Текст книги "Город темной магии"

Глава 11

Шарлотта Йейтс еще раз перечитала последнее электронное письмо от Майлза Вульфмана. Распятие одиннадцатого столетия было украдено из дворца накануне вечером, примерно между восемью и девятью часами по чешскому времени. Пропажу обнаружил Макс Лобковиц-Андерсон, который немедленно известил местные власти. Во время последующего обыска распятие нашлось в спальне одной из научных сотрудниц, приглашенных работать над дворцовой коллекцией. Эта особа – некая Сара Уэстон – покинула общий стол, за которым ужинала вместе с остальными, приблизительно за пятнадцать или двадцать минут до обнаружения пропажи. Мисс Уэстон отрицает, что ей было известно что-либо о данном предмете, и заявляет, что провела указанный период времени в туалете. Несколько свидетелей видели ее выходящей из туалетной комнаты, причем двое отметили, что у нее был «возбужденный» и «отсутствующий» вид. Мисс Уэстон приписывает это совместному действию утомительного перелета и выпитого алкоголя. Майлз Вульфман не считает, что Сара Уэстон могла иметь какое-либо отношение к предпринятой краже (если таковая имела место быть). По мнению мистера Вульфмана, тот факт, что распятие было найдено на подушке мисс Уэстон, указывает скорее на розыгрыш со стороны неизвестного лица или группы лиц. Майлз Вульфман собрал к себе весь штат работников и сделал им строжайший выговор. В разбирательстве также принял участие чрезвычайно раздраженный специальный агент чешской полиции.

Часы показывали пять часов пополудни по вашингтонскому времени. Шарлотта Йейтс подумала, что это поистине самая нелепая история из всего, что ей довелось услышать за весь день. А это значило немало, учитывая, что она была старшим сенатором от штата Вирджиния и председателем комитета Сената по иностранным делам, ввиду чего имела постоянные беседы с президентом Соединенных Штатов.

Отправив Майлзу короткое ответное послание, Шарлотта обратилась к лежавшей на ее столе папке, чтобы просмотреть запрошенные материалы о Саре Уэстон. Быстрота, с которой материалы были доставлены, доскональность их содержания и то, что запрос не был задокументирован, вызвали у нее чувство удовлетворения. Впрочем, ничего удивительного: она просто знала нужных людей.

Действительно, Шарлотта Йейтс знала множество нужных людей на протяжении долгого времени, и с таких сторон, которые многие из них стали бы отрицать любой ценой, если бы неизвестные факты выплыли на поверхность.

Конечно, до этого вряд ли дойдет… Тем не менее старые привычки не отмирают, и некоторые из недавних событий – а именно венецианская трагедия – не должны повториться вновь. Сейчас не то время, чтобы позволить себе невнимание к мелочам, кому это знать, как не ей. А значит, невзирая на все, что ей еще предстояло сегодня сделать, по крайней мере десять минут должны быть потрачены на просмотр досье Сары Уэстон.

Шарлотта потянулась за золотым портсигаром, хранившимся в нижнем левом ящике стола. Портсигар – восемнадцатого века, инкрустированный сапфирами – чересчур роскошен, чтобы держать его на виду, однако прикасаться к подобным предметам было для Шарлотты одним из немногих чувственных удовольствий, которые она себе позволяла. Сигарет в коробке больше не было. Она бросила курить во время кампании тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, когда какой-то идиот-журналист сфотографировал ее с сигаретой, а на следующий день заголовки гласили: «Новый сенатор от Вирджинии… слимс?»)[21]21
  Игра слов: slim (англ.) – «тонкий, стройный»; «худеть, сбрасывать вес». То есть, помимо намека на марку сигарет, фраза может быть переведена так: «Новый сенатор от Вирджинии… худеет?»


[Закрыть]. Шарлотта вытащила из портсигара короткую пластиковую соломинку, защелкнула крышку, погладила пальцем один из сапфиров и принялась жевать кончик соломинки, погруженная в свои мысли.

