Текст книги "Обрученные Венецией"

Витторио осознал, что речь пойдет о серьезных вещах, поэтому исключил внутреннюю иронию и настроился на весьма серьезный разговор.

– Дело в том, Витторио, что в тот момент я сказала сенатору правду и в одночасье солгала, – она заметила удивленно приподнятые брови лекаря. – Я понимаю, что это может звучать абсурдно… Не так давно я с семьей была на маскараде в Милане.

Услышав эту фразу, Армази догадливо улыбнулся, но Каролина этого не заметила, поскольку отвлеклась своим рассказом. – Там мне встретился один кавалер…

Он ясно услышал беспокойное дыхание синьорины, ее щечки покрыл свеженький румянец, а глаза засверкали каким-то необъяснимым вожделением, которое может быть знакомо лишь влюбленному человеку. Витторио слушал и о том, как они танцевали, и о том, что происходило с ней в тот момент, и прекрасно понимал, что он уже слышал эту историю от своего друга. И то, что Армази однозначно ощущал внутри себя, так это то, что сердце его ликовало и радовалось – чувства этих двоих чудаков взаимны.

Когда она закончила свой рассказ о встрече с незнакомцем на словах «и тут в моей жизни появился Адриано…», Витторио понял, что юная дама сходит с ума от чувств, которые разрывают ее сердце.

– Прошу прощения, Каролина, вы желаете мне сказать, что не можете разобраться с чувствами к каждому из этих мужчин? – спросил Витторио. Но его целью не была насмешка над ее растерянностью. Ему хотелось понять, как она разделяет чувства пополам к одному и тому же мужчине? Как она характеризует их?

– О, нет, Витторио, я не думаю, что это любовь… Хотя прежде мне были неведомы ее признаки. Меня смущают два чувства. Первое – такое порхающее, всеобъемлющее, всепоглощающее… Его невозможно описать либо перепутать с чем-то другим. Я понимала тогда, что если это и не любовь, то, вероятнее всего, ее исток. И мне твердо верилось, что больше я не повстречаю кого-либо, кто сможет меня насладить чем-то подобным… Поэтому я свято верила в то, что с этим мужчиной нас наверняка свяжет жизнь… Я даже молилась от души, чего не желала делать прежде. Второе же чувство внес в мою жизнь Адриано…

Неожиданно она отвлеклась от своего погружения в свою внутреннюю суть.

– Богом молю, Витторио, не говорите ему о моих наивных словах, – умоляюще произнесла она.

Он только кивнул и не сказал более и слова.

– Адриано… – на этом моменте Витторио заметил, что ее дыхание участилось, – он появился… И все, что во мне возбудил тот незнакомец, вдруг обернулось в иллюзию… в сказку, которая тут же в моем сознании лишилась признаков реальности. Я смотрю на него и понимаю, что восхищаюсь каждым его жестом, каждым движением, каждой эмоцией, отраженной в его мужественных чертах.

«Бог мой, да она его буквально превозносит над всеми прочими мужами», – Витторио мысленно изумился, что в современности все еще существуют женщины, которые могут так искренне восхищаться мужчиной.

– На какой-то момент я даже напрочь забыла о том, что нахожусь в чужой стране, в чужом доме – так меня увлекли чувства к Адриано. Но что это, любовь? Тогда отчего же она так запутала меня в своих догадках? Зачем нужна была та иллюзия с мужчиной, который исчез из моей жизни, словно призрачное, но такое манящее видение? – Каролина пытливо посмотрела на Витторио, и ему почудилось, что из ее небесно-голубых глаз посыпятся искры отчаяния.

На какой-то момент он задумался, прекрасно понимая, что синьорине необходимо дать ответ, который будет являться правдой, не способной сделать из него предателя своего друга.

Оставить ее без ответа нельзя – она изведется. Говорить прямолинейно – значило для Витторио уничтожить Адриано. Поэтому он решил действовать по-иному.

– Позвольте, Каролина, я вам расскажу одну историю, – произнес задумчиво Витторио.

Какая история? Она тут с ума сходит, а старичок развлекается ерундой! Каролина вдохнула воздух и набралась терпения.

