Текст книги "Обрученные Венецией"

– Как видишь, мог, дорогая, – сдавленно ответила Каролина. – Он посчитал, что я бесчестно возжелала лишить его жизни, оскорбила его чувства и самолюбие, уничтожила своими намерениями! Сам же он, в свою очередь, даже не подумал о том, какую боль принес мне своими обвинениями. Я лишь терзаюсь вопросом, кто же так ослепил его ненавистью ко мне?

Каролина задумалась, но тут же ощутила ноющую головную боль.

– Нет, я слишком устала, чтобы сию минуту терзать себя этими мыслями.

Она встала на ноги, прошла по келье и присела рядом с Паломой.

– Ты прости, что из-за меня тебе приходится столько переживать, – сказала она, поглаживая полные руки кормилицы. – В твоем-то возрасте…

– Это чепуха в сравнении с тем, что я пережила в рабстве, пока Изольда тешилась страданиями своей прислуги. А ваш сенатор все же тиран, дочь моя, – устало произнесла Палома. – Что теперь нам делать?

– Мы обязательно выберемся отсюда, моя дорогая. Но пока я могу кормить тебя лишь обещаниями…

– Мне непонятно поведение сенатора, – задумчиво произнесла Палома. – Ведь даже невзирая на то, что я не питала к нему доверия, ему удалось доказать даже мне, что он любит вас.

– В этом я не сомневаюсь, Палома, – ответила на это Каролина. – Просто кто-то возжелал разлучить нас, и этому «кто-то» это благополучно удалось…

Адриано сидел в полумраке, освещенном лишь одной угрюмой свечой, источающей тоскливое пламя. Уснуть… Об этом ему даже не думалось: невзирая на овладевшую его телом усталость, душа и мысли испытывали на себе гневное возбуждение.

Адриано бросил взгляд на пустующее ложе, и из сердца прозвучал протяжный стон. Сегодня в его постели царит невероятно колющий холод, ощутимый его телом даже за версту.

Подняв тяжелый сосуд, Адриано сделал несколько больших глотков крепленого вина.

– Надежный лекарь от ран и разочарований, – уныло буркнул себе сенатор, разглядывая стеклянный сосуд, оплетенный текстильной сетью.

Не исключено, что ему удастся не только уснуть, но и приструнить печаль, омрачившую собой его душу. Нужно время… Ему нужно только время, которое сможет заставить его забыть женщину, отравившую ему жизнь. И тогда, когда она освободит его сердце ото всех чувств, он наполнит его лишь жаждой мести. Мести за его боль и неоправданные чувства.

На какой-то момент он попытался прокрутить в себе охмелевшие мысли. А кому мстить, если все уже почти сделано? Каролина в монастыре, никто не кинется ее разыскивать… Ах, да, пресловутая тетушка Матильда, которая, к слову, тоже змея еще та, уничтожившая двух мужчин подле себя. Не она ли виновна в смерти своего мужа и любовника? Ведь лишь женщина – источник лукавства и падения мужчины. И теперь Адриано испытал это на себе в полной мере!

Черт побери, со всем можно справиться! В конце концов, власть в его руках имеет поразительные масштабы. Адриано криво ухмыльнулся. Зато теперь он не женится! Он сделает все, чтобы приумножить богатства и отдать дань незаменимой Венеции, но брак он обойдет самой дальней дорогой. Женщины в его жизни будут существовать лишь для утех. Ему вспомнились любовные интриги, в которые он так часто вплетал себя. В списке соблазненных ему женщин было даже несколько замужних дам, которые сами полезли в его штаны. Он заметно ушел от этих безумных связей, когда в его судьбе появилась Каролина.

Но, довольно! Будет с него! Нет в его жизни более места для этой женщины! Нет сердца, нет любви, не может быть боли! Прежде он знал, что любовь – лишь дивный плод воображения глупцов-поэтов, и существует для того, чтобы тешить верящих в нее наивных романтиков и зарабатывать на продаже собственных книг. Не стоило ему когда-то изменять своим принципам и отдаваться чувствам… Один лишь раз он не сумел совладать с собой, – и вот к чему это привело!

