Текст книги "Обрученные Венецией"

– О-ох, смею! – воскликнула Каролина и с очерствевшим взглядом подошла к настоятельнице. – Меня заперли не в монастыре, а в доме тирании! Я не знаю, что произошло в вашей жизни такого, что вы срываете сейчас свою злобу на невинных сестрах. Но, поверьте мне, Матушка Мария, со всем уважением к святому месту, в котором мы пребываем, я никогда не позволю издеваться над собой или близкими мне людьми!

На какой-то момент настоятельница застыла, изумленная смелостью Каролины. Но затем собралась с духом и монотонно произнесла:

– Вы плохо понимаете, как я посмотрю, где находитесь. Но хочу заверить, что подобного рода нахальство Господь наказывает. И делает он это руками таких, как я.

С этими словами настоятельница скрылась за дверями.

– Сдается мне, нам надобно выбираться отсюда как можно скорее, – задумчиво произнесла Каролина и посмотрела на кормилицу. – Иначе нам несдобровать.

– Я же говорила вам, синьора Каролина, чтобы вы не конфликтовали с ними, – зашлась плачем Палома. – Что теперь будет с нами?

– О-ох, прекрати! – резко воскликнула Каролина и прошлась по комнате, задумчиво потирая лоб. – Нужно выбраться отсюда… Через главные ворота мы не сможем: они запираются на огромный замок, один ключ от которого хранится в келье у настоятельницы, а другой передается из рук в руки дежурящим монахиням. Здесь должен быть запасной выход… а быть может, и подземный. Во всех монастырях есть поземный ход. Но об этом нам смогут поведать лишь обитатели монастыря…

– Ох, синьора, сдается мне, вы пополнели, – нахмурилась Палома, глядя на талию и бедра Каролины, и впрямь увеличившиеся за последнее время.

– Глупости, Палома, – ответила недовольно та, облегченно выдохнув после того, как кормилица отпустила корсет госпожи. – Как можно потолстеть после той отвратительной снеди, которую в обычной жизни я предпочла бы скармливать собакам?

– Не глупости, синьора! Это очевидно, – ответила Палома, осматривая хозяйку. – О-ох, если увидит вас сенатор…

Заметив рассерженный взгляд Каролины, побагровевшей на глазах, кормилица тут же смолкла.

– Полагаю, нам с сенатором не скоро придется лицезреть друг друга, – сухо ответила та и подошла к голубому платью, лежащему на ее кровати. – Я не смогу простить ему этого заточения в монастыре! Он прекрасно знает, что я изнываю здесь. Но я не позволю его гордыне довольствоваться моим унижением! Поэтому совсем скоро мы покинем это место, дорогая. Я чувствую это.

– Но как, синьора? – едва не заныла Палома. – Помимо того, что нам надобно ухитриться преодолеть ворота, мы нуждаемся в деньгах и лошади, дабы выбраться из этой дыры.

– В скором времени эти проблемы решатся, – с уверенностью в голосе ответила Каролина. – Имей терпение.

Не стесняясь злобных и недовольных взглядов инокинь, занятых уборочной работой, Каролина прогуливалась по монастырской территории в надежде хоть отчасти развеять мрачность собственных мыслей, угнетавших ее в последнее время все больше и больше. От Адриано известий так и не было, помимо прибывшего несколько ней назад гонца с деньгами, как было обещано, и несколькими словами в адрес монахинь. Причем посыльный явился среди ночи, когда все спали, и Каролине не удалось ни встретиться с этим человеком, ни изучить все необходимые уловки и детали, которые могли бы ей сгодиться для побега. Единственное, что она прекрасно понимала, что Палома была абсолютна права: без лошади и денег ей в этом захолустье не обойтись. Ведь первое поможет им добраться к обществу, а второе – выжить в нем до определенного момента.

Однако синьора, невзирая на присущее ей вероломство и умение выбираться из самых затрудненных ситуаций, все же не могла найти слабое место в этой крепости, чтобы выкарабкаться из нее. Монастырь располагался за глухими кирпичными стенами, и единственными отверстиями в них были решетки канализации, протекающей у самого основания здания. Но об этом пути Каролина и думать не могла.

