Текст книги "Игра жизни. Психологические и философские эссе"

То, что мы можем контролировать

На наши кухни пришли разговоры о геополитике и об экономике в мировых масштабах. И это печально. Потому что это – типичная ситуация, когда хвост виляет собакой, а Галатея отвешивает оплеуху Пигмалиону. Люди придумали государство и всё с ним связанное для своего удобства, а теперь страдают тем, что творение доставляет дополнительные сложности. Особенно тревоги.

Вот, например, история с экономическими санкциями. Да, вне всякого сомнения, это скажется на нашем качестве жизни. Кто-то потеряет немало денег. Может быть, это будете вы или я. И самым болезненным окажется то, что повлиять на решение проблемы мы не можем, а если можем, то совсем в небольших масштабах. Между тем, нас приучили стараться всё контролировать, принимать за всё ответственность. А вот снимать с себя ответственность умеют немногие.

Тревожиться не хочется, поэтому психологи вынуждены отвечать на вопрос о том, как бороться со стрессом, как сделать так, чтобы было не очень больно страдать от невозможности повлиять на исход событий. Сразу оговорюсь, я на него отвечать не хочу. Неправильно это – исправлять кривизны не очень ладно устроенного мира. Иногда полезно, чтобы поболело, и мы поняли, что наш способ жить требует пересмотра, как и наши ценности.

Ведь нет никакого смысла зачинать международные конфликты. Кто-то набирает политические очки, а кто-то – страдает. Нечестно выходит. Нет никакого смысла ценить то, что мы можем легко потерять. На кухнях, где сегодня выясняют вопросы геополитики, нужно выяснять отношения – стараться влиять на то, на что мы можем влиять. На то, насколько я хороший человек, муж, отец, сын. И тогда всё становится на свои места. Уходят тревоги о глобальном и абстрактном, когда понимаешь, что твоя жизнь – это система отношений с самыми близкими людьми. Она, а не что-то другое, определяет качество жизни. И, даже если ты потеряешь всё, останется кто-то родной, которому ты нужен просто потому, что ты есть. И тогда не страшно терять и приобретать вследствие чьих-то санкций, если собственная жена не грозится объявить тебе эмоциональное эмбарго.

Два стиля рефлексии

Перед тем, как говорить о двух стилях рефлексии, нам важно проследить их происхождение и обосновать необходимость каждого в целостном понимании человеческой природы.

В онтогенезе познание человеком мира начинается с самопознания. Тело является первой открывающейся нам природой, а затем внимание всё более и более оказывается направленным на психическую жизнь, вступая на территорию субъективного. Психика по своей сути есть не только отражение, но и интерпретация. Наша личность, таким образом, складывается из осмысленного опыта и отпечатков памяти, представляет собой нарратив, постоянно дополняющийся и переписывающийся.

Сознание способно быть направленным как на события внешнего, так и на события внутреннего мира. Из этого стоит сделать неожиданный для нашей культуры вывод – то, что мы привыкли называть внутренним миром, не является нашим «Я» в полном смысле этого слова. Оно – это то, что «Я» рассматривает. Получается, что психика имеет как бы несколько слоёв: сознание, пространство внутреннего мира (психика как интерпретация) и пространство внешнего мира (психика как отражение). В таком случае, противопоставление субъективного и объективного оказывается некорректным. Они едины, если рассматривать жизнь как переживание. Именно в этом смысле Шопенгауэр называл мир представлением. Мы сталкиваемся только с его отражениями и интерпретациями.

На самом деле, архитектоника внутренней жизни ещё сложнее. В процессе социализации происходит усвоение компонентов общественного сознания. Формы общественного сознания – философия, искусство, наука и религия – познаются человеком, интерпретируются и интегрируются в его внутренний мир. Кроме общественных информационных потоков, нам приходится жить ещё и в мире людей, каждый из которых обладает собственным уникальным видением реальности.