– Я вижу в ваших глазах огорчение: не это вы ожидали от меня услышать, – усмехнулся Армази. – Поясню: история эта поможет вам кое-что вразумить, если вы, разумеется, пожелаете. В любом случае ее разгадка к вам придет в самый подходящий момент, и тогда все образуется.

Витторио сел поудобней, его морщинистое лицо расплылось в улыбке воспоминаний.

– Это было во времена войны, сорок лет назад, когда я пошел солдатом в Венецианскую армию. Мы тогда с отцом Адриано воевали. Но армеец из меня вышел никудышный, и в первом же бою под маленькой деревушкой близ Тревизо меня ранили. Ранение было тяжким, я потерял сознание, а Самуэль Фоскарини спас мне жизнь, доставив меня к местной в тех краях знахарке. Всего этого я не помню, ибо истекал кровью и бредил.

Каролина не понимала, каким образом этот рассказ вписывался в ее проблемы. Но она слушала, что говорил старик, так как знала, что он не относится к пустословам.

– По словам моего друга, я находился в полусознательном состоянии почти две недели. Все это время я видел несколько видений с потрясающими картинами. Их всех объединял лишь один персонаж – прекрасная женщина. Моя душа сама тянулась к ней и как будто ждала встречи вновь и вновь. В те минуты, когда мое сознание возвращалось ко мне, пусть и не полностью, я понимал, что эта женщина – плоды прекрасных сновидений, несбыточных иллюзий. Но мне хотелось впадать в беспамятство вновь и вновь, только бы в видениях снова встретить ее и наполнить свою душу теми неописуемыми и потрясающими чувствами, сотрясавшими мое сердце в ее присутствии. Из-за этого моего необъяснимого стремления, как выяснилось позже, мое выздоровление значительно затянулось. В каждом моем сне прекрасная дама наполняла мою жизнь своею сущностью, что вдыхало в меня ощущение значимости, заботы и любви. Это потрясающие моменты…

– И что же… что потом? – нетерпеливо спросила Каролина, полностью окунувшаяся в рассказ Витторио.

– Потом, когда я очнулся, Самуэль находился рядом со мной. Я попросил воды, а он окликнул кого-то… и в дверях появилась та самая прекрасная дама, которую я видел в своем бреду. Как выяснилось, она все это время обхаживала меня. Она же была и знахаркой, которая достала меня с того света. Она же оказалась и моей нынешней супругой, которую я люблю по сей день…

– Лаура? – пораженно воскликнула Каролина.

Витторио улыбнулся счастливой улыбкой.

– Именно, Лаура… Которая в какой-то момент казалась моим видением, моей иллюзией, к которой я стремился куда-то в никуда. А оказалось, что она ждала меня здесь, в реальности… Decipimur specie recti[14]14
  «Мы обманываемся видимостью правильного» (лат.) – Гораций, «Наука о поэзии»


[Закрыть].

Каролина задумалась. Армази иногда казался чудаковатым стариком, и какое отношение его история могла иметь к мучавшему ее внутреннему смятению, ей было неведомо. В этом-то она и намеревалась разобраться.

Повышенный голос Урсулы заставил Каролину отвлечься от чтения, и из своих покоев она вышла на лестничную площадку, дабы посмотреть, что же настолько сильно могло возмутить горничную. Урсула стояла близ дверей в парадную, в которых Каролина увидела женщину, очевидно, самовольно вошедшую в палаццо и тем самым возмутившую служанку. Откровенность, пестрившая неким нахальством в одеждах гостьи, едва ли не кричала во все горло о ремесле незнакомки. Ее яркий наряд слепил роскошью и сверканием драгоценных камней, что наверняка вызывало восхищение в мужчинах и зависть в женщинах.

Вполне очевидно, что куртизанку абсолютно не смущал способ, которым она зарабатывала себе на кусок хлеба: гордо выпрямившись и вздернув кверху курносый носик, она с легкой усмешкой смотрела на возмущенную от нахлынувшего гнева за бестактность гостьи Урсулу. Недолго думая, Каролина решила сойти со второго этажа, дабы разобраться с нежданной гостьей.