Но чем дольше она находилась в этом печальном месте, тем сильнее ее ранили здешние порядки, что вдохновляло ее разум на самые опрометчивые поступки! Ведь наибольшим мучительным бременем для Каролины стала борьба с жестокостью монахинь. Самое поразительное, что от любезнейшей сестры Елизаветы Каролине удалось выяснить, что даже на послушниц свод монашеских правил никак не может распространяться – это противоречит их правам. А пока мирянка находится в монастыре в качестве паломницы, как живет сама госпожа Фоскарини, она не обязана жить по режиму дня инокинь.

Хотя длительное проживание на этой территории и предусматривало принятие обета послушания, все же Каролина имела полное право отказаться, если ее душе это не было угодно. Только вот кто спрашивает женщину, если ею распоряжается мужчина? Отданные в это место девочки приняли отшельничество исключительно по велению отца или мужа. Поэтому, дабы проявить все свое нежелание принимать монашество, Каролина предпочла попросту игнорировать попытки сестер подчинить ее к здешнему уставу.

Хотя, невзирая на чувство обиды, не дававшее ей покоя, Каролине многое довелось понять в монастыре. И, как это ни странно, сестра Елизавета стала источником многих полезных советов для девушки. Прежде госпожа Фоскарини упорно полагала, что монахини не имеют ни малейшего представления о мирской жизни. Но теперь ей стало известно, что за плечами большинства из них, напротив, имеется богатый жизненный опыт, накопленный далеко за пределами этих мрачных стен.

В начале пребывания Каролины на территории монастыря сестра Елизавета сторонилась откровенного общения с ней. Все их беседы касались лишь распорядка дня или чтения молитв. Но как-то раз монахиня застала синьору Фоскарини прячущей слезы в своей келье, и, на свое удивление, ей захотелось стать утешением строптивой синьоре. Когда Каролина, изнемогающая от душевных терзаний, в сердцах поведала свою неутешительную историю, сестра Елизавета лишь с ужасом вытаращила глаза. И хотя монахине, старавшейся всегда держаться в одном ровном настроении, не свойственна была эмоциональность, все же Каролине удалось расшевелить в ней чувства.

– Теперь мне понятно ваше непринятие здешних порядков, – с досадой сомкнула уста Елизавета. – Вам нужно исповедаться, моя дорогая, нашему священнику…

– О, нет, сестра, – всхлипывая, ответила Каролина. – Меня не покидает страх, что порядок соблюдения таинства исповеди будет нарушен, как и многие вещи в вашем монастыре. И тогда настоятельница использует это против меня. Вы можете не согласиться со мной, но Бог, и впрямь, отвернулся от этой обители. Возможно, по причине злобы, таящейся в сердце матушки Марии.

– Мы не можем винить других, когда сами несем на себе бремя собственных грехов, – ответила мудрая Елизавета. – Дорогая моя, невзирая на мое внутреннее возмущение, которое вызывают ваши дерзкие поступки, я истинно верю в вашу невиновность. А ваш муж, полагаю, ослеплен сиянием собственной гордыни, сражаться с которой, судя по всему, он не властен.

– Но что же делать мне, милосердная сестра? Как же мне вразумить его, если он закрыл меня в монастыре, не давая ни малейшей возможности доказать свою невиновность?