Таким образом, наши представления о мире – это многоголосье мнений, оценок, суждений и непосредственного чувственного опыта. Социум стремится стандартизировать видение действительности, создавая общепринятые представления о мире. Они транслируются особыми социальными институтами, которые Мишель Фуко называл дисциплинарными системами. Среди них – образование, здравоохранение, пенитенциарная система, институциональная религия и т. п. Они становятся источниками социализирующего знания, позволяющего нам пользоваться приблизительно сходной системой понятий и включаться в совместную деятельность. Они претендуют на объективность, и в этом отношении, социальная реальность действительно оказывается местом, где объект и субъект являются диалектической парой, между которыми есть противоречие. Но они снимаются в пространстве сознания, которое способно мыслить и то, и другое. Если мы игнорируем право непротиворечия объективного (отражения) и субъективного (отношения, интерпретации), то ценность индивидуальности начинает стремительно девальвироваться. Социум уже не даёт права на личное мнение, искореняет инакомыслие, но его мотивы достаточно просты – как можно дольше поддерживать установившийся общественный порядок. Возникает классическое для настоящего времени противоречие личности и общества. Оно может быть преодолено только в том случае, если будет разработан такой подход к человеку, который включит в себя индивидуальное объективное (организм), индивидуальное субъективное (психика), социальное объективное (социально-экономическая ситуация) и социальное субъективное (культура). Необходимым условием возникновения такого подхода является развитая субъектность, способная интегрировать рациональное и иррациональное.

Мы приходим к пониманию того, что любой педагогический подход должен начинаться с оригинальной концепции человека. Иначе он окажется только системой инструментов в дисциплинарной системе образования. Попробуем охарактеризовать одну из интегральных моделей человека – позитивную (от латинского «positum» – реально существующее).

Создатель этого подхода Носсрат Пезкшкиан указал, что от рождения каждый из нас наделён эмоциональными и рациональными способностями. Первые он считал основанными на способности любить (формировать отношения), а вторые – на способности познавать. Если проводить параллели с нейропсихологическим базисом, то первые стоит соотнести с правополушарными функциями головного мозга, а вторые – с левополушарными. Правополушарные функции он назвал первичными способностями, а левополушарные – вторичными. Усвоение первичных способностей связано с необходимостью примера, они усваиваются подражанием. Так, например, мы обретаем способность доверять, устанавливать контакт с другими людьми, верить, надеяться и любить. Вторичные способности развиваются в процессе научения, когда человек старается делать что-то снова и снова, постепенно обретая всё большую компетентность. Так, например, развиваются аккуратность, пунктуальность, ответственность, усердие.

Между тем, любой вид развития способностей связан со способностью давать самоотчёт, осознавать получаемый опыт. Сознание оказывается направлено само на себя, осуществляя акт рефлексии. Очевидно, её специфика в правополушарной и левополушарной ипостасях будет разниться.

Левополушарный стиль рефлексии является для нас более привычным, ведь Западное общество сфокусировано на рациональности. Этот стиль предполагает, что любой процесс является дискретным и доступным для анализа. Он смело дробит его на фазы и даёт каждой фазе оценку с точки зрения эффективности. Типичный анализ касается сопоставления поставленных целей и достигнутых результатов. Такой тип рефлексии преимущественно оценивает.

Правополушарный стиль считается более характерным для Восточной культуры. Очень характерным его примером является философия восточных единоборств, в которой партнёры являются не соревнующимися, а участвующими в едином процессе обоюдного движения, который вписан в движение Вселенной. Место анализа здесь занимает синтез, а вместо результата мы стараемся говорить о процессе. Такой тип рефлексии, не оценивает, а воспринимает и свидетельствует. Для него нехарактерно разбивать целое на части, всё существует единым потоком. Иногда игнорируются и временные рамки, типичны отсылки к тем ассоциациям и метафорам, которые рождает материал рефлексии.

В качестве иллюстрации обоих типов рефлексии, приведу примеры двух философских текстов. Первый – это отрывок первой главы из «Суммы теологии» Фомы Аквинского, а второй взят из седьмой главы «Самопознания» Н. А. Бердяева.

