Текст книги "Обрученные Венецией"

VII. «Omnia vincit amor»

Выбежавшие из всех закоулков дворика индейки и куры бросались на рассыпающееся зерно и с неимоверной жадностью клевали его. Каролина держала в одной руке ковшик, а другой сыпала корм прямо на взбалмошных птиц, нетерпеливо уничтожающих свою пищу. Она никогда не думала, что занятия домашним хозяйством могут вызывать у нее столько удовольствия. И немудрено: тяжелую работу ей никто не давал, а вот о легкой помощи Анджела ее временами просила.

Каролина вскинула голову к небу, покрытому светло-серыми облаками, и вздохнула от холодной грусти, навевающейся влажной и сумрачной зимой. Безумная тоска, царящая в последнее время в сердце, только усугубляла безжизненность в ее глазах. Она вздохнула и вновь посмотрела на обезумевшую от голода птицу. Беззаботная жизнь у этого зверья, которое совершенно не умеет думать! Есть чему позавидовать: нет мыслей – нет беспокойства…

А ей с утра о чем только не пришлось переживать: снова эта отравляющая жизнь тошнота, вошедшая в ее утренний режим вместо завтрака. А эти тревожные воспоминания об Адриано, которые не покидали ее ни на мгновенье! И по-прежнему клокочущее сердце при мыслях о нем… Помимо этого, она непрестанно беспокоилась раздумьями о том, чем занять себя до того, как у них решится вопрос об отъезде. А затем – этот самый отъезд. Боже милостивый, когда же все произойдет, и она окажется у тетушки вдали от Венеции, в мире и спокойствии воспитывая своего малыша?

– Каролина! – послышался требовательный детский голосок, доносившийся со стороны дома.

Она обернулась и увидела Андреа, светящегося неимоверной радостью и бегущего к ней в одной льняной рубахе с каким-то листом в руке. Его маленькие ножки только и успели наскоро прыгнуть в огромные отцовские сапоги, и он бежал, едва не спотыкаясь через них. Посмотрев на полураздетого Андреа, Каролина поглубже укуталась в свою теплую шаль, чувствуя, как тело содрогается от непривычного ей холода.

– Посмотри, Каролина, что я нарисовал для тебя! – воскликнул мальчик, и подбежал к синьоре, которая за прошедшие недели пребывания в их доме стала ему настоящим другом и поклонницей его творений.

– Непременно посмотрю, – со строгостью в голосе ответила Каролина и присела на корточки, чтобы быть на уровне с ростом Андреа. – Ты же еще не выздоровел! Сию минуту вернись в дом! Посмотри, как холодно. Разве можно бегать голышом по двору?

– Сначала только посмотри, – настойчиво требовал детский голосок.

Она поднялась на ноги и взяла в руки его творение.

– Хорошо, я посмотрю. А теперь – марш в тепло!

Андреа ничуть не обижался на воспитательский тон Каролины и с той же блестящей улыбкой, вприпрыжку, бросился назад к дому. Ему не терпелось услышать ее мнение!

Каролина проследила, как малыш старательно поставил отцовские сапоги на положенное место, переобувшись в свои теплые сапожки. Сама она присела на табурет, всматриваясь в очередное творение мальчика.

Кисть явно принадлежала ребенку, – это было очевидно, но девушка с грустными глазами и томной улыбкой казалась такой знакомой Каролине! Она с изумлением смотрела на свой портрет, с трудом осознавая, что некогда жизнерадостная и счаст ливая синьорина Диакометти смогла претерпеть в своем образе множество изменений за столь короткий срок? Неужто грусть в глазах принадлежит ей и эта, будто напускная, улыбка тоже?

Как же изменил ее душу Адриано Фоскарини – негодяй, сумевший поверить в ее предательство, и сам решившийся на эту мерзость! Она с ужасом замечала в себе, что думает о нем все чаще и чаще, невзирая на время, отдаляющее все дальше и дальше их последнюю встречу. Быть может, это связано с тем, что ее дитя растет внутри нее, непрестанно напоминая о своем отце?