– Сенатор Фоскарини покинул Венецию! – резким тоном отвечала горничная на поставленные ей вопросы.

– А до меня дошли слухи, что он на Большом канале, – произнесла та и обернулась на шаги, доносившиеся с лестницы.

Красивое лицо гостьи, довольно ярко подведенное румянами и кармином, застыло в изумлении, когда она увидела грациозно спускающуюся по ступенькам Каролину. В глазах белокурой незнакомки куртизанка прочла легкое недоумение. Бесспорно, они узнали друг друга: недавний вечер их свел в одном месте на Гранде.

Кем же приходится сенатору эта женщина, надменным взглядом пронзающая сейчас Каролину, словно синьорина своим появлением в этом доме срывала ей все планы? Хотя девушка прекрасно понимала, что отнюдь не обыкновенная жажда денег либо плотские утехи заставили Маргариту преступить государственные запреты и явиться в этот палаццо. Ею управляли куда более серьезные намерения.

– Чего изволите? – спросила Каролина, остановившись напротив куртизанки, испепеляющим взглядом пронзая ее удивленные глаза.

– Я изволила бы увидеть сенатора Фоскарини, – требующим тоном ответила Маргарита.

– Сдается, горничная вам ясно доложила, что его сейчас здесь нет, – спокойно промолвила Каролина, благосклонно глядя на перепуганную Урсулу. – Вы не изволите представиться? Кем вы приходитесь сенатору?

Очевидность ответа на этот вопрос сияла на устах Каролины насмешливой улыбкой.

– Я… его близкая подруга Маргарита Альбрицци, – стараясь достойно держаться, ответила куртизанка. – А кем приходитесь семье Фоскарини вы, позвольте поинтересоваться?

Маргарита даже представить себе не могла, кем приходится эта незнакомка Адриано, но ее появление в его владениях ее почему-то насторожило еще в тот злополучный момент, когда она впервые услышала на рауте о пребывании в палаццо сенатора некой кузины. С тех самых пор сенатор благополучно исчез из поля зрения Маргариты. Сейчас же куртизанка отметила про себя, что смазливая привлекательность этой незнакомки может стать еще одним поводом для беспокойства.

Каролина забавлялась наблюдением замешательства и ревности в глазах Маргариты. Но она сохраняла внешнее спокойствие, хоть и продолжала испепелять взглядом куртизанку.

– Начнем с того, что дама благородных кровей не обязана отчитываться перед куртизанкой, – ответила спокойно Каролина и прошла мимо Маргариты, всеми своими движениями показывая свое раскованное и довольно домашнее поведение в этих с тенах. – Более того, женщинам вашего ремесла не позволительно рассекать воды Большого канала и уж тем более посещать палаццо знатных персон. Вам необходимо знать свое место, милочка.

Эти слова вызвали в карих глазах Маргариты дьявольские искорки, которые готовы были сыпаться, сжигая вокруг себя все возможное.

– Не вам судить о моем поведении, – скривившись в презрительной гримасе, отрезала она.

– Вы слишком развязны для куртизанки, – Каролина ответила ей буквально королевским тоном, не терпящим возражения и отпора.

– А вы для гостьи чересчур властно себя ведете!

– Откуда же вам знать, кем я прихожусь сенатору на самом деле?

Многозначительность тона Каролины привела куртизанку в ступор.

– Передайте сенатору, что я заходила, – не оборачиваясь, промолвила Маргарита, поспешно покидая дворец.

– Несомненно, первым делом сообщу, – в голосе Каролины ощущалось не присущее ей прежде ехидство.

Но, к ее великому сожалению, словесная дуэль женщин на этой ноте закончилась, и на прощанье Каролина лишь смогла лицезреть, как за окном мелькнуло пестрое платье Маргариты.

– Урсула, что здесь делала эта особа? – спросила задумчиво Каролина все еще молчавшую горничную, которая поразилась и в то же время восхитилась поведением госпожи.

