Текст книги "Обрученные Венецией"

И каким только чудом это письмо не попало в Милан, Адриано просто поражался. Даже подумать страшно, что могло бы случиться, если бы его вручили адресату. Мало того, что она осталась бы под прицелом смерти, так еще и его, Адриано, обвинили бы в предательстве.

– Ты понимаешь, что ты терзаешь ее сердце? – спросил возмущенно Витторио. – Тебе неведомы ее переживания, которыми она живет все это время. Поверь мне, Адриано, если бы ты заглянул ей в душу и понял, как ей тяжко, то ужаснулся бы этой картине.

– Я уже оформил документы об опекунстве, – промолвил задумчиво Адриано. – Другого выхода я не вижу.

Витторио молчал, понимая, что тот не хочет признаваться самому себе в том, что безнадежно влюбился. Он лишь пытается скрыться от своих чувств и попусту теряет время.

– Скажи мне, Адриано, а отчего ты так скоропостижно покинул свои владения и отправился в Местре, словно там у тебя куча неотложных дел?

– Так оно и было, Витторио, дел действительно скопилось довольно много. Многие из них мне необходимо было уладить именно в Местре. Возможно, мой отъезд затянулся, но не буду скрывать, что намеренно избегал ее общества. Перед отъездом она сообщила мне, что влюблена. Имя этого человека она не назвала, однако одной новости достаточно, чтобы прекратить грезить впустую.

Витторио ухмыльнулся, едва сдерживая смех.

– Ослепленный ревностью, ты даже не удосужился понять, что этим возлюбленным можешь быть и ты, – с улыбкой произнес он.

– Что за вздорные домыслы? Мы с ней не общались так ясно, чтобы она могла влюбиться в меня до своего прибытия в Венецию, – Адриано отрицал очевидное, но предпочитал не замечать этого.

– Но тебе ведь удалось влюбиться…

– Это другое, Витторио!

Армази не желал говорить Адриано о том, что ему ведомо о чувствах Каролины. Он видел, что поспешные выводы сенатора поставили того в тупик и оставил его самостоятельно разбираться в своих чувствах.

После завтрака Каролине вздумалось прогуляться за продуктами на рынок около Пьяцетты, дабы скоротать время до прибытия Адриано из сената. Прежним вечером она намеревалась дождаться его, чтобы поговорить, как было обещано, но, очевидно, что сенатора заняли более значимые дела. Примерно после полуночи Каролину одолел крепкий сон, который вызвала у нее усталость. И так она проспала до самого утра.

Несмотря на то, что покупками зачастую занималась прислуга, Каролина с радостью брала подобные обязанности на себя: поездка на рынок отвлекала ее, позволив провести хоть какое-то время в обществе, что значительно поднимало ей настроение.

Она с наслаждением прислушалась к хаотичному гулу, исходившему от суматошной толпы, словно желая мысленно раствориться в ней, подобно капле в штормящем море. Ох, порой тут просто невозможно было пройти! Но ее это ничуть не раздражало! Признаться, синьорине Диакометти по-прежнему приходилось по душе общество простолюдинов, ведь в нем ей удавалось отдохнуть от опостылевшего пафоса, так искусно владеющего представителями высшей знати. Поэтому на устах Каролины играла легкая улыбка, когда она беспечно прогуливалась по площади, занимательно разглядывая забавных горожан.

Безусловно, она с довольством замечала, что многие венецианцы оборачиваются в ее сторону. Казалось, будто жители лагуны сумели заметить в этой даме чужеземку, словно ее происхождение отражалось не только в притягательных чертах прелестного лица, но и в малейшем движении или жесте. И сейчас, вопреки ее стремлениям скрыться в месиве блеклых серо-коричневых тонов, сливающихся в толпе многочисленного люда, облаченная в довольно скромные одежды желто-бежевых оттенков, Каролина все же выделялась из общей массы людей отличной от венецианцев внешностью. На то повлияла гремучая смесь французских и генуэзских кровей в ее теле, создавших образ поистине благородной женственной красоты.