– Вы не учли одного, моя дорогая, если вас Господь привел сюда поступком вашего мужа, то единственный способ, которым вы сможете помочь своему супругу озарить разум, – это молитва. Пойми вы это раньше, многие печальные события не случились бы в вашей жизни. Познать истинное положение дел вам мешает горделивое упрямство, нередко властвующее в вашем сердце. Не всегда житейские методы действенны в разрешении мирских споров, но помочь сможет духовная чистота. И вам, моя дорогая, надобно научиться смирению, умению прощать и понимать. Возможно, именно таким способом Господь вас учит этому, – посылая испытания, грозясь отобрать то, что вам дороже всего на свете. Ведь как иначе Господь может обернуть наш взор к Себе? Как мы сможем услышать милосердный голос любящего Бога с Небес, если чаще всего мы закрываем уши, чтобы не слышать даже собственного сердца? Попробуйте, моя милая, понять, чему пытается научить вас Всеведущий Бог, посылая жестокую разлуку с мужем! Обратите внимание, что больше всего задело вас в этой ситуации, – значит, это вам и надобно в себе исправить. И через это исправление, можете мне поверить, моя дорогая, Господь вновь соединит вас и вашего мужа вместе. Самое главное – молитесь. Просите Всевышнего всем сердцем, чтобы он вразумил вашего супруга, и Он непременно услышит вас.

В ином случае Каролина не стала бы внимать словам набожной монахини. Но сейчас она готова была поверить всему, что принесет ей пользу, что поможет ей воссоединиться с Адриано. И потому в словах сестры Елизаветы синьоре слышалось столько мудрости и тепла, что ее душу озарило просветление: впервые в своей жизни она прислушалась к наставлениям духовного человека своим сердцем. И так она научилась молиться.

Каждый день Каролина отдавала дань молитве, обращаясь в своих просьбах к Богу, чтобы он вразумил ее упрямого мужа. Но она понимала и то, что не станет томиться в ожидании его осознания своей вины. Ей, как никому другому, был известен крутой нрав Адриано: он долго не станет верить предположениям своих близких. Единственное, что сможет переубедить его, – это факты и доказательства. И только тогда он явится за ней. А на это могут уйти месяцы! Поэтому синьора Фоскарини намеревалась самостоятельно покинуть стены ненавистного ей монастыря совсем скоро. При первой же возможности.

Поздняя осень пахла надвигающимися холодами и сыростью. Монахини трудились на своей территории, поспешно готовя ее к зиме. Занимаясь уборкой, они изредка и косо посматривали на гуляющую по окрестностям синьору, и Каролина читала на их лицах недовольство. Но это не мешало ей продолжать вести себя самовольно. Ее душа была спокойной: канонические законы и заповеди в этих стенах она не нарушала, если ее на это не провоцировали, а стало быть, нет причин, из-за которых она может чувствовать себя виновной. И хотя в ее рассуждениях присутствовала доля цинизма, на что ей указывала благочестивая сестра Елизавета, понять суть многих духовных вещей она пока не научилась.

Каролина с сочувствием смотрела на служительниц Господу, отказавшихся от мирской жизни. Ей казалось, что в глазах некоторых из них она видит непритворную зависть, в которой выражалось желание вырваться на свободу. Палома оказалась права в том, что лишь единицы инокинь на самом деле обладают той самой духовной блаженностью, что и должно им. Большая часть благочестивых монахинь лишь прикрывались Распятием, словно оно способно было затмить своим светом их внутреннюю грязь, то и дело вылетавшую из них через уста, очерненные недовольством и ворчанием.

Вернувшись с прогулки, ничем, не отличавшуюся своей мрачностью от погоды, покрывшей в последние две недели эти земли, Каролина приоткрыла окно, чтобы немного проветрить келью. Паломы еще не было: порой она прислуживала на кухне, чтобы, как она сама твердила, «смягчить гнев злобных монахинь».

Она стала у иконостаса и посмотрела на Распятие Спасителя, полушепотом повторяя молитву, которую считывала ежедневно со своего измученного печалью сердца. Как бы ей ни хотелось сопротивляться образу жизни, предлагаемому здешними стенами, Каролина мало-помалу стала замечать, что атмосфера в этой обители становится заражающей духовностью: она стала обращаться к Богу чаще, чем прежде. Причем обращаться не столько разумом и чувством необходимости, сколько своим внутренним миром, впускающим в себя ту долю божественной сути, которая учит человека истинно любить и прощать.

В тот момент, когда Каролина пришла к этой мысли, дверь с присущим ей грохотом распахнулась, и в келье появилась Палома, несшая в руках две кружки с морсом.

