Волочащийся длинный шлейф из легкого желтовато-бежевого шелка струился от талии к подолу несколько зауженной юбки.

Прихорашиваться к прогулке Каролине помогала Урсула, одна из немногих слуг сенатора, знающая толк в венецианской моде. Хотя сама горничная совершенно не одобряла внешний вид синьорины. Даме на выданье подошли бы закрытые наряды с высоким горлом и без этих вульгарных сборок на рукавах и талии. Но что поделать, если входящая в современность мода полностью меняла понятия людей о красоте одежд? Поэтому Урсуле оставалось лишь неодобрительно приподнимать брови, поглядывая на квадратный вырез на груди Каролины, который лишь слегка оголял манящую часть тела синьорины.

Она расправила складки платья, сколола две пряди волос на макушке и рассыпала по плечам локоны, слегка завивающиеся на концах.

Медленно передвигаясь по комнате, Каролина ощутила, насколько точно выкроенный шлейф сдерживает ее поспешную походку, придавая ей грациозности. Однако неудобство при ходьбе едва не заставило синьорину, предпочитающую свободу в движениях, сменить наряд. Оттолкнул ее от этой мысли лишь строгий и надменный взор Урсулы, устремленный на полуоткрытую грудь девушки. В этот самый момент Каролина поймала себя на мысли, что она вновь жаждет поступить наперекор. Взглянув на себя в огромное зеркало, девушка довольно улыбнулась.

– Прелестно! – воскликнула она и захлопала в ладоши, напрочь игнорируя намекающий взгляд горничной. – В чем дело, Урсула? Тебе не по душе мой наряд? – с наигранным удивлением спросила Каролина и заметила, как горничная растерянно захлопала ресницами. – Я могу появиться в нем на улицах Венеции?

Сорокалетняя Урсула с некоторой завистью поглощала взором юную синьорину. Быть может, ее недовольство разгоралось по той причине, что она оказалась обделенной женской красотой – худощавая, со строгим лицом и носом с горбинкой, свойственной, скорее еврейкам, чем венецианкам.

Однако, несмотря на излишнюю чопорность и старомодность, Каролина находила Урсулу вполне сносной и приветливо с ней общалась. Но нечто все же заставляло ее настораживаться, глядя на эту женщину.

– Бесспорно, синьорина, платье красивое, – заикаясь, ответила та. – Однако… вы… простите мою честность, но, позвольте заметить, грудь слишком откровенно выставлена напоказ… Полагаю, сенатору это может не понравиться.

Каролину забавляла излишняя чопорность Урсулы, ведь на самом деле грудь ее выглядела вполне прилично и сносно, как для строгих правил, и синьорина тихо рассмеялась.

– Урсула, мне вполне понятно, что новая мода тяжело воспринимается обществом. Эта болезнь у всей Европы, как я посмотрю. Но скорое отбытие в родные края открывает передо мной возможности побаловать себя некоторым самовольством здесь… И я не скрою, что получаю от этого удовольствие.

Каролину прервал внезапный ст ук в дверь и, посчитав себя уже готовой к прогулке, она собственноручно ее распахнула. Адриано застыл в изумлении, разглядывая синьорину, благоухающую своей красотой. В это мгновенье сенатор оторопел. И не только от ее сводящей с ума красоты, но и от образа, в котором ему пришлось вновь согласиться со своими недавними выводами: дама весьма очевидно за это время повзрослела! Девчачий озорной блеск ее глаз сменила расцветающая женственность и элегантность; присущая прежде ее походке проворность преобразилась в неторопливую величественность; а игривы й смех скрывала легкая улыбка, едва тронувшая уголки ее алых губ. Несомненно, платье подчеркивало слаженность ее худенькой фигуры. И хотя в обществе уверенно говорили о вошедших в моду полных дамах, самого Адриано восхищала эта французская миниатюрность его гостьи!

– Венеция беспомощно падет к вашим ногам, когда вы появитесь на ее улицах, – выдохнул он и посмотрел в ее голубые глазки, в которых загорелось некое кокетство.

– Превосходно! – торжественно промолвила Каролина. – Именно этого я и добиваюсь, извольте заметить.

Адриано не смог сдержать смех, такой раскатистый и искренний, что у Каролины невольно проснулось желание вновь приблизиться к нему, как это было всего пару дней назад. Но ее смутила эта мысль, и она отвела взгляд.

