Текст книги "Обрученные Венецией"

В памяти синьорины остался тот прекрасный момент, когда она впервые проснулась в теплой уютной постели, устланной мягкими перинами и необычайно нежным бельем.

Золотисто-бежевые тона комнаты, сверкающие во власти солнечных лучей, слегка ослепили ее, и Каролина изредка закрывала глаза, позволяя им привыкнуть к яркому свету, который пропускали в комнату три высоких окна. Напротив высокой кровати, завешанной светлым балдахином, стоял красивый большой комод, на котором находилась высокая фарфоровая ваза, исписанная неведомыми для Каролины символами. В вазе благоухали свежие розы белого цвета.

Над комодом висел портрет в коричневом обрамлении, где в нежно-розовых тонах изображалась довольно красивая молодая женщина с задумчивым ласковым взглядом.

Сладко потянувшись, Каролина вновь осмотрела отведенные ей сенатором покои и отметила про себя тонкий вкус хозяина дома, который гармонично играл в сочетании светло-коричневых оттенков с округлыми формами всех предметов интерьера. Причем, каждая, даже самая незначительная мелочь в комнате казалась не лишней, а дополняющей обстановку.

Каролина безмерно благодарила Витторио за его радушие и гостеприимность, но здешний изысканный интерьер необычайно влиял на ее настроение. Именно поэтому ее радовал переезд в палаццо Фоскарини.

В имении сенатора до сих пор ей приходилось сталкиваться лишь с управляющим Бернардо и горничной Урсулой, относившимся к синьорине с большим почтением. Ни одна прихоть ее милости не оставалась без внимания, хотя никто из челяди не мог себе объяснить появление этой дивной синьорины в сенаторском палаццо. Однако даже напыщенное гостеприимство и радушие, игравшие на лицах прислуги, убедили Каролину в том, что Фоскарини беспокоится о ее комфорте, а значит, опасаться ложности его намерений ей не стоит.

Она восхищалась благородством и мудростью доктора Армази, поэтому всегда с нетерпением ждала его прибытия, дабы приятно пообщаться с ним за чашечкой чая. Этот милый мужчина до того казался ей поразительно интересной личностью, что она чувствовала в нем что-то родственное с ее дядюшкой из Франции, двоюродным братом матери, с которым, впрочем, ей приходилось видеться всего несколько раз.

В палаццо сенатора никто из знатных господ не появлялся в его отсутствие, поэтому Каролине приходилось довольствоваться общением лишь с прислугой и семьей Армази. Надо отметить, что до своего отъезда сенатор оставил ей письмо, извещавшее синьорину о некоторых условностях.

Во-первых, сенатор рекомендовал ей представляться синьориной Каролиной Диакометти до тех пор, пока он не получит сведений о судьбе герцога. Во избежание распространения информации о довольно известном в Генуи имени и для сохранения ее персоны в безопасности, она согласилась с просьбой сенатора и последовала ей. Во-вторых, сенатор просил называться не иначе, как его кузиной из Флоренции. Это было ясно, – надо же как-то изъясняться по поводу ее пребывания в его владениях. И, в-третьих, сенатор строго-настрого рекомендовал ей и поручил это под контроль Бернардо покидать его палаццо исключительно в сопровождении одного из четырех стражников, контролирующих его имение.

Все же… ее не переставали удивлять казавшиеся странными предположения о сотрудничестве отца-герцога с венецианцами. Она не раз обдумывала слова Адриано и улавливала в этой истории какие-то неувязки. Дивное совпадение: его корабль оказался у генуэзских берегов в такой подходящий момент. Отец передал ее в руки крестьянина-Маттео… Она ясно помнит их весьма импульсивный спор в разгар битвы. Хотя об этом сенатор может и не знать наверняка. А Маттео отдал ее венецианцу… Так просто он не мог этого сделать! И потом, куда делся сам крестьянин? Самое ужасное, что ответы на эти вопросы ей доведется услышать не менее чем через неделю.

