Текст книги "Я забыла все на свете"

С появлением на палубе Эликса моей безмятежности приходит конец. На его голове теперь высится темный тюрбан, просторные черные одежды мало отличаются от облачения местных земледельцев. Может, он здешний? Широкая улыбка как будто подтверждает это предположение.

– Наконец-то пустыня! Как я соскучился по запаху песка и по жаркому солнцу!

Раз я признала его своим хозяином, уже не осмеливаюсь к нему обращаться. От этого вопросов в голове не становится меньше. Правда, задавать их – только его злить, ответов все равно не добьешься.

Эликс щелкает пальцами, указывая на клетки. Я помню, что поплачусь головой за утрату хотя бы еще одного животного. Напоминать мне об этом излишне. Тороплюсь на кухню за едой для своих подопечных. Содержимое шкафов возбуждает аппетит, и я успеваю сама поесть, наполняя корзинку сухим кормом для кота, паштетом для собаки, зерном и салатом. Тороплюсь обратно на палубу, как дисциплинированный солдатик, выпускаю зверье из клеток – строго на время, необходимое для уборки в клетках, после чего снова их туда заманиваю полными кормушками. Их слепая доверчивость трогает до слез, но я, возвращая зверей в неволю, кажусь себе предательницей. Колдун застрял на палубе – проверяет свой груз. То и дело чувствую на себе его взгляд. Уверена, стоит мне хоть немного дать маху – и наказание не заставит себя ждать.

Исполнив свои обязанности, поворачиваюсь к нему в ожидании новых поручений.

– Ступай умойся и переоденься для пустыни, – сухо приказывает он.

Он просто помешан на чистоте. Я буквально бегу выполнять его приказания. Кубарем скатываюсь по ступенькам и влетаю в каюту. Колдун запретил мне здесь спать, и стараниями догронов матрас перекочевал на палубу. Но рюкзак никуда не делся. Я тороплюсь под душ, потом натягиваю джинсы и майку. Куртка и свитер остаются в каюте. Вот только тяжелые ботинки мне сменить не на что.

Кажется, у меня есть пара минут, чтобы посидеть и успокоиться, прежде чем снова склониться перед Хозяином. Какой я стала трусихой! Как же хочется взбунтоваться и отдубасить этого дешевого мага, но память о пережитой боли еще жива. Я безропотно повинуюсь, люто себя за это ненавидя.

Эликс ждет на палубе. Осмотрев меня с ног до головы, он с упреком говорит:

– А ты хлюпик! Прямо девчонка. Набирайся силенок!

Да уж, вид у меня в маечке совсем не выигрышный. Я видела себя в зеркале в душе и должна признать, что не могу претендовать на то, чтобы называться подростком. Длинные худые ноги-руки, узкие плечики, совершенно плоская грудь. Не знаю, сколько мне на самом деле лет, но так, на глазок, больше десяти не дашь.

– Зверюшки спекутся на солнце, найдешь им тень и дашь воды. Потом унесешь обратно в каюту свои спальные причиндалы. Ну и поможешь догронам по хозяйству. Стоянка завтра.

– Можно перенести животных в столовую? – спрашиваю я, покорно потупив взор.

– Валяй.

Уношу клетки, возвращаюсь, скатываю матрас и спальный мешок и тащу в каюту, обливаясь потом. От горячего сухого воздуха пустыни у меня при каждом вдохе горит рот. Я выпиваю в ванной большой стакан воды, возвращаюсь на палубу и иду за инструкциями к Сафру. Он сует мне кисточку и початую банку со смазкой для обработки тех мест на судне, где не должны скапливаться песок и пыль. Несколько часов подряд я мажу различные движущиеся детали густой зловонной гадостью. Стоит высунуться на солнце, как по лбу и по спине начинают сбегать капли пота. Солнце добралось до зенита и палит что есть мочи. Тени стали совсем коротенькими, укрыться негде. Держать глаза открытыми и то трудно, такая начинается резь от жгучего света. Все отдала бы за солнечные очки!

Голос Маргуля заставляет оглянуться:

– Ты вся красная, сурусик!

Я вскидываю тяжелую от зноя голову. Солнце уже не в зените, но жара все еще нестерпимая. Я провожу ладонью по предплечью, не чувствуя никакой боли.