Пытливый взор Каролины привлекли к себе торговцы восточными тканями и как истинная модница она не смогла пересилить внутреннее желание уйти прочь и немедля подошла к прилавк у с ценным товаром. Но от увлекательного дела ее отвлек внезапный крик и последовавшая за ним волна возгласов. Каролина с любопытством сощурила глаза, ибо солнце совершенно слепило ее, и всмотрелась в толпу, спешившую разойтись в разные стороны.

Площадь рассекала вереница людей, связанных друг с другом, вразнобой шедших по рынку, словно упряжка с собаками, намеревающимися вылезти из ошейника. Их вид казался синьорине ужасающим: одежды разорванными клочьями оголяли рваные раны с запекшейся под лучами палящего солнца кровью. Волосы походили на скомканный моток запутавшихся нитей, и очевидно, что они неделями не знали мыла, из-за чего Каролине даже почудилось, что от арестованных исходит дурной запах, хотя они находились слишком далеко, чтобы ощутить его. С двух сторон от вереницы шли надзиратели, с откровенным презрением толкавшие людей в «упряжке» и время от времени ударяющих их палками. Поначалу синьорина предположила, что это ведут в казематы преступников, но для такого важного конвоя здесь присутствовало слишком мало стражников.

– Да не бей их так, Николо! – кричал один из стражей другому, когда тот бил мужчину за то, что тот споткнулся. – На рынке за них и дуката не дадут!

– Вонючие работорговцы! – процедил венецианец, оказавшийся рядом с Каролиной.

– Торговля людьми? – опешила она.

– Еще бы! – фыркнул с презрением тот. – Наверняка этим славится сейчас лишь Венеция: на что только не способны местные патриции, дабы использовать бесплатный рабочий труд на своих фабриках.

С этими словами торговец сплюнул в сторону, едва не попав своим плевком на рядом стоящую женщину, одарившую его гневным взглядом.

Каролине прежде не приходилось быть свидетельницей подобных весьма неприятных зрелищ. Да и мысль о том, что в их обществе еще возможна торговля людьми, заставляла ее ощутить подавляющее чувство разочарования. Ей казалось, что все это в прошлом, ведь в отцовском дворце прислуга нанималась на прислуживание герцогу на добровольных началах. Да и во дворце сенатора Фоскарини она также сталкивалась с вольнонаемной челядью. Поэтому, словно для того, чтобы убедиться в правдоподобности суждений торговца, она невольно подошла ближе к веренице.

Тут же ей пришлось столкнуться с собственным недоумением, – она заметила, что венецианцы не чтили своим вниманием эту картину, словно зрелище для них было не чуждым. И внезапно… словно знакомые черты промелькнули в этой толпе испачканных грязью лиц, и она с любопытством принялась рассматривать каждое из них. На какой-то момент ей показалось, что это лишь видение, но тут… снова… И когда караван остановился у здания, где рабов принялись выстраивать вдоль стены, сердце Каролины едва не замерло… среди рабов она смогла различить… Палому.

Распознав черты ее измученного лица и услышав до боли знакомый голос, который в силу своего командного характера та не стеснялась повысить даже на надзирателей, Каролина вскрикнула:

– Господи, не верю своим глазам! – и тут же закрыла лицо руками.

Пробравшись против течения спешащей ей навстречу толпы, синьорина подбежала ближе и убедилась в своей правоте: измученная, выпачканная, с растрепанными по потному лицу волосами Палома стояла со слезами на глазах, вместе с которыми на ее лицо просачивались отрешенность и равнодушие.

– Ох, родная! – едва сдерживая в себе комок рыданий от нечаянной радости, воскликнула Каролина. – Палома… Палома… как ты здесь оказалась, дорогая?

Синьорина бросилась к ней, но дорогу ей преградил один из надзирателей.

– Только попробуй меня остановить! – сквозь зубы процедила Каролина, обрушивая на того шквал гневных искр из голубых глаз, точно грозовые молнии на фоне ясного неба. – И тебе придется испытать на себе не Бог весть какие страдания! Клянусь тебе!

Судя по ее уверенному шагу и ухоженному внешнему виду, стражу стало очевидно, что она – представительница знати.