Они прошли к молу, у которого стояла снаряженная гондола. До этого момента синьорине приходилось наблюдать за этими дивными лодками лишь издали, поэтому сейчас она с наслаждением поглощала вниманием каждую мелочь.

Гондола необыкновенной формы была разумно изобретена венецианцами для удобного и быстрого перемещения по водным улочкам. Невзирая на ее впечатляющие длину и ширину, гондольеры с ловкостью и довольно просто маневрировали на воде между десятками других подобных плавающих средств. Заостренность с обеих сторон гондолы, а также железное навершие «ферро», значительно упрощали ее управление.

Адриано помог Каролине спуститься с мола в гондолу. Под свисающим балдахином из легкого светлого шелка она едва не утонула в мягкости роскошных сидений с подставленными под руки бархатистыми подушечками. Золоченые столбики, на которых держался балдахин, обвивались лентами и живыми цветами, которыми украшалась вся гондола.

Прежде Каролина полагала, что гондольеры, как никто другой в лагуне, имеют возможность собирать сплетни, беспардонно вслушиваясь в беседы своих пассажиров. И немудрено – челядь всегда являлась источником слухов, стремительно распространяемых в обществе. Но сейчас синьорине стало понятно, что на гондоле эти намерения усложняет длина лодки и необходимость управляющего находиться на одном ее краю, отдаляющем его от своих пассажиров. А свисающий с двух сторон полупрозрачный балдахин благополучно, хоть и частично, закрывал Каролину и Адриано от посторонних глаз. А любоваться прекрасным видом лагуны позволяла паре присборенность балдахина с боковых сторон гондолы.

Уединенная романтичность царящей под балдахином атмосферы взволновали юную Каролину: ей не приходилось прежде оставаться наедине с мужчиной в подобной близости. Однако смущение лишь раззадоривало ее любопытство.

Горящие ожиданием и откровенным восторгом глаза Каролины, устремленные то на пейзаж вокруг себя, то на своего спутника, вызывали у Адриано невольную улыбку. То, что являлось для него таким обычным и повседневным, заставляло синьорину едва ли не вскрикивать от восхищения.

– Сенатор, вы обладаете необыкновенной гондолой! – на одном дыхании промолвила Каролина, стараясь вести себя сдержанно и тактично, как и подобает светской даме.

Адриано улыбнулся.

– Это для вас, жительницы побережья, это средство является необычайной диковинкой. В наших краях к нему уже давно привыкли.

Гондольер оттолкнулся веслом от мола, и они изящно скользнули по водной глади.

– Похоже, ореол угасающего солнца не разгоняет венецианцев по домам, – заметила Каролина, глядя на изобилие гондол, передвигающихся по Гранду.

– В вечернее время Венеция особенно красива, – пояснил Адриано. – Хотя совсем скоро большинство горожан, безусловно, разойдутся. Я намеренно пригласил вас на прогулку в этот час.

И, словно в подтверждение слов сенатора, кто-то из гондолы, передвигающейся им навстречу, почтительно склонил перед ним голову. Адриано ответил на приветствие.

Они продолжали передвигаться по каналу, все дальше и дальше отдаляясь от палаццо Фоскарини. Каролина с наслаждением вдохнула свежий воздух и посмотрела в сторону заходящего солнца, где его лучи рассекали вечернее небо.

– Здесь так хорошо, – она с наслаждением закрыла глаза.

Адриано отвел взгляд, чтобы в очередной раз не проявлять видимое восхищение ее прекрасной сущностью. В то же время сама Каролина не понимала, почему он не смотрит на нее, ведь она так старалась сегодня выглядеть особенно прекрасно! Ей невдомек, что Адриано попросту не решался поглощать ее взглядом, дабы сдержать в себе греховные порывы броситься к ней с объятиями. Созерцая ее красоту, Фоскарини с трудом удавалось сдерживать в себе желание насладиться ее прикосновениями.

– Расскажите мне, сенатор, – произнесла многозначительно Каролина и посмотрела на него с легкой улыбкой. – Расскажите мне о Венеции.

Он мечтательно улыбнулся и, наконец, перевел взгляд на синьорину.

– Здесь и целого вечера будет недостаточно, чтобы удовлетворить ваше неисчерпаемое любопытство, – с легкой улыбкой на устах ответил он. – Могу сказать, что водные улочки Венеции обладают магическими способностями залечивать душевные раны. Я нередко отправляюсь на прогулку в одиночестве. Чаще всего в то время, когда город охвачен глубоким сном или перед восходом солнца. Что-то есть в этом особенно чарующее.