Одно Каролина понимала наверняка: сенатор Фоскарини желает добра. Ей ничего не запрещается, с нее ничего не требуют, ее не держат взаперти, хотя выходить на улицу Витторио еще не позволял только по той причине, что она еще не окрепла.

И все же без движения синьорина не представляла себе жизни и, как только смогла самостоятельно подниматься, очень скоро изучила каждую комнату дворца. Обустройство палаццо и гармоничное сочетание цветов мебели синьорину слегка удивили – для мужчины весьма похвально иметь тонкий вкус к обустройству своего интерьера. Все имело свое место, свое назначение. Ничего лишнего, и даже картины на стенах и расписанная фреска, как рассказывала Урсула, для Адриано имели какое-то особенное значение.

Горизонтальная проекция палаццо Фоскарини, к удивлению Каролины, предусматривала просторные коридоры, словно лабиринт, выводящие к другим комнатам. К примеру, покои сенатора, как стало известно гостье, располагались на одном этаже с ее комнатой, через два коридора в самом торце палаццо. Причем, как она вычислила, его окна выходили, вероятнее всего, на задний двор, омывающийся тихим канальчиком.

Особенно во владениях сенатора Каролине пришлась по душе невероятно обширная гостиная, отделанная в роскошной игре серых и фиолетовых оттенков на мраморных стенах. Орехового цвета мебель, местами обитая гармонирующим цветовой гамме ониксом, всем своим видом подчеркивала внутреннее величество господствующего здесь человека. Дивным украшением этой комнаты стали изделия из стекла, которыми так славилась Венеция. Очевидно, расположив эти декорации в центральной комнате, сенатор предоставлял возможность своим гостям по достоинству оценить все мастерство местных профессионалов.

В одном синьорина вела себя несколько своевольно, но в чем отказать себе просто не могла – так это в чтении. Она знала, что требованиям духовенства и знати к воспитанию женщин в Венеции отдавалось еще больше внимания, нежели в Генуе, поэтому на чтении и образованности прекрасной половины республики стояло жесткое вето. Но Каролина оправдывала себя тем, что она не венецианка, и считала себя вправе игнорировать требования республики, которые вполне могут остаться в тайне.

Тяжесть на сердце Каролины не растворялась ни в читаемых книгах, ни в общении с доктором Армази, ни в прогулках по имению Фоскарини, имевшему выход и на задний двор, где располагался небольшой сад и цветочная плантация. Каролина знала, что в Венеции, в силу ее «плавающего» проекта, даже небольшая горстка земли с деревьями и растительностью стоила очень дорого. Поэтому она сделала вывод, что сенатор Фоскарини обладает неисчисляемым богатством.

Услышав восторженные крики и шум, доносящиеся с улицы, девушка отвлеклась от чтения книги, позаимствованной в библиотеке сенатора, и с любопытством посмотрела в сторону распахнутого настежь окна. Последующий за этим радостный возглас Урсулы, донесшийся из коридоров палаццо, заставил синьорину вскочить с кресла и броситься к окну, дабы устремить свой взор на происходящее за пределами палаццо.

Водную гладь Гранда[10]10
  Гранд (итал. Canal Grande) – Большой канал Венеции


[Закрыть] рассекали несколько гондол парадного убранства. Первая из них, самая величественная и огромная, обитая золотом и дорогими тканями, бесспорно, принадлежала венецианскому дожу. Под управлением двенадцати гребцов, это плавательное средство разительно отличалось от прочих невероятно роскошным видом, и в нем правитель Венеции торжественно восседал, словно на троне. Затем следовали не менее изысканные гондолы прочих венецианских патрициев, среди которых Каролина и принялась разыскивать Адриано Фоскарини, однако ее внимание растерялось среди такого множества людей.

