Текст книги "Обрученные Венецией"

«Нет, нет, этого не может быть!» – кричало сильное сердце сенатора, испытавшего столько невзгод и печали. Но разум, всегда остающийся твердым и решительным, перечил наивному сердцу: «Все указывает на нее! Нечего и размышлять!»

Затем он вновь опустил глаза на изумрудные гроздья, словно надеясь, что они смогут разубедить его. Откуда это украшение, совсем недавно подаренное им возлюбленной, могло бы оказаться у этого убийцы? Ответ очевиден! Более того, преступник оказался слишком осведомленным о ее происхождении… титуле… имени… Возмездие? Адриано вспомнился и тот злополучный момент, когда она устремила на него его же собственное оружие, угрожая его жизни. Когда она готова была убить его, и он видел по ее глазам, что она способна это сделать. И его мысли тогда подтвердились ее нажатием на курок.

Черт возьми, она виновна, и в этом не остается сомнений! Сколько же времени ей понадобилось, чтобы выносить в себе этот злополучный замысел?! А насколько изящно избрано время для его осуществления… Адриано ощутил, как едва сдерживает сводящие от гнева челюсти, чтобы не заскрежетать злостью на зубах. Тут же он вспомнил, как она провожала его и попросила быть осторожным. И откуда ей было знать, что осмотрительность станет ему как нельзя кстати?

В конце лесополосы он наткнулся на своих наемников.

– Сенатор Фоскарини, вы исчезли из виду, мы не смогли вас найти…

«И слава Богу», – подумал Адриано, иначе Каролина не смогла бы избежать виселицы, появись свидетели его разговора с Хуаном.

– Вы поймали его? Кто он? – продолжали допрашивать его наемники, глядя, как он бросил суму через седло жеребца и оседлал его.

– Нет, он исчез из виду, – как-то раздраженно ответил Адриано и натянул вожжи.

Солдаты не успели на гондолу с Адриано. Когда они прибыли в Венецию, тот схватил весло и оттолкнулся от берега, разгоняя ее, чтобы как можно скорее добраться к дому. Его кровь закипала, и порой ему чудилось, что сердце объято огнедышащим пламенем. Что за чувства? Не так давно он весь наполнялся любовью и, словно окрыленный, устремлялся к своей возлюбленной. Теперь же все чувства, которые помыкали им на пути к супруге – это жажда поставить ее на место, а возможно, даже уничтожить, растоптать, не дать возможность этой негодяйке выжить.

Но самое удивительное: в то же время он понимал, что отправить ее на виселицу за покушение на него, сенатора Венеции, он просто не сможет. Он не в силах лишить ее жизни. В отличие от нее самой. Все, что приходило ему на ум, – это вывести ее в степь или же, еще лучше, в лес и оставить выживать там наедине с самой судьбой. Да, и пусть также прихватит с собой свою сумасшедшую кормилицу. Или нет… не в степь… Прекрасно было бы отправить ее в Милан для разрешения ее судьбы родственниками, так давно жаждущими расправиться со всеми своими врагами.

В какие-то секунды Адриано казалось, что он не вынесет той боли, которая сковала его душу в оковах равнодушия к окружающему миру. Все, что занимало его мысли, – это вопрос: «Как?». Как удалось этой… самозванке, неблагодарной ехидне, обвест и его вокруг пальца? И как же он утратил бдительность, если она изначально не походила на смиренное и послушное дитя? Он сам виновен в том, что позволил ей управлять своей душой… тогда как она готовилась уничтожить его тело, вырвав из него жизнь. Адриано не вынес этой мысли и зарычал, словно разъяренный лев, ударив что было силы веслом по воде.

Он нервно стиснул зубы. Да-а, не стоит нести добро женщине: она непременно отплатит своей неблагодарностью, выполнив попытку, словно змея, ужалить тебя и наполнить твою кровь ядом. Ранее у него не было сомнений, что Каролина не относится к числу подобных женщин. Но сейчас…

Увлажнившиеся глаза едва не поддались чувствам слабости, но сенатор Фоскарини усилием воли сдержал себя и не позволил боли вырваться наружу, всем телом и злостью, кипевшими в нем, ложась на весло. В мужском сердце не должно быть слез: их заменяют лишь гнев, ненависть и презрение. Именно с этими мыслями Адриано невероятно быстро, как ему казалось, добрался к своему палаццо. Не помня себя от ярости, он шагнул из гондолы и бросился в дом.