– Да нормально…

– Маленький акижикути совсем запекся, – шутливо произносит Сафр.

– Акижикути? – мямлю я.

– Цыпленок, – переводит Маргуль. – Ты красная, как со сковородки. На твоем месте я бы чем-нибудь прикрыл голову и руки.

– И так сойдет, – бормочу я, ставя на палубу банку с кисточкой.

На самом деле я упираюсь только для вида. В следующую секунду сбегаю с палубы, радуясь возможности глотнуть прохлады в трюме. В ванной гляжусь в зеркало. Догроны не шутили: у меня сгорело лицо, плечи, руки до самых кистей. Прямо креветка в кипятке! Вот только боли почему-то не чувствую.

Я мочу под краном платок и обвязываю им шею. Восхитительная влага! Одежды, спасающей от солнца, у меня нет, приходится шарить в ящиках. Нахожу широкую бежевую рубаху. Я немного подворачиваю рукава. Прикосновение ткани к коже вызывает зуд. Хорошо, что на глаза попадается выпавшая из рюкзака на пол бейсболка. Натягиваю ее на горящие уши, кляня свое легкомыслие. Почему не спохватилась раньше?

Нетвердым шагом возвращаюсь на палубу. Налицо первый признак солнечного удара – озноб. Тело горит, тем не менее я вся в гусиной коже. Странное ощущение – перегреться и одновременно мерзнуть! При моем появлении Маргуль довольно кивает.

– Так-то лучше. Гляди в оба! Солнце пустыни опасно для таких белокожих.

– Ничего, не беспокойся за меня.

И я молча возвращаюсь к работе. Мне стыдно признаться Маргулю, что я плохо себя чувствую. Кружится голова, тошнит, дрожь усиливается с каждой секундой. Тем не менее хватаю кисточку и принимаюсь усердно ею водить. Не хватало уступить первому недомоганию! Решать будет не обожженная кожа, а я сама. Я знаю об опасности солнечного удара, но знаю и другое: надо просто стиснуть зубы и дождаться облегчения.

…

– Вот дубина! – раздается голос Эликса.

Лежу на спине, ничего не соображая.

Я упала?

Зрение мутится, голова безостановочно кружится. Тошнит так, что не передать. Я переворачиваюсь на бок, меня рвет.

Становится полегче – но ненадолго.

Дело плохо. Я чувствую себя как марионетка, которой обрезали нити. Руки свинцовые, кожа саднит на всем теле, лицо пылает. При этом меня колотит озноб.

– Немедленно тащите его ко мне в мастерскую!

Меня хватают две сильные руки. Минута – и я оказываюсь в полутемном прохладном месте, жаль, что под мерзким зеленым светильником. Но дело не в нем. Мне совсем худо, зубы клацают, перед глазами плывет.

Я погружаюсь во мрак и безмолвие.

Я прихожу в себя уже настороженной. Мне как будто лучше, тошнота прошла, судороги тоже, осталась только легкая дрожь.

Я опасливо разжимаю веки. Люстра из разноцветного стекла на потолке светит еле-еле. Я лежу на полу по пояс голая, с раскинутыми руками и ногами.

Раздается покашливание, я вздрагиваю и поворачиваю голову.

Эликс восседает в своем кожаном кресле, впившись в меня своими темными глазами. Подперев подбородок кулаком, он довольно ухмыляется.

– Хватит валяться!

Я подчиняюсь и сажусь, боясь, что сейчас заболит и закружится голова.

Но голова в порядке. Ломки больше нет, ожоги прошли, о случившемся напоминает только сильная усталость.

– Что произошло? – спрашиваю я, с трудом ворочая языком.

– Ты глупый тупоголовый мальчишка, вот что произошло, – звучит в ответ.

Я не знаю, как на это ответить, поэтому молчу.

– Тебя хватил солнечный удар. Ума не приложу, как с тобой быть: сам ты не можешь о себе позаботиться. Вокруг пустыня, здешнее солнце – убийца. Учти, я сильно огорчусь, если ты сдуру испустишь дух.

А я-то думала, что просто немного перегрелась…

Подношу к глазам правую руку – какого она цвета? Бледно-розового, креветочного оттенка, все в порядке.

Хотя…

Это еще что такое?!