И пока синьорина всматривалась вдаль, к молу Фоскарин и причалила долгожданная гондола сенатора. И в толпе приветствующих венецианцев и летящих в сторону аристократии цветов и лент, плавно падающих на темно-синюю поверхность Большого канала, она, наконец, распознала Его. Внутри нее нечто трепе тало и безудержно вырывалось наружу. Ее дыхание на мгновенье замерло, когда ступивший на берег сенатор, бросил беглый взор на распахнутые окна своей гостьи, выходившие со второго этажа прямо на Большой канал. Боясь, что он заметит ее, Каролина спряталась за бархатную бежевую портьеру, продолжая наблюдать за сенатором с превеликой осторожностью.

Ощущая себя неспособной совладать со своими чувствами в терпеливом ожидании его приглашения через прислугу, Каролина посмотрелась в зеркало с намерением сию минуту спуститься навстречу Адриано Фоскарини. Пощипав себя за щечки, она заменила бледноватый цвет лица эдаким натуральным румянцем, а уста подвела светлым кармином. С привычной для ее пылкого нрава опрометчивостью Каролина бросилась к дверям, совершенно забыв о своем состоянии, но резкая боль в плече, которая до сих пор мучила девушку, тут же напомнила ей об осторожности.

– Нельзя же терять чувство собственного достоинства! – словно воспитывая себя, буркнула Каролина под нос и, гордо выпрямив осанку, сдержанно направилась в вестибюль.

Он разговаривал с Урсулой, стараясь сосредоточить свой взор на ней и не подавать признаков своего волнения, но шорох позади него со стороны широкой лестницы, ведущей на второй этаж, заставил сенатора резко обернуться. Каролина старалась спускаться гордо и спокойно, однако ноющая боль в плече не позволяла ей держать осанку. Приложив руку к ране, скрытой желтым платьем, расшитым серым орнаментом, купленным для нее Урсулой, Каролина с нескрываемым смущением устремилась куда-то в сторону, не глядя на взволнованного сенатора, буквально поглощающего взглядом ее блистательную красоту. Удивительно быстро ее настигло дивное волнение, и она даже побоялась, что ее голос слабо вздрогнет во время приветствия.

Обуздав и свои весьма противоречивые чувства, Адриано решительно направился к ней и ощутил, как дрогнула его сильная рука, на которую оперлась маленькая женская ручка. Почувствовав прикосновение ее нежной кожи, сенатор с недоумением для себя задержал в себе вдох и устремил свой страстно-обжигающий взгляд в ее ликующие топазными бликами глазки.

Каролина уже и забыла, насколько сенатор красив и мужественен. И сейчас она поняла, что помнила лишь его очертания: лишенная твердости сознания память не позволила ей запечатлеть его прекрасный образ в своих представлениях. И сейчас к ней вернулось убеждение, что более симпатичного мужчину, в котором мужественные черты лица так сочетались с крепким телом, она никогда не видела. Короткие смоляные волосы Адриано Фоскарини слегка завивались и придавали некий шарм его глубокому взгляду страстных карих глаз с блеском такой горячей гордости в них. Ей не хотелось отводить от него взгляд, но дабы Адриано не почувствовал себя неловко, она опустила глаза и как-то монотонно произнесла:

– Я с нетерпением вас ожидала, сенатор Фоскарини. Эти три недели стали для меня пыткой.

Внутренне он с удовольствием отметил, что дама значительно посвежела за это непродолжительное время. Изможденный болезнью взгляд ожил прежней любовью к жизни и красотой. Невероятная элегантность читалась в каждом ее движении. Синьорина вновь благоухала, словно июньская роза. А он, наслаждаясь возможностью созерцать ее стройный стан, так грациозно проплывающий мимо него, продолжал оставаться безмолвным.

– У меня к вам много вопросов, – казалось, сдержанно изрекла она, но ее последующий за словами взгляд содержал в себе едва скрываемые порывы к кокетству.

Утешая себя тем, что Каролина – гражданка Генуи, сенатор настроился на сухую беседу, в которой обязывал себя сохранить чувство долга перед Венецией. Он так решил, пока пребывал в поездке. Недопустимо добиваться сердца женщины, являющейся гражданкой вражеского государства. Эта тяжесть будет преследовать его всю жизнь, если он позволит себе ослабеть перед ней… И дело не в том, что он боится неприятностей, которые могут вызвать в венецианском обществе сведения о гражданке Генуи в его доме. Его самого беспокоила личная ответственность за предательство по отношению к республике… И, бесспорно, за безопасность жизни также.