Опытным взглядом Шарлотта окинула биографические данные Сары Уэстон. Бессознательно применяя навыки вербовки, усвоенные годы назад на Ферме[22]22
  The Farm («Ферма») – главный тренировочный центр для подготовки агентов ЦРУ, который находится на армейской базе Кэмп-Пири в штате Вирджиния.


[Закрыть], она поймала себя на том, что привычно ищет признаки потенциального агента. С этой стороны Сара Уэстон могла представлять определенный интерес. Чрезвычайно высокий коэффициент интеллекта. Происхождение из рабочей семьи. Потеряла отца. Занимается спортом. Большие амбиции. К тому же довольно привлекательна. Тем не менее в итоге Шарлотта поставила бы на ее досье пометку «Не годна для вербовки». Несомненно, мисс Уэстон производила некоторое впечатление, однако пробившийся из низов музыковед – не совсем то, что нужно для Управления. Шарлотта Йейтс не особенно ценила музыку. Все эти абстрактные грезы, вздохи… Слова – вот что движет людьми. Хорошая пьеса стоит тысячи симфоний: старые греки, Шекспир, Шиллер…

Впрочем, кое-что в досье Сары Уэстон вызывало сочувствие. Шарлотта Йейтс сама рано осиротела, жила в ужасной бедности и была настолько талантлива, что ее ненавидели едва ли не все, кто имел с ней дело. А потом ее подобрало Управление. О, это были славные дни! На нее обратил внимание не кто иной, как сам прославленный Джон Пейсли, директор Управления безопасности ЦРУ. Фактически он стал для нее отцом. Это он обучил ее всему, что она знала о методах ведения допроса и о том, как добиться взаимопонимания с русскими. Это он раздобыл для нее завидное назначение в Прагу. Она была многим ему обязана.

Однако восхищение, которое Шарлотта питала к Пейсли, она держала в глубочайшей тайне, как, впрочем, и свою коллекцию ценных безделушек. Конечно, никто не мог доказать, что Пейсли являлся шпионом КГБ, или установить его причастность к убийству Кеннеди. Пейсли закончил свою карьеру в Чесапикском заливе с пулей в черепе и с полностью испорченной репутацией. А карьера Шарлотты Йейтс была в самом разгаре. Перед Шарлоттой на горизонте маячил кабинет приятной овальной формы.

В общем, если Шарлотта и не рассматривала Сару Уэстон в качестве потенциального агента для своей команды, это не отменяло вероятности, что девушка могла быть заслана кем-нибудь из врагов.

Маловероятно, но, с другой стороны, во дворце с недавнего времени творились странные вещи.

Шарлотта выкинула изжеванную соломинку в корзину для бумаг и выудила из великолепного портсигара еще одну.

Портсигар некогда принадлежал девятому князю Лобковицу. Однажды ночью, в Праге, Шарлотта нашла его под подушкой с запиской внутри: «Красивыми вещами должны владеть красивые люди».

Милый подарок на память от Юрия: первого из нескончаемой вереницы поклонников. Шарлотта улыбнулась. Глупенький фальшивый князек Лобковиц! Он-то решил, что может наложить свои грязные ручонки на все, что захочет, но судьбу портсигара ему проследить не удалось.

Насколько проще было бы разобраться с ситуацией во дворце, если бы в его стенах распоряжалась кузина! Хотя венецианское происшествие доказывало лишь то, что маркиза Элиза вполне способна оставить парочку болтов незакрученными. Это тоже тревожило.

Шарлотта повстречалась с маркизой Элизой Лобковиц де Бенедетти на светском мероприятии фонда «Наследие» еще много лет назад. Сливки общества представляли собой море расшитых бисером жакетов и незатейливых причесок, на фоне которых молодая маркиза в восхитительном облегающем платье от Живанши с туго стянутыми на затылке волосами смотрелась как остро отточенный стилет. Шарлотта повернулась к своей ассистентке, желая узнать, кто та великолепная женщина, и была озадачена, услышав имя «Лобковиц».