Каролина сидела в вестибюле, нервно потирая руки. Время от времени она подходила к окну, ожидая увидеть в нем Адриано, и его отсутствие наполняло тревогой ее любящее сердце. Что же он так долго? Хотя, быть может, еще не наступило время его прибытия, но ее душа наполнялась жаром нетерпения прильнуть к сильному плечу супруга. И ей почему-то казалось, что это мгновение совсем близко.

А когда в дверях показался он, ее алые губы расплылись в счастливой улыбке.

– Адриано! – воскликнула она и с объятиями устремилась к мужу. – Я совсем измучилась, дожидаясь тебя!

– Вот как? – едва удерживая в себе собственную ярость, ответил он, застыв на месте, словно статуя. – А мне почему-то сдается, что вы не ждали меня, синьорина! Ох, и лицемерка вы, милочка! Урсула! – разрываясь от переполняющих его чувств, позвал он.

Каролина изумленно хлопала ресницами, не понимая, откуда у мужа может быть такая ярая грубость.

– Ты устал, Адриано? – осторожно спросила она, боясь вызвать своим вопросом у него очередную вспышку гнева.

Совершенно не обращая внимание на звучание заботливого голоса, теребившего его душу еще сильнее, он обратился к вбежавшей Урсуле, тайно осведомленной произошедшими собы тиями.

– Сию минуту соберите с Паломой вещи синьорины! – строго велел он, и Каролина заметила, что он не назвал ее «синьорой Фоскарини». – Только самое необходимое, включая теплую одежду. И не более двух сундуков, – так же грозно говорил он. – И Палома тоже пусть прихватит с собой пару платьев.

Словно земля разверзлась у ног Каролины, и синьорине в какой-то момент привиделась пропасть, разделявшая теперь ее с любимым мужем. Что это?

Урсула не могла нарадоваться приказу Адриано и бросилась исполнять его повеление. Она сказала Паломе, что они с Каролиной наверняка отправляются в какое-то путешествие, и сенатор велел собрать им необходимые вещи. Хотя на самом деле ей было известно, что генуэзцы сию минуту покинут этот палаццо навсегда.

– Да что же случилось, Адриано? – воскликнула отчаянно Каролина, вновь бросившись к мужу, пытаясь взять его за руку. – Почему ты молчишь?

Адриано ухватил ее руки, стиснув их в крепких ладонях, и подозрительно сощурил глаза.

– А почему вы дрожите, синьорина? Вы беспокоитесь о своей судьбе? Или же вас настигло разочарование из-за того, что ваши желания не осуществились? Боитесь быть уличенной? Не волнуйтесь, дорогая, я не отправлю вас на виселицу за содеянное. Я просто оставлю вас в одиночестве испытывать эту судьбу на возможности. А кара небесная со временем непременно вас настигнет!

Каролина обессиленно опустила руки. Он видел ее потускневшие голубые глаза, бесцельно блуждающие по стенам палаццо. «Актриса. Какая талантливая театралка!» – мелькали в его голове презрительные мысли.

Она же растерянно наблюдала за расхаживающим по вестибюлю мужем, исходившим в яростной агонии. Ее не просто изумляли обвинения Адриано: в какое-то мгновение ее охватило оцепенение.

– Мне не понятно, Адриано, в чем я могла оступиться, пока тебя не было? – возмутилась она, стараясь сдержать в себе слезы. – Или же моего мужа подменили, пока он был в отъезде?

– Только не нужно лицемерить, синьорина! – воскликнул раздраженно Адриано. – Вы предполагали, что в это время будете почивать на лаврах собственных козней?

– Да объясни же мне, что происходит! – воскликнула отчаянно Каролина, не сумев сдержать набегающие слезы.

– Вам хорошо известно, о чем идет речь, – ответил с поражающим спокойствием Адриано.