– Прошу простить, синьорина, я и впрямь задержался в Риме. Извольте поинтересоваться, как ваше самочувствие? – вспомнив о том, что не поздоровался с ней должным образом, Адриано прикоснулся устами к ее руке.

– Благодарю, сенатор, уже значительно лучше, – с улыбкой ответила она. – Со мной прекрасно обходились и ваши люди, и семья лекаря, несомненно. Я безмерно благодарна вам, сенатор, за то, что вы оказали свою бесценную помощь в моем выздоровлении.

– Прошу вас в гостиную, – он обернулся к Урсуле, чтобы о чем-то распорядиться, но Каролина перебила его.

– Прошу простить за дерзость, сенатор, – шепотом промолвила она, – но, с вашего позволения, мы побеседуем в вашем кабинете? Я не желаю, чтобы нас кто-то слышал.

Изумление читалось на его лице и в глазах Урсулы. Воцарившаяся тишина привела Каролину в легкое замешательство. Разумеется, она знала, что и в Венеции женщины подвергаются выполнению тех же правил, что и в Генуе, и кабинет являлся сугубо мужской территорией. Но оказавшись в чужой республике без родительского надзора, ей так хотелось позволить себе немного самовольства. И к тому же расположение кабинета сенатора исключало возможность быть услышанными прислугой, а этого им обоим хотелось меньше всего.

– Как вам будет угодно. Урсула, приготовьте что-нибудь к обеду, – промолвил Адриано и обернулся к Каролине. – Пройдемте, синьорина… в мой кабинет.

Следуя за ним по темному коридору, Каролина пронзала взглядом его сильные плечи и мужественный стан, от которого исходила поразительная мощь. «Удивительно сильный человек, этот Фоскарини», – подумалось синьорине, и после приглашения она прошла за ним, смущенно отводя взгляд.

Каролина с любопытством осмотрела кабинет, отделанный деревом и кожей, обставленный темной мебелью красно-коричневых оттенков, придававших комнате эдакой мужественной солидности. К величайшему сожалению синьорины, ей еще не приходилось здесь бывать, поскольку перед своим отбытием сенатор собственноручно запирал свой кабинет на ключ. Впрочем, ей хватало литературы, которая хранилась в библиотеке его гостиной.

– У вас потрясающий палаццо, сенатор, – промолвила Каролина с блеском нескрываемого восторга в глазах, присаживаясь по его приглашению.

– Благодарю, ваша светлость, – он смущенно улыбнулся. – Я уже навещал Витторио. Мне радостно слышать, что вы довольно быстро идете на поправку. И я счастлив воочию созерцать подтверждение его слов.

– Любезнейший сенатор, я хотела бы поблагодарить вас за все то великодушие и благородство, которым вы окружили меня с тех самых пор, как я оказалась под вашим милосердным попечительством.

Признательность в ее голосе и последняя фраза заставили Адриано расплыться в довольной улыбке.

– Боюсь, что если бы не вы, меня уже не было бы на этом свете.

– Не думаю, что Господь мог бы допустить такую оплошность… – выпалил Адриано и тут же сомкнул уста за свою несдержанность.

Каролина сначала изумилась, а затем смутилась, и ее щечки заметно загорелись румянцем.

– Прошу прощения, – она всеми силами пыталась сдержать улыбку, – мне не совсем ясны ваши замечания…

Адриано осознавал, что ему удается с невероятным трудом держать с ней должную дистанцию. А как только он попадает в поле ее обаяния, то ему становится еще сложнее контролировать свои эмоции…

– Простите, синьорина. Я хотел сказать, что… такие прекрасные события, как ваше чудное спасение, не происходят без видимой причины… – замялся он. – И для меня очевидно то, что Сам Всевышний оберегал вас, не позволяя погибнуть.