Вся спина изнывала от боли из-за жуткого неудобства на монастырском ложе. После горы воздушных перин и поду шек на кроватях сенатора Фоскарини сон на этих ужасных досках казался Каролине невыносимым. С соседней койки доносилось кряхтение кормилицы, так же тщетно пытавшейся уснуть. Да все это пустяки в сравнении с причинами, которые привели их обеих в это жуткое место! Тяжелый вздох, вырвавшийся из самого сердца, едва скрывал в себе безудержную боль. Как же так? Несколько дней назад она порхала от счастья, и в один миг все разрушилось, словно от молнии, посылаемой самым Всевышним. Что же могло подвигнуть Адриано на поступок, напрочь лишенный чувств и милосердия?

Нет, она не перестанет его любить! Никогда не перестанет, и ей известно это! Ее душа даже не желала его ненавидеть. Единственное чувство, которое вызывал в ней его поступок, – это сожаление. Сожаление и безумное разочарование его опрометчивостью. Рассудительный ум Адриано пал перед убеждениями странного вероломца, посягнувшего на его жизнь. И теперь неразумие мужа ее невероятно огорчало!

Что же теперь? Сжалится ли Всевышний и даст ли им возможность вернуть свою любовь и доверие друг к другу? Смогут ли они достойно пройти это тяжкое испытание? А, быть может, им и не судилось быть вместе до конца своих дней? Вероятно, Господь предоставил возможность испытать жалкие капли человеческого счастья, которые и вовсе не могут существовать в их мире? И теперь их ждет суровая жизнь, исполненная истинной реальности…

Громкий звон колокола заставил Каролину поморщиться. Ей едва удалось уснуть ближе к рассвету, как тут же этот противный звук разрушил мир долгожданного покоя. А следом за этой неприятностью она ощутила несносную боль, распространявшуюс я по всему телу, словно ее переехала огромная колесница. Через какое-то время Каролине удалось вспомнить о произошедших накануне событиях, и это воспоминание совсем лишило ее сил. Подниматься с кровати она даже и не думала, – слишком дурное самочувствие сковало ее тело.

Звон колокола продолжал трубить на всю округу, и вскоре послышался упорный стук в дверь кельи. С соседней кровати послышался скрип, и ворчащая Палома тут же поднялась с нее. Громыхание за пределами стен и внутри них сводило с ума обеих женщин: и хотя бы что-то одно из этого нужно было прекратить! Палома распахнула скрипучую дверь, которая казалась настолько дряхлой, что ее можно было и не запирать, – ее дни были сочтены. На пороге их кельи стояла незнакомая монахиня со свечой в руке.

– Доброе утро, – сказала она, и Каролина с удивлением услышала, что в ее голосе ощущалась, скорее, порицающая нотка, чем милосердная. – Мы встаем на рассвете, чего Господь ждет и от вас.

Каролина подоспела к открытой двери, ожидая увидеть вчерашнюю смиренную служительницу сиих мест. Однако перед ней предстало абсолютно незнакомое лицо, сокрытое черным покрывалом. Глаза монахини, в которых, в представлении Каролины, должны были отражаться благочестие и покорность, с упреком пронзали гостей монастыря, всего за одну ночь прослывших в этих стенах бунтовщиками. В своих руках инокиня перебирала четки с распятием, и в этих движениях Каролина ощутила некую нервозность.

– Прошу простить, сестра, а вы кто? – спросила Каролина с нескрываемым недовольством. – Накануне мы имели честь общаться с другой сестрой.

– Я – сестра Анна, – ответила та. – Сестра Елизавета попросила меня разбудить вас для чтения утренних молитв. После этого вы будете готовы к утренней мессе. Сама сестра Елизавета будет ожидать вас в храме.

– Это нам понятно, – все еще сонно ответила Палома, – но нас притащили сюда насильно и не предупредили о ваших обычаях!

– О, Пресвятая Дева! – внезапно воскликнула монахиня. – Это не обычай! И не ритуал! Это положенный режим дня в месте, где прислуживают Господу. И нас не заставляют это выполнять, мы сами хотим быть угодными Богу с самого рассвета. А звон колокола извещает нас о скорой утренней службе.