Останавливаться синьорина даже не думала, поэтому он инстинктивно отступил в сторону, позволив пройти мимо себя.

Каролина бросилась с объятиями к измученной Паломе, прижимая ту к себе и покрывая поцелуями ее вспотевшее лицо. На глазах девушки засверкали слезы и, рыдая, она едва не упала на колени перед кормилицей. Осознание того, что она имеет счастье смотреть в глаза родному человеку, заставляло трепетать ее измученное страданиями сердце.

– О, синьорина Каролина… – Палома вытаращила глаза, принявшись креститься, словно видела перед собой привидение. – Бог мой, вы живы…

– Да! Несомненно! Несомненно, родная моя, я жива, – Каролина прижала связанные руки кормилицы к груди.

– Так мы же… мы же похоронили вас… – испуганно прошептала Палома.

– Что… что значит, похоронили? – оторопевшая Каролина попятилась назад.

– Ох, синьорина, эти тупоголовые солдаты, очевидно, приняли за вас тело служанки Элены, – сомкнула полные губы Палома. – Чуяло мое сердце, что они ошибаются…

– Почему ты здесь? Как маменька? Как отец? – с нетерпением спросила Каролина. – Тебе хотя бы что-то известно об их судьбе?

Вопросы синьорины вызвали в глазах Паломы очевидное смятение. Предчувствуя нечто ужасное, Каролина сильнее схватила руки кормилицы и затрясла их.

– Что, Палома? Что ты знаешь?

Кормилица перекрестилась и, вытирая набегающие слезы, тихо промолвила:

– Разве вам неизвестно, синьорина? – воскликнула она и залилась слезами. – Они ведь… горе-то какое… да упокоит Господь их души…

Да упокоит… Господь… Каролина отвела взгляд, что-то пролепетав самой себе, а перед ее глазами… перед глазами ослепительно-солнечный мир погряз в вечную темноту. И словно в подтверждение этому солнце на небе закрылось темной тучей.

Стало быть, ее догадки оправдали себя…

– Герцога убили в бою, а герцогиня… – Палома вновь залилась слезами, – герцогиня заживо сгорела в пожаре. Мы похоронили и вас… – она вновь перекрестилась. – Синьорина Каролина, ужас-то какой! Госпожа Изольда радовалась кончине вашей, не скрывая этого. А нас она распродала в рабство, обвинив в сговоре против герцога…

Рыночная суматоха вокруг Каролины словно слилась в бесформенное черно-белое пятно, и только сейчас она ощутила наполнившие ее глаза слезы. Один из надзирателей, проходя мимо дамы, грубо толкнул ее, но боль от услышанного настолько сковала девушку, что эта мелочь осталась ею незамеченной. Она тут же обернулась к Паломе, сжимая рукой свое горло, словно пытаясь сдержать рыдания внутри себя, но две слезинки, словно капельки души, все же скользнули по ее щекам.

– Значит, Изольда продала вас, как свиней, – в отчаянии пролепетала она. – А мятеж?

– Ох, это событие обрастало слухами. В Генуе говорили, что отец ваш участвовал в сговоре с Миланом и крестьянами… Якобы у его светлости был замысел свергнуть генуэзскую власть. Только смерть его и спасла от позора на виселице. В Милане же говорят, – Палома снизила голос до шепота, – говорят, что это Венеция поддерживала крестьян…

Эти слова вызвали в душе Каролины шквал страшных и невнятных догадок. Она знала наверняка, что первое – пустые сплетни… тогда как второе предположение вполне может оказаться правдой! Ее тело содрогнулось от застрявшего внутри разочарования, так и норовящего в любой момент взорваться очередным приступом истерии. И только Бог видел, как она всеми силами пыталась совладать с собой. Каролину вновь оттолкнул от Паломы какой-то прохожий и, словно безумная, она бросилась через всю площадь в сторону Гранда.