Каролина видела его смятение, но не могла оставить эти слова без внимания. Она ясно ощущала, что ей приносило удовольствие его смущение.

– Вы желаете сказать, что я достойна божественной пощады? Но откуда вам это знать?

Ее заискивающий взгляд заставил его улыбнуться. Это бесполезно – нет сил сдерживать порывы отметить ее необыкновенную сущность.

– От вас исходит неимоверное душевное тепло, – ответил с легкой улыбкой он. – Полагаю, такого объяснения вам достаточно?

Перед ее глазами тут же встал полюбившийся незнакомец в маске, который говорил тогда о сиянии ангелов, излучаемом ею. Озаренная догадками, Каролина с надеждой посмотрела на сенатора, но тут же поникла, осознав невозможность такого совпадени я. Скорее, она воистину излучает некое тепло, которое способны ощутить мужчины…

– Я благодарю вас, сенатор, за такие лестные слова в мой адрес, – ответила она, совладав с собой, – но боюсь, что вы совсем мало меня знаете. Я – строптивая и характерная дама.

– Как изволите, – с улыбкой произнес Адриано, – но я останусь при своем мнении.

– Вернемся к нашей беседе о том, что произошло в ту роковую ночь, после которой я оказалась у вас. Прошу не принимать за дерзость мое замечание, сенатор, но я заметила в вашем рассказе некоторые неточности и смущающие меня совпадения. Мне ничего не известно о флорентийских друзьях герцога. Но, если память не изменяет мне, его дела имели преимущественно внутригосударственное направление. Признаться, меня он в это не посвящал, потому судить о том я не могу. Но во Флоренции, в коммуне Фильине, проживает моя тетушка, сестра герцога. Ваш приятель должен быть об этом осведомлен. Отчего же меня не направили в ее владения?

– Мне об этом не сообщалось ровным счетом ничего! – тут же нашелся Адриано. – Однако в любом случае дорога в Фильине из самого порта заняла бы слишком много времени, а ваше состояние являлось крайне критическим. Мы не стали терять время.

– Я вас понимаю, – согласилась она. – Однако тут же у меня возник вопрос о Маттео: вы не находите, довольно странным совпадение, что он оказался близ лагуны, в которой стоял ваш корабль, хотя, как известно, в этом месте стоят лишь суда, желающие остаться незамеченными. К чему Маттео направлялся бы в то место?

– Ох, синьорина, – улыбнулся Адриано, – со всем уважением, но откуда же мне могут быть ведомыми эти подробности? Как вы оказались в его руках, а он – в обозначенном месте, мне неизвестно. – Адриано опустил глаза в стол, и его замешательство стало очевидным. – Я смогу сказать вам то, о чем был сведущ наверняка.

– Вы лукавите, сенатор! – она словно вынесла приговор, – так уверенны были ее слова. – Вы знаете больше, чем я предполагаю.

Адриано поднял изумленный взгляд и посмотрел в ее сияющие торжеством глаза. Нет, от нее не исходил гнев или недовольство, скорее всего, это была женская пытливость и невероятная интуиция, остающаяся для сенатора загадкой.

– Если вы имеете в виду информацию, которую я обязался для вас раздобыть, то могу вас заверить, что восстание в Генуе подавлено, виновников в мятеже приставили к ответственности, и они понесут наказание. Двух герцогов убили в период сражений. Кого-то из выживших дворян намереваются обвинить в сговоре против правительства. Я направил письмо с гонцом в ваши владения, чтобы получить более точную информацию. Ответа жду не менее чем через две недели.

На самом деле Адриано соврал по поводу Лоренцо, но он воистину не знал, что с ним на самом деле, поэтому поручил подтвердить данные о его смерти своему человеку. По поводу обвинения в сговоре с крестьянами в Генуе и впрямь ходили такие слухи, но они остались лишь подозрениями, и на данный момент – беспочвенными.

Каролина опустила глаза.

– Две недели… Вновь ожидание…

Он заметил, как ее тоненькие пальчики нервно затеребили шелковый платок.

