Текст книги "Обрученные Венецией"

– Это вам виднее, синьора, – ответил Диего. – Но вы слишком слабы, чтобы терзать свое тело путешествиями.

– А в повозке? Передвижение в повозке допустимо?

Тот лишь с сожалением покачал головой.

– Ваша слабость и боли говорят о том, что организм ослаблен. Любые резкие движения могут стать причиной весьма неприятных событий. Вам нужно беречь себя и дитя внутри вас. Ему нелегко приходится сейчас.

– А когда же мне можно будет сесть верхом? – оторопевшая синьора продолжала терзать лекаря странными расспросами.

– Вполне вероятно, что через несколько месяцев вы сможете почувствовать себя лучше. Но, позвольте заметить, что это невозможно прогнозировать наверняка. Угроза часто бывает на ранних стадиях беременности. Но я не могу вам дать никаких гарантий, что к середине, а уж тем более, к концу срока, вы сможете спокойно отправиться в путь. Отложите свои поездки до рождения ребенка. Затем наберетесь сил и…

Каролина глотнула воздух, напряженно пытаясь в одно мгновение продумать свои дальнейшие действия. Но ей ровным счетом ничего дельного не приходило на ум.

– Вы замужем? – спросил Диего, складывая свои медицинские принадлежности в маленький лекарский чемоданчик.

– Была, – как-то затуманенно ответила Каролина, даже не поворачивая голову в сторону лекаря.

– Что ж, если ваш супруг погиб, то это печально, – промолвил Диего, и на прощанье с ободрением улыбнулся ей. – Берегите себя, ведь дитя – это такое счастье в жизни!

После этих слов ей хотелось только разрыдаться и воскликнуть ему вслед: «Счастье? Когда разбитая и подавленная остаешься в одиночестве, не имея представления о том, куда лучше податься и где искать пристанище! Когда супруг, убивая своими обвинениями, совсем отвернулся и заставляет даже тебя поверить в то, что ты не совершала? Когда истощены и средства для дальнейшего существования, и жизненные силы. Когда…»

– Господи, – прошептала обреченно она и уткнулась в подушку, чтобы не показывать набежавшие слезы. Эти «когда, когда, когда» можно продолжать без умолку, и сойти с ума от сумбура мыслей, смешавшихся в голове.

Палома явилась вслед за лекарем, пронзая взглядом уставившуюся в одну точку Каролину, словно заколдованную. Та даже не взглянула на вошедшую кормилицу.

– Ну что же? Что же поведал вам лекарь? – спросила тревожно Палома и присела на табурет рядом с кроваткой. – Отчего вы так бледны, синьора?

Услышав взволнованный голос кормилицы, синьора Фоскарини медленно повернула голову в ее сторону, окаменевшим взглядом глядя в карие глаза кормилицы.

– Что? – спросила еще раз Палома, аккуратно укладывая локоны хозяйки на плечи.

– Он сказал… – попыталась проговорить Каролина, но подошедший комок к горлу некоторое время мешал ей продолжить. – Сказал… что… я жду ребенка.

Из ее глаз непроизвольно потекли слезы, не позволившие ей продолжить. Она только ловила устами воздух, но продолжить так и не смогла. Палома кивнула головой и сжала пересохшие губы.

– Я это предполагала, – тихо ответила она, и в ее глазах светились капельки счастья.

Глазами, полными слез и отчаяния, Каролина вопросительно посмотрела на кормилицу. В ее взгляде ясно читалось недоумение.

– Предполагала?

– Разумеется, синьора, – как-то просто ответила Палома, словно не видела в этом ничего особенного. – Я ведь не зря заметила еще в монастыре, что ваша талия слегка увеличилась. И от чего? От той скудной пищи, что вы толком и не ели? Потом эти ваши обмороки, недомогания, тошнота… Я ведь знаю, как это происходит!

Каролина попыталась сглотнуть очередной комок удушливых слез, но не смогла и сквозь рыдания промолвила:

– И… ты… молчала?

– Я же не была в этом уверена, – пожала та плечами.

– И что… что теперь мне делать, Палома? – с каким-то ужасом и растерянностью спросила Каролина, и отвела взгляд, словно в ее положении было что-то постыдное.