Боже Всевышний… а ведь сейчас все и сходится… Ее слепили застилавшие глаза слезы, и она, точно слепой котенок, бежала на ощупь. Вот как Адриано Фоскарини оказался в тот вечер у берегов Генуи… Разумеется! Выдумал историю о колоссальном совпадении… Он не просто принимал участие в сражениях… он ведь и стал союзником-убийцей ее матери и отца… Ее же похитил, чтобы теперь завладеть титулом… и вместе с тем обрести власть в Генуе. Проклятая венецианско-генуэзская война! Все увязывалось в ее голове, как казалось, в логическую цепочку. Несносный венецианец! Бесчувственный мерзавец… Ее людей продают на площади этой несносной республики, где зло кишит, как в самой преисподней… Каролине чудилось, что вокруг нее вся Венеция покрылась черным покрывалом предательства, алчности и тщеславия. «Теперь все сходится… – тихо твердила она. – Все сходится…».

Ее сердце просто разъедал неистовый гнев и жажда возмездия… Она ощущала готовность броситься на сенатора и исцарапать его лицо своими коготками. Нет, заколоть кинжалом, висящим на его поясе… Ох, может ли душу человека съедать что-то кощунственней, чем само лицемерие? Очевидно, лишь жажда мести!

Сверкающие на ее красивом лице слезы заставляли прохожих с жалостью оборачиваться ей вслед. Но она бежала, бежала, бежала, не обращая внимания на сочувствующие взоры окружающих ее людей. Буквально налету прыгнув с мола в гондолу, Каролина гневно приказала гондольеру:

– К палаццо Фоскарини! Живо!

Сводившие ее с ума мысли, одна за другой сменявшие друг друга, вызывали желание исчезнуть, и, словно от безысходности, она спрятала лицо в ладошках, всей душой желая раскрыть глаза и увидеть себя на другом краю земли… Если он, этот край существует.

Он, подлец Фоскарини, наверняка все знал о ее родителях, но бездушно лгал все это время. Он знал, что они убиты… что их больше нет… их нет… И к девушке вдруг пришло озарение, повлекшее за собой секундную паузу и поток отчаянных рыданий. Господи Всевышний, неужто… неужто матушка Патрисия и герцог Лоренцо в ином мире?! И Каролина больше не сможет насладиться их присутствием… никогда! Она уже не вытирала слезы с лица – она даже не ощущала их, ибо ее тело будто онемело от страданий, боль от которых смешалась с нарастающим вихрем гнева в ее мятежном сердце.

Внезапно в ее памяти всплыла картина со свадьбы Изольды, когда она услышала беседу двух знатных мужчин. О Боже, ведь тогда и шла речь о восстании крестьян… и, если хорошенько вспомнить… подумать… собраться с мыслями… Ведь тогда ей удалось услышать, что крестьян должна была поддержать «а рмия вражеского государства». Ей вспомнились касания мужчины, которого она увидела тогда в темноте. Неужто это был Адриано?!

Каролина сошла с гондолы и бросилась в палаццо сенатора Фоскарини. В доме стояла привычная тишина, очевидно, слуги были увлечены домашней работой.

Синьорина метнулась в его кабинет, который случайно оказался открытым. У нее не было времени думать о последствиях своих действий – обида и отчаяние правили ею. Она бросилась к оружейному шкафу. Дернув за ручку неподдающейся дверцы, она вспомнила, что у отца та закрывалась на маленький ключик, лежавший в его письменном столе. И удивительно, что сенатор также хранил их в этом же месте.

Ее трясущиеся от волнения руки нервно теребили ключи на связке, каждым из них пытаясь попасть в замочную скважину. Наконец та щелкнула, и даже не глядя, Каролина схватила первое, что попалось ей под руку, – аркебузу, стрелявшую короткими стрелами, которую Каролине приходилось прежде видеть у герцога. Внезапный звук шагов позади синьорины заставил ее резко обернуться.

– Как прекрасно, что вы уже вернулись, Каролина! – до нее донеслись слова усмехающегося голоса.

Адриано уже давно пребывал в предвкушении ее возвращения во дворец. Но следы отчаяния и боли на ее лице заставили сенатора изумленно застыть буквально в трех шагах от невидимого глазу шквала ярости, кружащего вокруг ее тела. Наряду с неведомой ему прежде ненавистью в потускневшем небесно-голубом взоре из ее глаз прямо ему в душу устремился луч презрения, решительно коснувшийся его сердца и оставивший на его краешке болезненный ожог.