Оцепенение мигом проходит. На моей коже красуется странный знак.

На тыльной стороне кисти появилась руническая надпись.

Я верчу кистью и вижу еще несколько значков.

Их десятки! Меня наградили целым предложением, бегущим от пальцев вдоль всей правой руки и заползающим на плечо, дальше мне не видно. Я догадываюсь покоситься на левое плечо – письмена продолжаются и там, сбегая по левой руке вниз.

– Что еще за?..

– Я не врач, – перебивает меня Эликс. – Я колдун. У меня свой способ устранять проблемы – с помощью рун. Теперь ты защищен от солнца – во всяком случае, пока не сотрется надпись.

– То есть как?

– А так. Я прибег к чернилам, вытяжке из корня гомбата. Они стойкие, продержатся несколько месяцев, прежде чем начать бледнеть.

– Несколько месяцев…

Я глубоко дышу, чтобы не лопнул раздувшийся в груди шар негодования. Такое чувство, что я больше не принадлежу себе. Воспользовался моей беспомощностью, чтобы испакостить татуировкой – ишь, ловкач! Мало ему ошейника!

– Можешь встать?

Вскакиваю. Дурноты нет и в помине. Я киваю, давая понять, что исцелилась.

– Тем лучше. Брысь из моей мастерской! За работу, атии!

Я хватаю протянутые им майку и рубаху и вылетаю в дверь. Глупо было воображать, что он за меня тревожится. Какое там, этому типу нужно одно: чтобы я поскорее скрылась с глаз.

Реакция догронов на мое появление в таком виде не заставляет себя ждать. Сафр недовольно пыхтит. Прочтя руны, он бормочет, что ему это не нравится. Маргуль беспокоится о моем здоровье, щупает мне лоб, а потом с деланым безразличием отходит. Нагоняю его и требую, чтобы они с братом растолковали мне, в чем дело.

– Руны на теле – это нехорошо, – объясняет Маргуль, косясь на надпись.

Он старается, чтобы его не услышал Эликс, и я его понимаю. Схватив банку и кисть, я мажу не глядя, вполголоса продолжая наш разговор.

– Это как?

– Руны заколдовывают предметы, а не живых существ.

– Но ведь помогло, – возражаю я, показывая свои руки без ожогов. – Отличное средство!

Маргуль выпускает дым. Над нами медленно плывет к горизонту огромный солнечный шар. Благодаря магическим письменам я совсем не чувствую боли. Солнечные лучи ласкают кожу, как зимой. Настоящее волшебство!

– Люди не полешки и не камни, – возражает догрон. – Все разные. Ты не знаешь, как на тебя подействуют эти руны.

– Ты про побочные эффекты? – осеняет меня.

– Вот-вот! Побочный эффект – правильные слова. Руны оберегают тебя от солнца, но разве это все? Неизвестно. Даже Эликс этого не знает.

– Хочешь сказать, что он нечасто прибегает к этому колдовству?

Маргуль качает головой. У меня сдавливает горло. Я перестаю елозить кистью по густо вымазанному смазкой болту и разглядываю свои руны – а как еще это назвать? По руке бегут буквы неведомого мне алфавита. Я пытаюсь стереть часть фразы, послюнявив палец, но где там! Чернила проникли глубоко в кожу.

– Хозяин – мастер рун, – бормочет Маргуль. – Но замечала ли ты руны на нем самом?

Вопрос догрона крутится в моей голове. Я видела руки Эликса до плеч – белые, как у меня. При всех своих познаниях он не рискует сам подвергаться воздействию этой магии. Меня вдруг посещает ужасная мысль:

– Вдруг для Эликса я – подопытная свинка?

Маргуль соглашается, закатывая глаза, – как же долго до меня все доходит!

– Я отнес тебя к нему в мастерскую. Хозяину не понравилось, что тебе плохо, но он обрадовался, что на тебе можно испытать что-нибудь новое. Вот увидишь, теперь он будет за тобой наблюдать, чтобы понять, как работают его руны.

Я молчу, так сильно сжимая себе кисть, что белеют пальцы. Как на это реагировать? Все вокруг меня имеет две стороны: светлую и темную. Эликс спас мне жизнь, расписав рунами, но не знает, к чему это приведет. Догроны – мои друзья, но при этом они – страшные убийцы. Благодаря колдовству кухонные шкафы ломятся от еды, но невольничьим ошейником я тоже обязана ему.