Пытаясь ободрить хозяйку, Палома крепко сжала ее руку и с твердостью в голосе ответила:

– Как что, синьора? С нетерпением ждать этого дитя, моя дорогая! Несомненно, ждать! Вскоре вы поймете, что радости более, чем материнское счастье, в этом мире быть не может. Вы представляете, синьора, какой крепкий этот малыш, если, несмотря на столькие потрясения его матери, он смог все выдержать и возвестить о своей маленькой жизни?

Но синьора Фоскарини продолжала лежать недвижимо, словно окаменевшая, даже не ощущая слезы, непрестанно застилающие ее глаза. Палома с пониманием смолкла.

Разумеется, ей известно, что беременность Каролины сейчас все усложняет, и теперь им нужно думать лишь о том, чтобы сохранить жизнь малышу. Следующие слова госпожи прозвучали, словно в такт мыслям Паломы:

– А где, Палома, где я буду его растить? Что я смогу дать этому малышу? За что мы будем с ним выживать в этом мире, если я совсем ничего не умею делать? Я ведь избалованная синьора, никогда не прикасавшаяся к работе? Ведь неизвестно, как встретит меня тетушка с такими вестями…

Ее тихие рыдания казались и вовсе беззвучными. Палома знала, что теперь на ней, именно на ней лежит ответственность за их будущее.

– Ну, светлейшая синьора. Не все так скверно. Ведь у малыша есть и отец…

Увидев лицо Каролины, искаженное в гневном требовании замолчать, Палома запнулась.

– О чем ты говоришь, Палома? – озлобленно процедила она сквозь зубы. – Если Адриано все еще считает меня виновной, то он погубит нас обоих…

– Я не соглашусь с вами синьора, – ответила спокойно Палома. – Мне понятно, что вас расстроили эти перемены и надеюсь, что в ближайшее время вы измените к ним свое отношение. Но вы забываете, что сенатор Фоскарини безумно желал от вас наследника. И я уверена, что вас он все еще любит…

– А если нет? – все еще сердилась Каролина. – А если он готов вернуть меня в монастырь? Нет, Палома! – в ее голосе звучала твердость. – Я выкручусь сама, но никогда не станут молить Адриано Фоскарини о милостыне! Он не увидит меня на коленях! Я обойдусь без него!

Палома улыбнулась себе, когда перед ней вновь предстала решительная и отважная госпожа, умеющая свернуть горы на пути к собственному счастью. И кормилица знала, как никто другой, что умение Каролины разумно решать сложные задачи, сила ее духа и Господь, который никогда не покидает ее душу, помогут ей преодолеть все препятствия.

– Сенатор Фоскарини… – смелость в голосе Паломы заставили Каролину гневно посмотреть на кормилицу, – сенатор ради ребенка был бы готов на все, как и любой другой мужчина, желающий наследника. Он во что бы то ни стало вернул бы вас.

– Да лучше я буду нищенкой… – всхлипывала Каролина. – Лучше… я издохну, как последняя бродячая собака… – она заметно задыхалась от гнева. – Но унижаться перед Адриано Фоскарини я не буду!

Это был крик души, вырвавшийся из ее горла хрипом с потоком слез и рыданий. Ох, как же ей хотелось бы сказать эту новость любимому Адриано два месяца назад, когда они пылали любовью и страстью друг к другу! Как же она жаждала вернуть время вспять! Тогда бы она не пошла бы на ту злосчастную встречу с Марго, а обо всем поведала бы Адриано. И тогда все сложилось бы по-иному.

Послышался стук открывающейся двери, и Каролина с ожидающим ужасом в глазах уставилась на вход в комнату, откуда должны были появиться Анджела и Энрике.

– Каролина, к вам можно? – послышался тихий голос Анджелы.

– Да, проходите, – ответила та и попыталась подняться с кровати.

– Не вставайте, Каролина, – произнесла с улыбкой вошедшая Анджела. – Не нужно подниматься.

– Вам, наверное, уже известно? – спросила Палома, прекрасно понимая, что Диего, прежде чем уйти, разговаривал с супругами.