– Мы благодарны вам, сестра Анна, за ваши рекомендации, – синьора едва сдерживала в себе порывы излить на монахиню ярость за свой неблагополучный сон. – Но в этом месте мы оказались не по своей воле. И жить по распорядку вашего дня мы не намерены.

– Что случается не по нашей воле, происходит по воле Божьей, – ответила та, в растущем гневе сомкнув уста.

– Мы не намерены принимать постриг, а мессу я посещаю по воскресеньям, поэтому не стоит тратить время на то, чтобы уговорить нас жить по вашему режиму.

– Но вы обязаны! – возмутилась монахиня. – Если не желаете быть изгнанными из дома Божьего, то обязаны выполнять все требования духовной жизни!

– Правда? – с дерзостью произнесла Каролина. – Чудесный повод для того, чтобы стать насильно изгнанными из этого места.

– Вас поглотит адское пламя после смерти, если вы не пожелаете очистить свою душу от грехопадения! – яростно выдавила сестра.

Палома посмотрела в гневные глаза монахини и тихо промолвила:

– Вашим сердцем правит дьявол, моя дорогая, а не Господь. Разве могут быть такие ненавистные искорки из глаз у истинно верующего? – она заметила явное изумление на лице Анны, чередующееся с ненавистью. – Сейчас сойдем!

Бесцеремонно захлопнув дверь прямо перед лицом изумленной монахини, Палома недовольно буркнула:

– Боюсь, синьора Каролина, что мы вынуждены подчиниться им. Иначе их немилость станет для нас куда опасней, чем сам гнев Божий.

– Полагаешь, для нас это чревато? – спросила Каролина.

– Можете мне поверить, синьора, – с недовольством ответила та и принялась прибирать постель госпожи. – Сколько слышала я об этих странных служителях Господу: святости во многих из них не больше, чем в вас послушания.

– Не говори о них с такой злостью, Палома, – зевая, проговорила Каролина, замечая явное раздражение в движениях кормилицы. – Эта обитель все же находится под покровом Божьим, потому мы должны с почтением относиться к этим местам, хочется нам этого или нет.

– О-ох, это ведь только начало, синьора! – продолжала сетовать Палома. – Теперь мы здесь в заточении и должны подчиняться этим лицедеям! – словно испугавшись собственных изречений, Палома внезапно прикрыла рот рукой. – Да простит Бог малодушную старуху за грешные восклицания! Негоже мне вести себя так…

– Неважно, Палома, – равнодушно ответила синьора Фоскарини, – хуже кары за свои грехи, чем пребывание здесь, мы уже не получим, поверь мне.

– О-ох, синьора, не говорите так! Вам неведом истинный гнев Всевышнего на грешников своих. Пребывание здесь может обернуться трагедией. Одно дело, если нас возьмут в послушницы, нам придется выполнять грязную работу. Но самое страшное, что нас вынудят служить Богу как подобает, согласно их порядкам. А значит, и постричь в монахини нас не составит труда… И тогда мы обречены…

– О! Об этом тебе не стоит беспокоиться, дорогая, – Каролина прошла по комнате, задумчиво оглядываясь. – Грязную работу выполнять мы не будем – это уж точно. И потом, принять нас в послушницы – это не такое уж и простое дело, как им самим кажется. Ты ведь сама знаешь: меня не сумела сломить даже жестокость родного отца! Я избежала участи пленницы в руках вражеской республики! Я выжила после ранения! Можешь мне поверить, что и духовенству не удастся прогнуть меня под себя…

– И во всем виноват этот дьявол с сенаторской инсигнией на груди! – воскликнула возмущенно кормилица.

– Ох, не кричи, Палома! Того и гляди, нас накажут из-за того, что ты нарушаешь их божественную тишину, – как-то раздраженно произнесла Каролина.

– Как он мог усомниться в вас? – снизив голос, продолжила возмущаться кормилица.

Но синьора явно не намеревалась развивать нежеланную для себя беседу. Она лишь всматривалась куда-то в угол кельи, задумчиво улыбаясь.