– Будь мне известны причины твоего гнева, я не требовала бы у тебя объяснений! – ответила со злостью в голосе Каролина.

Он достал из кармана изумрудные серьги.

– Вам знакомы эти драгоценности, синьорина, не так ли?

Она изумленно посмотрела на смарагдовые изделия, и Адриано, уверенный в ее виновности, почему-то отметил предательский блеск в ее глазах.

– Несомненно! – ответила она. – Зачем же ты взял их, когда я уже обыскалась…

В этот самый момент он злобно рассмеялся. И в его смехе Каролина слышала больше истерии, чем откровенности.

– Я взял? Ты обыскалась? Отчего же ты мне ничего не говорила прежде о пропаже? – он пытался уличить ее ложь.

– А когда мне было заострять внимание на этой мелочи, если ты был постоянно в разъездах? – возмущенно воскликнула она.

Он подошел к ней и больно схватил за руку.

– Довольно уже этой комедии! Ты просто отправишься туда, куда я скажу!

– Ты пылаешь гневом и яростью, словно я совершила нечто ужасающее! Я желаю знать, в чем ты обвиняешь меня, Адриано Фоскарини! Что тебе обо мне наговорили?

– Ужасающее… по-вашему, предательство – это поощрение, а не вопиющее пренебрежение? Разве ты не исходила ненавистью и презрением, когда заказывала мое убийство? Откуда, по-твоему, взяться во мне ответному великодушию?

После слез и гнева, вызванных у Каролины поведением мужа, а уж тем более после последних его слов, из нее вырвался беззвучный смех, а затем раскатистый хохот, сопровождающийся краткими всхлипами. Адриано изумленно смотрел на нее, не понимая, к чему тут еще и этот акт комедии, разыгранный ею.

– Вам смешно, синьорина? – озлобленно спросил он.

– Адриано, я не сразу поняла, что это шутка, – ответила она, пытаясь заглушить в себе смех.

– Каролина Диакометти, я не шучу! – заорал Адриано. – Я серьезен, как никогда, неужто вы не заметили этого в моих глазах?! По пути домой на меня напал убийца, некий генуэзец Хуан, который, по его словам, был нанят синьориной Каролиной Диакометти, дочерью герцога да Верона из Генуи с целью возмездия за спланированное убийство родни, в котором, по твоему мнению, я принимал участие с миланцами! – кричал яростно он. – А ваши связи с простолюдинами, я смотрю, все-таки пригодились вам!

Каролина изумленно посмотрела на возлюбленного и, заметив в его глазах искреннюю веру в сказанные им слова, со страхом шагнула назад.

– Что ты такое говоришь… Адриано, – едва выговорила она.

– Не строй из себя несведущую особу, – возмутился он. – Не лги мне, молю тебя! Хотя бы во имя того, что нас связывало.

– Сказанное тобой – истинный вздор! – воскликнула Каролина. – Неужто ты сам в него веришь?

Ее вопрос на мгновенье вызвал ступор венецианца.

– Адриано, диалог с самозванцем за несколько мгновений изменил в тебе отношение к своей жене? – спросила с подозрением Каролина.

– Да, – собравшись с собой, ответил с твердой ноткой в голосе Адриано.

– И ты поверил словам проходимца? – с недоумением продолжала она.

– Да, – так же ответил он.

– Грош цена твоей любви, Адриано Фоскарини, в этом случае! – из глаз Каролины потоком полились неудержимые слезы.

– Вы разочарованы, синьорина, что ситуация сложилась не так, как вы планировали?

– О, да! Можете поверить, сенатор, что планировала я не это! Ну что ж, – вздохнула Каролина и посмотрела ему в глаза, – если, по-вашему, я виновна… Если, по-вашему, я опустилась до того, чтобы нанять убийцу, способного отправить вас на тот свет, стало быть, вам лучше заковать меня в кандалы.

Это прозвучало гордо и смело. Гневный блеск голубых глаз Каролины пронзил безумные глаза Адриано. На некоторое врем я их уста сковало молчание и со злостью в глазах они смотрели друг на друга.