Левополушарный тип: «Конечная цель всякой вещи – та, которую имел в виду ее первый создатель и двигатель. Но первый устроитель и двигатель вселенной – ум, как будет показано ниже. Следовательно, конечной целью вселенной должно быть благо ума. Но благо ума – это истина. Следовательно, истина должна быть конечной целью всей вселенной; и мудрость должна быть устремлена в первую очередь к ее рассмотрению. Именно поэтому божественная Мудрость, облекшаяся плотью, свидетельствует, что она пришла в мир, дабы явить истину, как сказано у Иоанна: „Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине“ (Ин., 18:37).».

Правополушарный тип: «Я не считаю себя принадлежащим к типу homo religiosus в традиционном смысле, но религиозная тема была для меня преобладающей всю жизнь. Всю жизнь, с детских лет, меня мучают „проклятые вопросы“, которые Достоевский считал столь характерными для „русских мальчиков“. Таким „русским мальчиком“ я остаюсь и на склоне лет. Во времена моей марксистской молодости один довольно культурный марксист немецкой формации мне говорил с укором, что, в сущности, я человек религиозный, что у меня есть потребность в оправдании смысла жизни и в вечности. Для меня характерно сильное чувство, что этим принудительно данным миром не исчерпывается реальность, что есть иной мир, реальность метафизическая, что мы окружены тайной».

Первый тип рефлексии устремлён к установлению объективных взаимосвязей и упорядочиванию функции психики как отражения. Второй организует субъективный опыт в единое целое, отыскивает собственную позицию в мире событий, затрагивает психику как интерпретацию реальности. Только дополняя друг друга, они позволяют наладить коммуникацию с самим собой и удовлетворительно осветить три темы философии: человек, мир и отношения человека и мира.

Практика обоих типов рефлексии позволяет сделать процесс обучения философии более конструктивным. Вместо идеологических или утилитарных задач, свойственных чистому левополушарному стилю, мы переходим к метафизическим задачам. Нет смысла выяснять кто прав, но есть польза от того, чтобы понять, что ценного мы можем увидеть в опыте друг друга. Правополушарная способность к безоценочному принятию легко мирится с тем, что каждый имеет свою правду, ведь точка зрения на что-либо – это только лишь толкование или, говоря языком дзен, не сама луна, а палец, указывающий на неё. В таких условиях студент, обучающийся философии получает не идеологическую подготовку, а оказывается в условиях созидания собственной практической философии, уникального типа мировоззрения, наиболее полно соответствующего раскрытию его индивидуальности. История человеческой мысли, в определённой мере, оказывается подобием развития индивидуальной мысли, и каждый может метафорически осознать процесс собственного духовного роста на её примере. Так соединяются научение и пример, о которых мы говорили, раскрывая позитивную концепцию человека.

Более эффективным процесс рефлексии делает обращение к двум типам самораскрытия – вертикальному и горизонтальному. Самораскрытие по вертикали означает рассказ о том, что происходило «там и тогда», т.е. характеристику событий, над которыми совершается рефлексия. Самораскрытие по горизонтали означает обращение к тем ощущениям, чувствам и мыслям, которые сопровождают сам процесс рассказывания о произошедших событиях. Второй тип способен обогатить историю, сделать её глубоко личной, сконденсировать собственное мнение по обозначаемому вопросу. Он часто становится почвой для эвристического мышления.

Таким образом, даже нейропсихологическая организация предполагает наличие двух типов рефлексии. В истории философии они отражены в философском рационализме и иррационализме. Наша задача – добиться интеграции этих двух подходов в образовательном пространстве, чтобы обеспечить развитие как рациональных, так и эмоциональных способностей студента, становление его субъектности, т.е. способности, восстановить авторство в своей собственной жизни, стать более осознанным.

Стресс. Стоит ли бороться?