С этой мыслью Каролина провела по животику, ставшему оби телью ее стремительно растущему малышу, которого одно мгновенье, пусть недолгое, она принимала за обузу, возникшую в самый неподходящий момент. За тот поступок она корила себя до того момента, пока не успокоила в себе все переживания по этому поводу! Теперь ежесекундно растущая в ней сила материнской любви намеревалась окутать ее малыша всей благодатью, присущей ее сердцу. Сейчас она готовилась выгрызать благополучную жизнь во имя блага своего дитя! Только вот не с безжизненным блеском в глазах, как на портрете маленького маэстро.

Андреа внимательно наблюдал за отражением эмоций в голубых глазах Каролины, менявшихся от испуга и растерянности до облегчения и ликования. Понять малышу смятение, сразившее синьору, было сложно, но его очень беспокоило ее мнение, столь дорогостоящее его маленькому сердцу.

– Милый, а почему на этом портрете я так печальна? – с изумлением спросила Каролина. – Ты часто видишь меня такой?

– Нет, порой. Очевидно, когда ты о чем-то задумываешься, – ответил Андреа. – Тебе нравится? Скажи честное-честное слово!

– О, дорогой мой, это самый лучший дар, который мне когда-либо подносили! – с восхищением сказала она и улыбнулась.

Мальчик радостно перевел дух и с задором промолвил:

– Правда, мои рисунки не такие красивые, как у того маэстро, который изобразил тебя на портрете…

Испуганно оглянувшись, Каролина нетерпеливо взяла малыша за руки, всеми силами стараясь не давить на маленькие ладошки.

– Тише, Андреа! Не вспоминай об этом при других, – тихо вымолвила она. – Пусть то, что ты видел, останется нашим маленьким секретом. Договорились?

Он кивнул головой.

– Я очень надеялся, что тебе понравится моя картина, – прошептал он.

– Мне безумно нравится, – рассмеялась она. – Я сохраню ее и обязательно покажу своему малышу, когда он родится.

– Ох, Андреа, ты опять занимаешь Каролину своими рисунками, – снисходительно покачала головой Анджела, подоспевшая к ним.

– Что вы, Анджела, мне очень нравятся творенья вашего сына! – произнесла с улыбкой Каролина. – Вы можете гордиться своим мальчуганом.

Глаза Андреа заблестели от услышанной похвалы.

– Мы невероятно гордимся им, – ответила с улыбкой женщина. – И будем гордиться еще больше, если он сейчас пообедает.

Мальчик бросился в кухню выполнять повеление матушки, исполненный энтузиазмом от похвальных слов Каролины.

Повесив рисунок у изголовья своей кровати, она призадумалась, оценивая свои сегодняшние «покои». Да, невероятная скромность царила в ее спальне, которую она делила с Паломой. Да, в ней не было привычной мебели и простора. Да, на ее стенах не висят искусные творения великих художников, лишь этот маленький, но такой теплый рисунок, значащий для нее гораздо больше, чем те роскошные картины, которые она когда-либо видела. Сейчас, свыкнувшись с иными условиями жизни, в которых главную роль играет простота и напрочь отсутствует расточительность, к ней пришло осознание того, что, лишаясь материальных благ, со временем о них перестаешь жалеть. Особенно тогда, когда рядом есть люди, ненавязчиво учащие беречь ценности, заложенные в укромном уголке твоей души.

Ведь разве сегодня ее тело тоскует по воздушным перинам и изысканной пище? Отнюдь – оно жаждет оказаться в объятиях возлюбленного, как и прежде… Неужто ее сердце стонет по уюту и роскошным комнатам? Все, чего оно страстно желает, – это снова насладиться любовным упоением от другого сердца, прикасающегося к нему. А ее душа? Разве ощутила бы она сейчас себя богатой, отдавая горделивые распоряжения прислуге? Нет! Она смогла бы вспорхнуть лишь от нежного шепота, сердечной беседы, проникновенного кареглазого взгляда… Как быстро нас заставляет жизнь менять собственные привычные стереотипы!