– Мы покинем эти места в самое скорое время! – с уверенностью промолвила она и тут же принялась перебирать свои вещи. – Палома, я не знаю, что мне сейчас надеть… Я же не могу отправиться в храм в этих… платьях! Палома, ты собрала нарядные платья?!

– Разумеется, синьора! Ведь эта змея Урсула сказала, что мы отправляемся в путешествие. Вот я и взяла, кроме двух дорожных платьев, несколько приличных. Откуда мне было знать, что нас занесет в монастырь? – Палома деловито взмахнула кистью руки.

Они посмотрели друг на друга и, глубоко вздохнув, одновременно присели на кровати.

– Простите, синьора. Я не выспалась на этой чертовой кровати и представить себе не могу, как нам придется в будущем жить в этом месте.

Они оглядели мрачную келью.

– Тебе не за что просить прощения, когда я и сама не в самом лучшем расположении духа, – ответила Каролина. – Эти доски просто изувечили мне тело всего за одну ночь! Что ждет нас в дальнейшем, и подумать страшно, моя дорогая. Одно могу сказать, что я предприму все попытки, дабы выбраться из этого ада, да простит меня Бог.

Осознавая, что неподчинение здешним порядкам способно поставить их далеко не в самое лучшее положение, Каролина решила повиноваться уставу, принятому в монастыре. Среди того немногочисленного гардероба, который собрала в путь Палома, ей удалось найти серое платье с надежно закрытой грудью и плечами, что в этом месте должны воспринять вполне сносно.

Спустившись в храм, мирянки вошли в зал, где уже началась месса, а небольшой хор воспевал псалмы. На грохот огромной двери обернулись все служители, и Каролина лишь неловко и звинилась, гримасничая перед осужденными взглядами монахинь.

Интерьер храма, в котором проходила служба, ничуть не превосходил по своему внешнему виду уже знакомую Паломе и Каролине келью. Потолок и стены пересекали многочисленные трещины, некоторые из которых были настолько огромными, что сквозь них, очевидно, протекала вода во время дождей, о чем свидетельствовали желтые следы от потеков. Статуэтка Пресвятой Марии, стоявшая посередине храма, уже давно не знала ухода. У Каролины сжалось сердце, когда освещенная свечами Матерь Божья показалась ей мрачнее тучи. «Неужто, нельзя было найти средства для того, чтобы преобразить святой лик?» – удивлялась она себе.

Помимо Пресвятой Девы Марии в храме стояли два иконостаса, весьма бедненьких по своему виду. Распятие у алтаря представляло собой давно не знавшие реставрации доски с изображением Спасителя, которое даже показалось Каролине самодельным. О фреске и мозаике говорить нечего – они просто отсутствовали здесь! «Отчего этим святым местом правит мрак? – промелькнуло в мыслях у синьоры. – Прости, Господи, за грешность моих мыслей, но сдается мне, что Ты отвел Свой Взор от здешних мест».

После долгой службы сестра Елизавета тихонько подошла к синьоре и ее слуге. На лице Каролины читались изнурение и усталость от долгой службы и нежелания находиться в храме.

– Наберитесь терпения, синьора, – смиренно промолвила монахиня. – Совсем скоро мы пройдем в трапезную и позавтракаем.

– Слава Иисусу Христу! – с капризом в голосе воскликнула Каролина, испытав после этого осуждающий взгляд нескольких проходящих мимо инокинь. – Еще немного, и я сошла бы с ума от голода!

Палома лишь сердито толкнула синьору в бок за неумение держаться достойно в доме Господа.

– Имейте почтение к Отцу Небесному, синьора, – пробубнила тихо она. – Ведете себя как малое дитя!

В глубине души Каролина прекрасно понимала, что ее поведение и так зачастую бывает нетерпимым, а сейчас оно зашкаливало за любые существующие рамки приличия. Поэтому она смолк ла, опустив голову.

Трапезная имела более-менее божеский вид, но еда была отвратительна, и Каролина едва сдерживала свой восприимчивый желудок, чтобы он не выбросил все свое скудное содержимое наружу. Монахини ели сдержанно и деликатно, – в столовой даже не было слышно стуков ложек о тарелку.