– Синьора, глядите, какое небывалое чудо в этих стенах, – фруктовый морс. Я вам добавила и меда. Вы должны обязательно попробовать: плохой аппетит делает вас бледной.

Каролина с улыбкой приняла от Паломы ее маленькую добычу.

– Может быть, я и скверно ем, моя дорогая, но, по твоим словам, в свои платья скоро перестану вмещаться.

– Ох, синьора, – недовольно поморщилась та, – не придирайтесь!

Отпив морса, Каролина присела на стул, ощутив приятную усталость.

– В этих стенах меня клонит спать среди дня, – зевнула она, прикрывая рот рукой.

– Это, должно быть, осенняя погода, синьора, – предположила Палома, указывая за окно, где начал моросить холодный дож дик. – Монахини, скорее всего, отправились в кельи.

– Я не удивлюсь, Палома, если они продолжают работать, блаженно намокая под дождем, – с вялой улыбкой на губах промолвила Каролина и откинула свое одеяло, чтобы постелиться перед обеденным отдыхом, к которому она так привыкла.

Неожиданный звон стекла заставил ее напряженно сощуриться и осмотреться вокруг.

– Я что-то разбила? – изумилась Каролина.

– Что вы, синьора? – рассмеялась Палома. – Разве в этой дыре имеется что-то из стекла? Кроме окон, разумеется.

Но улыбка сползла с уст кормилицы, когда на кровати своей хозяйки она на самом деле увидела осколки.

– Обождите, синьора! – воскликнула она и подошла ближе к ее ложу. – Не шевелитесь.

Каролина замерла, сжимая в руках углы одеяла. Палома осторожно откинула простыню грязно-желтого цвета, на которой им приходилось спать, и в страхе отпрянула назад. Синьора так же округлила глаза и отступила, с ужасом выдыхая изумление:

– Боже милостивый, это кому же захотелось меня искромсать? Под ее тонкой простыней, которая местами разлезлась до дыр, лежала куча битого стекла, измельченного до различных размеров. И кормилица, и синьора прекрасно понимали, что любой, кто прилег бы на эту гремучую смесь, встал бы окровавленный от порезов.

– Это известно только Господу, – выдохнула Палома и с ужасом в глазах посмотрела на госпожу.

– Отойди, Палома! – яростно-приказным тоном заявила Каролина. – Я сию минуту найду виновного…

– Нет! Синьора, нет! – воскликнула кормилица и ухватила ту за руку. – Если вы пожелаете разобраться, они этого не забудут, поверьте мне! Будет хуже!

Но упрямство Каролины заставило ее резко освободить свою руку и яростно посмотреть на Палому.

– Даже не думай меня останавливать! Я предупреждала: пусть только попробует хотя бы кто-то причинить нам боль, и я за себя не ручаюсь!

Ее гневный клич едва ли не разнесся по пустынному помещению монастыря. С этими словами Каролина решительно поспешила удалиться, а Палома последовала за ней, едва перебирая устами мольбы, обращенные к Богу, сохранить их целыми и невредимыми.

К удивлению синьоры Фоскарини, в монастыре царила звенящая тишина. Создавалось впечатление, что монахини так и не заходили в помещение, невзирая на моросящий за окнами дождь. Словно фурия, Каролина пронеслась по узкому коридору, но никого встретить ей так и не удалось. Тогда она решила выйти на улицу.

Каково же было удивление синьоры, когда на фоне мрачной осенней непогоды и почти обнаженных деревьев ей пришлось наблюдать странную картину: прямо в центре двора несколько монахинь собрались в кружок, сомкнув руки в молитвенной позе и читая вразнобой какие-то слова. С противоположной стороны в таком же положении, смиренно склонив головы, подступала остальная часть этой странной процессии. Черно-белое шествие слилось с толпой стоящих в кружке монахинь, и Каролина поняла, что в центре картина замыкается на ком-то еще. Она подошла ближе, заставив себя наблюдать невероятно жуткую картину: посреди круга сидела полуобнаженная сестра Елизавета, на которой, помимо покрывала, ничего не было. Она сгорбилась от стыда и дрожала от невероятного холода, который навевала поздняя осень. На спине несчастной «красовалось» несколько кровавых следов от розги. По ее щекам текли слезы, а в руках был небольшой хлыст из какого-то жесткого материала.