– Ну что же вы, сенатор? Арестуйте меня, вы же имеете на это право! – продолжала так же смело она. – Если вы уверены в том, что говорите! Верите в то, что я, ваша жена, в состоянии быть убийцей, упеките меня за решетку!

– Ты мне больше не жена! – твердо отрезал Адриано и смолк при виде прислуги, сносившей собранные вещи в вестибюль.

– Вот как? – с обиженной, но едкой улыбкой на губах произнесла Каролина. – Нас благословил Господь, Адриано, и Он не признает нашего разрыва.

– Судя по всему, благословение Божье иногда становится проклятьем! – внезапно промолвил Адриано, не обращая внимания на стоящих рядом служанок.

– Не гневи Бога, Адриано Фоскарини, – с благоразумным спокойствием изрекла Каролина. – Иначе испытаешь на себе непреодолимые и весьма печальные испытания, которые нам посылаются в мгновенья собственного бездушия.

На эти слова он приблизился к ней и взглядом, извергающим гневное пламя, пронзил ее глаза, полные разочарования и слез.

– Может ли быть человек более проклятым, чем тогда, когда его предает собственное сердце, уничтожая болью всю его сущность, превращая его в сухую и никчемную оболочку?

В мужественном выражении его карих глаз Каролина узрела застывшую горечь, едва сдерживаемую непреклонной гордыней. Боже милостивый, он, и впрямь, верил в это! И теперь она поняла, что переубедить мужа ее мольбы не в состоянии.

– Я не хочу больше вас видеть в моих владениях, синьорина! – твердо произнес он и заметил в мерцающем свете зажженных свечей сверкающие печалью слезы.

Но жажда возмездия, так умело сковавшая разум Адриано, в какой-то миг заставила его призадуматься. Нет, его идея отмщения выглядит как пощада, – Каролина сможет слишком быстро добраться туда, где ей окажут помощь. За свои деяния она должна ответить, и милосердию там, где речь идет об убийстве, места нет. Она должна испытать хотя бы на йоту то, что испытал он за эти несколько часов, пока добрался к ней.

– Милости прошу в гондолу, синьорина, – с напускной учтивостью произнес Адриано и, не глядя на Каролину, прошел к выходу.

– Не утруждайтесь, сенатор, – услышал он ехидный голос. – Мы сами уберемся из вашей Венеции… незамедлительно.

Ее слова заставили его вернуться.

– Вы ошибаетесь, милочка! Я должен быть уверенным, что вы добрались туда, где я хотел бы вас видеть.

– А кто понесет эти сундуки? – спросила Каролина, едва сдерживая в себе всхлипы от настигшего ее разочарования.

Перепуганная Палома изумленно смотрела на хозяйку. Ее никто не осведомил о произошедшем, и от этого она была не в себе. Ох, этот сенатор наверняка явился не в настроении из своего путешествия и сейчас срывает злобу на ее бедной госпоже! Недаром она его недолюбливала. Вот он! Вот истинное лицо сенатора Фоскарини!

– А это ведь ваши вещи, синьорины, – ответил с нескрываемой издевкой в голосе Адриано. – Так что, если они вам нужны, сами поднесите их к гондоле. В конце концов, здесь совсем близко.

Каролина посмотрела на Урсулу, гордо поднявшую курносый нос, демонстрируя свое преимущественное положение. Глубоко вздохнув, синьора взялась за ручку сундука и, слегка согнувшись вправо от тяжести, потащила его к двери. За ней в таком же положении последовала и Палома.

Они плыли в гондоле и молчали. Адриано не желал разговаривать, Каролина сковала себя молчанием, затаив боль и обиду, и если бы заговорила, то разрыдалась бы, а Палома вообще не понимала, что вокруг творится, но терпеливо молчала. И хотя женщины сидели лицом к Адриано, их взгляды не встречались, ибо сенатор предпочел смотреть куда-то бесцельно вдаль.

Гондола последовала на окраину Венеции по каналу, который соединял островное государство с берегом. На суше недалеко от причала стояла конюшня, которую построил один из пополанов Венеции, сдающий лошадей в аренду.