После Бархатной революции Шарлотта внимательно наблюдала за событиями, разворачивавшимися в Праге. Ее ни капли не волновало, что могли всплыть темные факты, связанные с ее пребыванием в Чехии в период работы на ЦРУ. Управление умело хранить свои секреты. А у Шарлотты были свои дела, о которых в Управлении даже не подозревали. Но люди на другом полушарии памятливы, и ей было необходимо соблюдать осторожность. Кроме того, существовали кое-какие интимные письма, хранившиеся в недрах дворца Лобковицев. Только осведомленный человек смог бы определить, что послания имеют к ней отношение, но Шарлотта предпочла бы хранить их у себя. Вторым источником ее беспокойства был пока еще маячивший на горизонте кропотливый досмотр княжеского добра. Волокита, связанная с описью, была обнадеживающе долгой и запутанной, но Шарлотта понимала, что должна думать на несколько ходов вперед.

– Что она здесь делает? – рявкнула Шарлотта на ассистентку. – С кем она пришла? Кого представляет?

– Не могу сказать точно, – пролепетала та. – Я выясню, разумеется… Если не ошибаюсь, она будет сидеть за вашим столом.

Когда подали десерт, маркиза – она говорила по-английски с очаровательным итальянским акцентом – успела поделиться с Шарлоттой своим возмущением, что ее не допустили к имуществу Лобковицев.

– Все унаследовали американцы, – презрительно фыркнула маркиза. – Нация юристов и водопроводчиков! Коллекция ничего для них не значит! У них напрочь отсутствуют исторические корни! И у них нет никакого представления о положении, которое занимает наша семья, словом, ничего! Если процесс реституции будет доведен до конца, все достанется американцам, и с мерзавцев станется упрятать драгоценности по банкам и хранилищам, где никто не сможет ими любоваться! Или же они устроят музей для народа! Моя мать всегда говорила, что лучший способ сохранить красоту украшений – носить их как можно ближе к своей коже. Что хорошего в вещах, на которые ты можешь только смотреть?

Шарлотта слушала, сочувственно кивая. Позже, когда они сидели на укромном балкончике, она предложила маркизе сигаретку из своего сапфирового портсигара. Ее забавляла мысль, что она, бедная сиротка из Вирджинии, угощает аристократку из старого дворянского рода Лобковицев сигаретами из портсигара, некогда принадлежавшего этому самому семейству. Маркиза умирала от желания заполучить фамильные драгоценности, а Шарлотта подсунула одну из них ей под нос! Естественно, маркиза никоим образом не могла его опознать. В мире полно подобных изящных безделиц.

– Какая прекрасная вещь, – заметила маркиза, блеснув глазами.

– Да, я нашла портсигар в крохотной антикварной лавочке в Праге, – отозвалась Шарлотта с безмятежной улыбкой.

– О, вы знаете Прагу?

– Интересуюсь, – ответила Шарлотта. – Я вхожу в Совет по американско-чешским культурным связям.

– Неужели? – маркиза выпустила дым из ноздрей своего орлиного носа. – В таком случае вы, конечно, тоже разделяете мнение, что сокровища моей семьи должны быть упрятаны в музей.

На их балкон забрел фотограф и нацелил на них объектив. Женщины прервали разговор и приняли элегантные позы. Фотограф щелкнул аппаратом и двинулся дальше.

– Вероятно, не все, – произнесла Шарлотта, убирая портсигар. – Но тут требуется запастись терпением, ведь процесс реституции весьма сложен. Насколько я понимаю, Совет будет поддерживать идею создания музея в том или ином виде. Я собираюсь принять самое активное участие в руководстве процессом. Ваши советы и консультации могли бы стать для нас неоценимой помощью.

– Я, со своей стороны, буду очень рада, если смогу вам быть полезна, – откликнулась маркиза Элиза. – Думаю, нам удастся… плодотворно сотрудничать.

Так оно и продолжалось некоторое время. В Праге медленно и незаметно крутились шестеренки и закручивались винтики. Шарлотта была в курсе, что маркиза ведет войну за имущество с американскими наследниками, но не спешила действовать, выжидая.