Урсула молчала, в растерянности глядя на синьорину, словно не знала с чего начать, но настолько наигранно показывала себя несведущей, что Каролине это не понравилось. Ведь служанки всегда оказываются в курсе всех событий, происходящих в доме и в жизни господ, у которых они работают, и наверняка Урсула не упустила ни одной детали из развития отношений куртизанки и сенатора Фоскарини.

– Ну, как вам сказать, синьорина… – горничная деликатно сомкнула губы, пытаясь показать неубедительные намерения что-то скрыть.

– Говори так, как есть, – спокойно, но нетерпеливо произнесла Каролина.

– У сенатора очень близкие отношения с этой куртизанкой, – быстро, но тихо произнесла Урсула, будто делилась с Каролиной сокровенной тайной. – Они часто встречаются… Вы сами, вероятно, знаете, как мужчины проводят время с такими блудными девицами. Сдается мне, она по уши влюблена в сенатора. Но для него она – пустышка. К чему мужчине его положения такой вот диамант из помойки? А она преследует его, словно конвой. Вообще-то мерзкая особа, – произнесла шепотом Урсула. – Когда приходит сюда и таращится на меня своими ведьмовскими глазищами, мне сдается, что она пронзает мое тело копьем.

Каролина как-то бесцельно посмотрела в окно, за которым не так давно мелькнуло платье куртизанки. В том, что Маргарита влюблена в сенатора, сомнений не оставалось, но Каролину почему-то поглотила доля некой зависти к этой особе. Что за дивные чувства? Потому, что эта куртизанка смогла добиться какой-то близости с Адриано? Или по той причине, что обладает хоть и незначительной, но свободой? И теперь, распаленная сведениями от Урсулы, Каролина еще сильнее возжелала заслужить полное доверие Адриано и приблизиться к нему своим трепещущим сердцем.

Свыкнувшись со своим новым положением, невольницей которого она случайно оказалась, Каролина довольно быстро освоилась в Венеции и через пару недель свободно прогуливалась по городу без сопровождения. Уж тем более, что общество порядком поднадоевшей ей Урсулы не всегда было ей приятным. Иной раз, умирая со скуки от однообразия, она самовольно отправлялась прогуляться на гондоле, и, посмотрев на суматоху венецианцев, немного успокаивала ноющее одиночество. Хотя стражник сенатора все же плелся позади нее, но отвязаться от него ей не удавалось – тот оказался слишком верным своему господину.

Каролине казалось чрезвычайно неудобным отсутствие в Венеции лошадей, которых здесь гораздо успешнее заменяли гондолы, но привыкнуть к постоянному плаванию ей было очень тяжело. Сухопутное передвижение жителей лагуны являлось возможным лишь благодаря большому количеству мостиков в некоторых районах, однако порой их череда обрывалась, и путешествие на гондоле оказывалось неизбежным.

Нахлынувшая в последние дни хандра бесчувственно лишала синьорину привычного ее сердцу ощущения жизнелюбия. Должно быть, унылое одиночество и неизвестность будущего являлись тому виной.

Мрачные чувства еще более усугублялись испортившейся в последнее время погодой. Урсула пояснила синьорине, что дожди, сырость и прохлада – типичный климат для Венеции, уж тем более в период уходящего лета. Поэтому, когда из-под полупрозрачной простыни облаков выглядывало солнышко, венецианцы всячески стремились показаться на улице, дабы насладиться теплотой его освежающих лучей. И Каролина надевала свое любимое прогулочное платье янтарного цвета и отправлялась на прогулку в компании молчаливого и грустного гондольера.

Что касается сенатора Фоскарини, то он уже давно не появлялся в имении на Большом канале, и Каролине казалось, что Адриано намеренно избегает ее общества. Зато Витторио навещал ее буквально через день. Нередко и она заходила на ужин в теплое семейство Армази, наслаждаясь общением с Розой и Лаурой, всегда встречавшими ее радушием и гостеприимством.