– Синьорина, вам ведь понятно, что произошло… – с грустью и тревогой изрек Адриано. – И я должен вас предупредить, что вести из ваших земель могут стать причиной как радости, так и боли. Прошу вас не делать сейчас преждевременных выводов, но быть готовой ко всему! Мне в этой ситуации также не все ясно.

– Прошу простить меня, сенатор, за то, что обременяю вас своими сомнениями. Но меня откровенно изумляет тот факт, что я очутилась именно в Венеции! Вначале я предполагала, что венецианская армия в союзе с крестьянами напала на… генуэзских дворян, – она посмотрела на сенатора и увидела, что он помрачнел, когда осознал ее догадки.

– Нет, ваша милость, – сухо отрезал он, – Венеция не участвует в подобных сговорах. Нас устраивает Туринский договор, который мы заключили с Генуей еще в тысяча триста восемьдесят первом году.

Каролина почувствовала вину в том, что стремилась уличить Адриано в обмане. Она опустила голову и смолкла. Но сенатора задела подозрительность Каролины.

– Прошу прощения, синьорина… – голос Адриано зазвучал, словно гром с небес, хоть в нем и слышались попытки смягчить в себе гневные порывы. – Скажите, вы чувствуете себя здесь пленницей?

– Ну что вы, сенатор… Я, скорее, пленница обстоятельств, но не ваших владений. Простите, если посмела обидеть вас…

– Обижаться – это удел женщин, – сенатор отошел к окну. – Все, чего я хотел больше всего на свете в отношении вас, – это спасти вам жизнь, заверяю вас. Не знаю, чем было вызвано это желание, но я не смог бы оставить вас умирать на побережье Генуи, будь я даже в одиночестве, без своего друга-флорентинца. Хотя я и понимал, что иду на неимоверный риск, спасая вам жизнь. Наши республики, хоть и формально являются союзниками, внутри себя таят прошлые обиды. В этом вы отчасти правы… Именно поэтому я попросил вас иметь в виду, что для всех венецианцев вы – уроженка Флоренции. Это облегчит и мою участь, и вашу. Обещаю, милейшая синьорина, я сделаю все, чтобы разузнать что-либо о ваших родных. Но поймите и еще один момент: если ваш отец жив и его обвиняют в политическом сговоре с крестьянами, вам лучше переждать эти времена у меня…

– Мне неловко обременять вас, сенатор, – тихо промолвила Каролина.

Его строгий тембр заставлял ее чувствовать себя зажатой в тесном углу. Это ощущение ей знакомо из общения с жестким отцом. Но когда Адриано обернулся, камень этого ужасного ощущения упал с ее плеч: на его лице сияла удивительная улыбка, и из уст послышался мягкий тембр:

– Синьорина, в моем доме уже давно не гостевала такая прекрасная дама, как вы. Невзирая на внешнюю радужность палаццо, его стены за последние годы помнят только ужасающую звенящую тишину и тени, бродящие по его коридорам.

– Отчего же тени? – изумилась Каролина. – Разве вы настолько мрачны?

Она продолжала сидеть в высоком кресле напротив него, сдерживая осанку. В этот самый момент Адриано заметил, как один золотистый локон выбился из собранной на макушке копны волос и, завиваясь, небрежно упал на невероятно изящный изгиб тонкой шеи. И его взгляд вновь не удержался от соблазна лицезреть ослепительную красоту ее облика – от макушки до скрытой под неглубоким вырезом груди, на которой сенатор предпочел остановиться.

Когда он вернул свой взор в ее прекрасные глаза, Каролина заметила в нем некоторое сожаление, а на устах – отчего-то горькую улыбку, что, несомненно, удивило ее.