Анджела вошла одна, видимо, Энрике решил оставить женщин наедине.

– Да, – еще шире улыбнулась та. – Отчего же вы плачете, дитя мое? – воскликнула удивленно она, увидев в глазах Каролины застывшие слезы.

– Ох, Анджела, как же? Вы ведь не знаете всего… – Каролина снова зарыдала. – Ведь отец ребенка… О, бедный мой супруг! – она уткнулась в подушку, содрогаясь от рыданий, поминая недобрым словом Адриано за то, что оставил ее в таком положении.

Анджела взволнованно взглянула на Палому, ожидая объяснений от нее, но та, повинуясь указу хозяйки, покорно молчала, кротко опустив глаза, чувствуя неловкость за артистизм, который демонстрировала Каролина.

– Что? Что с вашим мужем? Он погиб? – с ужасом воскликнула Анджела.

– Нет-нет, – пытаясь взять над собой контроль, промолвила та. – Он жив, но он… Господи, несчастья обрушились на нас одно за другим… Он в тюрьме за долги перед республикой! И он оказался там по вине компаньонов, укравших всю выручку от торговли, – отчаянно всхлипывала Каролина, вытирая набежавшие слезы. – Что он успел сделать, так это продать наш дом, оплатив часть долгов. Оставшиеся деньги он отдал мне, приказав во что бы то ни стало выручить и себя, и тетушку от сразившей нас напасти, и бежать из Венеции, чтобы после того, как его посадят, меня не заставили выплачивать деньги.

Слезы в глазах Анджелы подтверждали, что ее мнительное сердце давно уже растроганно.

– О, бедная моя девочка, так ты совсем одна! – Анджела бросилась к ней с объятиями и нежно прижала к себе, с утешением гладя ее локоны.

– Я предполагала добраться до Флоренции, чтобы попросить помощи у своей тетушки, но лекарь запретил мне передвигаться, сказав, что я могу потерять ребенка. И теперь, милая Анджела, я не знаю, что ждет меня.

Женщина крепче обняла Каролину, поглаживая ее по спине. Слезы синьоры были невероятно искренними, несмотря на ложь, которая слетала с ее уст. Хотя безнадежность выдуманной ею истории была сродни по безвыходности событиям, происходившим в реальности. Синьора Фоскарини понимала: знай эти люди чистую правду, они могли отказаться помочь ей, – кто пожелает видеть армию солдат в своем доме? И поэтому ей пришлось на ходу придумать эту гнусную историю, отомстив Адриано в своих фантазиях за ее узничество в монастыре. И пусть ей было ужасно неловко за эту мерзкую ложь, но иного выхода она сейчас не видела.

– Нам Диего сказал о том, что вам нельзя ездить верхом, Каролина, – ответила Анджела. – Полагаю, что смогу прийти к соглашению с мужем, чтобы вы остались у нас.

– О, право, мне так неловко перед вами, Анджела! Вас и так пятеро в этом небольшом доме. Мы не хотим вас стеснять.

– Ну что вы, Каролина? Для нас этот дом вполне просторен. Любовь в семье не позволяет нам тесниться.

С этими словами она обняла исходившую рыданиями гостью, всем сердцем желая утешить ее.

А Каролина лишь думала о широте сердца этой семьи. Да, в этом скромном доме не знают роскоши, – в нем нет огромных, шикарно убранных залов, дорогих нарядов и чопорности. Здесь скромно, мило и радостно. Радостно на душе от иного богатства – безмерного богатства внутреннего мира этих людей, которым чужды алчность и стенания, вражда и ненависть. И именно поэтому разрушающие силы обходят этот чудесный дом стороной.

Как только утренняя заря розоватыми лучиками коснулась влажной черепицы венецианских домов, Адриано с нетерпением вышел из своего дворца, где у порога его уже ожидали вернувшиеся Раниери и Маркус и в очередной раз не намеревавшиеся обрадовать его добрыми вестями. Это сенатор заметил по их лицам, с которыми они приходят к нему уже несколько дней. Немногословно излагая план дальнейших действий, сенатор сухо отдавал приказы, проходя рукой по карте. Все это безнадежно! Его сердце чувствует… но разум не хочет сдаваться!