Решив помочь Анджеле в домашней работе, Каролина вышла в коридор и заметила, что в тамбуре на стоящем здесь швейном столике та разложила материалы для очевидных намерений заняться шитьем.

– Анджела, что вы шьете? – заинтересованно спросила Каролина, разглядывая разложенные на столике материалы.

– В основном, портьеры на окна, – ответила та. – А также дорожную и повседневную одежду.

– Вы ее продаете?

– Да, возим на рынок. Когда в Виченцо, когда в Верону.

– Кто у вас покупает изделия? – Анджеле стало ясно, что Каролина интересуется с какой-то целью.

– Чаще всего, бедные дворяне. Реже – купцы. Порой изделия поставляю синьоре Серра на виллу близ реки Брента, которая заказывает униформу для прислуги. Я шью из недорогих тканей, поэтому и покупатели у меня соответствующие.

Каролина взяла в руки начатое платье, рассматривая швы и выкройки.

– Да, но у вас довольно неплохо получается, – задумчиво сказала она. – А вы не пробовали взяться за одежды для синьор? Например, нарядные и прогулочные платья…

Анджела присела за столик и с безнадежностью покачала головой.

– Нет, Каролина, такие платья дорого мне обойдутся. Нужны дорогие ткани… Да и в моде я мало что понимаю…

– Но зато понимаю я, – воодушевленная блестящей идеей, торжествовала Каролина. – Значит так, имеется у меня одно платье, которое я шила в Венеции для одного торжества. Авторство модели принадлежит мне, моя дорогая. А стало быть, мы сможем его сдублировать и предложить местной знати. Если они оценят, тогда можно будет заняться пошивом нарядов на заказ.

– Это прекрасная идея, – с грустью ответила Анджела. – Но, Каролина, у меня нет денег на дорогие ткани!

– Зато они имеются у меня, – словно по секрету поведала Каролина. – Вот так и я займусь делом, иначе я скоро скисну, подкармливая вашу птицу.

Анджела тихо рассмеялась.

– Моя милая Анджела, не обижайтесь, но у вас царит скучноватая для меня атмосфера, поскольку домашнюю работу вы мне не доверяете по понятным мне причинам. А книг у вас нет. Да и в зиму выбор занятий в ваших краях не особенно шикарен, признаться честно. Занятие швейным делом с серьезностью и энтузиазмом принесет нам с вами огромный воз плодов. Для начала поднимем немного ваш статус – все же не так давно вы относились к числу зажиточных крестьян. Мне понятно, что к бедности вас привели непомерные налоги и прочие трудности, но все же они не означают, что вы обязаны продолжать соответствовать этому уровню. Затем поможем дамам, желающим расстаться со старой модой, совместить в своем туалете элементы прошлого и будущего – это у меня неплохо получается. И, разумеется, я буду безмерно рада, если смогу помочь вам заработать больше, чем вы получаете сейчас. Дело наше беспроигрышное, можете мне поверить! Все, что нам необходимо, – это съездить на рынок в город, что и сделаете вы с Энрике по возможности. Вы оба занимаетесь ремеслом, Анджела, а стало быть, и сможете выбраться из бедности!

Наполненная зеваками Пьяцетта кипела гулом и разгневанными возгласами из толпы. На эшафоте готовили три петли для казни убийц. Такое зрелище без внимания венецианцы не оставляли, и народ скандировал в ожидании, когда, наконец, виновники покажутся на «сцене», дабы получить справедливое наказание за свои деяния.

Слух о покушении на жизнь Адриано Фоскарини распространился по городу с неимоверной силой. Для многих простолюдинов это имя являлось далеко не безызвестным: бывший сенатор Венеции нередко принимал участие в общественной жизни горожан, особенно, многим беднякам запомнилась благотворительная акция, под которой он бесплатно снабжал нуждающихся медикаментами.