Адриано заплатил за аренду телеги и сел на место извозчика, безразлично отвернувшись, не глядя, как тяжело Каролина тащила по земле свой упакованный гардероб, а Палома забрасывала его на телегу, с ненавистью думая о жестокости сенатора и проклиная его всем сердцем.

Они ехали долго, перед глазами Каролины только мелькали деревья. Вокруг совсем стемнело, и лишь факел в руке Паломы, который вручил ей разъяренный Адриано, освещал их путь в темноте. В разбитой телеге их качало из стороны в сторону, и в какой-то момент Каролине даже стало дурно. Но она ничего не промолвила, подавив в себе желание остановиться, чтобы хоть немного отдохнуть от резкого покачивания.

Ей вспоминались его беспочвенные обвинения, казавшиеся ей абсурдными до смеха, и ей хотелось поколотить его хорошенько кулачками, чтобы он опомнился. Но она слишком высоко себя ценит, чтобы доказывать ему, человеку, которому она подарила себя, свою преданность и истинные чувства.

За всю дорогу Адриано ни разу не обернулся, чтобы увидеть, как безжалостно ее трясло в телеге. Безусловно, его голова занята лишь мыслями о мнимом предательстве, в котором кто-то и почему-то сенатора так надежно заверил.

Адриано беспощадно хлестал лошадей по бокам, словно пытаясь заставить их взлететь над землей, дабы ускорить нелегкий момент расставания. Расставания навсегда с женщиной, окрылившей его и уничтожившей своим появлением в его жизни. Его злоба, вымещенная касаниями хлыста на бедных животных, искала выход для своего извержения. Он непременно забудет о ней, и для этого ему понадобится лишь время.

Показавшаяся на горизонте церковь заставила Каролину слабо вздрогнуть. Вероятнее всего, что это не церковь, а монас тырь, – он стоит на пустыре и вблизи не видно ни одного дома. Бедные монахи, – они лишены всех радостей жизни, способных осветить тусклые будни. Ей и представиться не могло, что значит жить в заточении.

Их телега сравнялась с монастырем и слегка приостановилась. Каролина это ощутила не сразу, но, заметив, что они обогнули монастырь и подъехали к его огромным воротам, почувствовала, как больно кольнуло сердце. Зачем он остановился здесь? Дай Бог, чтобы немного передохнуть и покормить лошадей. Возникшие мысли позволили Каролине ощутить небольшое облегчение, но какая-то тревога не покидала ее.

Ворота распахнулись, и появившаяся монахиня помогла Адриано завести лошадей во дворик. Осмотреть двор и помещение не представлялось возможным, ибо вокруг стояла поразительная темнота, а факел в руках Паломы, освещающий им всю дорогу, словно по велению, начинал угасать. Ах да, встретившая их инокиня поспешила найти другой источник света и подоспела к прибывшим путникам.

Каролина продолжала упорно сидеть в телеге, ожидая вердикта от своего благоверного мужа. Но он о чем-то шептался с монахиней, даже не поворачиваясь в сторону своей супруги. Затем Каролина услышала звон монет, брякнувший в руках монахини, которая тут же сокрыла кошелек под своей рясой.

– Зачем мы здесь остановились? – шепнула Палома Каролине, надеясь, что та объяснит ей их остановку в монастыре.

– Почем мне знать? – так же тихо, но внешне безразлично ответила Каролина, не желая вслух даже высказывать предположения, что они могут остаться здесь.

Увидев приближающегося к ним Адриано, женщины стихли и с ожиданием посмотрели на него.

– Забирайте свои вещи и следуйте за сестрой Елизаветой. Она предоставит вам кров и расскажет о том, что вас ждет далее, – подавленным и уставшим голосом произнес сенатор.

Изумленные глаза Каролины, еще мокрые и опухшие от слез, в свете уличной свечи пронзали ту частичку его сердца, которая так стремилась простить ей все! Она не желала понимать, что именно он имеет в виду, но потом только изумленно раскрыла губки, из которых вырвался возмущенный стон.