– Порой здесь настолько тоскливо, – внезапно отвернувшись, промолвил он, – что я и сам ощущаю себя тенью, отчего и стараюсь избегать одиночества. Поэтому можете не сомневаться, что ваше присутствие в моем палаццо заставит меня бывать здесь чаще. А теперь, прошу простить, прелестнейшая синьорина, но мне крайне надобно проверить почту, которой за это время скопилось достаточно…

– Ах, да, сенатор. Прошу простить мне мою наглость. Я и впрямь порядком отвлекла вас. С вашего позволения…

Как только она покинула его кабинет, Адриано присел за стол и в отчаянии схватился за голову. В какой-то момент он ясно осознал: находясь в обществе синьорины, он чувствует себя не способным совладать с переполняющими его чувствами. И даже сейчас, когда ее облик исчез за толстой дубовой дверью, перед глазами сенатора всплывал гордый взгляд этой дивной особы, пытливый блеск в голубых глазах, стройный стан прекрасных линий ее тела. Мужское сердце отчаянно колотилось. Даже мгновенье в ее обществе казалось ему пыткой: он жаждал владеть ею. Причем владеть не только великолепным телом, но и прекрасной душой.

Подумать только – насколько ей удается сохранять сдержанность и такт во время общения! И как бы ей ни хотелось блеснуть умом, дама заметно ограждала себя от этого. При этой мысли Адриано заметил, что в Генуе, когда он и Паоло стали свидетелями ее ссоры с Маттео, она вела себя совершенно иначе. Неужто синьорина могла повзрослеть за столь короткий срок?

Адриано перевел дух и принялся задумчиво перебирать конверты, принесенные только что Бернардо. Но даже неотложность дел не сумела позволить сенатору совладать с чувствами. Еще, чего доброго, не хватало в обществе синьорины утратить свой беспомощный рассудок! Надобно научиться держать в руках это безумное сошествие, всецело охватившее его! И в его руках сделать это!

Оставшись наедине со своими мыслями, Каролина вновь почувствовала беспокойство. Нечто внутри нее не позволяло доверять сенатору всем сердцем, хотя ей отчаянно хотелось этого. Но с такой же отчаянностью она искала в его словах подвох.

Ее не покидала мысль, что он – венецианец, а отец зачастую нелестно отзывался о гражданах этой республики, обращая внимание на их недостойные поступки по отношению к генуэзцам. Несомненно, враги не в состоянии признать достоинства друг друга, поскольку их ослепляет ненависть. Вероятнее всего, что и она, Каролина, поддалась этим чувствам, всеми силами ожидая от сенатора Фоскарини раскрытия его «истинной» сущности. Вторя себе внушаемые ей с детства слова, она подсознательно отказывалась верить в искренность великодушия сенатора Фоскарини, и потому она полагала, что его действия скрывают в себе некую фальшь. Хотя, если рассудить здраво, то ее выводы приобретают черты абсурда: к чему сенатору обижать ее? Ведь он решился на довольно отчаянный шаг: тщательно скрывает ее истинное происхождение, дабы укрыть ее от злонамерений своих соотечественников. Хотя, быть может, он больше печется о своей шкуре?

Каролина прилегла на перину, бесцельно всматриваясь в потолок. Все, что беспокоило ее сердце больше прочих переживаний, – это один только вопрос: где сейчас ее родные? Живы ли? Эти мысли вызвали в ее груди тяжелое дыхание и готовность пролить слезу отчаяния. А если отец жив, и его обвиняют в сговоре с крестьянами? Господи, да зачем бы ему это было необходимо? Какому герцогу это выгодно? Разве что для крупного гражданского переворота и полного свержения власти… Очевидно, этим и руководствуются обвинители.

Боже милостивый, да она же сама водила дружбу с крестьянами, в которой ее так часто упрекал герцог! Просветленная этой мыслью, Каролина поднялась и в раздумьях прошлась по комнате к дверям, затем обратно, словно по иронии ища подтверждения своим мыслям в закоулках комнаты.