Разбитый болью и уставший от бессонных ночей, Фоскарини усталой походкой прошел к своим гондолам. Не желая обращаться к услугам гондольера, Адриано все чаще и чаще управлял гондолой сам, дабы собственной силой успокоить свои изведенные за все это время нервы.

Проплывавшие мимо гондолы потихоньку оживляли городские каналы. Венецианцы почтенно кланялись сенатору Фоскарини, однако тот, к удивлению всех, уставился в одну точку, словно никого не замечая, и ни разу не ответил на приветствия. Что же это? Все привыкли, что сенатор в последнее время вел себя еще более отрешенно от общества, чем прежде, однако, невзирая ни на что, он всегда проявлял почтительность по отношению ко всем гражданам Венеции: будь то патриции или простолюдины.

И не только это утро стало поводом для активных сплетен. Венецианцы терялись перед изобилием информации, ставшей почвой для слухов. После молвы, пронесшейся по республике о том, что Адриано Фоскарини втайне от всех женился, по исчезновению Каролины многие приняли это за пустые домыслы. Однако совсем скоро он объявил о ее пропаже и поисках, и правда всплыла на поверхность Большого канала: вокруг то и дело обсуждали Адриано, ставшего в последнее время и без того невероятно популярным. И его удивительное поведение еще больше подогревало горячие споры венецианцев.

Одни говорили, что он одичал после того, как его тайная супруга сбежала от него. Кто-то, более изощренный в своих фантазиях, разносил немыслимые сплетни, что он совсем обезумел и просто убил ее. А кто-то, более осведомленный, утверждал, что всему тому виной козни куртизанки и прислуги Адриано Фоскарини. И, хоть его дело расследовалось втайне, венецианцы нашли доводы для распространения всякого рода суждений по этому поводу.

«Боже милостивый, какая же чепуха! – произнес с удивительным безразличием Адриано, когда Витторио, слышавший от своих пациентов каждую сплетню в Венеции, рассказал все сенатору. – Жители совсем обезумели!»

Но сенатор Фоскарини не видел смысла даже противоречить всем пересудам: он просто молчал, словно соглашаясь со всей этой грязью, разносимой скверными устами. Его радовало, что дело по покушению на его жизнь сдвинулось с мертвой точки, и Маргарита Альбрицци, в надежде на помилование, обещанное ей следователями, согласилась рассказать о том, где она нашла Хуана. Паоло Дольони даже не подавал виду, что знает что-либо об этой истории. Но стражники утверждали, что однажды он посетил куртизанку в камере и о чем-то долго шептался с ней.

Адриано не сомневался в участии бывшего друга в этом загадочном деле. Но он прекрасно знал, что Паоло не такой уж и глупец, чтобы позволить куртизанке подставить себя. Наверняка он пригрозил ей расправой на тот случай, если она проболтается. Марго же, в свою очередь, надеясь на помилование, согласилась рассказать о местонахождении Хуана, однако имя Паоло она продолжала хранить в секрете. Ибо, если бы она посмела проболтаться, Дольони закрыл бы ей рот каноническими законами, по которым ей и вовсе следовало бы гореть на костре.

Сенатор прочитал во взгляде советников Дожа, среди которых был и знакомый Джанни Санторо, ясное нежелание общаться. Он намеревался узнать более точные сведения о расследовании его дела, а заодно и обсудить с Санторо некоторые щекотливые политические моменты.

– В то время, как вы, сенатор, – промолвил один из присутствовавших советников, – занимаетесь личными разбирательствами, другие правительственные органы, в том числе и члены сената, увлечены урегулированием конфликта с Турцией. Я бы на вашем месте занялся иными, более серьезными вещами, чем поиски пропавшей женщины или расследование немыслимого покушения.

Понимая, что на повестку дня выносятся куда более серьезные вопросы правительству, Адриано лишь подумал ускорить обсуждение своего выхода из сената. Но не сейчас. Позднее.

– Прошу простить, глубокоуважаемые советники, если попусту потревожил вас, – произнес он и учтиво откланялся, решившись прибыть в совет в другой раз.