А совсем недавно все процессы резко ускорились. Нынешний наследник, некто Макс Андерсон, несмотря на молодость и неопытность, выказал досадную смекалку в обращении с бюрократической машиной. Якшаться с нацистами было трудно, с коммунистами – тем более, но теперь во дворце кишмя кишели ученые! Конечно, Шарлотта занимала в Вашингтоне влиятельный пост, но и сейчас ей приходилось держать ухо востро. А учитывая, что Шарлотта стала первой женщиной, которой довелось возглавить комитет Сената по иностранным делам, репортеры следили за ней, как ястребы. Папарацци надеялись заснять момент, как с ней случится истерика или из ее сумочки выпадет тампон. Всегда лучше пользоваться длинными руками других. Безопаснее быть тем, кто дергает за нитки. Тогда-то и настал час для сотрудничества с маркизой.

Элиза могла гостить во дворце, и хотя Майлз постоянно заверял, что присматривает за каждым гостем или сотрудником, это означало лишь необходимость приглядывать за Майлзом. Шарлотта поручила ему искать любовные письма от женщины к мужчине. От американки к русскому. Написанные в семидесятых. Абсолютно безвредные любовные послания. Обычный старый хлам. Представляющий интерес исключительно для нее.

Она хотела заполучить их! Она должна! Она просто обязана!

Шарлотта поднесла сапфировый портсигар к губам.

«Красивыми вещами должны владеть красивые люди…»

Как она любила Юрия! И он тоже любил ее. Право, это было сделано только ради любви. Она была молода и немножко глупа.

Шарлотта бегло просмотрела отчет Майлза. Николас Пертузато вернулся во дворец. Похоже, он околачивался в Венеции в тот момент, когда случилась катастрофа. Балаганный уродец был единственным, на кого она до сих пор не смогла собрать более-менее пристойное досье.

Майлз должен взять происходящее под контроль, иначе она будет вынуждена вмешаться лично. Ладно, об этом она подумает, когда полетит в Венецию. А теперь ей пора сыграть роль представителя президента и заверить европейцев, что правительство Соединенных Штатов искренне озабочено произошедшей трагедией. Наши мысли и молитвы всегда с вами и так далее, и тому подобное.

 
Но истину скажу:
Нас судят по тому, что кажется снаружи,
Никто не смотрит, что там есть внутри.
Сомнительны мои права на королевство,
Пусть так же будет в тайне роль моя
В его паденьи; как туман скрывает
Равно благие и зловредные деянья,
Ошибка худшая – та, что на свет выходит.
Не может проиграть тот, кто не сдался[23]23
  Ф. Шиллер «Мария Стюарт», акт II, сцена 5 (Пер. В. Иванова).


[Закрыть].
 

Речь королевы Елизаветы, обращенная к Мортимеру, в шиллеровской «Марии Стюарт»… Елизавета Первая знала, о чем говорила. И понимала, как управлять тайной полицией. Но она оказалась чересчур эмоциональна и слишком дергалась из-за Марии Стюарт. У Шарлотты не было ни с кем личных счетов. Все это давно кануло в прошлое. Даже простофиля в Овальном кабинете не имел для нее значения. Тут нет ничего личного, заверяла себя Шарлотта. На самом деле она вовсе не мстительный человек, о нет, ни в коей мере.

Глава 12

Сара надела наушники и включила на айподе опцию «случайный трек». Она нуждалась в передышке и решила пробежаться по Граду. Теперь она мчалась по улочкам, лавируя между туристами и пытаясь сбросить накопившееся напряжение. В дворцовых покоях, отведенных Саре для экспозиции, царила духота из-за отсутствия окон. Это помещение находилось как раз рядом с оружейной и было отделено от зала керамики сумрачным коридором. Странно, размышляла Сара на бегу, почему ей постоянно дают комнаты без окон? Боятся, что она тоже выпрыгнет? Или что ее вытолкнут?

Ее сопровождал Мориц, волкодав Макса, питавший к ней дружеские чувства еще с того первого вечера.

Минуло уже две недели, но Сара до сих пор мысленно называла первый ужин во дворце «тот сволочной вечер». Несомненно, секс в туалете был просто бомба, однако никто пока не попытался заявить свое авторство, если можно так выразиться. Вдобавок на нее навалились новые неприятности! Сара и понятия не имела, кто мог счесть забавной идею подложить ей в кровать распятие одиннадцатого века. Что за шутки? Или намек? Предостережение? Попытка вывести ее из равновесия? И почему выбрали именно ее? Это вызывало замешательство, если не страх.