Сколько сплетен разбрелось тогда по обществу и все из-за ее непослушания! Ведь отец неоднократно приказывал ей не проказничать, не общаться с простолюдинами, не позорить его имя… А ей все было нипочем! Разве она вслушивалась в смысл его слов? Все, что беспокоило ее, – это манящее «вето» на ее свободе! Но теперь герцога могут обвинить в предательстве, заключить в кандалы и приговорить к смертной казни. Потому что у них есть для этого небезосновательные доводы. Сердце Каролины оглушительно забилось от этой мысли, по телу прошла дрожь, и комок, подошедший к горлу, вырвался наружу громкими рыданиями. Нет, она не может этого допустить! Неужели ее отец погибнет из-за ее детских глупостей, бездумно совершенных в прошлом?

Все мысли словно взрывались в ее голове какой-то безудержной вулканической лавиной. Каролине хотелось остановить непрестанные слезы, но она зашлась еще большим плачем, будто вся накопившаяся за это время боль стремилась вырваться наружу.

В этот момент проходивший мимо ее покоев Адриано услышал ее рыдания и распахнул дверь в ее комнату, даже не подумав о том, что своим вторжением нарушает определенные нормы. Каролина лежала на своей постели и сокрушалась в рыданиях. Адриано поспешно подошел к ней и присел рядом, пытаясь словесно успокоить разыгравшуюся истерику. Слезы женщин – самое невыносимое, что ему приходилось когда-либо видеть! Но они так часто в себе таят скрываемую суть многих весьма запутанных вещей.

– Синьорина, что произошло?

– Уйдите… оставьте меня, – сквозь рыдания молила Каролина, – вы все равно… не сможете помочь…

– У вас приступ истерики, а вы говорите, чтобы я ушел? – возмущенно произнес Адриано, подошел к тумбе и налил из графина в стакан воды. – Простите, но мое воспитание не позволяет оставить вас в таком подавленном состоянии…

Каролина взяла протянутый им стакан и жадно отпила из него. Немного успокоившись, она села на край кровати подле Адриано и какое-то время молчала, пытаясь сдержать очередные позывы к плачу.

– Синьор Фоскарини, если моего отца арестуют из-за подозрения в предательстве, в этом буду виновна только я, – сквозь всхлипы и прерывистое дыхание промолвила синьорина.

– Боже, какое безрассудство! – ответил недоверчиво Адриано.

– Вам ничего обо мне не известно, сенатор, – огорчение в ее голосе исключало всякие подозрения о том, насколько много он знает о ней. – Я очень нехороший человек…

– Так скажите мне, что вы такого преступного могли сделать, чтобы заниматься сейчас самобичеванием…

– Право, мне так неловко об этом говорить… Однако общаться в ваших стенах мне больше не с кем. Все дело в том, что отца могло подвести мое общение с простолюдинами, при котором мною не соблюдались нужные меры для дистанции. Причем в своем детстве и беспечной юности я нахально предпочитала скучные девчачьи игры в своей комнате мальчишечьим забавам среди крестьян, – эта наивная откровенность вызвала у Адриано улыбку. Каролина заметила это, и из ее глаз брызнул очередной поток слез. – Вы смеетесь надо мной! – капризно обвинила его она.

Адриано незамедлительно исправился и заверил:

– Нет-нет, синьорина, что вы. Простите мне мое своеволие, но я представил вас маленькой и озорной девчонкой – разве этот образ не может не вызвать улыбку?

Каролина вытерла слезы и с благодарностью ответила на его ободряющие слова.

– Хочу заметить, что порой вы умеете успокаивать. Хотя и не очень убедительно. Так вот, я бесстыдно проводила время в крестьянской деревне или в нашем лесу, вместо того, чтобы соблюдать манерность в герцогских владениях. В то время как моя сестра Изольда обучалась рукоделию и всем тем знаниям, которыми должна владеть светская дама, я… стыдно признаться, но я обучалась таким вещам, которые для женщины в обществе недопустимы.… О, нет! Они совершенно абсурдны и способны запятнать любое доброе имя.

Тут Адриано вспомнилась беседа на свадьбе Брандини с Орнеллой Бельоджи, когда та обвиняла Каролину едва ли не в распутстве. Разумеется, сенатору хотелось развеять подобные подозрения льстивой особы.