Казалось, что его взгляд передавал томный вздох, исходящий из глубины души и скрывавший в себе необъяснимую любовь к родной республике. Заметив это, Каролина улыбнулась.

– Вообще-то Венеция – потрясающая республика, – он глубоко вздохнул, желая погрузиться в увлекательный рассказ. – Ее основание началось с этого изумительного города на воде, построенного в девятом веке спасавшимися беженцами из Маламокко от варварских племен Атиллы. Они жили дарами, полученными от моря, но очень ценили землю, которой, как видите, в Венеции не так уж много. Синьорина, вы знаете об этих исторических моментах? – спросил Адриано и устремил свой проницательный взор на Каролину, зачарованную его бархатистым голосом.

Та отрицательно покачала головой, не желая вспоминать о том, что многие исторические моменты о венецианской лагуне она уже давно узнала из книг. Сейчас же синьорина желала слушать Адриано и с нетерпением ждала, когда снова зазвучит его баритон.

– Первые поселенцы вложили огромное количество труда в строительство необыкновенного города на воде, – продолжал Адриано. – Они буквально поднимали скудные участки суши из моря, тем самым осушая болотистую местность и вгоняя сотни, а порой и тысячи свай под каждую постройку. Это очень кропотливый и тяжелый труд. Благодаря своим предкам мы имеем возможность сегодня наблюдать великолепие венецианских дворцов необычной архитектуры, сочетающей в себе разные стили прошлых столетий.

Дрожащая нотка в голосе Адриано выдавала его, словно он говорил о своей возлюбленной. Из его уст рассказы о Венеции звучали как-то поразительно мелодично, и Каролине хотелось слушать его голос всю ночь.

Вечерняя Венеция сверкала своим великолепием в отражении сине-бирюзовых вод Большого канала. Ее роскошные дворцы удивительной живописной архитектуры приводили в дикий восторг Каролину, и она едва сдерживала восхищенное восклицание, застрявшее комком в горле.

Величественные колонны на фасадах casa, высокие стрельчатые окна, изумительная лепка, украшающая мосты и парадный вид домов, – все это очерчивалось магическим волнением окружающей водной стихии. Безусловно, среди величественных палаццо встречались и весьма скромные жилища обычных горожан, однако все они казались дивным изобретением человечества, опять же в силу своего превосходства над морем.

Поразительно, но прежде Каролину то сжигала лютая ненависть к Венеции, то одолевало жуткое любопытство. Несомненно, эту ненависть в синьорину вложил ее отец. И Каролина понимала, что яростные чувства сейчас вытеснял из ее сердца неописуемый восторг и зарождение нежных и уважительных чувств к этим краям. Сейчас дышащие красотою и жаждой жизни стены Венеции просто завораживали ее взор, а поразительные слова, звучавшие из уст Адриано, сбивали дыхание.

Спускающиеся сумерки насыщали вечер новыми красками: сиреневое небо с несколькими горящими звездами словно соперничало с неподдельной красотой Венеции, сверкающей в зажженных уличных свечах и горящих факелах.

Развернувшаяся перед глазами Каролины площадь Сан Марко с прилежащей к ней Пьяцеттой[13]13
  Пьяцетта Святого Марка – площадь в Венеции у дворца Дожей


[Закрыть], заставили девушку заинтересо ванно перегнуться через бортик гондолы. Две огромные колонны из красного мрамора, стоящие у самого мола, возвышались высоко над уровнем Большого канала, и Каролина чувствовала себя лилипуткой по сравнению с ними.

– Эта площадь Сан Марко является единственной большой площадью в городе, – произнес Адриано. – Пьяцетта примыкает к ней двумя колоннами, на одной из которых стоит бронзовый крылатый лев, посмотрите, – Адриано, указал на левую колонну, – а на второй изображена статуя. Недаром Пьяцетту называют парадной гостиной Венеции, она первой бросается в глаза. Главное украшение площади – это базилики, посвященные святому Сан Марко, который, как вам известно, считается покровителем Венеции.

Каролина окинула восхищенным взглядом проплывающую перед ней Пьяцетту, на которой не так давно завершились строительные работы, но тут же вернулась к карим глазам попутчика, временами поглядывавшего на изученные вдоль и поперек достопримечательности Венеции и старавшегося не оставлять без внимания свою очаровательную спутницу.