– Мне так жаль, – неожиданно произносит Маргуль. – Мимианак.

– Почему?

– Я не знал, что жителям твоего мира так вредно солнце Красной пустыни. Я должен был тебя предостеречь.

– Ты не виноват! – восклицаю я, удивляясь, что он может испытывать угрызения совести, и продолжаю полушепотом: – Мне самой нужно было быть настороже. Но я подражала вам: вам обоим хоть бы что, вот и дала маху.

– У нас, догронов, толстая кожа, она защищает нас и от жары, и от мороза.

– Можно потрогать? – спрашиваю я. Меня уже разбирает любопытство.

Маргуль охотно закатывает рукав своей тельняшки и протягивает руку. Касаюсь его запястья. Удивительное ощущение! Я хочу получше рассмотреть его кожу. Назвать это кожей трудно. Догроны смахивают на змей: их тела тоже покрыты миллионами наползающих друг на друга крохотных чешуек. Это гладкий сухой покров, мелкая зеленовато-коричневая сетка. Маргуль наблюдает за мной с улыбкой, невольно обнажая хищные клыки. Странные они, эти огры-драконы!

– Ты когда-нибудь пробовал человечину? – внезапно для самой себя выпаливаю я. Ну и опрометчивый вопрос!

Оживление младшего догрона тотчас гаснет. Он отворачивается, отвлекаясь на безжизненный пейзаж, чтобы не отвечать. Мне стыдно, что я могла его обидеть.

– Прости! Не обращай внимания. Сама не знаю, что на меня нашло. У меня нет права так тебя…

– Пробовал, – признается он, повесив голову. – В свое время я питался человечиной. Но все это по воле Сосаны. Мы с Сафром были охотниками в его лабиринте.

– Сосана? Лабиринт?

– Завтра сама все увидишь.

Баржа сотрясается от носа до кормы. Меняется буксировщик: дальше нас будет тянуть огромный буйвол. Погонщик зебро-антилоп прошагал несколько часов кряду под палящим солнцем, ни разу не присев, маковой росинки у него во рту не было. Настоящий герой! Стоя на берегу канала, он машет нам рукой, сначала дотронувшись ладонью до сердца и до лба. Это сигнал: Сафр бросает ему что-то, с виду простой камень. Погонщик ловит этот предмет на лету, повторяет тот же занятный жест, кланяется и садится в тени своей скотины.

Сафр уже вернулся в рулевую рубку.

– Ты бросил ему в оплату камень? Я не ошиблась?

Придерживая одной рукой штурвал, Сафр протягивает мне тяжелый, как гиря, мешочек. Я хватаю его, открываю, заглядываю внутрь. Мешочек полон бирюзовых камешков.

– Это ларимар, – хрипит Сафр. – Серратук ужарак, волшебный камень. Плата за работу.

Я вынимаю голубой камешек и поднимаю к солнцу, проверяя на прозрачность. Камешек не пропускает света. Нюхаю – никакого запаха. Камешек с белыми прожилками ярко сверкает, приятен на ощупь. От него исходит слабое тепло, что можно объяснить нагревом. Никаких признаков волшебства.

– Откуда ты знаешь, что эти камни волшебные?

Сафр пожимает плечами.

– Знаю, и все. Таама. Все это знают.

Я кладу голубой камешек обратно и отдаю мешочек догрону. Я готова задать следующий вопрос, но он поворачивает ко мне голову. Вижу, как пылают его красные глаза, и догадываюсь, что пора оставить Сафра в покое.

Огромный солнечный шар исчезает, оставив после себя в небе восхитительное фиолетово-алое зарево. Быстро смеркается, темнота несет долгожданную прохладу. Пока что мне не холодно, на мне майка, рубаха подвязана на талии. Мне предстоит испытать на себе очередное волшебство рун. И верно, чем прохладнее вокруг, тем больше тепла выделяют письмена на моих руках. Можно подумать, что они накопили солнечный жар и делятся им с наступлением ночи. Сами буквы уже не черные, а красноватые, мне даже приходится опустить рубаху, чтобы скрыть их свечение. Не хочется походить на рождественскую елку!