– Молитесь, сестры! – воскликнула настоятельница, и гул, который они называли молитвой, зазвучал еще громче. – Молитесь о спасении души грешницы Елизаветы, нарушившей заповедь Господа нашего и ворующей в стенах, приютивших ее.

Сестра Елизавета заливалась слезами и хлыстала себя по собственным рукам, очевидно, пытаясь стереть свой грех воровства со своих и без того измученных конечностей.

– Что за сатанинский ритуал? – на возмущенный глас Каролины обернулась вся толпа, стихающая под напором ее озлобленных глаз.

– Не позволяйте своему нахальству, синьора, прерывать исполнение воли Божьей! – возмутилась настоятельница, и тут же замахнулась рукой, чтобы ударить хлыстом по земле для усмирения толпы, но Каролина не позволила ей этого, грозно завопив:

– К чему у вас в руках хлыст, матушка? Вы жаждете приструнить диких зверей?

По толпе прошлась волна ужаса и перешептывания.

– Я еще раз осмелюсь спросить, матушка Мария, что у вас за ритуал? И отчего же я не приглашена?

– Вы осмелились нарушить наши правила, поэтому, синьора, я решила отстранить вас от подобных обрядов. Но если вам любопытно, сестра Елизавета виновна в воровстве, в котором ее неоднократно обвиняли и ранее. Поначалу она пыталась скрыть от меня деньги сенатора Фоскарини, которые были переданы мне в ночь вашего прибытия. А сегодня мы обнаружили в ее келье следы разлитого вина. А, следовательно, к воровству еще и прибавилось пьянство, которое есть также великий грех!

Ситуация Каролине начала потихоньку проясняться, и, всеми силами стараясь совладать с растущим внутри себя гневом, она посмотрела на настоятельницу.

– В вечер моего прибытия сестра Елизавета ничего не смогла бы украсть, поскольку деньги мой супруг передавал ей на глазах у двух свидетелей, среди которых была я и моя слуга, – ее возражение вызвало искру негодования у матушки, но та, исказившись в лице, продолжала молчать. – Однако меня интересует не только этот момент! Сестры!

Каролина важно прошла в центр круга, намереваясь прервать этот ужасный «воспитательный» обряд и освободить беднягу с естру Елизавету. Она видела, что Палома стоит в выжидательной позе, готовясь снести любого, кто сунется с дурными намерениями к ее госпоже. Хоть эта картина и показалась Каролине смешной, все же сейчас она понимала, что толпа разъяренных инокинь может стать воистину опасной.

– Сестры! Только что я сумела обнаружить в своей постели целую гору битого стекла! – произнесла громко Каролина, наслаждаясь очередной волной громкого гула, вмиг пронесшегося по толпе монахинь. – Вероятно, кто-то пожелал изрезать меня, чтобы оставить на моем теле множество ран, а после и шрамов. И только милостью Божьей я избежала этого!

– Должно быть, кого-то вы слишком разгневали своим возмутительным и самовольным поведением, – с ехидством в голосе промолвила настоятельница.

– Я имею представление о том, кого я возмутила больше всего, – ответила ей Каролина едкой улыбкой.

– Это сестра Елизавета! – внезапно послышался голос из толпы. – И для стекол она использовала винный сосуд!

Далее последовал шум осуждения, возмущенных воплей и плевков, но матушка Мария подняла вверх руки с видом напускного умиротворения и заставила сестер смолкнуть.

– Как видите, синьора, мы нашли виновного в защищаемом вами лице, – в ее тоне она распознала едва ли не победный клич.

– Я вижу лишь то, матушка Мария, – ответила спокойно Каролина и прошла к ней ближе, – что ваши руки отнюдь не украшают мелкие порезы. Отчего бы?