По вечерам в окно Каролины доносились возгласы с улицы и мелодичное звучание музыки. Нередко она видела, как возле дома напротив останавливалась гондола с музыкантом, воспевавшим в своей серенаде чувственный нрав синьорины, выглядывающей из окна. Очевидно, эту самую девушку забавляло соперничество мужчин за ее красоту и, зачастую, всматриваясь вниз, она раскатисто хохотала.

Это забавляло и Каролину, тайком из своих окон наблюдавшую за всплывающими перед ней картинами. Но больше всего на свете ей хотелось, чтобы и под ее окнами остановилась гондола и зазвучала музыка, в нотах которой можно было бы распознать любовь. Только в чьем исполнении – незнакомца в маске или Адриано – серенада порадовала бы ее больше, ей так и не удалось понять.

Пребывание в одиночестве и время, удивительно медленно считающее свои мгновения, заставляли синьорину Диакометт и все чаще и чаще окунаться в воспоминания о родных краях. Тоскующее сердце вновь и вновь заставляло Каролину обдумать свои поступки в отношении дорогих ей людей. Ей казалось, что она готова в корне изменить свой крутой нрав, только бы прижаться к матушке или услышать «железный» голос отца. О, а чем бы только она не пожертвовала, только бы выслушать нудные нравоучения кормилицы Паломы! Ее осчастливила бы встреча даже с нелюбимой сестрой. Но все это Каролина представляла в своих мечтах, с нетерпением ожидая вестей от Адриано.

В определенный момент, решившись не обременять Адриано Фоскарини своими просьбами, Каролина вознамерилась написать письмо в Милан, в надежде получить известия о родителях от Изольды. Присев за стол в гостиной палаццо, Каролина взяла принесенное Урсулой гусиное перо. Внезапная жажда оказаться сию минуту в Генуе, в прохладном лиственном лесу, заставила синьорину с наслаждением закрыть глаза, ощущая себя всей душой в родных краях. Аромат хвои и мягкой лесной сырости будто ударили ей в нос, и легкая улыбка радости завершения безумной ностальгии коснулась ее губ. Пение птиц, шелест деревьев и травы и яркое генуэзское солнце – никакая сказочная архитектура и красота Венеции не способна заменить в ее душе все это.

Вернувшись в мрачную реальность, Каролина задумчиво повертела перо в руках и макнула его в чернила. Сейчас она даже не думала о том, что не так давно сестра вызывала в ней лишь страх и отвращение, с самого детства внушаемые Изольдой в ее сердце. Но Каролине так безумно хотелось, чтобы этот трудный час объединил их, оставив все переживания позади! Истинные чувства старшей сестры были неведомы наивному девичьему сердцу!

Заметив в гостиной Урсулу, отчитывающую на правах хозяйки какую-то служанку, Каролина немедля подошла к ней.

– Урсула, мне необходимо с тобой переговорить. С глазу на глаз!

Горничная прошла вслед за Каролиной в гостиную, где та нередко уединялась. Порой Урсулу возмущало властное поведение гостьи в этом доме, и объяснялось это только тем, что до приезда синьорины горничная сама ощущала себя правомерной хозяйкой. Даже управляющий Бернардо не мог так искусно управлять действиями прислуги, как она. Но, не решаясь, по понятным причинам, перечить сенатору или возбудить в нем гнев, Урсула с трудом терпела власть Каролины, которая, впрочем, отнюдь не претендовала на звание хозяйки палаццо Фоскарини.

– Урсула, я бы хотела, чтобы ты позаботилась вот об этом, – Каролина протянула ей письмо и несколько дукатов. – Но имей в виду, что об этом поручении никто больше знать не должен! Отправь гонца в Миланское герцогство как можно скорее. И пусть дождется ответа.

Горничная с удивлением в глазах смотрела на волнение синьорины, и ей почудилось, будто эта подозрительная особа задумала что-то нехорошее.

– Как изволите, синьорина, – растерянно ответила Урсула и все же взяла письмо. – Я немедля выполню ваше поручение.