– Адриано! – окликнувший сенатора голос Джанни заставил остановиться.

Санторо настиг его уже на улице, когда Фоскарини готовился отправиться в свой палаццо.

– Послушай мой совет, Адриано… Разумеется, я не смог помочь тебе, – сенатор заметил дивные попытки советника оправдаться. – Но в этом вопросе слишком много нюансов. Ты ведь знаешь, что когда дело касается международных конфликтов…

– Я знаю, синьор, вам незачем оправдываться, – резко ответил Адриано, который скорее был подавлен, чем обижен.

– Но имеются для тебя некоторые новости: Маргарита Альбрицци жаждет встречи с тобой, дабы осветить правдой некоторые события, расследуемые нами, – с ободрением произнес Джанни. – Она попросила лично тебя. Об этом мне донес стражник, не так давно посещавший меня.

– Это неспособно утешить меня, – ответил Адриано. – Хотя, разумеется, я доволен этими обстоятельствами. Гораздо больше меня занимают поиски супруги.

– Адриано, этим я рекомендую тебе заниматься своими силами. И, к слову, – с этими словами Джанни заметно потускнел, – хочу предупредить тебя, что в правительстве шепчутся по тому поводу, что ты в последнее время совсем мало уделяешь времени делам республики. Тебе нужно как-то решить это.

– Я уже решил, советник, – ответил Адриано. – Я хочу подать в отставку с должности сенатора. И, по возможности, мне хотелось бы сделать это в пользу Паоло Дольони. В свою очередь могу пообещать, что буду продолжать работать на благо Венеции, как смогу.

– Адриано! – услышал сенатор до боли знакомый голос и обернулся. Он увидел бегущего к нему Витторио с взъерошенным чубом, и потому поспешил откланяться перед Санторо. – Адриано… Маргарита Альбрицци отравлена! – с ужасом на лице воскликнул Витторио. – Я только от лекаря, навещавшего ее. Тебе нужно поспешить к ней!

– Как это произошло? – ужаснулся Адриано, чувствуя, словно его охватил холод.

– Неизвестно! Однако убийца, то ли намеренно, то ли по ошибке, использовал нечистый яд, предуготовив несчастной умирать в муках. Тебе надобно сию минуту явиться к ней – она молила о свидании!

В полумраке, под холодным дыханием пустующих каменных стен, освещенных лишь двумя факелами, синьор Фоскарини ожидал, когда стражник сможет провести его в камеру Маргариты Альбрицци. Ранее Адриано не изъявлял желания навещать куртизанку, ибо он искренне боялся, что не сможет удержаться и удушит негодяйку собственными руками. И его страх вполне оправдывал себя – разожженная в его душе ненависть готова была беспощадно сжигать в своем пламени любого, кто имел хоть какое-то отношение к причинам ее появления. Но страшное известие, невероятно огорчившее Адриано, заставило его немедля явиться в эти мрачные тоннели – тюремные казематы, таящие в себе столько уныния и скорби.

В нервозных приступах Адриано то хватался за голову, рассекая дурно пахнущее тюремное пространство, то взывал к небесам, дабы оттянуть момент кончины куртизанки. И его беспокоила отнюдь не ее никчемная жизнь. Все, о чем беспокоился Фоскарини, – это показания, которые до сих пор они не сумели выбить из нее, добиваясь сведений о местонахождении убийцы. И гораздо более его интересовало участие Паоло Дольони в этом деле. Уже несколько дней Маргарита упорно отказывалась от точных показаний, ссылаясь на помутнение памяти в своей голове. Адриано приводило это в бешенство, и теперь у него оставалось совсем немного времени, дабы в присутствии свидетеля вытрясти из умирающей обвиняемой необходимую ему информацию.

Появившийся из темноты стражник распахнул перед синьором Фоскарини решетчатую дверь и впустил его внутрь. Они прошли по темным коридорам, и Адриано безумно хотелось броситься бегом, чтобы успеть увидеть Маргариту до ее кончины.