С этими словами Каролина развернула ладони настоятельницы кверху, предоставив на всеобщее обозрение множество резаных ран, исполосовавших ладони матушки. Толпу монахинь пронзили изумленные «ахи» и следующие за ними перешептывания.

– Сохраняйте спокойствие, сестры! Будьте спокойны! – матушка пыталась усмирить поднимающийся бунт. – Начинается дождь, пройдите в монастырь! Разойдитесь по кельям, не забывая читать покаянные молитвы за сестру Елизавету.

Немедля сестры бросились выполнять поручение, с каким-то страхом бросаясь к дверям монастыря, словно их кто-то гнал в шею. Елизавета же продолжала стоять смиренно на коленях. Палома накинула на нее лежащую неподалеку рясу и подрясник. Взгляд Каролины, брошенный на настоятельницу, наполнялся презрением к этой лицемерной особе.

– Зачем вы это сделали, матушка? – тон синьоры требовал честного ответа на заданный вопрос, что настоятельница ощутила в полной мере.

– Чтобы ваше идеальное тело познало боли, неведомые ему! – выдавила из себя с лютой ненавистью Мария. – Чтобы эти боли заставили вас обратить свой взор на лик Спасителя нашего! Чтобы ни один мужчина более не возжелал вас, и в ужасе от этой мысли вы снова же обратились к Всевышнему! Моими руками Господь направляет вас на путь истинный.

Эти слова вызвали в Каролине всхлипы смеха – беззвучного и дерзкого смеха.

– Истинная любовь к ближнему своему движет вами? – едко отметила она. – Вам Господь передал в руки полномочия истязать людей? Очень сомневаюсь, что Он жаждет мучений для своего человечества.

– Только через страдания человек может познать истину, – ответила Мария.

– Через испытания, посланные Богом, – поправила ее Каролина, – но не человеком, разуверившимся в собственном счастье и по той самой причине пытающемся сжить со свету других людей. Лишь Господь может быть справедливым к нам в своих попытках чему-то научить, но не пьющая настоятельница со злобой в сердце и отнюдь не праведной жаждой мести.

Глаза настоятельницы заполнились слезами, но даже это не помогло Каролине пожалеть ее. Протолкнув в горло ком обиды, матушка произнесла:

– Ваше непристойное поведение может послужить мне достойным поводом для наказания, синьора.

– Быть может, я и не веду себя так, как этого требуете от меня вы. Но заставлять меня насильственно – это тоже есть тяжкий грех, и вам это известно! Мой супруг все еще остается мне супругом, – со спокойной улыбкой добавила Каролина. – И можете мне поверить, что он обязательно приедет за мной, когда его гнев стихнет! Но если кто-либо из вас возьмет на себя смелость обидеть меня или мою слугу в этих стенах, он не просто оставит ваш монастырь гибнуть, но и предаст вас под суд святой инквизиции, матушка Мария. Будьте уверены, найти законные причины для этого не составит труда! Можете испытать на прочность мои обещания, если желаете.

Эти предупредительные слова вызвали в «благочестивой» матушке Марии блики страха, и Каролина довольно улыбнулась. В этот момент ее настигло чувство облегчения от того, что пришел конец этому гнету и желанию настоятельницы подчинить ее и взять в послушницы. Инокиня лишь безмолвно прошла к дверям монастыря и исчезла за ними.

Каролина помогла подняться сестре Елизавете, плачущей и сжимающей в руках злополучный хлыст.

– Напрасно вы решились на это, синьора. Они вас уничтожат! – тихо промолвила та. – Они будут исподтишка издеваться над вами, синьора. Вам не известна коварность этих несчастных людей, а мне уже – вдоволь. Вам необходимо срочно бежать отсюда!

– Об этом я и мечтаю, – ответила тихо Каролина, помогая монахине одеться. – Только мы уже дважды пропустили гонца Фоскарини.

– Я помогу вам, – тихо прошептала сестра, со страхом озираясь по сторонам. – За ваше милосердие и смелость я вам непременно отплачу. Только придется какое-то время обождать. А до того момента сидите в своей келье и без острой надобности не покидайте ее.