Проводив взглядом поспешно удаляющуюся горничную, Каролина задумчиво приложила пальчик к устам. Странная женщина эта Урсула, с дивными причудами и некой загадочностью… Каролине известно лишь то, что та давно работала горничной во дворце Фоскарини и, очевидно, претендовала на большее звание, чем обыкновенная горничная, которой являлась. Но даже не это беспокоило синьорину. Что-то зловещее исходило изнутри этой женщины, чего ей, Каролине, следовало бы остерегаться. И она видела это в подавленных злобой глазах.

Не решаясь без позволения сенатора отправить гонца, Урсула решила дождаться его или доктора Армази. Горничная хорошо знала каждого члена семьи Фоскарини, и появление Каролины во дворце Адриано ей с первого дня казалось странным. Разумеется, не исключено, что она и впрямь его кузина. Ведь о родственных связях матери Адриано в Венеции знают мало, – ходят слухи, что она и вовсе была из рода бедных дворян. С Самуэлем Фоскарини они поженились, когда и тот был кондотьером в Венецианском арсенале. И что руководило тем браком, было неведомо никому.

Не желая ввязываться в запутанные дворянские авантюры, Урсула решила отправиться к Витторио, чтобы отдать ему письмо, с мыслями: «И пусть делают, как знают».

– Что произошло, Урсула? – беспокойно спросил Витторио, когда в дверях его дома появилась горничная Адриано.

– Нет, что вы, лекарь Армази, я просто… я просто в растерянности. Меня волнует синьорина…

– Что с Каролиной? – с нервным беспокойством спросил Витторио.

Урсула поняла, что ее замешательство только раздражает доктора, и, желая угодить Армази любым способом, она спокойно продолжила:

– Синьорина написала письмо в Милан и попросила меня отправить его. Бесспорно, я должна была непременно исполнить ее волю, но я намеревалась прежде дождаться сенатора. Только он почему-то так и не появился за это время… – бледно-испуганное лицо лекаря заставило Урсулу смолкнуть, и, округлив и без того большие глаза, она посмотрела на доктора в ожидании его объяснений.

– Где оно? – процедил сквозь зубы Армази, внутренне готовый излить свой гнев на Адриано, по вине которого Каролина сейчас терзается в тоске и ностальгии.

Схватив протянутое Урсулой письмо и все так же пытаясь сдержать крик гнева, Витторио выпалил:

– Черт возьми, ох уж… – но тут же смолк и уставился на ошарашенную Урсулу. – Ты все сделала правильно! И не вздумай кому-то об этом сказать, а уже тем более синьорине Каролине.

Урсуле казалось, что лекарь сейчас взбесится, и она в недоумении попятилась к дверям.

– Как изволите, господин Армази. Я к вашим услугам, если что… Я никому… ничего… Я пойду?

Он только кивнул головой и, дождавшись ее ухода, распечатал письмо. Прочитав содержимое, Витторио вновь чертыхнулся.

– Необходимо срочно послать за Адриано, – задумчиво буркнул он сам себе под нос.

Немудрено, что возмущению Витторио не было предела и он готов был накинуться на Адриано с кулаками при первой же встрече. «Сколько уже можно избегать ответственности за свои деяния, словно он – пятнадцатилетний мальчишка?! – возмущенно говорил сам себе Витторио, отчаянно сжимая письмо в руках. – Что же он вытворяет? Хочет совсем с ума свести бедную девушку? Ох, Адриано…»

А приезд Адриано не заставил себя долго ждать. Все это время он вел дела из виллы в Местре, что располагалась в Терраферме. Эта коммуна служила республике важной торговой точкой, связывающей сушу с Венецианской лагуной.

И все время, решая правительственные вопросы, Адриано Фоскарини старался углубиться в дела, дабы вечером его, измотанного тяжелым днем, крепкий сон настигал скорее обычного. И все это по одной причине, сияющей перед его взором поразительной красотой.

Время от времени в его памяти, словно по велению сердца, вставал дивный взор, полный надежды на любовь и понимание. В подобные мгновения вожделение настигало Адриано, и он едва сдерживал в себе порывы бросить все и вернуться назад в лагуну. Да и путь его по морю займет всего-то несколько часов. Но сразу после такого решительного намерения сенатором овладевала трусость.