– Адриано… я не понимаю… Что ты хочешь этим сказать?.. – выдохнула она, почувствовав, как трепещет измученное сердце, уставшее от скитаний и боли.

– Вы останетесь здесь, синьорина! – словно приговор произнес Адриано.

Она с невероятным трудом слезла с повозки и, почувствовав землю после невыносимой тряски, постаралась твердо стать на ноги. Адриано испытал привычный порыв помочь ей, но тут же опомнился, хотя его гордость сокрушали и жалость, и любовь. Палома слезла следом за хозяйкой и презрительно посмотрела на сенатора.

– Ты не можешь оставить меня здесь, Адриано, – произнесла со слезами на глазах Каролина. – Не можешь осмелиться на это!

– Как видите, синьорина, осмелился, – с ухмылкой ответил сенатор и спокойно продолжал. – Еженедельно к вам будет приезжать от меня посыльный, справляться о вас и привозить деньги на содержание.

– Адриано, лучше арестуй меня, но не оставляй здесь! – воскликнула отчаянно Каролина.

По покрасневшим от волнения щекам Каролины катились слезы, но она даже не шелохнулась, чтобы вытереть их. Но на его лице не дрогнула даже жилка.

– Это самый лучший способ наказать вас, синьорина, – ответил с легкой усмешкой он. – Здесь вас научат быть благодарной за полученное добро. А если уж совсем благочестиво научитесь себя вести, через время осуществится ваш постриг, и я непременно понаблюдаю за этой картиной, когда ваша свобода, синьорина, так же исчезнет из вашей жизни, как и я.

– Как ты можешь так жестоко поступить Адриано? – взмолилась она, хватая его за руку, словно за возможность спастись.

– В этом вы для меня стали примером, моя дорогая, когда решились на более весомую жестокость, чем я! – дерзко ответил он и безжалостно отбросил ее в сторону, словно бродячего щенка.

Неожиданный звон в ушах и затмившие ее взгляд черные точки вызвали у Каролины необъяснимое чувство страха. У нее закружилась голова, и она наверняка упала бы, не подхвати кормилица свою хозяйку за руки. Сердце Адриано в какой-то миг дрогнуло, и он хотел было броситься к ней, но тут же остановил себя мыслью, что ее недомогание притворно. Он смотрел, как Палома махала платком перед лицом Каролины и испуганно говорила:

– Что с вами, синьора? Вам дурно? – и тут же осуждающе посмотрела на растерянного Адриано. – Пусть вам пусто будет за ваше бездушие, сенатор!

– О, нет, Палома, я справлюсь, – ответила томно та и убрала руки кормилицы от себя, давая понять, что она может вполне самостоятельно передвигаться. – Должно быть, сказались нервы за сегодняшний день. Это усталость.

– Вам позавидовали бы флорентийские комедианты, которые тешат своим актерским талантом всю Европу, – притворно смеясь, промолвил Адриано.

Каролина посмотрела на него и как-то ехидно улыбнулась.

– Сдается мне, сенатор, вы сходите с ума, – в голосе синьорины прощупывалась дерзость, позволившая ей совладать с собой. – Палома, возьми наши сундуки, если уж нам велено жить тут, мы обязаны подчиниться сенатору Венеции, – она присела в реверансе и почтительно опустила голову. – Простите за беспокойство, сенатор Фоскарини, мы больше не появимся вам на глаза.

В сердце Адриано появилась откуда-то взявшаяся тоска, но он принял это за минутную слабость. Каролина взяла за ручку свой сундук, сделала несколько шагов в сторону монастыря, протащив его по земле, но в самый последний момент обернулась. Взяв из руки сестры уличную свечу, она приблизилась к Адриано, испытывая поразительное желание испепелить его своим взором, и промолвила:

– Желала бы я видеть тот момент, когда до вас дойдет истинное положение дел, и вы будете рвать волосы от обиды на своей безумной голове. И в скором времени я питаю надежду увидеть вас у своих ног, скрутившегося от осознания собственной вины. И знаете что? – она приблизилась к его уху устами. – Я прощу вас, хоть вы и не достойны этого!