За трапезой присутствовали около тридцати монахинь и нескольких мирян, каким-то образом попавших в это место. Мессу проводил епископ, который, вполне вероятно, также проживал здесь. И хотя Каролине казалось непонятным присутствие в женском монастыре мужчины, она сдерживала свое любопытство в себе.

Так или иначе, но появление двух чужих женщин в стенах обители стало заметным. Монахини не разговаривали во врем я трапезы, хотя несдержанное любопытство все же наглядно овладевало ими. Некоторые из них смотрели исключительно в свои тарелки. Другие же, очевидно, более бесцеремонные, обменивались многозначительными взглядами.

– Почему вы не едите? – спросила Палома, и ее несмелый шепот все же сумел нарушить поразительную тишину.

– Завтрак отвратительный, – ответила тихо Каролина, недовольно скривившись и с опаской оглядываясь по сторонам, словно боялась, что после этих слов в нее полетит булыжник.

– А чего вы ждали от монастырской пищи? – пожала плечами Палома. – Разумеется, не ахти, но кушать можно.

– Как ты можешь есть это? – Каролина с недовольством указала на тарелку. – Снедь пахнет испорченными продуктами. Неужели ты не чувствуешь?

Палома задумчиво пригнулась ближе к тарелке и втянула носом запах, который испарялся из нее.

– Нет, синьора, пахнет пресной овсяной кашей и вареной рыбой.

Каролина решила, что ей и впрямь могло показаться, и она еще раз принюхалась.

– Да нет же, воняет! – констатировала тихо она, едва сдерживая в себе смех.

– Во время трапезы уста не должны издавать ни звука, – послышался строгий голос высокой женщины, которую Каролина и Палома видели впервые. – Сестра Елизавета!

Та встала из-за стола и виновато опустила голову.

– Вы привели в монастырь Святой Магдалены двух мирянок, которых надобно принять в послушницы. Почему вы не научили их, как подобает вести себя в этом месте? – голос настоятельницы звучал скорее грозно, чем требовательно.

Монахиня Елизавета скромно молчала, зная, что спорить с той бесполезно. Она лишь поклонилась и смиренно произнесла:

– Прошу простить, матушка Мария! Но наши гости ведут себя непокорно из-за нежелания подчиняться здешним порядкам.

– Вы должны ознакомить их со всеми правилами монастырской жизни. И, в частности, с уставом монастыря святой Магдалены.

– Прошу простить, что вмешиваюсь, – произнесла негромко Каролина, – но я не давала свое согласие на принятие меня в послушницы. Впрочем, как и моя служанка.

– Разве я спрашивала вас об этом? За вас это решено сенатором Венеции, если на то пошло! – ответила настоятельница железным голосом, не терпящим возражения.

Очевидно, настоятельница не могла и подумать о неумении мирянки покорно отмалчиваться и соглашаться с тем, что ее возмущает. Поэтому матушку сразила реакция гостьи на ее слова.

– Кто бы ни распоряжался судьбой человека по документам, – громко промолвила синьора, – против его воли никто не имеет права поступать. И решения относительно нашей последующей участи будет принимать каждый из нас. Я не желаю посвящать свою жизнь службе Богу в сане монахини, и, можете мне поверить, – вам меня не заставить!

– Вы примете постриг, – самонадеянно ответила на то матушка Мария. – А до того момента вы обе обязаны слушаться нас.

– Я повторюсь, матушка Мария, – терпеливо говорила Каролина. – Мы помещены в ваш монастырь временно и подчиняться затворнической жизни никто из нас не намерен!

– Вот как? – возмутилась та, и Каролина заметила выросшую ярость во взгляде настоятельницы, – подобные искры в глазах ей посчастливилось видеть утром у сестры Анны. – Да я сию минуту прикажу, чтобы вас отсекли розгами, и Господь меня простит, ибо вы не желаете служить ему, как требует того Его Священное Писание!

– Прошу простить, благочестивая матушка, – промолвила несмело Елизавета, – но сенатор Фоскарини является супругом этой мирянки. Он может не одобрить всякого рода издевательства над ней. Нам лучше не гневить его самовольными действиями, иначе мы потеряем обещанное им попечительство, и монастырь совсем рассыплется.