Когда он вошел в камеру, перед ним предстала довольно мрачная картина, оставшаяся в его памяти надолго: бледная, словно сама смерть, и растрепанная Марго, исходившая потом и приступами кашля, содрогалась на своем одре в предсмертных конвульсиях. У ее подбородка было подложено нечто похожее на материю, на которую изо рта несчастной стекали отхарканные капли крови. Ясное дело, что ухаживать за ней никто не собирался, невзирая на то, что юридически виновной она все еще не являлась. Тем не менее даже тот факт, что Маргарита находилась под следствием, отвернул от нее всех, кто ранее усиленно набивался к ней в близкое окружение.

Увидев его, она попыталась улыбнуться и тут же подняла обессиленную руку к лицу, дабы стереть с себя прилипшую кровь. Но ей удалось это лишь отчасти: жизнь постепенно покидала ее измученное тело.

– Я… так ждала… услышать хотя бы… гневные возгласы от тебя, – тяжелое дыхание мешало говорить куртизанке, но она не сдавалась.

Адриано стало жаль ее, и он подошел ближе, желая по-человечески проститься с ней, но ее слова остановили его.

– Не приближайся… Я не желаю… чтобы ты запомнил меня такой, – ее уста затронула слабая ухмылка. – Пусть я буду… в твоей памяти… бестией, испоганившей твою жизнь… но немощной уродиной – не-е-е-ет, Адриано…

Он слышал в ее словах нотку сарказма, и это заставило его улыбнуться.

– Известие о твоей болезни огорчило меня, даже невзирая на то, что ты разбила мне жизнь, – в его голосе звучало сожаление.

– Нет, Адриано Фоскарини, ты пришел лишь с одной целью… Мне понятны твои стремления… А болезнь… Мое тело страдает сейчас, ибо некогда наполнялось безмерными плотскими утехами.

Адриано все же подошел к ней ближе и стал рядом с ее койкой.

– В любом случае мне жаль, что так произошло, – со вздохом промолвил он.

– Тебе жаль, что ты… не сможешь увидеть… меня на виселице, – Марго попыталась рассмеяться, но из ее горла лишь послышались тяжелые хрипы и кашель, отчего она тут же прикрыла рот рукой.

Он не стал отрицать, что и впрямь ожидал ее казни. Однако вспыхнувшая в нем жалость к Марго заставила его усомниться в том, что он на самом деле желал ее смерти.

– Я прошу тебя… Адриано Фоскарини… прошу простить меня… за то, что намеревалась разлучить тебя с твоей женой…

– И это тебе все же удалось, – с горечью и одновременным презрением выдавил из себя он, чувствуя, как сердце дрогнуло от этого осознания.

– Сейчас я не жалею о том, что желала быть с тобой… – в голосе Марго слышались нотки откровения, словно она жаждала исповеди. – Но жалею о том, что причинила тебе страдания… За эти часы горячки и безудержной боли в моей утробе я сумела понять… – непрестанный кашель, периодически возникавший у куртизанки, мешал ей говорить, но она собиралась с силами и продолжала. – …Сумела понять, что я никогда не смогла бы заставить тебя… полюбить мою развратную душу, которая наверняка совсем скоро будет пылать в аду… Я не жалею о твоей супруг е… Пойми, я ведь женщина, Адриано… А красивые женщины… они всегда соперницы… Меня бесят такие кроткие ангелочки, как твоя… блондинка…

Эти слова смогли возродить в Адриано ненависть, только что едва стихшую, и ярость за оскорбительный тон в адрес возлюбленной едва не заставила его выйти из себя, когда он все же взял себя в руки, глядя на смертный одр несчастной.

– Не гневись, Адриано… – нежданно промолвила прекрасно знавшая его Маргарита. – Во мне беснуются ревность и отчаяние… Ведь эта женщина будет с тобой, а я – нет.

В этот самый момент Альбрицци зашевелила своей правой рукой, располагавшейся ближе к стене, и зашуршала чем-то. Когда ее кисть, слабо поднявшаяся над телом, предстала перед ним со свертком, он ощутил, как его сердце безудержно заколотилось. – Можешь ликовать, Адриано Фоскарини, – прохрипела Марго, будто из последних сил. – Это мое признание… Ты не представляешь, чего мне стоило выпросить у приходившего ко мне лекаря бумагу и перо… И допроситься его написать это за меня… Но за отдельную плату он согласился на это.