Она резко подняла руку и направила на него дуло аркебузы. Остановившись в дверях, сенатор оставался недвижимым, с тревогой и недоумением наблюдая за движениями своей гостьи. Застывшие в глазах слезы красноречиво взывали о помощи, растрепанные медово-золотистые локоны прилипли к шее и лицу, а предательская дрожь в руках свидетельствовала о страхе, так тщетно пытающемся завуалировать себя решительностью. Но она настырно держала прицеленное в сенатора оружие. Адриано словно ожидал, когда его голова озарится догадками о происходящем, но его мысли одолела поразительная пустота.

– Что-то случилось, синьорина? – встревоженно спросил он.

– Случилось? – яростно вскрикнула Каролина. – Вы продолжаете бесстыдно издеваться надо мной, сенатор!

– Я не понимаю вас, Каролина… – проговорил он, сдерживая внешнее спокойствие и внутреннюю тревогу. – Не могу вспомнить, когда же прежде я имел неосторожность, как вы выражаетесь, издеваться над вами…

– Не можете вспомнить? Вы – лжец, предатель, лицемер… – кричала она, отдав себя в полное распоряжение гневу и потоку обжигающих слез. – Я вас ненавижу… Вы сделали меня пленницей своих владений, разыграли бездушную пьесу о том, что…

Несомненно, он должен был сразу догадаться, что причина именно в этом. Плотно прикрыв за собой дубовую дверь, Адриано подошел ближе к Каролине. В его действиях читалось спокойствие, но его душой овладевала нарастающая дрожь.

– Ваша милость, неужели вы собираетесь стрелять? Вы умеете обращаться с этим? – спросил с легкой ухмылкой он, но тут же вспомнил ее встречу с Маттео на опушке леса в Генуе, когда Каролина попала в тоненький ствол дерева, находящийся в нескольких шагах от нее.

– Вы сомневаетесь, сенатор? Вам, должно быть, неизвестно, на что может быть способна дама, оставшаяся наедине со своим гневом? Потерявшая свою свободу в плену у врага? Душевно изувеченная настигшим разочарованием от разбитых надежд? Как я могла сразу не догадаться? Генуя и Венеция никогда не были друзьями… И мне, генуэзке, надеяться на помощь венецианца было бы смешно… Если бы я только была разумней… Если бы не смела предаваться доверию и мечтам… Тогда я сразу поняла бы вашу сущность. И мне стало бы известно, что именно вы и ваши войска уничтожили мою семью!

От нее исходили импульсы знакомой Адриано жажды мес ти! Незамедлительной и своевременной мести! Но даже несмотря на это ощущение, он не изменился в лице и твердо констатировал:

– Мои войска не принимали участия в этой войне!

– Ах, да! Вы снова поведаете о том, что случайно оказались у берегов Генуи? – ее крик вывел его из себя…

– Мне нужно было оставить вас, синьорина, погибать в лесу, как собирался это сделать ваш друг Маттео? – воскликнул он.

– Лучше бы вы оставили меня там, в Генуе, умирать вместе с родными. Кем я прихожусь вам в этой стране? Никем! – закричала она. – Я здесь такая же пленница, как рабы, которых выставили на продажу близ Пьяцетты. Среди которых присутствует и свита моего отца…

Адриано молчал, не желая тратить силы на отрицание чего-либо. Но в его голове успел мелькнуть вопрос: откуда в Венеции могли оказаться герцогские люди?

– Я требую, чтобы вы отправили меня в Геную на ближайшем корабле, сенатор! – потребовала она, все еще держа Адриано на прицеле.

– И куда же вы вернетесь, синьорина Диакометти, позвольте поинтересоваться?! В спаленный и разрушенный крестьянами палаццо? О, поверьте мне, вы никому там не нужны! Если вы полагаете, что ваша сестра будет благодарить Небеса за ваше возвращение…

– Замолчите, Богом молю! – крикнула Каролина, сжимая до боли рукоятку аркебузы.