В это мгновенье он, внезапно для самого себя, сделал шаг вслед ей, схватил за руку и обернул к себе. Они пронзили друг друга глазами, полными неистовой ярости, глубокой скорби и любви, так ясно играющей бликами полыхающего огня. Ей на мгновенье показалось, что он сию минуту заключит ее в свои нетерпеливые объятия. Но он бездействовал, и лишь блеск в глазах отражал всю безудержную боль, разрывающую его изнутри.

– Castigo te non quod odio habeam, sed quod amem[19]19
  «Наказываю тебя не потому, что ненавижу, а потому, что люблю» (лат.)


[Закрыть], – выдохнул он.

Эта фраза прозвучала, словно извинение, и, пряча свой взор в темноте, он незамедлительно направился к повозке.

Сделав шаг в сторону монастыря, словно напоследок, Каролина обернулась и ледяным голосом произнесла:

– Вы бы проверили своих врагов, сенатор Фоскарини. Таких, как Паоло Дольони, к примеру. Быть может, вся причина таится в них?

Это прозвучало гордо и уверенно, и все ее слова врезались Адриано в душу. В какой-то момент ему даже почудилось, что его обвинения и впрямь ложны. Сенатор смотрел им вслед, наблюдая, как Каролина и Палома последовали за монахиней. Более супруга не оборачивалась на прощанье. Неужто ему придется когда-нибудь согласиться с ее словами? Нет! Не стоит поддаваться слабости: эта плутовка умеет искусно играть чувствами! И теперь она наверняка пытается разуверить его намеренно, чтобы с помощью своего коварства снять с себя обвинения. Ведь все обстоятельства указывают на нее. Откуда какому-то самозванцу знать всю подноготную Каролины и те секреты, которые они так надежно скрывали под завесой тайны? А серьги? Как в руки бродяги могли попасть эти драгоценности? Ведь, по сути, ей и платить-то убийце было бы нечем, ведь Адриано никогда не обременял ее денежными растратами.

Он сел в повозку и погнал лошадей, освещая себе путь врученным монахиней факелом. Он вновь вспомнил череду всех обстоятельств… Он вновь сопоставил все прежде противоречащие друг другу факты, и, казалось, они сошлись в общую картину. Да, несомненно, что она виновна. И тут же ее любящие глаза, представшие в его памяти, заботливая нежность рук, ласкающих его, биение ее сердца в его присутствии – все это заставило его вновь задуматься о действительности происходящих событий.

– У вас будет общая келья, – холодно констатировала монахиня, провожая Каролину и Палому в отведенные им покои. – Наш монастырь не такой уж и большой, чтобы помещать всяких странников! Паломники редко навещают эти края. Но у вас исключительный случай. Мы рады угодить сенатору Венеции для спасения нашего монастыря.

Сухой и хриплый голос монахини создавал ощущение нежелания той общаться с прихожанами. Каролина и Палома шли вслед за сестрой, поглядывая на потрескавшиеся каменные стены, освещенные одним только факелом в руках Елизаветы.

– Наставница завтра утром решит вашу судьбу. Возможно, через время, после вашего ознакомления с порядками монастырской жизни, вас примут в послушницы, – продолжала инокиня. – А потом над вами будет осуществлен постриг, и тогда вы останетесь здесь навечно.

– Вы невероятно наивны, сестра Елизавета, – со спокойной надменностью сказала Каролина. – Я никогда не изъявляла желания предаться службе Богу, и уж поверьте, что постригаться в невольницы не стану. А, по духовным догмам, принуждать силой вы не имеете права. Ведь это должно происходить по желанию человека, не так ли?

– Вы слишком дерзки для гостьи, синьора, – со смиренным спокойствием ответила сестра. – Если сенатор велел вас постричь, то, вероятнее всего, его приказ будет выполнен, что бы вы ни сказали! В любом случае это будет решено позже. И не вами. И даже не мной.

– В любом случае вы не имеете права делать это без моего согласия! – продолжала возмущаться Каролина.

– С вами будет говорить настоятельница монастыря, синьора, – строго продолжала монахиня и распахнула перед женщинами дверь в небольшую комнату.