С этими словами сестра Елизавета протянула кошелек с дукатами, переданными Адриано для монастыря.

Лицо настоятельницы заметно побагровело от гнева.

– Ты хотела прикарманить деньги на реставрацию монастыря себе? – озлобленно воскликнула настоятельница и вырвала из рук инокини кошелек.

– Досточтимая матушка, Господь свидетель, что я не способна на этот грех, – покорно склонила голову Елизавета. – Сенатор прибыл поздно ночью, когда вы уже отошли ко сну. Я решила отдать вам деньги сегодня.

– Ты будешь наказана за свой проступок! – не унималась матушка, чем приводила Каролину в бешенство. – Ибо говорил Господь: «Не укради!»

Синьора Фоскарини возмущенно посмотрела на озлобленную настоятельницу и затем на растерянную Елизавету.

– Господь вам лично это говорил? – услышала свой голос Каролина и увидела искаженное в гневе лицо настоятельницы. Ее собственные слова ей самой казались неожиданными, но она настырно продолжала дерзить. – Или кому-то из ваших приближенных?

– Да как ты… жалкая… – судя по первым возгласам матушки, она намеревалась нарушить свой обет смирения, но, видимо, вспомнила об этом и лишь перевела дух.

Каролина не скрывала едкую улыбку: теперь ей становилось понятно, отчего сам Господь обходит стороной эти места.

– В-в-вон! – закричала матушка, и Каролине показалось, что из покрасневшего и набухшего лица настоятельницы сию минуту повалит дым. – Вон!

Синьора с легкой улыбкой на устах поднялась со скамьи и радостно, чуть ли не вприпрыжку, направилась к двери.

– Как изволите! – воскликнула она напоследок. – Ты успела поесть? – спросила она шепотом у кормилицы.

– Да, синьора, – ответила Палома, и когда они вышли за двери, едва подавила в себе дикий хохот. – Вы видели ее лицо? Она чуть не вскипела от гнева!

Но как только они подошли к своей келье, Палома зашлась внезапным плачем.

– О, синьора Каролина, Господь покарает нас за такое поведение! Вы бы вели себя помягче: проклятье монахини может навсегда изувечить жизнь человека…

– О, Бог мой, Палома, что ты такое говоришь? – лицо Каролины скривилось в недоумении. – Какое еще проклятье?

– Они бывают злобными… инокини… Я слышала, как госпоже Патрисии рассказывала ее подруга о таком ужасном случае…

– Палома, – переведя дух, перебила ее Каролина, – угомонись! Если мы не постоим за себя в этом месте, за нас этого никто не сделает, и в одно прекрасное утро мы проснемся постриженными, с монашеским покрывалом на голове! Нельзя позволять над собой издеваться…

Вытерев слезы с полных щек кормилицы, Каролина присела рядом с ней и обняла ее, с тоской закрывая глаза, словно ей чудилось, что вместе с этим она исчезнет из этого монастыря.

– Ох, Палома, что за люди обитают в этом месте? Они словно стража у тюремного поста! – с грустью говорила Каролина. – В своей глубине мое сердце чует твою правоту: с монахинями нельзя ввязываться в конфликты!

Адриано бросил тоскливый взгляд на бумаги, беспорядочно раскиданные на его столе. Весь день он пытался заставить себя заняться делами, но его мысли не покидала коварная блондинка, настырно отказывающаяся оставить в покое его измученную душу. Вот уж третий день он, словно неприкаянный, всеми силами перебарывал боль, гнев и жалость, словно червей, сплетавшихся в ядовитый клубок, отравляющий его и без того измученную душу. Его бурное воображение рисовало перед глазами ужасающие картины пребывания Каролины в заточении среди монахинь. И эти прошедшие дни наверняка дались ей с невероятным трудом. Поймав себя на чувстве сострадании, сменившем в нем ярость за ее предательство, он с отвращением поморщился, всеми силами стремясь ее наказать своим презрением. Почему же тогда он не возжелал отправить Каролину на смертную казнь, дабы насладиться возмездием? Почему тогда он жалеет ее, боясь причинить ей боль? И почему так предательски вздрагивает сердце, когда он надеется на ее невиновность?