– Будь вы разумнее и сдержаннее, я бы посвятил вашу глупую голову в истинное положение вещей, – произнес отчаянно Адриано. – Но, боюсь, что подобная непредусмотрительность лишь разразит войну на пол-Европы!

Его саркастические замечания лишь пуще прежнего разожгли в ней дьявольский гнев – тот самый гнев, что способен дотла разрушить все, что возникает на его пути.

– Ну что же вы, ваша милость, не стреляете? – воскликнул сенатор, желая поскорее заставить ее опустить аркебузу. – Вы, очевидно, хотите закончить на виселице?

– Лучше закончить жизнь на виселице, чем позволить врагу владеть собою! – внезапно воскликнула Каролина и нажала на курок.

Послышался пустой щелчок, известивший об отсутствии стрелы в оружии, и за этим последовал глубокий вздох, вырвавшийся из женской груди. То ли это был вздох разочарования, то ли облегчения, – это не знала и сама Каролина. Только сенатор, никак не ожидавший, что она осмелиться сделать это, заметно побледнел, чувствуя, как ее отчаянная дерзость выводит его из себя.

– С вашей стороны было наивно полагать, что я оставлю в шкафу заряженное оружие! – с этими словами, произнесенными едва ли не с презрением, он схватил Каролину за руку, как сделал это Лоренцо в день мятежа, и потащил ее к дверям.

– Вы виноваты во всем, что случилось с моей семьей! – отчаянно кричала она.

Он остановился и, резко дернув ее за руку, развернул к себе. Каролина с ужасом заметила, как его глаза низвергали огнедышащее пламя.

– Я виноват лишь в том, что когда-то увидел в вас хоть что-то святое! – гневно промолвил он и продолжил свой путь.

Он буквально затащил ее в гондолу и грозно скомандовал гондольеру:

– На Пьяцетту!

Поначалу Каролине не было страшно так, как было тогда, когда отец ее тащил к башенке. В какой-то момент ей стало абсолютно безразлично жесткое поведение сенатора. Но, немного опомнившись на середине пути, она осознала, что его добродушная обходительность сейчас может смениться на ледяную безжалостность, способную уничтожить ее одним только движением. Зачем они едут на Пьяцетту? Она со страхом посмотрела на Адриано, по скулам которого ходили напряженные желваки. Очевидно, он сдаст ее сейчас под стражу за попытку убийства? Ну и пусть! Даже если ее повесят – это всяко лучше, чем жизнь в заточении у проклятого венецианца…

Адриано сошел с гондолы, держа Каролину за локоть и волоча за собой. Оказавшись на Пьяцетте, он стремительно протащил синьорину через всю площадь, в самый дальний ее угол, минуя своим вниманием любопытствующие взгляды прохожих, проявлявших к нему почтение поклонами либо реверансами.

Когда они, наконец, остановились, перед глазами Каролины предстала жуткая картина: над эшафотом на виселице колыхалось тело женщины. Определить пол можно было лишь по истрепанному окровавленному платью, так как лицо было обезображено стервятниками, которые изуродовали тело до неопознанного состояния. Засохшая кровь на тошнотворных ранах, оголявших кости несчастной, приводили в ужас. Словно это был не человек, а какая-то тряпка, болтавшаяся в воздухе от сильного ветра. А кружащие в небе вороны и их беспрерывное карканье делали картину еще более жуткой.

– Ей было семнадцать лет! – сквозь зубы процедил Адриано, все еще озлобленный поведением синьорины. – Пыталась убить спящего господина, чтобы обокрасть.

Эти слова звучали с такой ненавистью, что бедная Каролина полностью ощутила себя рабыней.

– Вы все еще желаете закончить на виселице, синьорина? – спросил озлобленно Адриано, стиснув еще сильней ее руку и глядя в побледневшее лицо.