На взгляд Сары, очередным доказательством того, что Щербатский не совершал самоубийства, служил его письменный стол. Что бы ни говорил Майлз, работа над музыкальной коллекцией вовсе не пребывала в стадии завершения, а представляла собой полный хаос. А Щербатский, которого знала Сара, никогда бы не оставил что-либо наполовину недоделанным и необъясненным. Сара нашла пространные заметки касательно «Луиджи» (Щербатский называл Бетховена уменьшительным именем, которое предпочитал сам композитор), которые почти не поддавались расшифровке. К примеру, рядом с пометкой «4 апреля 1811 г., письмо Луиджи к князю Л.» были начертаны какие-то каракули. То ли «Вена», то ли «Венеция». Сара раздраженно вчитывалась в текст, но ничего не понимала. Еще записи пестрели указаниями на источники, которые следовало искать в библиотеке в Нелагозевесе, загородном имении Лобковицев на реке Влтаве. Сара чувствовала себя подавленной.

Ей хотелось побегать подольше, но айпод вдруг заиграл бетховенское фортепианное Трио до минор, опус один, как будто ЛВБ сам высвистывал ее продолжить работу.

Трио до минор… Ранний Бетховен, в котором можно услышать высоты классицизма, намеки на Гайдна, различимые проблески будущей Пятой симфонии, а также характерное для Луиджи упрямое («не говорите мне, как это должно быть!») введение непривычной четырехчастной формы вместо традиционной трехчастной. У Бетховена даже то, что только кажется простым и очевидным, всегда выливается в нечто сложное и витиеватое.

Взять хоть дату его рождения. ЛВБ родился в Бонне в тысяча семьсот семидесятом году, но по какой-то причине всю жизнь отрицал эту дату. Когда ему подсовывали под нос выписку из метрики, он упрямо настаивал, что родился двумя годами позднее. Его отцом был Иоганн ван Бетховен, но Луиджи не предпринимал никаких усилий, чтобы опровергнуть слухи, согласно которым он являлся непризнанным сыном Фридриха Великого. Вероятно, причиной была ненависть, питаемая им к отцу – пьянице и посредственному музыканту. Папа Бетховен хотел сделать из сына вундеркинда, второго маленького Моцарта, и безжалостно усаживал мальчика за клавесин и скрипку, что должно было навсегда отвратить ЛВБ от занятий, но, к счастью, ничего подобного не произошло. В одиннадцатилетнем возрасте ЛВБ стал придворным музыкантом в Бонне, а в двенадцать вовсю строчил вариации, сонаты и песни.

А затем он прекратил сочинительство на пять лет. Вот чему нет никаких объяснений, впрочем, на протяжении этого времени умерла его мать, и подросток Людвиг содержал свою семью. Затем, в тысяча семьсот девяностом году, произошел новый взрыв творческой активности. Такие перерывы в работе, за которыми следовали периоды бешеной производительности, впоследствии стали отличительной чертой композитора. В тысяча семьсот девяностом втором году забулдыга-отец скончался, и молодой Людвиг кинулся в Вену, где сразу заслужил славу виртуозного пианиста, хотя кое-кто находил его игру чересчур резкой и беспокойной. Почти все сходились на том, что его манеры отвратительны. Боннское происхождение недвусмысленно ставило Бетховена «по другую сторону Рейна» относительно венских снобов.

Сара, будучи родом из Южного Бостона, хорошо его понимала.

Невзирая на неотесанность и независимый характер, музыканта постоянно обхаживали высокопоставленные особы. Князю Йозефу Францу Максимилиану Лобковицу, когда они встретились, исполнилось двадцать, Людвигу – двадцать два. Однако князь Лобковиц был далеко не единственным покровителем ЛВБ. Кстати, об их взаимоотношениях было известно даже меньше, чем о связях Бетховена с другими вельможами. Что и делало их переписку, обнаруженную и переданную в руки наследников князя, столь волнующей для исследователей. А порой и озадачивающей.