И хотя Адриано не желал признаваться самому себе, но, по сути, под крышей своего палаццо он откровенно боялся личных встреч с глазу на глаз с ее обаянием: такие мгновенья вынуждали сенатора ощущать свою беспомощность перед собственными чувствами, что невероятно подавляло его. Глубоко в душе он осознавал, что переоценил свою способность совладать с собой, находясь в обществе с синьориной. А уж тем более живя с ней под одной крышей.

И, невзирая на ту нахальность, которая прозвучала из ее уст в последний вечер, его по-прежнему восторгали ее храбрые порывы отстоять свое мнение о справедливости. Казалось бы, ее слова обязаны были заставить его сойти с пути, который он избрал. Но сейчас, находясь вдали от нее и имея возможность разобраться в себе, Адриано снова и снова признавал, что жизнь без нее теряет всякий смысл. Он засыпал свой разум вопросами, тщетно разыскивая на них ответы внутри себя. Все это время он терзался смятением по поводу будущего их отношений. И существует ли вообще это будущее?

Адриано твердыми шагами направился к своему палаццо, бросая косой взгляд на открытое окно Каролины. Ее он не видел, но поднимать голову не решался, допуская, что она может наблюдать за ним. А ее взгляд способен обжечь даже сквозь стекло.

Он прошел во дворец и недовольно заметил, что, кроме одной служанки Анны и двух стражников, у парадных дверей его никто не встречает, а в доме царит поразительная тишина. Куда-то запропастился Бернардо, исчезла сведущая во всех вопросах Урсула и прочая челядь. Однако более всего сенатора занимало отсутствие его гостьи, которую он так жаждал лицезреть.

В недоумении он смотрел на мавританку Анну, встречавшую его с радостным и в то же время взволнованным лицом, что объяснялось неожиданным визитом сенатора, к которому обитатели палаццо не были готовы. Впрочем, для синьора Фоскарини данный момент был вполне привычен.

– А почему так тихо? – спросил Адриано, чувствуя усилившееся беспокойство, посетившее его еще в тот момент, когда он прочел письмо Витторио.

– Синьорина Каролина и Урсула ушли за покупками, – каким-то визгливым голосом ответила служанка и склонила голову в неуклюжем реверансе перед сенатором.

Адриано облегченно вздохнул и направился в свой кабинет. После того, как он получил просьбу в письме Витторио немедленно явиться в лагуну, он просто терзался в догадках: что здесь могло произойти без него. Он достал из большого конверта документы об опекунстве Каролины, подготовленные для него юристом. Совсем скоро он решится на важный шаг в отношении нее. Но этому будет предшествовать тяжелый разговор о герцогской семье, да и вообще обо всем, о чем так беспокоится ее сердце. Однако откладывать печальные известия из Генуи он более не имеет права.

Услышав звонкий смех, доносящийся из вестибюля, Адриано с любопытством прислушался.

– О, Урсула, это платье сведет с ума любого мужчину, – произнесла со смехом Каролина, только что побывавшая у портного.

Ей приносило невыносимое женское удовольствие обновлять свой гардероб. Ее сдерживали лишь рамки приличия: сенатор и так позволял ей многое в своем доме, а растрачиваться на дорогие наряды было уж слишком нахально. Поэтому она позволяла себе лишь раз в две недели пошить что-нибудь свеженькое.

Урсула заметила выросший из тени коридора силуэт Адриано.

– Вы не находите, синьорина, что цвет чрезмерно яркий? – с упреком спросила горничная. – Как бы распутно оно не выглядело…

Каролина рассерженно устремилась на горничную, которая несколько мгновений назад восхищенно хлопала ресницам и и восклицала: «Оно так идет вам, госпожа!» А сейчас выставляет ее распутницей.

– Урсула, в моду входит бордово-вишневый цвет, – кокетливо произнесла Каролина. – Но это платье тщательно размыто коричневыми тонами, что и скрывает его яркость. Не смей сравнивать меня с распутницей!

Горничная со страхом смотрела на синьорину, боясь что-то произнести в свое оправдание. Из напряженного положения ее вывел сенатор, к которому она бесцеремонно бросилась едва ли не с объятиями.