Каролина ощутила подходящую к горлу тошноту и, с невероятной силой оттолкнув от себя сенатора, бросилась назад в гондолу. Она наклонилась ближе к воде и, зачерпнув немного, умыла бледное лицо. Подошедший Адриано присел рядом с ней, с жалостью и сожалением смотрел, как она пытается сдержать в себе рвоту. На глазах девушки выступили слезы, но она только спрятала лицо от сенатора в колени, чтобы он не видел ее рыданий. Эти слезы вырывались из ее души не столько от увиденного, сколько от осознания безысходности своего положения. Отчаянные мысли приводили девушку в дикий ужас. Все, чего ей сейчас хотелось, так это выпрыгнуть из гондолы и намеренно погрузиться на дно канала, дабы навеки уснуть в его глубинах.

Адриано видел, как ее тело содрогалось в приступах истерики, однако, успокаивать ее даже не собирался. Он выгнал гондольера и занял его место, чувствуя, как гребля потихоньку успокаивает его. Его душил гнев, сердце разрывалось от боли за несправедливые и абсурдные слова, которые прозвучали в его адрес от этой импульсивной девчонки. Чем он мог заслужить такое удушающее презрение со стороны синьорины? Разумеется, правда остается для нее неведомой! Но раз уж так – следует поначалу удостовериться в своих обвинениях, прежде чем небрежно раскидываться ими, словно кинжалами по стоящей в нескольких шагах мишени.

Несмотря на кипевший внутри него гнев, Адриано продолжал безмолвствовать, не желая и словом намекать Каролине о том, насколько она ошибается в своих домыслах. Да ему вообще не хотелось видеть ее сейчас – такой гнев им овладевал! В какой-то момент он даже подумал о том, чтобы вернуть ее в Милан на съедение семье Брандини.

Ворвавшись в дом, не сказав никому ни слова, она бросилась к ступеням. Адриано быстрой походкой следовал за ней. В вестибюле он заметил столпившуюся у мебели прислугу, у которой внезапно появилась работа в очаге разгоряченного конфликта.

Тут же и выбежала Урсула, но гневный взгляд сенатора заставил ее остановиться и попятиться назад.

– Во-о-он! – заорал Адриано и, подхватив юбки, служанки бросились восвояси. – Все прочь!

Словно мыши от голодного кота, слуги тут же бросились врассыпную.

В доме воцарилась тишина, и лишь издали слышались тихие всхлипы Каролины. Поднявшись по ступеням, он остановился в дверях ее покоев. Она бессильно рыдала, уткнувшись заплаканным лицом в подушку. Адриано молчал, но теперь его сердце сжималось от сожаления. Наконец он смог усмирить в себе слепо одолевшую его ярость. Легкое просветление осенило сенатора, и он стал понимать, что в ней говорила боль… безудержная боль потери…

Она чувствовала себя неспособной сдержать лавину горящих болью слез. Ее мысли были там, в Генуе, где остались тела родителей. При мысли о родных Каролина опять зашлась диким плачем, чувствуя, что ее всхлипы уже охрипли.

– Вы отравили мне жизнь! – отчаянно воскликнула она, не глядя в его сторону.

– Вот как? – в его тоне слышалось напускное удивление. – Совсем недавно я был ее спасителем, извольте заметить. Могу лишь попросить у вашего великодушия прощения за то, что вмешался тогда в ход событий. Но даже не знаю, говорили бы мы сейчас с вами, будь все по-иному…

– Отчего вы так жестоки? – едва подавляя в себе всхлипы, спросила Каролина и обернула к нему лицо, так ясно выдающее боль, сражающуюся внутри нее со здравым смыслом.

Ох, как же тяжко давались сенатору все эти сцены с женскими слезами! Он прошел к ней ближе, чтобы продолжить столь неприятную для него беседу.

– Я жесток? – спросил с поражением он. – Я хотя бы раз обидел вас словом? Или тронул пальцем, синьорина? Или вас обижали мои подданные? Как ваш острый язычок поворачивается говорить подобные вещи? Считай бы я вас пленницей, то запер в чулане и кормил бы объедками! Но не для того я спасал вам жизнь, чтобы наслаждаться вашими страданиями.

– Я не верю вам! – воскликнула она. – Я не верю вам, что бы вы ни говорили!

Адриано лишь в гневе сомкнул губы, едва сдерживая в себе возмущение.