Признание Маргуля не испортило мне приподнятое настроение. Моя татуировка оказалась благословением. Похоже, я – первая на свете девочка-руна!

Сажусь под рубкой и любуюсь небом. В нем одна за другой загораются звезды. Вот и горбатый месяц. Он медленно выплывает из-за далекой цепи гор, в его свете звезды разглядеть труднее.

Какая волнующая картина! Мир-то другой, а луна на месте. Но та ли? И так ли похож здешний звездный купол на привычный мне? Увы, моя покромсанная память не сохранила никаких астрономических познаний. Видно, не особенно я жаловала эту науку. Отличить Большую Медведицу от других созвездий и то не могу.

С наступлением ночи кожа иппобуйвола (так, по словам Маргуля, называется тянущая нас живая громадина) начала испускать странное мерцание, и его хватает, чтобы освещать путь: сам иппобуйвол и его погонщик не думают останавливаться. Я указываю проходящему мимо меня Маргулю на странное животное и интересуюсь, естественное ли это свечение.

– Нет. В природе такому животному не выжить. Свет привлекает хищников. Владелец подмешивает ему в корм толченые волшебные камни.

– Это не отрава?

– Не отрава. Но не без побочных эффектов, как ты это называешь. Животное становится огромным, его мясо делается совсем несъедобным.

– Прощай, однозначность… – бормочу я себе под нос. – Я-то думала, что есть две разные магии: белая, хорошая, и черная, плохая. Оказывается, я ошибалась: все они серые.

– Можно было бы сказать и так, если бы у магии был цвет, – отзывается Маргуль, кивая.

Чувствую, ему хочется продолжить. Чтобы справиться с собой, он, поджав губы, уходит на корму. Я встаю и бреду за ним.

– Маргуль! Я сказала что-то не то?

Маргуль крутит головой, выравнивая и без того ровно стоящий бортовой ящик.

– Маргуль?

Он поворачивается ко мне. Видно, что он злится и одновременно грустит, стискивая челюсти, чтобы не повысить голос.

– Я видел, как ты смотрела на свои руны. Тебе нравится, колдовство тебя влечет. Понимаю, так и должно быть с человеком из твоего мира. Тебе бы даже Хозяин нравился, не будь таким злюкой. Смотри не забывай про осторожность. Пожалуйста, не забывай, хорошо?

Я киваю, хотя не понимаю его предостережение. Догрону хватает согласия: он с улыбкой хлопает меня по плечу и начинает складывать чехол, накрывающий мешки с костями. Отправляюсь в кубрик за клетками. Пора заняться зверинцем. Даже в трюме звери наверняка страдали от жары.

Я долго разглядываю четверку своих подопечных – собаку, кота, черепаху и птицу – при свете звезд. Мы с ними похожи.

Мы – пленники.

Я вдруг соображаю, что, с их точки зрения, исполняю обязанности мучительницы. Я им не хозяйка и не друг, я невольница, держащая взаперти других невольников. Понятия не имею об их прежней и будущей жизни, хотя могу предположить, что ничего хорошего о ней не скажешь. Эта мысль приводит меня в ужас. Я ничем не лучше Эликса. Я выполняю все его повеления, не задавая вопросов.

А все почему?

Из-за страха наказания.

Из-за своего эгоизма.

Никакого решения я не приняла, но все равно не могу бездействовать. Повинуясь порыву, открываю первую клетку и вынимаю оттуда белую птицу. Убедившись, что никто за мной не следит, подбрасываю пленницу в воздух. Чайка расправляет крылья и, шурша перьями, взлетает.

Чувствую огромное облегчение.

Мне становится легче дышать, как будто меня избавили от тяжкого груза.

Перехожу к клетке, где сидит лохматый кот. Бедняга впал в такое уныние, что не сопротивляется. Прижимая его к себе, я подхожу к левому борту.

– Удачи тебе, дружище, – бормочу я и бросаю кота как можно дальше.

Несколько секунд он проводит в воздухе, приземляется на все четыре лапы на песчаном берегу и без промедления шмыгает в черную пустоту. Наступает очередь болонки. Она маленькая и легонькая, и мне так же нетрудно помочь ей преодолеть расстояние между баржей и берегом. Она приземляется не так изящно, как кот, зарывшись мордой в песок, потом отряхивается, бросает на меня прощальный взгляд и бежит следом за котом.