Сам Адриано недвижимо стоял в стороне, в ожидании уперев свой взгляд на эшафот. И лишь через час после прибытия на площадь его взору открылась долгожданная картина: сквозь небольшую толпу разгневанного люда толкались стражники, ведя между собой плененных женщину и двух мужчин. Первой площадь пересекала Урсула, устремившая свой взор в небеса и о чем-то непрестанно шептавшая, а также сгорбившаяся в попытках спасти себя от плевков разгневанного люда. Адриано предполагал, что она читала покаянную молитву.

Лицо Хуана лишь свирепо оглядывало толпу. Временами его сильные руки пытались сорвать с себя цепи, что выглядело скорее смешно, чем жалостливо: словно дикий зверь, он пытался вырваться из оков, что, разумеется, являлось невозможным.

А третий… Адриано жаждал видеть на месте третьего человека, источника его беды, однако обвинения куртизанки в отношении Паоло Дольони доказаны не были: Маргарита принимала дары не только от него. Поэтому третий убийца, шагающий к эшафоту, совершенно не касался дела Адриано Фоскарини – он был причастен к другим грязным делам.

– Смерть изменщикам! – скандировала толпа.

Попытка убить сенатора Венеции выглядела как посягательство на представителя республиканской власти, что, по сути, смело принималось за измену. Адриано было безразлично, как это будет объяснено юридически. Для него важным являлось само действо наказания.

В том, что виновники выставлены на казнь в качестве изменщиков – дело рук Джанни Санторо, в свое время пообещавшего Адриано, что сделает все возможное для устранения его врагов. Взамен Фоскарини обещал не отчуждаться от общественной деятельности республики, а также принимать косвенное участие в политике.

– Интересно, синьор, каково это наблюдать за казнью своих врагов? – спросил сенатор Чезаре Мартелли, незаметно подошедший из-за спины к Адриано. – Должно быть, вашим глазам это зрелище в усладу?

– Поверьте мне, сенатор Мартелли, я ожидал большего удовольствия, чем испытываю сейчас, – как-то отрешенно ответил Адриано.

– Меня всегда удивлял тот факт, что вы, синьор Фоскарини, сторонитесь тесной дружбы, которая зачастую бывает между синьорами, – произнес Чезаре. – Но теперь я вижу, что над вашим родом коршуны все так же продолжают кружить, намереваясь уничтожить, как и после кончины вашего отца.

– Так и есть, – сухо ответил Адриано. – Причем многих из них я подпустил к своему дому сам.

– Позвольте полюбопытствовать, не чувствовали ли вы себя могущественней, когда были сенатором?

В ответ на это Адриано криво усмехнулся.

– Могущественней? О нет, сенатор Мартелли. Обремененней – да! Должность тянет за собой слишком много ответственности.

– Вы испугались ее?

– Ответственности?

– Да.

– Нет, сенатор, я посчитал, что достаточно отдал Венеции, и теперь хотел бы заняться преимущественно своей жизнью.

Бросив взгляд на эшафот, он заметил, что Урсула, охваченная петлей вокруг шеи, вот-вот окажется на том свете, с позором казненная на публике. Но он не испытал ни малейшего чувства жалости. Но когда он увидел колыхающееся в воздухе тело, его сердце почему-то вздрогнуло. Но не с болью, а с каким-то облегчением, словно его избавили от непомерной ноши.

– Здесь явно не хватает покойной Маргариты, которая стала бы завершающим звеном в этой отнюдь не святой троице, – неожиданно промолвил Чезаре. – Помню ее… Она не раз услащала венецианских патрициев. Кто бы мог подумать, что такая прекрасная женщина может оказаться изменницей? – Мартелли посматривал на казнь, будто на привычное действо в своей жизни.

– Она гораздо более коварна, чем чувственна, – равнодушно произнес Адриано. – А усопшей – более безопасна для венецианцев.

На этой саркастической ноте они развернулись и, пробившись через толпу, прогулочным шагом направились к молу, где стояли их гондолы.

– Ходят слухи, что в покушении на вас участвовал еще один человек, – внезапно промолвил Мартелли. – Паоло Дольони.

– Что ж, вполне может быть, что слухи не беспочвенны, – кратко ответил Адриано, показывая всем своим видом, что обсуждать это не намерен.