– Что здесь происходит? – послышался голос Витторио, заставивший их обернуться.

– Как ты здесь оказался? – изумился Адриано.

– Вы проскочили мимо меня, когда возвращались с площади Сан-Марко, – ответил разозленно Витторио, видевший неприятную сцену. – Я не поспел за вами.

Он прошел в комнату и присел рядом с Каролиной.

– Ну что же вы, милая моя…

Она поднялась и упала на плечи Витторио. Он знаком показал Адриано, чтобы тот удалился. Разумеется, Армази догадывался о том, что Каролина узнала долгожданную правду, и ее реакция была ему совершенно понятной.

– Он – бесчувственный… черствый… жестокий мужлан, – сквозь рыдания говорила Каролина. – Таким был лишь мой отец… Адриано чужды переживания о потере близких.

– О, нет, Каролина, тут я с вами не соглашусь! – недовольно, но в то же время ласково промолвил Витторио. – Вы ведь ничего не знаете об этом скрытном человеке. Поверьте мне, дорогая, ему, как никому другому, известна боль утраты. Он был мальчишкой, когда от лихорадки скончалась его матушка Эмилия, после чего отец Фоскарини так и не женился. Адриано лишь слышал в рассказах о своем деде, зверски убитом неизвестными на собственном судне. В девятнадцать Адриано женился, и спустя три года его супруга скончалась при тяжелейших родах. Тогда же умерла и его новорожденная дочь… И можете себе только представить, как его сердце разрывалось от боли, переживая одно испытание за другим. Вы можете обвинять сенатора в чем угодно, но не в бесчувственности, моя дорогая!

Немного успокоившись, Каролина посмотрела в глаза Витторио.

– Тогда чем можно объяснить его черствое поведение?

– В нем говорит растерянность от вашей боли. Он не знает, как вам помочь, чтобы облегчить вашу участь. Поверьте, Адриано помогал вам от чистого сердца.

– Нет, Витторио, он оказался на войне, потому что со своим войском помогал мятежникам.

– Нет, дорогая. Я был там, и мне лучше знать, – в голосе Витторио ощущалась настойчивая строгость. – Адриано поступали предложения об участии в заговоре, но он отказался от них. А тогда на побережье его привела обеспокоенность… Впрочем, мне непозволительно говорить о том, что он может поведать и сам.

Витторио вышел из комнаты и, окликнув Адриано, попросил его принести воды. Тут же он полез в сумку за успокоительными травами.

– Каролина, вы успокоитесь и позднее сможете яснее осознать, что произошло. Более всего вы нуждаетесь сейчас в крепком сне.

Он протянул ей лекарство и стакан воды, следя за тем, чтобы она все выпила.

– И помните одно, – сказал лекарь и, взяв ее за руки, пристально посмотрел ей в глаза. – Только здесь, подле Адриано, вы можете сейчас находиться в безопасности. Не верите ему – поверьте мне! Полагаю, что мне удалось завоевать ваше доверие за столь короткий срок нашего знакомства.

– Жажду поздравить вас, ваша светлость, с обретением титула и новых владений! – торжественно произнесла Изольда и с блеском восхищения посмотрела на своего статного супруга, награждающего ее в сию минуту довольной улыбкой. – Смею заметить, что вы, как никто другой, достойны этого, мой благородный муж!

Они сидели в трапезной палаццо да Верона и нескромно праздновали вступление Изольды в свои наследственные права. Теперь герцог и герцогиня да Верона владели этими стенами и близлежащими землями в полной мере.

Леонардо отпил из серебряного кубка и принялся за еду. Изольда, ожидающая благодарного рвения от супруга, лишь разочарованно опустила глаза. В глубине души ей было ясно, что Леонардо ожидал от нее лишь того, что доступным для него стало только сейчас, – расцвета своей власти.

– Вам не жаль родных? – внезапно спросил он, хотя ненависть Изольды к близким сыграла ему только на руку.

– О, милый муж, я столько натерпелась в палаццо своего отца, что, можете мне поверить, меня искренне радуют такие обстоятельства.