Даже при свете факела Каролине удалось с нескрываемым ужасом осмотреть келью, в которой ей предстояло жить: обнаженные временем стены поражали своей мрачностью, в некоторых местах отошла и шелушилась побелка, в противоположном от двери углу стояли подсвечник и Пресвятая Дева Мария в виде маленькой глиняной статуэтки, у которой горела лампадка. Две кровати стояли по правую и левую стенки. Посреди комнаты стоял поставец со Священным Писанием на нем. Почти под самым потолком находилось небольшое окошко с решеткой у стекла, словно в темнице. Каролине казалось, что ее взяли под стражу и поместили глубоко под землю, куда ни за что не достанут солнечные лучи.

– Как видите, любезнейшие верховные иерархии не балуют нас, – с грустью промолвила монахиня. – Хотя, если благочестивый сенатор возьмет наш монастырь под свое попечительство, то нас ждет более приятная жизнь.

– Насколько мне известно, попечительство над вами должно брать духовенство, – промолвила Каролина.

– Это так. Однако им нет дела до этой дыры, в которой мы находимся.

– А далеко здесь ближайшая деревня или хутор? Неужели здесь некому, кроме приезжих, посещать службы в вашем храме?

– Ближайшая деревня здесь милях в двадцати от монастыря, там располагается маленькая церквушка, – ответила монахиня, присаживаясь на табурет, стоящий рядом со столом. – Паломники здесь нечастые гости.

– С чем же связано такое отчужденное состояние этих мест? – с недоумением спросила Каролина.

– Это известно лишь Господу. Люди пускают разные слухи о проклятии этих мест и всякого рода бесовщине. Слушая выдуманные легенды и жуткие истории, паломники предаются суеверию и не желают посещать это место. Вероятно, испытываемое чувство страха движет ими. А страх – лишь признак отсутствия Бога в сердце…

Каролина глубоко вздохнула. Теперь становится ясно, что монастырь находится слишком далеко от коммун, и реставрировать его никто не собирается. Впрочем, ей не было дела до этих мелочей. Сейчас все, что ее занимало, – это план побега из этого жуткого места. Оставаться здесь – все равно что обречь себя на медленную и мучительную смерть. А извинений сенатора она непременно дождется в более подходящем для своего проживания месте.

– Но если ближайшая деревня располагается так далеко, откуда вы берете еду, к примеру? – поинтересовалась Каролина.

– Каждый месяц здесь проезжают торговцы, которые и снабжают нас разными продуктами. Еда у нас постная, а овощи и крупы хранятся долго.

Когда они заговорили о продуктах, Каролина вспомнила, что уже давно не ела.

– У нас трапезничают строго по времени, поэтому вам придется потерпеть до завтра, – сухо промолвила монахиня и направилась к двери.

– А как же духовная чистота и помощь ближнему своему в трудный час? – произнесла Каролина, когда услышала, что шаги сестры стихли.

Женщины присели друг напротив друга в темноте. Обе кровати были жесткими из-за невероятно тонких матрацев, отчего чувствовалась малейшая неровность досок.

Монахиня забрала с собой свечу, сказав, что их запасы в монастыре весьма скудны. Оказавшись в таком нелепом положении, им ничего не оставалось, как осмотреть комнату лишь благодаря скудному свету луны, падающему в келью. Каролина едва сдержала в себе поток слез, чтобы не показаться кормилице плаксой.

– Что произошло, синьора? – спросила Палома, глядя, как та легла навзничь на ложе.

– Я н-не знаю, – ответила она и все же не смогла сдержать внутри себя слезы, душащие рыданиями ее горло. – Он обвинил меня в попытке убить его.

– Убить?! – ужаснулась Палома и покрестилась. – Пресвятая Дева Мария! Но как его язык повернулся даже предположить подобную несуразицу?

– Мне уже доводилось наблюдать, что когда ему причиняют боль, он слепо верит лишь настигшей его душу горечи! Даже не постаравшись прояснить гнусную ситуацию!

– Как он мог поверить в эту чепуху? – удивилась Палома, едва сдерживаясь, чтобы не покрыть проклятиями несносного венецианца в этом святом месте.