– Вы очень изменились, синьор, – произнес тот. – Причем, очевидно, не только внешне.

– Перемены во мне – знак для лучшего будущего, которое полностью изменит мою жизнь, – сухо ответил он на замечание Мартелли.

И впрямь, удлиненные вьющиеся локоны и легкая бородка, которую Адриано отрастил за все это время, значительно отражалась на его облике, придавая ему возрастной мудрости и с ерьезности нрава. Все реже от Адриано Фоскарини слышали в обществе привычные насмешливые нотки. Да и сам синьор довольно редко посещал светские мероприятия. Если его приходилось увидеть в обществе – он тут же исчезал, словно видение, из поля зрения любопытных глаз. Близкое окружение Адриано лишь отмалчивалось на вопросы о его личной жизни, но для венецианцев его боль от потери супруги виднелась налицо.

– Синьор Фоскарини, как проходят поиски вашей супруги? – спросил Чезаре Мартелли.

Подозрительно смотрящий на него Адриано с недовольством отметил, что тот слишком любопытен.

– Прошу прощения, сенатор, но чем вызван ваш интерес к моей персоне? – внезапно для сенатора спросил Фоскарини. – Вам что-то нужно, судя по всему…

– От вас невозможно что-либо утаить, синьор, – с улыбкой ответил тот. – Но прошу вас не подозревать меня в желании навредить вам. Я и впрямь нашел вас не просто так. Предлагаю отойти в сторону для обсуждения одного дела, в котором можете оказаться заинтересованным и вы. Прошу следовать за мной.

С этими словами Чезаре Мартелли свернул с площади и направился к своей гондоле, дабы вместе с Адриано отправиться в свои владения, располагавшиеся всего через пару кварталов. Адриано направился следом, показав знаком ожидавшему его Антонио следовать за ним.

Оказавшись в своем палаццо, Чезаре провел гостя в небольшой кабинет, дабы уединиться для их скромной аудиенции. Адриано присел напротив него и с любопытством прислушался, равнодушно пронося мимо своих глаз убранство и лоск владений Мартелли.

– Не так давно Паоло Дольони удосужился чести, которую любезно уделили ему вы, предоставив возможность стать членом венецианского сената, – начал Мартелли. – Хочу отметить, что голосование за утверждение его на должности проходило в три этапа. Тем не менее пару недель назад Дольони все же приступил к обязанностям. Но не так давно к нам дошли слухи, что он не совсем чист в отношении к республике. К возникновению таких суждений побудило прощальное письмо Маргариты Альбрицци, переданное вам перед смертью. Поначалу словам куртизанки не придали должного значения, но все же Дольони остался под подозрением высокопоставленных лиц.

– Вы подозреваете его в измене? – Адриано удивленно приподнял брови.

– Именно, синьор Фоскарини, – Мартелли устремил решительный взгляд на бывшего сенатора. – Лично я, допустим, в этом не сомневаюсь.

– Не думаю, что он пошел бы на нечто подобное, – задумчиво предположил Адриано. – Дольони способен на коварную месть кому-либо из партнеров, но, что касается Венеции, то он не раз проявлял при мне преданность республике.

– Тем не менее, когда-то вы были уверены и в его преданности по отношению к вам, – ответил Мартелли и увидел взгляд Фоскарини, сверкнувший гневными искрами. – Погодите сердиться, синьор. Сведения, поступившие не так давно в сенат, еще более расстроят вас.

– Отчего вы решились побеседовать именно со мной на эту тему?

– Потому что никто в правительстве не знает Паоло Дольони так, как знаете его вы. Он многому у вас научился и, вполне очевидно, воспользуется полученным опытом.

– Прошу прощения, – рассмеялся Адриано, – но я не обучал его стратегии измены или в чем вы там его подозреваете. Если он и решился на это, то исключительно из собственных амбиций.

– Простите, любезнейший синьор, если мои слова обидели вас. Заверяю, что вы не так меня поняли. Мы предполагаем, что Паоло пойдет по тем связям, которые устанавливал вместе с вами, когда вы отправлялись по ответственным заданиям.