Адриано почти не слышал ее последних слов, он лишь с жадностью пронзал взглядом сверток, которым все еще владела рука Маргариты.

– Возьми бумагу, – прошептала она, и он тут же повиновался ее словам.

Он развернул лист и пробежал глазами по его содержимому, которое заставило его облегченно вздохнуть. Сверток содержал признания Маргариты в содеянном, и даже пометка о том, что убийцей ее является не кто иной, как Паоло Дольони, приносивший ей не так давно яблоки.

– Полагаешь, это дело рук Паоло? – изумленно спросил Адриано.

– Фоскарини, а кто это еще может быть? Тебе меня убивать было бы нецелесообразно – ведь признания ты так и не смог добиться. А этот мерзавец… приходил ко мне, просил не выдавать его имени, и принес с собою мои любимые фрукты… Даже сомнений нет…

– Ты даже указала на место, где находится Хуан…

– Да… Адреса его халупа не имеет – он отшельник. Но найти вы его сможете… А теперь уходи, Адриано. Ты получил от меня все, чего так страстно желал… Ничего более я тебе предоставить не могу. Пойми только одно: моими злостными деяниями помыкала жажда быть с тобой… и любовь, затмевающая разум. И я не жалею о своей жизни… О своих поступках… О своей любви… А теперь прощай, Адриано Фоскарини, теперь я, наконец-то, предоставлю тебе покой.

Адриано направился к выходу, у которого его ожидал стражник. Напоследок он обернулся к распластанной болезнью Маргарите и произнес:

– Я прощаю тебя.

Этот жест значил гораздо больше, чем могло казаться: он прекрасно знал, что в душе она терзается виной и ждет его прощения, но гордыня не позволяла ей промолвить мольбы. В ответ на это он услышал лишь тяжелый и хриплый вздох, вырвавшийся из груди Маргариты с приступом кашля, после которого она тихо ответила:

– Благодарю…

Каролина долго не могла уснуть. Беспрестанно ворочаясь в постели, она думала только о малыше, который растет внутри нее. Несомненно, теперь она понимает, когда они зачали ребенка. Это произошло в одну из ночей, когда Адриано собирался на поиски Беатрисы. И хотя тех ночей, исполненных неистовой любовной страстью, было бесчисленно много, она почему-то уверенно знала, в какую точно из них она забеременела.

Ей вспомнился тот нежный взгляд, когда он покидал ее, взволнованную и опечаленную, в их последнее мгновение, которое они провели вместе, бесконечно любя друг друга. А после Адриано явился разъяренный, исполненный чувством доверия к той чепухе, которую ему наплели про нее. Господь милосердный, как же он, благоразумный и дальновидный Адриано, разочаровал ее своим неосмотрительным безрассудством! Как глуп Адриано Фоскарини, что поверил в ту несуразицу, которую ему преподнесли с целью уничтожить их обоих! И что более всего задело ее сердце – он не поверил ей, но поверил какому-то самозванцу! Что сталось с мужественным и знающим себе цену Адриано? Отчего помутнел его рассудок и затмился разум, пребывающий всегда в добром здравии?

А что же теперь делать ей, Каролине? Когда она, обескураженная и подавленная предательством возлюбленного, разочарованная в чувствах и разбитая от непрестанной борьбы за свое счастье, еще ждет дитя от мужчины, так хладнокровно бросившего ее на произвол судьбы?!

«Я выйду замуж только по любви!» – ее собственные слова, брошенные в порыве гнева родной сестре, когда между ними разошелся горячий спор. И затем она вспомнила их пламенную беседу с матушкой Патрисией, успокаивающей дочь любящим голосом, вселявшим в сердце Каролины еще большую надежду на счастье в браке. И слова Каролины о том, что есть любовь: «Когда ты чувствуешь, что не можешь ни минуты провести без любимого человека, и он стремится к тебе всякий раз, когда ваша разлука длится всего несколько мгновений, но они кажутся вам вечностью. Когда ты не чувствуешь себя одинокой рядом с ним, и ваши сердца стучат в унисон во время разлуки. Когда мысли друг друга вам так легко удается заверять поступками, услащающими ваши души. Ох, это когда… когда… когда…»

Каролина тихонько заплакала. Как же она была наивна! Как безмятежно верила в то, чему не позволяют существовать в этом жестоком мире! То, что может жить лишь в творениях поэ тов и писателей. И что теперь? Что теперь станется с ее верой в любовь?