– О-о-о! Господин Фоскарини! – воскликнула радостно она и присела в поспешном реверансе. – Ваш визит несколько внезапен… Я немедля распоряжусь об обеде.

Урсула исчезла, оставив их с глазу на глаз. Взгляд Каролины наполнился бликами неимоверной радости, которая настигла ее сердце врасплох. Она с почтением склонила свою золотистую головку и присела перед Адриано в легком реверансе, в котором прослеживалось некое кокетство. Взволнованный неугасающим блеском ее ослепительной красоты, сенатор прижался устами к ее нежным белым пальчикам. Она пронзала его ликующим взором, таящим в себе некую загадочность. Взглянув в эти два топаза, так загадочно таящих в себе ликование, Адриано сдержал свои эмоции, выражая собой лишь почтение и легкую улыбку.

– Вы не балуете нас своим присутствием, – промолвила Каролина так серьезно, что у Фоскарини создалось впечатление, что мгновенье назад в вестибюле звучал не ее смех.

– Меня отвлекли от вашего общества срочные дела в Местре, – сухо произнес он. – Прошу простить, синьорина, что покинул вас без предупреждения.

Каролина с неимоверным сожалением ощущала от него некий холод, незнакомый ее сердцу. Ей хотелось содрогнуться от этого ощущения, будто от зимней стужи, настигшей среди расцветающей весны. Но нет… в его глазах еще присутствует блеск восхищения. Но до этого мгновенья Каролина не могла решить: стоит ли просить прощения за свою двусмысленную речь в вечер их свидания или не нужно более обращаться к прошлому.

– Синьорина, нам необходимо поговорить, – изрек решительно Адриано. – Но сначала я вынужден отправиться в дом Витторио…

– Вам что-то известно о герцоге и герцогине? – бесцеремонно перебила его Каролина и, осознав свою бестактность, тут же виновато склонила голову.

Его это отнюдь не разозлило, поэтому он спокойно ответил на ее вопрос:

– Вероятнее всего, только сегодня я и смогу встретиться с человеком, который сведущ в этом вопросе гораздо больше моего, – он говорил на удивление невнятно, и Каролина поняла, что он что-то скрывает. – Я не мог этого сделать раньше.

– Они живы? – второпях спросила она, настраиваясь на самое ужасное.

– Я не могу говорить об этом наверняка, Каролина, – твердо произнес сенатор. – Лишь когда мне станет известно – слухи или же правду донесли мне мои люди. Поймите меня, милейшая синьорина, я не желаю вводить вас в заблуждение…

– Я понимаю и ценю это, любезный Адриано, – она пролепетала это растерянно и отвела взгляд.

За это длительное время Каролина готовилась услышать любые сведения – она понимала, что, чем дольше ничего не слышно из Генуи, тем хуже содержимое вестей ее ожидает.

– Как только будет что-то известно, будьте добры, известите меня, сенатор.

Он смотрел, как, приподняв платье, чтобы не оступиться, она поднималась по ступенькам. Удивительно искусно она сумела совладать сейчас с беспокоившими ее эмоциями. И сенатору стали очевидны все перемены, случившиеся за столь короткий час. Перемены и в нем, и в ней. Ее изменила болезнь и невольные обстоятельства, его – возникающее чувство к ней.

«Моя дорогая сестра Изольда! Искренне надеюсь, что ты не рассердишься, увидев письмо от своей непокорной сестры. Я нахожусь сейчас в Венеции в гостях у одного благородного человека. К сожалению, мне ничего не известно о матушке и отце, что меня очень гложет. Если ты владеешь информацией, молю, напиши пару слов о них! Пребывание в Венеции дается мне нелегко, я чувствую себя здесь чужеземкой, несмотря на то, что обходятся здесь со мной почтительно. Сенатор Фоскарини весьма благородный молодой человек, однако, моя дорогая, знала бы ты, как безумно я соскучилась по Генуе и по нашей с емье. У моляю тебя, не оставляй эти строки без ответа! Твоя сестра Каролина».