…Сара заставила себя покинуть прекрасный, залитый солнцем Пражский Град и вернулась в свою монашескую келью, прогнав Морица, которого не пускали в рабочие помещения. Ее сегодняшняя задача состояла в том, чтобы тщательно просмотреть сделанные Луиджи оркестровки Четвертой симфонии, определить, все ли страницы на месте, а также подтвердить, что это не подделка и состояние оригинала удовлетворительно. Бетховен своей рукой тщательно выписал партии всех инструментов – от флейты до литавр. При помощи микроскопа Сара внимательно исследовала бумагу и чернила, изучала форму букв и музыкальных знаков. Как и у большинства людей, почерк Бетховена менялся в зависимости от настроения, но в целом был узнаваем.

В зависимости от настроения! Сара испытывала потрясение при мысли о том, что сейчас сидит во дворце и прикасается (в перчатках, но все же…) к партитурам Бетховена. В тысяча восемьсот шестом году, когда он писал Четвертую, Бетховен был еще черноволосым юношей, а не тем безумцем с копной седых волос, в которого он превратится позже… Рассматривая в микроскоп бороздки, прочерченные на желтоватом пергаменте кончиком бетховенского пера, когда ЛВБ выписывал партию альта, Сара ощутила, как по ее позвоночнику пробежал холодок. Она на миг замерла, прислушиваясь, чтобы убедиться, что никто не идет, затем стянула левую перчатку и осторожно приложила подушечку указательного пальца к энергично начертанной четвертной ноте. С легким испугом Сара почувствовала легкий укол, но решила, что виноват полиэстеровый материал перчаток, жара и статическое электричество. Так бы объяснил все ее отец… Она снова натянула перчатку.

Сара вздохнула и распрямила плечи. Если трудишься в поте лица, то часы летят незаметно… Она опять склонилась над столом, и ее взгляд упал на клейкий стикер. Профессор Щербатский, наверное, прилепил для себя напоминание, а листок в удушающей летней жаре отклеился и спорхнул вниз, приземлившись на партию фагота. Сара прочла записку: «Луиджи – князь Л. 12/31/06 Нелагозевес». Внизу чернели две звездочки.

Щербатский никогда не выставлял баллов своим ученикам, но если студент сдавал исключительно хорошую работу, та возвращалась со звездочкой. Саре несказанно повезло – она стала единственной, удостоившейся чести быть помеченной сразу двумя.

Сара перелистала ксерокопии переписки Бетховена с князем Лобковицем, которые сделала специально для того, чтобы сверяться с ними время от времени. «Седьмой», как его называли во дворце, бережно хранил всю свою корреспонденцию. Иногда он вообще не вскрывал письма, поэтому некоторые из них были впервые прочитаны спустя годы после его смерти – но князь никогда ничего не выбрасывал. Так поступали и его наследники, и даже нацисты не тронули его корреспонденцию.

Сара обнаружила записку Луиджи, датированную пятнадцатым декабря тысяча восемьсот шестого года. Луиджи выражал князю свое искренне сожаление, что не сможет присутствовать на рождественском балу. Она нашла другую, от шестнадцатого января, где князь благодарил Луиджи за подарок – ацтекский амулет в виде флакона. Странно… В канун Нового года никаких писем нет. Интересно, как Щербатский вообще узнал о существовании письма от тридцать первого декабря, если от него не осталось мало-мальски пристойной копии? Да и ацтекский амулет показался Саре подозрительным. Луиджи нечасто проявлял щедрость, обычно он бывал довольно прижимист.

Решив провести расследование, Сара вышла, добросовестно закрыв за собой дверь на ключ (князь Макс особо настаивал на этом) и направилась в кабинет Майлза. Она собиралась расспросить Майлза об амулете, который Луиджи подарил своему покровителю. Если им удастся его найти, это сможет стать отличным дополнением к экспозиции.

– А, Уицлипочтли![24]24
  Один из вариантов произнесения имени Уицилопочтли – ацтекского бога солнца и войны.


[Закрыть] – отозвался Майлз и кивнул. – Мне говорили, что именно так зовут фигурку, которая на нем изображена. Пока мы его не видели, зато у нас есть сделанная нацистами фотография.

Майлз порылся в папке и выудил зернистый черно-белый снимок маленького керамического флакончика с изображением бога, похожего на птицу.

– Вот так загадка! Непонятно, почему Бетховен сделал князю такой подарок! – продолжал Майлз. – Кроме амулета, у Седьмого, кажется, не было ни единого артефакта из Южной Америки, который бы свидетельствовал о каком-либо интересе к этой области.

Сара пристально рассматривала фотографию, после чего громко рассмеялась.

– Когда я училась в университете, нам читали факультативный курс по империи ацтеков, – объяснила она. – Никогда бы не подумала, что мне придется освежить знания. Как думаете, чем прославился Уицлипочтли?

Майлз улыбнулся и скрестил на груди руки.

– Ацтеки верили, что он питается кровью и сердцами людей, поэтому они ежедневно устраивали в его честь человеческие жертвоприношения.

– А что здесь забавного?

– Полагаю, что Бетховен видел здесь некую иронию. Он в шутку писал об этом покровителю, – что, дескать, князь Лобковиц постоянно ждет от него фунт мяса. Бетховен говорил, что должен вырвать свое сердце и излить его на бумагу, дабы князь был доволен.

– Гипотеза и не более того, – заявил Майлз.

– Да, – отозвалась Сара. – Но я уверена, что я права.

– Если амулет отыщется, мы выставим его вместе с письмом, – предложил Майлз. – Если вы действительно думаете, что он заинтригует публику.

Сара ощутила мощный прилив удовлетворения и чувство гордости от того, что смогла расшифровать бетховенскую шутку. Большинство людей не понимало специфического чувства юмора Луиджи.

Майлз повернулся к компьютеру.

– Вас искала Элеонора. Она собиралась завтра в Нелагозевес и справлялась, не хотите ли вы составить ей компанию.

– Конечно! В заметках Щербатского – куча упоминаний о вещах, которые нужно там поискать. Поеду, покопаюсь – глядишь, что-нибудь и удастся обнаружить.

Майлз пристально взглянул на нее.

– Но первым делом несите находку ко мне.

– Разумеется.

Сара порадовалась возможности отправиться в Нелагозевес с Элеонорой. Почти все оригиналы писем хранились в тамошней библиотеке и формально были доступны для научных работников. Подвох заключался в том, что ключ имелся только у Макса, а с того вечера, когда произошло недоразумение с распятием, он стал еще более угрюмым, замкнутым и подозрительным. По словам Сюзи, однажды она зашла к Максу в кабинет, чтобы задать ему безобиднейший вопрос о потерянных охотничьих трофеях, а он отказался ее впустить и едва ли не обвинил в шпионаже. Он не общался ни с кем, кроме своего пса Морица.

– Он сбрендил, – утверждала Сюзи. – Между прочим, Габсбурги в кровном родстве между собой. Только погляди на него – он же точная копия любого из своих родственничков за последние пятьсот лет. Кровосмешение никому не пойдет на пользу.

Макс принимал пищу отдельно от них, и Сара лишь раз повстречалась с ним в коридоре. Он прошел мимо, опустив голову.

Теперь Сара направлялась к его кабинету, стараясь погромче топать по полированному мозаичному полу. В уме она повторяла заготовленную речь о том, что ей нужен ключ, и собиралась с духом.

Однако в кабинете не оказалось никого, кроме Яны и Морица, сопевшего под столом. При виде Сары пес громко застучал хвостом.

– Вам нужен князь Макс? – вежливо спросила Яна.

Сара кивнула.

– Нам нужен ключ от библиотеки, – сказала она.

– Князь сейчас в Нелагозевесе, – ответила Яна. – Но там не работает телефон, а его мобильный отключен. Я даже не представляю…

– А завтра он еще будет в Нелагозевесе? – спросила Сара. – Я имею в виду, ничего, если мы просто туда заявимся?

Яна поколебалась.

– Мы не станем ему мешать, – заверила Сара. – Но нам действительно необходимо поработать с архивами. Клянусь, он даже не догадается, что мы там.

– Вообще-то я получила от князя сообщение, – заметила Яна. – Он просил привезти ему ударную установку. Петр собирался завтра ехать в Нелагозевес на фургоне. Вы с Элеонорой могли бы поехать вместо него и заодно отвезти барабаны.

Ударная установка, подумала Сара. Вполне логично для такого затворника.

– Может, вы захватите и письмо? – прибавила Яна, протягивая Саре конверт. – Оно пришло вчера.

Сара взглянула на конверт. Бумага была превосходного качества, с отпечатанным обратным адресом: отель «Гритти Палас», Венеция.

Подумать только.

– С удовольствием, – ответила Сара.

Поразительно, что каждый считает, будто это большая честь – делать что-либо для аристократов. Как будто у них и без того недостаточно привилегий!

Повернувшись к двери, Сара ощутила близкое присутствие Бернарда Пламмера, эксперта по рококо. После того как ее обоняние восстановилось, Сара выяснила, что он склонен злоупотреблять духами «Шанель № 5». Под могучей грудной клеткой билось сердце утонченной французской матроны. Берни часто приходил к общему столу с вышиванием.

– Сара! А кое-кто из нас собирается сходить поужинать на Староместскую площадь, – произнес Берни, выскакивая из-за угла. – Сегодня готовит Годфри, а лично я не выношу потроха.

Сара согласно кивнула.

– Кроме того, мы хотим обсудить планы предстоящего бала-маскарада, – продолжал Берни, сворачивая вместе с ней в портретный зал.

Дафна, в своем безупречном лабораторном халате, давала указания двум рабочим, которые несли стеклянную витрину.

– Бала-маскарада? – переспросила Сара.

– Именно! Мы решили, что переоденемся ими. – Берни показал на фамильные портреты, взиравшие с четырех стен. – Я уже застолбил права на Марию Манрике де Лара, и я набрел на невероятный магазин, где можно достать горностаевую мантию. Фальшивый горностай! Обожаю такие наряды!

Сара и Берни задержались, чтобы взглянуть на стеклянную витрину. Внутри находилась маленькая светловолосая, голубоглазая восковая куколка с розовыми щечками, одетая в прихотливое ярко-красное платьице. Оно было украшено золотой вышивкой, и к нему прилагался белый кружевной воротничок и такие же манжеты. На шее куколки висел крест.

– Чья-то игрушка? – осведомился Бернард, вытаскивая очки, чтобы как следует рассмотреть вышивку.

– Это Пражский Младенец, – презрительно фыркнула Дафна.

– Il Bambino di Praga? – Сара едва удержалась, чтобы не расхохотаться.

– Естественно, копия, – добавила Дафна, уничтожающе взглянув на нее. – Оригинал находится в храме Девы Марии Победоносной.

– Гм, – промычала Сара. – А что во дворце делает копия?

Дафна вздохнула.

– Мать Поликсены Лобковиц, Мария Манрике де Лара, оставила дочери статуэтку Святого Младенца, которую привезла из Испании в тысяча пятьсот пятьдесят пятом году. Когда муж Поликсены, Зденек, умер, Поликсена подарила ее ордену кармелитов. Копия была сделана, если не ошибаюсь, в тысяча девятьсот тридцатых годах. Ее отыскали в сундуке со старой обувью.

– Потрясающе! – выдохнул Бернард. – Можно, я буду нести ее на маскараде?

– Ну и нечестивец! – произнесла Дафна. – Пражский младенец – это не игрушка. И, насколько я помню, доктор Вульфман не давал согласия на костюмированную вечеринку.

– Она обязательно должна состояться! – взмолился Бернард. – Я уже приготовил костюмы для Элеоноры и для себя. Дафна, позвольте мне соорудить что-нибудь и для вас! Как вам образ Поликсены?

Саре показалось, что она уловила скрытый блеск возбуждения в глазах Дафны. Даже напыщенные голландские ученые дамы не всегда способны противостоять искушению поиграть в переодевание.