Мартелли посмотрел на Адриано с нетерпеливым ожиданием.

– Мне не терпится узнать, к чему вы ведете, уважаемый, – с недовольством промолвил Адриано, желая поскорей закончить эту пренеприятнейшую беседу.

– В пасти льва, что на стене у площади Сан-Марка, как и обычно, был оставлен донос. Но вас изумит, что грамотно составленное письмо содержало обвинения не в адрес Дольони, а в ваш адрес, синьор Фоскарини. Обвинения ни в чем ином, как в измене республике.

Сердце Адриано дрогнуло и на мгновение замерло: вот он, этот злосчастный момент истины, которого он так опасался несколько месяцев.

– Кратко изложив содержание письма, – продолжал Чезаре, – могу отметить, что доносчик был досконально осведомлен о всех деталях вашего задания в Милане относительно Генуи. Как раз это событие и было использовано для вашего обвинения. Сказано, что ваши личные притязания к генуэзке Каролине Диакометти помешали положенному выполнению дела. Что на самом деле предложение Брандини было выгодным для Венеции, и отказываться от него – значило потерять обещанную власть в Генуе.

– Изощренный бред, – с возмущением ухмыльнулся Адриано.

– Погодите, глубокоуважаемый синьор, – с тактичностью Мартелли подчеркнул свое недоверие к вышеупомянутому доносу. – Это еще не все! Там сказано, что, невзирая на принятое решение не принимать никаких мер относительно военных действий между Генуей и Миланом, вы все же неосмотрительно отважились отправиться в Геную и странным образом выкрали оттуда синьорину Диакометти, к которой и питали чувства. Теперь же миланцы якобы могут предъявить претензии по этому поводу, ибо синьорина является родственницей герцога да Верона, бывшего кондотьера Брандини.

Несомненно, автором сей записки являлся не кто иной, как Паоло Дольони. Но отчего он сам не осветил эту тему на своем первом заседании сената?

– Надо заметить, история крайне запутанная, но лишена всякого смысла, ибо мне известно от советника Санторо истинное положение дел. Отчего вы не под стражей, спросите вы? – Мартелли ухмыльнулся. – Оттого, что большая часть сената склонна полагать, что донос – обычный вымысел ваших недоброжелателей. Но имеются и те, кого настораживает ваша отставка, запутанность вашей истории, таинственность вашего венчания и прочие дивные сведения о вашей жизни. Многим понятно ваше стремление уклониться от публичности, а ваше окружение вполне понятно объясняет это. В то же время ваши сторонники предполагают, что донос – дело рук Паоло Дольони, который совместно с вами выполнял миланское задание. Чтобы подтвердить чистоту ваших помыслов, на тайном заседании определенного круга лиц было решено приобщить вас к расследованию фактов по измене Паоло Дольони. Если вами будет доказана его вина, все подозрения с вас сами по себе будут сняты.

Адриано отметил, насколько стремительно за его спиной развивались события, связанные с ним самим. Его успели уличить в измене, оправдать, выяснить истинные обстоятельства и найти настоящего предателя.

– Прошу простить, сенатор, но мне непонятно, в чем вы подозреваете Паоло?

– Имеются предположения, что Дольони установил тайную связь с Миланом, однако эта информация не подтверждена. Дескать, ту сделку, которую избегали вы, он решил несколько преобразить и облагородить, однако, на других условиях. Поскольку вам известны все лица, участвующие в этом сговоре, а также менталитет самого Паоло, вычислить его действия и разоблачить будет проще всего именно вам. К тому же у вас с оппонентом наверняка есть свои счеты, которые вы уже давно жаждете свести. И сейчас у вас появилась незаменимая возможность для возмездия.

Раздумья не заставили Адриано долго колебаться. Очистить свою честь от пятен – первое, чем он руководствовался в этот момент.

– Сенатор Мартелли, я приму ваше предложение и сделаю все для того, чтобы поставить на место предателей! – ответил он и уточнил: – Истинных предателей.

– Ваши расходы на это дело будут покрываться. Только ваши действия должны скрывать участие правительства.

– Мне это понятно, сенатор. Это еще одна причина, по которой вы обратились ко мне. Когда мне что-то будет известно, я сообщу вам, – кратко произнес Адриано и, откланявшись, вышел из палаццо, направившись к молу, у которого его ожидал Антонио Брастони.

Синьор Фоскарини прошел мимо него, не глядя, но тот сам послушно последовал за ним в гондолу. Присев, они внимательно друг на друга посмотрели.

– Синьор, по вашему приказу поиски вашей супруги окончены, к сожалению, безрезультатно, – произнес Антонио и виновато посмотрел ему в глаза.

– Это мне известно и без твоего комментария, Антонио, – ответил Фоскарини и с сожалением сомкнул губы. – Направишь гонца с письмом для ее тетушки во Флоренцию. У нас появилось другое дело.

Брастони заинтересованно посмотрел на сенатора.

– Антонио, по моей рекомендации ты уволился некоторое время назад из венецианского гарнизона, но, полагаю, что ты понимаешь глубокий смысл этого совета, – многозначительно сказал Адриано и посмотрел на наемника, за последнее время неоднократно доказавшего ему свою надежность.

– Осмелюсь предположить, что вы доверите мне что-то ответственное, – ответил Антонио. – Или же, напротив, накажете за мой огрех.

– Я вижу в тебе, Антонио, преданность делу и, хочется верить, преданность и мне, – синьор посмотрел на него испепеляющим взглядом, словно требующим клятву на верность.

– Так и есть, синьор Фоскарини.

– Если ты сумеешь еще раз доказать мне это, Антонио, я поставлю тебя управляющим своими делами в Венеции, и ты будешь получать щедрое вознаграждение от моего имени. Вполне вероятно, что в будущем я походатайствую о приобретении для тебя титула или же звания.

Глаза Брастони радостно сверкнули.

– Я даже не смею просить о таких вещах, синьор. Особенно после допущенных мною ошибок…

Адриано едва сдержал в себе томный и глубокий вздох, вырывающийся из глубины мужественного сердца.

– Антонио, моя супруга – невероятная женщина, – в его голосе чувствовалось сожаление, едва скрывающее за собой сильные чувства. – Она способна стать даже привидением, чтобы незаметно скрыться с назойливых глаз. И эту свою способность она использовала в мое наказание…

– Я сделаю все, чтобы загладить перед вами свою вину, – с честью произнес Антонио.

– Ах, да, – Адриано словно опомнился от воспоминаний. – Если ты будешь мне преданным, можешь мне поверить, что станешь мне другом. Но вдруг ты решишься на предательство, – Антонио ясно заметил, как глаза Фоскарини дьявольски блеснули, – та казнь, которую мы сегодня наблюдали, покажется тебе помилованием.

– Синьор, я уже благодарен вам за вашу милость, поэтому даже под пытками не предам вас, – уверял Антонио, и тот ему верил.

– Полагаю, что до таких жертв дело не дойдет, – с едкой улыбкой промолвил Адриано. – Итак, что тебе нужно будет сделать, Антонио. Тебе необходимо найти двух наемников, которые будут вести наблюдение за Паоло Дольони. Только эти наемники должны быть чрезвычайно надежными людьми с безупречной репутацией по своей части. Все, что он делает, куда ходит, кому пишет, – ты должен все знать и докладывать мне. По всем денежным расходам также обращаешься ко мне. Но для начала займись поисками людей. Понял?

Антонио кивнул.

– У меня имеются такие на примете.

– Помимо этого, когда ты оставишь наемников здесь… – он запнулся и предупредительно посмотрел на подопечного. – Только, Антонио, необходимы проверенные люди, умеющие держать язык за зубами. Миссия имеет тайный характер.

На его сосредоточенный взгляд тот снова кивнул.

– Я вас понял, синьор.