Остается одна черепаха. Достаю ее из тюремной камеры и поднимаю на уровень лица. Она медленно шевелит лапами и смотрит на меня крохотными глазками.

– Не знаю, умеешь ли ты плавать. Вообще ничего не знаю о черепахах. Будем считать, что умеешь.

Я свешиваюсь за перила и роняю ее в воду. Раздается тихий плеск, черепаха уходит под воду.

Я гляжу на пустые клетки, радуюсь своему поступку. Эликс будет рвать и метать. Тем лучше.

Косясь на берег, я под удары своего сердца принимаю главное решение.

Разбегаюсь – и прыгаю, как будто мне надо преодолеть пропасть. Отталкиваюсь одной ногой от ограждения и устремляюсь к свободе.

Метнувшаяся за мной тень отращивает руки, которые хватают меня за талию и валят на палубу. Не иначе, на барже завелся опытный регбист.

– Ты что вытворяешь?! – зло шипит Сафр, выпрямляясь. – Совсем голову потеряла? Ниаток татапук ужук!

Я смотрю на догрона совершенно спокойно – даже самой удивительно.

– Да.

– Что «да»?

– Голова. Я потеряла голову.

Появляется Эликс, за ним семенит Маргуль. Колдун заткнул себе за ворот белую салфетку, на догроне фартук. По всей видимости, первый ужинал, второй ему прислуживал.

– По какому поводу шум?

Сафр не отвечает. Маргуль при виде пустых клеток таращит глаза. Эликс прослеживает его взгляд и поворачивается ко мне. Медленным жестом, не выдавая раздражения, он снимает салфетку. Это почти так же страшно, как его гнев. Я сижу на палубе, Сафр возвращается в рубку, откуда выбежал. Дальнейшее его не касается.

– Что ж, – холодно произносит колдун, – твое пребывание на борту оказалось короче, чем предполагалось. Жаль, ты был любопытным подопытным зверьком. Эй, ты, запри его в каюте!

– Маргуль! – произношу я, когда догрон наклоняется и берет меня за локоть, чтобы поставить на ноги.

– Что такое? – гневно вопрошает колдун, словно я лишилась права говорить.

– Его зовут Маргуль. У него есть имя, извольте обращаться к нему по имени.

Эликс подскакивает ко мне, хватает за ошейник и приподнимает. Только сейчас я понимаю, что он гораздо выше меня. Привстав на цыпочки, я кручу головой, чтобы не задохнуться.

– Ты так и не понял, – цедит он. – Ни у одного из вас троих нет имен. Если вам нечего делать, можете играть в имена, но личными обозначениями они не будут, так как у рабов нет личности. Догроны и ты всего лишь орудия, находящиеся у меня в пользовании, ничего более.

Он толкает меня в лапы Маргуля и щелкает пальцами. Догрон понуро повинуется. Ласковее, чем хотелось бы Эликсу, он несет меня вниз и заталкивает в каюту. При этом он молчит, но, судя по выразительному виду, здорово огорчен.

– Мы можем сбежать! – говорю я излишне запальчиво. – Все вместе, твой брат, ты и я. Эликс не сможет нас задержать.

Но он пропускает мои слова мимо ушей, захлопывает дверь и запирает с другой стороны. Я остаюсь одна в крохотной каморке, обиженная беспомощностью догрона и удивленная собственной дерзостью.

Сажусь по-турецки на кровать, потом опрокидываюсь навзничь. Затылок прикасается к подушке, ошейник бьет меня по подбородку. Вот бы избавиться от этого ярма! Пытаюсь его сорвать и в который раз убеждаюсь, что это невозможно.

В голове мутно, слишком много мыслей одолевают меня одновременно. Ничуть не сожалею ни о чем из того, что сделала. Освобождение животных познакомило меня с самой собой. Конечно, мне страшно думать о последствиях, я гадаю, что произойдет завтра посреди Красной пустыни. Холодная ярость Эликса стала для меня неожиданностью. По мне, лучше было бы, если бы он разорался, если бы тут же взялся меня покарать, чем такое грозное бездействие. Не знаю, какое решение он принял, и боюсь до дрожи. Что, если он захочет от меня избавиться? Продать людоеду? Не хочу расставаться с догронами, единственными моими друзьями в целом свете. А вдруг дело в другом? Вдруг я обезумела из-за рун?