Сенатору вспомнилась утренняя беседа с Армази, вероятно, и поселившая в его сердце эти утомляющие сомнения. Тогда Витторио, выслушав рассказ Адриано, приподнял седую бровь, с осуждением глядя на друга, и возмутительным голосом промолвил:

– Помилуй, Адриано! Разве этот ангел, такой милосердный и великодушный, способен на такое?

– Выходит, что способен, – с грустью ответил Адриано. – Выходит, что не ангел.

– Поясни твои аргументы.

– Ведь здесь все элементарно ясно, Витторио. Многие ли осведомлены о фактах ее происхождения и деталях миланского заговора? Если подозревать сведущих в этих делах, то в тебе и Лауре я более чем уверен. А Паоло я сумел приструнить еще на рауте у Дожа. Но не забудь о ее серьгах как о доказательстве! Свои немногочисленные драгоценности она хранит под замком в своей серебряной шкатулке и кто еще, кроме нее самой, имеет доступ к этому хранилищу? Сколько я рассуждаю и взвешиваю эти неопровержимые доказательства, то понимаю, что лишь она виновна, и никак иначе.

– Ты настолько уверен в своих словах? – спросил хрипло старик.

– Да, Витторио, – он смело посмотрел в расстроенные глаза другу. – Я верю себе.

– Каков ты глупец, Адриано! Ведь ты послушал слова постороннего человека, который наверняка утопает в крови уничтоженных его руками людей, а ложь для него так же привычна, как для тебя морс с медом по утрам. Ты послушал свой разум, который все объяснения того негодяя расписал по полочкам. Но ты так и не научился прислушиваться к своему сердцу, которое, сдается мне, в этой ситуации могло бы быть наиболее честным в общении с тобой, – в голосе Витторио Адриано слышал горечь.

Но, вопреки ожиданиям лекаря, сенатор посчитал это слабостью глупого старика.

– Витторио, ты слеп…

– Адриано, что с тобой? – возмущенно воскликнул Витторио. – Ты ведь любишь ее!

– Какое это теперь имеет значение? – рассерженно произнес Адриано, злясь на проницательность доктора Армази. – Она больше для меня не существует!

– Ты не заслуживаешь ее любви, – произнес с едкой улыбкой на устах Витторио. – Каролина никогда не сделала бы того, в чем ты ее обвиняешь! Ее душа имеет великое, неисчисляемое богатство. А ты, – он гневно указал пальцем на Адриано, – ты еще пожалеешь о своих словах. Это ведь ясно как божий день, – ее просто хотели уничтожить и разбудить в твоей душе ненависть. Или у вас нет врагов, жаждущих разлучить вас?

– Я сумел устранить их всех… – начал было Адриано, но Витторио перебил его.

– …Тем, что погрозил пальцем, словно пакостливым детям? – в голосе лекаря слышалась усмешка. – Поразительно, что ты сам этому веришь! Самонадеянность сводит тебя с истинного пути, мой друг.

Адриано тогда еще долго стоял, впялившись взглядом в дверь, с грохотом закрытую Витторио. А ведь этот несносный старик всегда оказывается прав! Неужели и в этот раз Адриано стоит прислушаться к нему?

Сенатор вспомнил злодея Хуана, который невероятно точно и уверенно говорил о Каролине, ее титуле и происхождении. Кому это известно? Помимо всех прочих, знает об этом лишь Паоло. И действительно, Дольони не желал бы марать свои руки, чтобы уничтожить Адриано. Этот трус имеет привычку поступать исподтишка. Но! Паоло прекрасно знает: дойди информация о его замыслах до Адриано, сенатор его со свету сживет. К тому же не стал бы Паоло убивать Адриано – у него нет существенного мотива для этого. А вот для Каролины это действо являлось куда более выгодным и вполне объяснимым.

Боже милостивый, как он устал от этих бесконечных мыслей! Адриано потер лоб и откинулся на спинку кресла, запрокинув голову. Он совершенно вымотался за последнее время. Поначалу пропажа Беатрисы, затем этот роковой поступок Каролины, – обезуметь можно. Ему просто необходимо расслабиться! И это как раз тот подходящий момент, когда он не прочь попытать телесных услад.

Он вошел в бордель, и услужливая девушка в весьма откровенном платье в парадной пригласила его присесть на оттоманку, обитую едко-красным вельветом. Адриано ожидал Виолетту – куртизанку, которая сможет предложить ту женщину, которая ему нужна. Посещать ложе давней подруги Марго сенатор не имел ни малейшего желания, поэтому сразу же направился в кастелетто.

Странное чувство овладевало им, когда он думал о своем супружеском предательстве: с одной стороны, он убеждал себя в том, что его поступок не есть измена, ибо его брак оказался фальшью. С другой, – он не мог себя представить с женщиной, которая является ему никем. И Адриано с недоумением заметил, что он не просто отвык от случайных связей, – страсть с безразличной ему дамой вызывала даже внутреннее отвращение, тут же подавляемое упрямой яростью. Путать свою голову пустым и разборами между разумом и чувствами ему не хотелось, поскольк у он слышал лишь свое тело, нуждающееся в укрощении навязчивой похоти.

Виолетта, броская и довольно известная в своем деле куртизанка, изящно спускалась по ступеням со второго этажа, с улыбкой оглядывая затосковавшего небритого Адриано. Ее гордая осанка и некогда прекрасные черты лица, которых уже коснулась увядающая зрелость, все еще таили в себе сексуальный магнетизм. Он постарался улыбнуться как можно свободней… стараясь не выдавать своего душевного состояния.

– Давно же вы не посещали нас, сенатор Фоскарини, – произнесла с улыбкой Виолетта, проходя мимо Адриано, дразня его желание покачиванием впечатляющей груди.

– Не приходилось как-то являться, – сухо ответил он.

– А как же любимая жена? – с нескрываемым ехидством спросила куртизанка, кокетливо глядя на сенатора.

– Я обязан отчитываться? – Адриано с недовольством приподнял брови и пронзил куртизанку испепеляющим взглядом.

– Ну что вы, достопочтеннейший синьор Фоскарини… Пустая болтовня лишь отвлечет от дела, – довольно властно Виолетта прильнула к нему, соблазнительно проводя пальчиками по мужественной груди сенатора.

– Вот именно, – резко подтвердил Адриано, пронзив собеседницу исступленным взглядом, словно огненной стрелой. – Мне некогда пронзать воздух пустыми фразами… Мне нужна женщина!

Его многозначительная последняя фраза и прерывистое дыхание, свидетельствовавшие о страстном нетерпении, слегка рассмешили Виолетту, но она сумела сдержать порывы смеха в себе.

– О! Вас переполняет вожделение, сенатор! Кого же мне бросить к вашим ногам? Опытную, свободную в действиях куртизанку или, может быть, еще застенчивую, но чувственную девчушку, едва тронутую и несмелую?

Адриано тяжело задышал и задумчиво посмотрел на нее.

– А имеется и такая?

– Имеется, мой дорогой, – пропела она звучавшим соблазном голосом, проведя рукой по его вьющимся волосам. – Она тебе непременно понравится.

– Хорошо, – согласился Адриано, хотя сам и не понимал, зачем ему невинность, когда он готов наброситься на женщину, словно тигр на свою добычу.

– Я тебя проведу, – произнесла Виолетта, скрывая в себе разочарование прямым отказом сенатора от своих личных услуг.

Она шла впереди Фоскарини, и под движениями ее бедер широкие юбки соблазнительно покачивались из стороны в сторону. Ей казалось, что его взгляд пронизывает ее насквозь, хотя на самом деле он безразлично пялился ей в спину и следовал за ней, словно завороженный.

– Я предложила тебя своему давнему знакомому, Аделаида, – промолвила Виолетта, подходя к уже подготовленной брюнетке с наивным блеском в волнующихся карих глазах. – Это очень галантный, но весьма страстный мужчина. Он предпочитает, когда девушка не кривит душой, а отдается ему пол ностью – и сердцем, и телом. Помни о том, чему я тебя учила все это время и стань для него чувственным огнем, пожирающим его неустанную плоть. Тогда ты приобретешь весьма выгодного постоянного клиента.