– Пусть наемники будут работать здесь, в Венеции. Ты же должен будешь отправиться в Милан по моему заданию. Работ предстоит много, но чрезвычайно важно научиться черпать сведения о ситуации, пребывая при этом в тени…

– Я буду теперь умным? Да, Каролина? – две серо-голубые пуговки пытливо на нее смотрели снизу вверх, когда она разложила перед маленьким Андреа бумагу, чернила и перо, чтобы научить его буквам и письму.

– Ты и так, мой милый, невероятно умен для шестилетнего мальчишки, – с мягкой улыбкой ответила она и заметила, как его взгляд горделиво загорелся. – А я тебя немного обучу образованию, чтобы ты умел читать и писать. Это может помочь тебе в жизни.

– А папа говорит, что мне это может не пригодиться, – расстроенно отметил Андреа.

– Это папа говорит на тот случай, если ты не захочешь много работать, чтобы стать известным художником, – с ободрением ответила Каролина. – Я же полагаю, что стать маэстро – это твоя мечта, верно?

Тот с воодушевлением закивал светлой головенкой.

– Для этого тебе непременно надобно уметь писать и читать, мой милый. Поэтому сегодня мы займемся с тобой первым уроком.

Андреа с удовольствием занимался с Каролиной, когда она рассказывала ему о таких интересных предметах как истори я и культура. От нее он узнал о жизни многих писателей и художников, с упоением слушая все истории, исходящие из ее уст. А сама синьора испытывала непростую привязанность к этому мальчугану: она полюбила этого озорника всем сердцем, словно предчувствуя в себе растущие материнские чувства.

Их обучение алфавиту прервала Анджела, стремительно вбежавшая в дом. Вместе с ней через открытую дверь в комнату влетели порывы морозного ветра.

– Ох, Каролина! – воскликнула Анджела и бросилась к ней с объятиями. – Наше платье… то, которое мы шили из бархата и тяжелого шелка…

– Что? – с нетерпением спросила Каролина, хватая озябшую Анджелу за холодные руки.

– Я отвезла его синьоре, живущей в предместье и часто заказывающей различные хозяйственные вещи… – Анджела едва отдышалась и присела. – А наше платье она ухватила с таким восхищением… что я думала, изорвет, пока напялит его на себя.

Каролина рассмеялась, глядя на счастливые блики в глазах женщины.

– Она заказала еще два. Правда, фасон попросила другой. И сказала, что порекомендует меня своим подругам.

Каролина не просто испытывала усладу от того, что придуманный ею фасон пользуется такой популярностью. Она невероятно радовалась, что смогла оказать помощь людям, которые помогли сохранить ей здоровье, а ее малышу – жизнь. И теперь у этой замечательной семьи появилась возможность вырваться из нищеты.

– Ох, милая Анджела, ты даже не представляешь, как осчастливила меня своими вестями, – радостно говорила Каролина, заключая ту в свои объятия. – Только теперь нам придется работать гораздо больше. Завтра же нужно отправиться на рынок за тканями и немедля приступить к работе.

– Слава Всевышнему, в зимнее время работы по дому не так много, поэтому времени для шитья у меня предостаточно, – воодушевленно пропела Анджела и устремила свой взор на округлившийся животик Каролины. – Как малыш?

– Ох, дорогая, после того, как с утра он стукнул меня изнутри, утихомирился, – рассмеялась Каролина и опустила до безумия счастливый взгляд на животик.

– Каролина, – послышался несмелый голосок Андреа, – а я хочу почувствовать, как он бьется.

– Ох, милый, этот благодатный момент нужно успевать наблюдать: малыш довольно хитер, поэтому, едва показав свою буйность, тут же затихает, не позволяя мне успеть насладиться долгожданным моментом.

– И в этом он полностью в свою мать, – прокомментировала с усмешкой Палома, кричавшая из кухни.

Из уст Каролины лился смех, такой звонкий, что он сумел заразить собой всех вокруг. А Палома сама себе улыбалась, радуясь, что хозяйка наконец-то смогла стать такой, какой была прежде. И этому благоприятствовало лишь ее грядущее материнство.