А предстоящее материнство?! Малыш будет испытывать нужду, если она немедля не возьмет себя в руки! И ответственность за него полностью ложится на нее, Каролину. Им непозволительно жить в нищете! Жить… А где же им вообще жить, когда она оказалась в такой удручающей ситуации? Как отреагирует тетушка на эти события? Каролина поправила прилипшие к лицу волосы и вытерла слезы. Нет-нет, ей крайне непозволительно думать о ребенке, как об обузе! Сию минуту она обязывала себя утихомирить свою растерянность, и должна сиюминутно решить, как им поступить в дальнейшем. Она не сдастся, не будет плыть по течению, а сама будет править своей жизнью! Она найдет в себе силы, чтобы стать на ноги! В конце концов, все не так плохо! Даст Бог, и тетушка Матильда примет ее к себе.

Сквозь беспокойный сон Каролина услышала негромкий бубнеж, доносившийся из соседней комнаты. Тонкость стен не смогла сокрыть спор, очевидно, разгоревшийся между супругами. Комната утопала в темноте, и то ли это ночь, то ли раннее утро – Каролина понять не могла. Палома сопела рядом на соседней кровати. Стало понятно, что Анджела и Энрике ругаются из-за них – кто бы еще смог внести смятение в семью, как не чужаки? Девушка тихонько поднялась с кровати и наспех надела свое повседневное платье.

– Мы не сможем прокормить еще два рта, – возмущался Энрике. – Даже пару дней, как ты не понимаешь, Анджела? Я знаю, что им тяжело, но нам еще тяжелее, моя дорогая. Ты же знаешь, как я всегда просчитываю запасы еды…

– Энрике, я не прошу тебя в том, чтобы оставить их здесь навсегда, – говорила тихо Анджела. – Пусть Каролина окрепнет хотя бы немного. Она совсем слаба. Вспомни мои страдания, когда я ходила Андре! Она не выдержит и пару миль, дорогой. Если Господь привел их к нашим дверям, мы обязаны помочь, Энрике.

– Мы можем спросить у четы Бонно, возможно, им надобны люди для работы, и заодно они смогли бы нанять и приютить этих женщин.

– Ох, Энрике, тебе ведь известна скупость и бесчеловечность Луцио! Он непременно воспользуется возможностью эксплуатировать несчастных. Ведь Каролине нужно беречь себя…

Она сомкнула ладони у груди, словно в молитвенной позе. Грусть и надежда в ее глазах заставили Энрике немного смягчиться. Но тут же лицо его очерствело. Он обязан думать о своей семье! И только!

– Хорошо… – не унималась Анджела, чем повергла мужа в возмущение, – хорошо… представь, милый, а если бы нечто подобное случилось с нами…

– Умоляю тебя, Анджела, не наговаривай, – сердито рявкнул Энрике. – Мы и так едва перебираемся с этими налогами!

Своим появлением Каролина прервала разговор супругов.

– Простите меня, – сказала тихо она и несмело прошла к ним, – но я посмею вмешаться в ваш спор, дабы избежать скандала в вашей семье по нашей вине. Позвольте мне сказать пару слов.

Анджела посмотрела на болезненный вид Каролины и предложила ей присесть, с осуждением глядя на своего мужа. Энрике и так прекрасно понимал, что выгонять на улицу женщину в таком состоянии – это не по-христиански. Но его оправдывало беспокойство о благополучии собственной семьи, а не о благотворительности. Поэтому его ответный взгляд на супругу лишь свидетельствовал о его непреклонности.

Каролина присела напротив Энрике и слабым голосом, все еще полным безысходности, промолвила: