Текст книги "Нетолерантность"

Тюильри, 10 августа 1792 года

Продолжая тему о том, что на самом деле представляла собой Французская революция, по недоразумению названная Великой, рассмотрим восстание 10 августа 1792 года. Это событие названо одним из определяющих в истории революции. Лозунг Liberte, Egalite, Fraternite («Свобода, равенство, братство»), с которого начиналась Французская революция, за три года, прошедших со времени взятия Бастилии, окончательно трансформировался в фиговый листочек, которым пытались прикрыть океан крови, ненависти, мародёрства и убийств, словом, жесточайшего террора и репрессий.

О штурме Тюильри в 1792 году написано немало, но, на мой взгляд, по – настоящему интересны свидетельства лишь трёх очевидцев тех событий.

Первый свидетель – Филипп Морис, писец, служивший тогда в одной из нотариальных контор. В те времена он был юношей 16 лет от роду. Его свидетельство наиболее объективно, поскольку он не принадлежал ни к революционерам, ни к роялистам. Филипп Морис совершенно не интересовался политикой, насколько это было вообще возможно в те годы. Это взгляд любопытного юноши.

Второй свидетель – уроженец Парижа, республиканец Луи – Себастьян Мерсье (Louis – Sebastien Mercier, 1740–1814), французский писатель и драматург. Его перу принадлежит утопический роман «Год 2440», а также книга «Новый Париж». Мерсье получил широкое признание после выхода в свет двенадцати томов «Картин Парижа» (первый том вышел ещё до революции, в 1781 году) – собрание более 1000 статей и очерков об укладе и бытовых подробностях жизни Парижа. Это был один из первых бестселлеров в истории Франции.

В 1789 году он радостно приветствовал Революцию и даже был избран в Конвент. Однако позднее у него, как и у многих других, наступил период разочарования: он выступал против террора, призывал к осуждению психопата Марата, голосовал против казни Людовика XVI, резко обличал и открыто назвал Робеспьера «крововластцем». Как и все республиканцы умеренных взглядов, он попал в жернова революционного террора: во время переворота 31 мая 1793 года протестовал против исключения из Конвента депутатов – жирондистов, за что сам был арестован. По неясной мне причине его не казнили, а лишь бросили в темницу. Счастливчику вернули свободу после падения якобинской диктатуры.

Третий свидетель – сам Наполеон Бонапарт, но к его свидетельству вернёмся позднее.

Ситуация, сложившаяся в Париже к 10 августа 1792 года, была такова: Дантону, который на том момент был наиболее сильной фигурой французской политики, надоела даже чисто формальная власть бессильного короля. Ему и его соратникам не нужна была монархия ни в какой форме. Не желая ждать постепенного отмирания монархии, Дантон отдал своим сторонникам приказ: «Осадить дворец, уничтожить там всех и особенно швейцарцев, захватить короля и его семью, препроводить их в Венсенн и охранять как заложников». Марат и Робеспьер, как вы понимаете, были настроены ещё более воинственно. Кроме того, в феврале 1792 года Австрия и Пруссия заключили военный союз против Франции, объединили войска и вторглись в пределы охваченной революцией страны. К лету войска австрийцев, пруссаков, гессенцев (наёмных войск гессенских фюрстов (князей), предоставляемых другим странам) и французских эмигрантских отрядов во главе с героем Семилетней войны Карлом Вильгельмом Фердинандом, герцогом Брауншвейгским, захватили крепость Лонгви и вплотную подошли к Вердену, после взятия которого им открылась бы прямая дорога на Париж. Так что Дантон хотел форсировать события, придать новый импульс революции, хотя бы ради того, чтобы отразить экспансию Австрии и Пруссии. Угрозы герцога Брауншвейгского (он предупреждал о том, что любое действие, направленное против королевской семьи, послужит поводом для жестоких репрессий со стороны коалиционных войск) вместо того, чтобы принудить население Франции к повиновению и обеспечить безопасность короля Людовика, привели к обратному результату.

После взятия Тюильри Дантон намеревался официально упразднить монархию и торжественно провозгласить республику, реорганизовать армию, победить и перенести войну на вражескую территорию. В конце концов, как мы знаем, ему это удалось, но он и представить не мог, что на самом деле лишь укоротил свой и без того недолгий путь на эшафот.

* * *

Если сразу после переезда в Париж в 1789 году дворец Тюильри был полон придворными и знатными дворянами (пусть и напуганными революцией и взятием Бастилии), то летом 1792 года он больше походил на тонущий корабль, с которого бегут крысы.

Эту последнюю резиденцию короля, дворец Тюильри, по – настоящему охранял всего лишь один полк швейцарской гвардии, менее тысячи солдат и офицеров. Швейцарцы на протяжении веков верно служили Римскому папе, германским князьям, но наиболее почётной считалась служба у французских королей. Во французской армии швейцарские наёмники служили ещё с начала XVI столетия. Наиболее знаменитым из них был полк швейцарской гвардии. Это была отборная, элитная часть, насчитывающая к тому моменту более полутора веков славной боевой истории. Полк был набран из лучших сыновей швейцарских кантонов, между правительством кантонов и королём был заключён договор, согласно которому Франция выплачивала жалование гвардейцам, а также немалые суммы в Швейцарию. Швейцарские гвардейцы чувствовали двойную ответственность: перед Людовиком XVI и родной страной, которая могла остаться без средств.

По всей видимости, швейцарские гвардейцы отлично понимали, что им предстоит умереть, и были готовы к такому развитию событий. Гордость и долг не позволяли им бежать, так что, покидая свои казармы в окрестностях Парижа, они замуровали шесть своих знамен в одном из подвалов, чтобы они не достались врагу. Для последнего сражения гвардейцы оставили лишь белое знамя с золотыми королевскими лилиями генеральской роты полка и два знамени первого батальона. После чего отправились нести караул во дворце Тюильри.

* * *

Надо сказать несколько слов и о том, какие плоды принесли первые годы революции Франции. Бесчинства восставшей черни, полное отсутствие закона да и вообще твёрдой власти привели к массовой эмиграции дворянства и духовенства. Были разрушены сложившиеся веками торговые отношения: из – за отсутствия спроса разорились сотни мелких предприятий, армия безработных росла. Практически перестал функционировать ранее хорошо развитый строительный сектор. Резко увеличился выпуск ничем не обеспеченных ассигнаций, на которые мало что можно было купить. Восстания в колониях привели к исчезновению с прилавков кофе, чая, а главное – сахара. Налицо была гиперинфляция, перед всеми замаячил призрак голода. Народ, по обыкновению, связывал все беды не с революцией, а с ненавистным королём и дворянством. Народу нужна была кровь.

25 июля в Париж прибыли сотни добровольцев из Бреста, а через пять дней к ним присоединилось ещё пять сотен радикалов из Марселя. Они – то и образовали ударную группу, к которой примкнуло ещё более 20 000 вооружённых людей из парижских низов.

С ночи улицы города заполнились разъярёнными мятежниками, которые двинулись к Тюильри. Король, по обыкновению, спасовал перед лицом опасности. Три года непрерывных унижений ничему его не научили. Сразу после первых звуков зазвучавшего набата он вместе с семьей и министрами покинул дворец (по дороге горько посетовал на то, что за парком плохо ухаживают) и отправился в Национальное собрание, где наивно надеялся договориться с лидерами революции.

Командир швейцарцев, маркиз Антуан Жан Галио де Манда, был вызван в городскую ратушу. Он опрометчиво принял приглашение и прибыл на место к величайшему изумлению и радости мятежников, которые объявили его изменником и немедленно убили.

Толпа перед дворцом всё увеличивалась в размерах. Ситуация осложнялась ещё и тем, что кроме швейцарских гвардейцев в охране дворца принимали участие ещё и 930 жандармов, 2 000 национальных гвардейцев, и 200–300 кавалеров ордена Святого Людовика (наивысший орден королевства) и прочих знатных монархистов. Когда же ситуация стала критической, наступил момент массовой измены присяге и долгу. Из толпы начали стрелять по окнам, бросать камни. Этого показалось «защитникам» вполне достаточным поводом для того, чтобы сбежать. А национальная гвардия в полном составе перешла на сторону мятежников, развернув оружие в сторону недавних товарищей. Швейцарская гвардия, лишённая командира, осталась одна перед лицом беснующейся толпы.

Руководство обороной принял на себя капитан Дюрлер. Преданный Дантону вожак восставшей черни Франсуа – Жозеф Вестерманн, в будущем печально известный как «мясник Вандеи», пытался повторить с Дюрлером тот же фокус, что и с его командиром, маркизом де Манда: уговорить сдаться без боя и затем убить. По свидетельству очевидцев, Вестерманн схватил Дюрлера за руку и истерически закричал: «Переходите к нам, с вами хорошо обойдутся, сдайтесь нации!» Дюрлер вырвал свою руку и гордо бросил в лицо негодяю: «Я сочту себя обесчещенным, если сдамся. Если вы оставите нас в покое, мы не причиним вам вреда, но если вы атакуете, то вынудите нас защищаться». Получив такой ответ, Вестерманн начал поливать гвардейцев площадной бранью и угрозами немедленной расправы. Капитан Дюрлер смело ответил беснующемуся Вестерманну, полностью утратившему человеческий облик: «Я отвечаю за своё поведение перед швейцарскими кантонами – моими суверенными властями. Я никогда не сложу оружия». Тогда один из озверевших мятежников попытался ударить смельчака пикой, но тот легко отбил удар. Переговоры, если это можно так назвать, зашли в тупик. Всем стало ясно, что без кровопролития дело не закончится.

Начало боевых действий все описывают по – разному. Наиболее правдиво звучит версия одного из немногих выживших в этом аду защитников дворца, лейтенанта гвардейцев по имени де Люз: «Я клянусь перед Богом, что мы не открывали огня. Наш полк не стрелял до тех пор, пока Национальная гвардия не произвела три или четыре выстрела из пушек по дворцу». То есть виновниками были даже не радикалы из Бреста и Марселя, а предатели – национальные гвардейцы.

Впрочем, есть ещё и другие версии. По одной из них толпа выхватила при помощи пики с крюком двух гвардейцев и уже собралась их линчевать, когда остальные гвардейцы пришли на помощь попавшим в беду товарищам.

Бой в королевском дворе Тюильри

Так или иначе, начался бой. Перед огромной мятежной толпой, заполнившей королевский двор Тюильри, были выстроены четыре роты солдат швейцарской гвардии. По команде Дюрлера они произвели ружейный залп по толпе. Со своих позиций на верхних этажах дворца их поддержали огнём размещённые там остальные подразделения полка, до сих пор воздерживающиеся от применения силы, хотя к тому времени во дворце уже практически не осталось целых стёкол. Залп произвёл опустошение в рядах мятежников, более сотни остались лежать убитыми или ранеными. В числе убитых был и руководитель марсельского батальона по имени Муассон, Вестерманну удалось ускользнуть. Остальные мятежники с воплями разбежались в разные стороны. Несколько десятков марсельцев, которые ещё минуту назад бесновались и требовали перебить всех швейцарцев, немедленно сменили тон. Они упали на колени и с плачем поползли навстречу гвардейцам, умоляя о пощаде. Капитан Дюрлер великодушно сохранил им жизнь, разоружил и приказал поместить в караульное помещение. Все пушки были брошены толпой, так что у гвардейцев появилась слабая надежда на спасение.

Однако к девяти часам утра подошли новые колонны восставших. Дворец теперь осаждало более 20 тыс. человек, причём прибывали всё новые и новые колонны. Подведённые ко дворцу Тюильри батареи открыли артиллерийский огонь. Гвардейцы, чьи ряды редели под залпами картечи, были вынуждены оставить свои позиции во внутреннем дворе и укрыться во дворце. Патронов у них оставалось всё меньше и меньше, но они держались.

Восставшие вновь заняли внутренний двор и ворвались во дворец, где огонь гвардейцев становился всё реже. Бой на лестницах, в коридорах, в покоях дворца перешёл в рукопашную схватку, где численное преимущество играет основную роль. К полудню дворец был взят мятежниками.

Последний акт драмы разыгрался в тот момент, когда из Национального собрания прибыл гонец короля, граф д’Эрвийи. Он передал записку: «Король приказывает швейцарцам отступить в свои казармы. Он находится внутри Собрания». Граф д’Эрвийи, однако, от волнения перепутал приказ короля и прокричал: «Приказ короля – прибыть в Собрание!» Это было логично – явиться прямо в змеиное логово и уничтожить всех главарей революции. План был не таким уж безумным, поскольку наступающая на дворец чернь уже приступила к грабежу и мародёрству, так что у гвардейцев был некоторый запас времени. Ясно, что бой шёл во многих местах и не все могли расслышать приказ.

Последний бой гвардейцев

Однако две сотни гвардейцев во главе с Дюрлером, подняв королевское знамя, сумели пробить брешь в рядах атакующих и вырвались из ловушки. Этот небольшой отряд сумел перебить всех, кто их попытался преследовать, после чего стал быстро продвигаться по направлению к Национальному собранию. Никто не смог сдержать их порыв, так что уже спустя короткий срок израненные и перепачканные кровью швейцарские гвардейцы ворвались в зал Национального собрания. Увидев вооружённых офицеров королевской гвардии, депутаты собрания стали трусливо выпрыгивать в окна. Однако Людовик не вышел из своего обычного амплуа. Он так и не понял, что судьба посылает ему последний шанс для спасения. «Сдайте оружие Национальной гвардии, – сказал Дюрлеру Людовик, – я не хочу, чтобы столь храбрые люди, как вы, погибли». Капитан Дюрлер подчинился. Именно в этот момент с королевской властью во Франции было покончено, а Людовик обрёк себя самого и свою семью на унижения и смерть. Часть пленных швейцарцев немедленно притащили от Национального собрания к ратуше, где их зверски убили прямо под статуей Людовика XIV.

После того, как отряд Дюрлера удалился из дворца, сопротивление было обречено. Остатки защитников были разгромлены и убиты, над их трупами глумилась толпа.

События, которые доводят до нашего сведенья очевидцы, поистине ужасны. После того как сопротивление было окончательно сломлено, толпа первым делом устремилась на королевскую кухню, расположенную в подвале павильона Флоры. На глаза им попался поваренок. Его скрутили и затолкали в котёл, который поставили в горящую печь. Просто расстрелять его мятежникам показалось мало. Кроме обычного мародёрства, когда крали всё, что попадалось на глаза, чернь наконец дорвалась и до винных погребов. Пол был усеян толстым слоем разбитых бутылок, на котором валялись мертвецки пьяные победители. Мужчины и женщины, потерявшие человеческий облик, лежали на полу вперемешку с убитыми швейцарскими гвардейцами. Захлёбываясь в пьяном угаре сотни подонков пили вино и плясали на трупах под вестибюлем южной лестницы Тюильри.

Обезумевшие от вида текущей рекой крови санкюлотки жарили оторванные конечности убитых швейцарцев в ящиках для угля, украденных во время пожара из кордегардии, весело приплясывая при этом. Вился и летел по воздуху лёгкий пух из одеял и перин, вспоротых саблями мятежников. Грабили всё: письменные столы короля и королевы, принцессы Елизаветы, придворных дам. Ассигнации, золото, драгоценности и т. д. Никто не останавливал бандитов, так что дворец они разграбили полностью.

Третий очевидец – Наполеон Бонапарт – вспоминал о тех ужасных событиях, уже находясь в ссылке на острове Святой Елены: «После взятия дворца и отбытия короля я осмелился пробраться в сад. Никогда позже ни одно из моих полей сражений не производило на меня такого впечатления от множества трупов, как это, сплошь усеянное телами убитых швейцарцев. Быть может, причина этого заключалась в тесном пространстве. Или в том, что первое впечатление от подобного зрелища всегда немного сильнее. Я видел там женщин, совершавших самые дикие издевательства над трупами».

История в конце концов всё расставила по местам. Король, чья нерешительность погубила гвардейцев, спустя недолгий срок был лишен королевского титула, осуждён и гильотинирован. В ходе революционного террора погибла и вся его семья. Но и сами победители в гнусном мероприятии не долго упивались триумфом. После короля, духовенства и аристократов пришла очередь ложиться под топор гильотины и самим революционерам. Дантон, чья злая воля инициировала кровавые события 10 августа, вместе со всеми своими соратниками был обезглавлен.

Не удалось обмануть судьбу и мяснику Вандеи Вестерманну. 2 января 1794 года его отстранили от командования войсками и срочно вызвали в Париж. 7 января 1794 года он был арестован и вскоре предстал перед Революционным трибуналом. Судьи не знали к нему снисхождения, несмотря на огромный кровавый след, который этот каратель оставлял после себя. Вестерманн был приговорён к смертной казни и 5 апреля 1794 года гильотинирован вместе со своими патронами – Дантоном и Демуленом.

В 1821 году в швейцарском городе Люцерн властями был открыт памятник в честь подвига земляков в далеком Париже. Он представляет собой сражённого льва, покоящегося на сломанных копьях и двух щитах. На одном из них – королевские лилии Франции. На другом – швейцарский крест. Римские цифры напоминают о дате – 10 августа 1792 года. Памятник носит название «Люцернский лев». Всякий, кто бывает здесь, отдаёт дань светлой памяти героям, которые даже во время всеобщей смуты и измены нашли в себе силы для подвига. Их доблесть, воинская дисциплина, благородство и верность долгу служат примером грядущим поколениям.

Барон Фридрих фон дер Тренк

В первые месяцы Великой французской революции, а именно 10 октября 1789 года, на заседании Учредительного собрания выступил некто Жозеф Игнас Гильотен или, ещё правильнее, Гийотен (Joseph – Ignace Guillotin), профессор анатомии. С первых же слов он решительно высказался против дискриминации граждан свободной Франции, осуждённых на смертную казнь, и призвал уравнять всех их в правах. Среди прочего он также сказал: «Смертная казнь в новом государстве тоже должна быть демократичной». Вероятно, Гильотен имел в виду, что применявшиеся к простолюдинам четвертование, сожжение на костре, колесование или повешение должны быть заменены на казнь, к которой раньше приговаривались лишь аристократы – благородное обезглавливание. Это будет по – настоящему революционный шаг в области лишения людей жизни! Как доктор и человек, облегчающий людям страдания, он призвал высокое собрание сделать смертную казнь наименее мучительной. Новое время требует принципиально нового подхода к такому важному делу! Смертная казнь, разумеется, остаётся временной, но необходимой мерой обуздания преступности и государственной измены, поэтому Гильотен пошёл ещё дальше и процесс благородного обезглавливания предложил модернизировать: «Я предлагаю не просто унифицировать способ смертной казни, ведь даже такой привилегированный метод умерщвления, как обезглавливание мечом, тоже имеет свои недостатки. Завершить дело при помощи меча можно лишь при соблюдении трех важнейших условий: исправности инструмента, ловкости исполнителя и абсолютного спокойствия приговоренного. Меч нужно затачивать после каждого удара, иначе быстрое достижение цели при публичных казнях станет проблематичным. Но времени на заточку, как правило, нет, да и осужденные, вынужденные наблюдать за гибелью своих предшественников, часто теряют присутствие духа». Одним словом, он предложил унифицировать способ умерщвления людей и использовать при этом механизм, обеспечивающий мгновенное отделение головы от туловища. Депутаты дружно одобрили подобный гуманизм добрейшего доктора. В результате ими был принят закон, который гарантировал гражданам, что «любому приговоренному к смерти отрубят голову». Публика приняла очередной революционный и гуманистический закон радостными воплями.

Машина для гуманного умерщвления людей была заказана у немецкого механика и изобретателя, прославившегося изготовлением прекрасных клавесинов, Тобиаса Шмидта. Благодаря рекомендациям потомственного парижского палача Сансона необходимая машина убийства была создана. Лезвие в виде топора, скошенного под углом 45 градусов весило около 40 кг. Высота стоек машины превышала 4 м, а высота падения топора равнялась 2,25 м. Конечная скорость падения лезвия составляла 6,5 м/с, а реальное время отсечения головы не превышало сотой доли секунды.

Сам король внимательно осмотрел и одобрил это замечательное изобретение! Все были очень счастливы и вскоре гильотина начала свой кровавый путь. Сначала ставили эксперименты на овцах. Машина работали превосходно! В 1792 году на Гревской площади в Париже гильотина была применена впервые уже на людях. Вскоре, убедившись в высокой эффективности машины, казнь была поставлена на поток. Истребляли без всякой жалости решительно всех, ведь революционеры планировали уничтожить физически целые прослойки населения!

Из великих людей, чей жизненный путь прервало это чудо гуманизма во времена Большого террора (La Grande Terreur), я бы назвал в первую очередь Лавуазье. Дело в том, что «друг народа» доктор Марат ещё до революции в своих естественнонаучных трудах назвал его «корифеем среди шарлатанов», «паразитом» и «самым большим интриганом века». А как же иначе? Ведь Конвент приказал разогнать Академию наук, поскольку революция не нуждалась в учёных! Поэтому великого учёного «паразита» без лишнего шума арестовали, а затем «гуманно» казнили 8 мая 1794 года. Говорят, что Лавуазье поставил последний в жизни эксперимент, чтобы проверить гуманность гильотины: сможет ли он моргать после того, как ему отсекут голову, и если да, то как долго? К изумлению зрителей и палача, глаза на отрубленной голове учёного продолжали моргать ещё от 15 до 30 секунд…

А уже 25 июля 1794 года на эшафот взошёл человек аристократического происхождения, незадолго до этого написавший в Вене смелую брошюру о Французской революции, за которую его арестовали и навсегда выслали из Австрийской империи. Звали этого человека барон фон дер Тренк. После высылки из Австрии он решил, что теперь в революционной Франции его примут с распростёртыми объятьями. Однако в Париже им заинтересовались лишь доносчики, повсюду вынюхивающие измену республике. Его арестовали, объявили прусским шпионом, бросили в тюрьму и вскоре гильотинировали – вольнодумие не помогло ему избежать расправы. Барон попросту не знал, что уже в сентябре 1793 годы был принят пресловутый «закон о подозрительных», согласно которому можно было арестовать и отправить на казнь любого человека, заподозренного в малейшей нелояльности режиму. «Подозрительными» объявлялись все лица, не получившие от «народных обществ» свидетельств о гражданской благонадежности, отстраненные от государственной службы, эмигранты и связанные с ними дворяне, а также граждане Республики, которые не могли указать на источник своего существования. Выявление «подозрительных» возлагалось на уже упомянутые «народные общества». Все «подозрительные» подлежали аресту и казни. В Париже, а также в департаментах и армии Республики безраздельно властвовали и бесчинствовали комиссары Конвента. Они имели абсолютную власть, самовольно распоряжались судьбами людей, всех неугодных немедленно отправляли на плаху, а имущество конфисковывали.

Интересно, о чём думал барон фон дер Тренк, ожидая своей очереди на кровавый конвейер – гильотину? Осознавал ли он, что монархические Пруссия и Австрия вовсе не были столь уж дурны для жизни, а сладкое слово «свобода» оказалось лишь иллюзией?

А ведь когда – то давным – давно всё начиналось для него так прекрасно…

Барон Фридрих Фрайхерр фон дер Тренк (Trenck) родился 16 февраля 1726 года в Хальденслебене (Haldensleben) к северу от Магдебурга, в земле Саксония – Анхальт, Пруссия. Его родителями был генерал – майор Кристофер Эренрайх фон дер Тренк и Мари Шарлотта фон Дершау. Его предки верно служили разным европейским королям, так что барон был владельцем обширных земельных угодий. Его дедом был Альбрехт Фредерик фон Дершау, президент Королевского суда в Кенигсберге. Герб семьи фон дер Тренк – серебряный бык с красной головой, золотым языком и золотыми же рогами. Ниже изображены две золотые звезды.

По вероисповеданию лютеранин, как и многие другие дворяне – протестанты того времени, он получил хорошее домашнее образование, изучил несколько иностранных языков. Вдобавок к высоким интеллектуальным способностям он обладал исключительной ловкостью и физической силой. В 1741 году (в 16 лет!) поступил на юридический факультет в Кенигсбергский университет, где кроме основного предмета слушал также лекции по физике, математике и философии. В своих мемуарах он писал, что уже в университете хлебнул воздух свободы, ознакомился с «историей католической церкви, узнал, что такое Рим, и навсегда сохранил в своем сердце неистовую ненависть к насилию, суеверию и обману». Особенно барон преуспел в фехтовании, танцах, верховой езде и вольтижировке. Благодаря принадлежности к аристократическому сословию и богатству он не стал новым Вольтером, которому пришлось с трудом пробивать себе путь к славе, для него все двери были широко открыты. Зато уже с юности барон начал демонстрировать независимый характер: «Я презирал, а то и задирал тех, кто пытался говорить со мной повелительным тоном или хотел продемонстрировать на правах начальника свою неограниченную власть. Следственно, суждено мне было постоянно сражаться с сильными мира сего». Другими словами, молодой человек стал записным дуэлянтом. Впрочем, из дуэлей он всегда выходил победителем. Поучиться в университете ему, впрочем, долго не пришлось: уже в ноябре 1742 года, услыхав о его успехах, король Фридрих II распорядился перевести его в самое элитное учебное заведение Пруссии – корпус конной лейб – гвардии, где требовались силачи вроде него. Однако король явно был расположен к молодому человеку, поскольку уже через несколько недель фон дер Тренка произвели в офицеры. Он получил звание корнета конной лейб – гвардии! Вскоре король оказал ему новую милость, назначив своим адъютантом.

Кроме того, познания в науках и общая эрудиция молодого человека также оказались востребованными, как это видно из его записок: «Король лично рекомендовал меня своему учёному обществу. Вольтер, Мопертюи, Жордан, Леметр, Пёльниц стали моими друзьями!» Слишком смелое утверждение, конечно, но факт остаётся фактом: король Фридрих без должных на то оснований в своё научное общество никого не вводил.

На молодого красавца из гвардии сразу же обратила пристальное внимание сестра короля, принцесса Анна Амалия. Произошло это зимой 1743 года на балу в королевском дворце. Короткая встреча быстро переросла в любовь с первого взгляда, юная принцесса была очарована бравым и совсем неглупым офицером… Вскоре принцесса сделала его, как он написал в мемуарах, «счастливейшим во всем Берлине смертным»… Принцесса посылала своих доверенных камеристок в казарму с записками для фон Тренка, приглашала его на ночные прогулки вне стен дворца. Всё это закончилось пылкой любовью, жаркой страстью. Влюбленные настолько потеряли голову, что постоянное отсутствие фон Тренка на утреннем построении в части стало привычным делом, и его командиры могли лишь молча скрежетать зубами, не осмеливаясь применить дисциплинарные санкции по отношению к королевскому любимчику.

Тем не менее до поры до времени королю о романе сестры не докладывали.

Анна Амалия Прусская (Anna Amalie, Prinzessin von Preußen; 9 ноября 1723, Берлин – 30 марта 1787, Берлин) – прусская принцесса, младшая сестра короля Пруссии Фридриха Великого, немецкий композитор.

Анна Амалия, также как и её брат Фридрих Великий и сестра Вильгельмина, была весьма музыкально одарённым человеком. Очевидно, это было семейным даром. Несмотря на то, что занятия музыкой она смогла начать лишь после смерти отца – тирана, Фридриха Вильгельма I, ненавидевшего музыку, в короткий срок она сумела сделать по – настоящему феноменальные успехи в учёбе, научившись игре на клавесине и фортепиано. Она также научилась играть на флейте, лютне, органе и скрипке. Известно, что учителем её стал Иоганн Филипп Кирнбергер (Johann Philipp Kirnberger), ученик самого Иоганна Себастьяна Баха (Johann Sebastian Bach). Амалия Прусская достигла высокого уровня и вскоре самостоятельно сочиняла кантаты, хоралы и марши. Близкие звали её на французский манер – Амели.

Вскоре возобновилась война с Австрией, получившая название Вторая Силезская. На войне фон Тренк был рядом с королем и прекрасно проявил себя. За выполнение ряда опасных поручений и за воинскую доблесть он даже был награждён орденом Pour le merite (за заслуги).

Личный адъютант короля, аристократ из прекрасного рода, богач, непобедимый бретёр, храбрый солдат: число завистников просто зашкаливало, в армии теперь лишь ждали случая, чтобы очернить выскочку в глазах короля и превратить из фаворита в изгоя. В конце концов такое событие произошло, оно положило конец блистательной карьере барона ещё на взлёте. Дело в том, что в австрийской армии служил его кузен и тёзка, которого также звали барон Фридрих фон дер Тренк. Фон дер Тренк – австриец был на 15 лет старше кузена, так же, как и брат, был отчаянным рубакой и лихим офицером. Он командовал в армии Марии Терезии целым полком лёгкой кавалерии – пандуров, отчаянных головорезов, своими дерзкими рейдами причинявших немалый урон прославленной прусской армии. Пандуры во время одной из таких дерзких ночных вылазок лихим манером в ходе короткого боя захватили пару коней из части, в которой служил прусский фон дер Тренк. Об этом инциденте стало известно королю. Чтобы поддержать юного фаворита, он дал указание доставить ему пару прекрасных коней со своей конюшни взамен утраченных. Это был истинно королевский подарок, поскольку хорошие кони стоили больших денег.

Австрийский фон дер Тренк, допрашивая прусских пленных, захваченных во время ночной вылазки, неожиданно для себя узнал, что кони принадлежат его кузену. Проявив истинное благородство, он отпустил на свободу одного из пленных и вместе с ним отправил захваченных коней обратно родственнику. В сопроводительном письме ему он писал, что полковник фон Тренк не воюет со своим двоюродным братом.

Получив письмо от кузена, фон Тренк вместо того, чтобы немедленно его уничтожить, напротив, прибыл к королю Фридриху, чтобы монарх мог оценить благородство их рода, на которое не могут повлиять такие мелочи, как война. Но реакция короля была ровно противоположной той, на которую рассчитывал барон. С мрачным видом король выслушал рассказ барона, затем процедил сквозь зубы: «Если ваш кузен возвратил вам коней, значит мои вам не нужны».