Поток вопросов, грозящий и впрямь свести меня с ума, прерывается: меня клонит в сон.

Мне кажется, что я заперта в каюте с незапамятных времен. Сплю урывками. Малейший шум на палубе – и я просыпаюсь. Когда Эликс распахивает наконец дверь, я вдруг понимаю, что прошло всего несколько часов.

– Собирай рюкзак, – приказывает колдун сухим тоном. – Нас ждет пустыня. Ничего не забудь, ты сюда не вернешься.

Я беспрекословно подчиняюсь. Сворачиваю спальный мешок, собираю одежду и пихаю в рюкзак. Стараюсь не задавать себе слишком много вопросов о том, что меня ждет. На палубе меня встречает ослепительный солнечный свет. Солнце вскарабкалось высоко в небо, тени скукожились. Не иначе, скоро полдень.

Наша баржа привязана под высоким фонарем в форме пагоды – единственным признаком человеческой деятельности в окрестностях. Отвязанный иппобуйвол безразлично бредет вдоль канала в обществе своего хозяина. Канал, сущая нелепость посреди всей этой суши, кажется нескончаемой стрелой, пронзающей океан дюн.

Стоит мне выйти на свет, как оживают письмена у меня руках: кожа чувствует чудесную прохладу.

Сафр трудится в поте лица: один за другим хватает мешки с костями и перебрасывает их стоящему на берегу Маргулю.

– Нечего бездельничать, – раздается у меня за спиной голос Эликса. – Живо на берег, поможешь догрону навьючивать квагг.

– Квагг?.. – переспрашиваю я, но не получаю никаких объяснений.

Пробегаю по мосткам и впервые ступаю на красный песок пустыни. Маргуль упорно на меня не глядит. От грусти у меня сжимается сердце. Тянет поговорить, объяснить свой поступок, но при колдуне не поговоришь. Остается сбросить рюкзак и кинуться собирать разбросанный там и сям груз. Кроме мешков с костями, на берегу валяются оплетенные бутыли, десяток деревянных ящиков, в том числе три с надписью «не кантовать», кожаные саквояжи – явно вещи самого Эликса.

Вдали, в дрожащем воздухе пустыни, появляется вдруг какая-то тень. Сначала очертания неясны, потом становится понятно, что это движущийся в нашу сторону караван. Это квагги, те самые рогатые зебры, которых я уже видела у канала. Их ведет мужчина во всем черном, на голове у него синий, как у туарегов, тюрбан. На всех кваггах пустые вьючные седла. Маргуль работает как заведенный. Едва караван останавливается, он принимается навьючивать квагг. Сафр сходит на берег, чтобы ему помочь. Я присоединяюсь к ним, подтаскиваю грузы, но много такими хилыми ручонками не перетаскать. Чтобы меня занять (иначе Эликс прогневается), Сафр поручает держать навьючиваемую кваггу за недоуздок, потому что близость догронов сильно нервирует животных.

Наш обожаемый хозяин распоряжается работой с баржи.

– Осторожнее с бутылями! Не ленись, мой мальчик! Вот ведь копуша мне на голову! Привяжите прочнее ящики, не видите, что ли, надпись «хрупкий груз»? Ассерок!

Не навьюченной остается всего одна квагга – на ней поедет Эликс. Нельзя же, чтобы бесценный хозяин утруждал себя хождением по песку! Когда караван готов, Эликс покидает баржу и расплачивается несколькими синими камешками с человеком в тюрбане, который удовлетворенно садится под фонарь.

– Он с нами не поедет? – спрашиваю я, тут же спохватываюсь, что лишена права открывать рот, и почтительно добавляю:

– Хозяин.

– Я заимствую у него караван, он охраняет мою баржу. Атии!

Эликс забирается на головную кваггу и приказывает Сафру взять ее под уздцы. Я замыкаю караван. Медлю несколько секунд и напоследок гляжу на баржу. Не знаю, увижу ли я ее снова. На ее борту началась моя беспамятная жизнь. Странно покидать единственное знакомое место и устремляться в неведомое.