Жизнь есть приспособление или преобразование действительности. А, в силу этого, жизнь есть стресс. Поэтому бороться со стрессом означает мечтать об анабиозе или о смерти. Странные вещи получаются. Слово «стресс» приобрело очень негативный оттенок, хотя первоначально автор теории Ганс Селье называл его всего-то общим адаптационным синдромом. То есть на любые изменения условий человек отреагирует стрессом. Просто одни изменения посильны для личности – они соответствуют резервам организма, а другие приводят к срыву адаптации вследствие чрезмерности. Первые принято называть эустрессом («хорошим» стрессом, приводящим к повышению тренированности), а вторые – дистрессом («плохим» стрессом, истощающим организм).

Психологический стресс, в принципе, подчиняется тем же законам, что и физиологический. Однако он более специфичен. Разные события, в зависимости от того, насколько они значимы для этого конкретного человека, вызовут неодинаковый отклик. Я вспоминаю занятный случай. Парень, увлечённый бодибилдингом, после поездки в поезде Москва-Благовещенск заметил, что его мышечная масса уменьшилась. И он был в серьёзном конфликте, связанном с изменением физической формы. Он переживал настоящее отчаяние, много плакал, искал слушателей, чтобы поделиться своими тревогами. Но его страдания были непонятны большинству его знакомых. В таких случаях есть возможность воздействовать на причину стресса, например, сверхценное отношение к физической форме, но это, конечно зависит от того, насколько человек готов менять свою ценностную структуру.

Кроме субъективной значимости, в возникновении чрезмерного стресса повинно нарушение сбалансированности жизни. В позитивной психотерапии принято говорить о четырёх сферах жизнедеятельности – тела, деятельности, контактов и смыслов. Первая – это забота о физическом состоянии и эмоциях. Вторая – о сфере достижений (работа, учёба, воспитание детей и т.п.). Третья – общение с людьми, которые нам приятны. Четвёртая – мировоззрение, надежды и тревоги, хобби, т.е. нематериальная составляющая личности. В идеале каждой из сфер необходимо уделять равное внимание – примерно по 25% времени. На деле возникают перекосы, чаще всего в сторону деятельности, вследствие чего остальные сферы чахнут. Портится здоровье, разрушаются отношения, человек внутренне опустошается во всем, кроме профессиональных интересов. И вот в этот момент и начинается борьба со стрессом. Но режим жизни не меняется, поэтому любые мероприятия только оттягивают срыв адаптационных возможностей. Это похоже на одного человека, с которым я как-то пересёкся по жизни. Он был хроническим алкоголиком, но после каждого запоя «чистил печень» БАДами. Так же и в обычной жизни – удаётся поправить своё состояние «отлучением от работы» на время отпуска. Но главный вопрос в том, как организовать свой график так, чтобы оставалось достаточно времени на все сферы жизни? И как повышать эффективность работы, но не попадаться в ловушку достигаторства, когда всегда хочется большего? Ведь на деле возможность привлекать ресурсы всех четырёх сфер жизнедеятельности даёт стимул развития каждой из них.

Поэтому не стоит бороться против стресса. Стоит, перефразируя Толстого, делать не всё, а только нужное. А для этого уместно задать вопрос: «Что мне по-настоящему ценно?». И, исходя из ответа на него, простроить план жизни. А стрессом повседневности можно даже пользоваться. Как, например, волнением перед выступлением, которое может «завести» оратора или артиста и стать энергией, позволяющей естественно и непринуждённо говорить то, что идёт из самого сердца.

Как работает психотерапия?

Три принципа Роджерса

В личных беседах остро встаёт вопрос о том, как работает психотерапия. Я уже старался ответить на него в нескольких публикациях. Но главное, по логике вещей, должно касаться профессиональной позиции психотерапевта, который создаёт атмосферу у себя на приёме. Как психотерапевт гуманистической школы я руководствуюсь тремя принципами, сформулированными Карлом Роджерсом. Их одновременно можно назвать и способностями, которыми должен обладать специалист помогающей профессии, и этическими ориентирами, обеспечивающими экологию взаимоотношений с клиентом.

Первый принцип – эмпатия. Её стоит определить как способность вчувствоваться в состояние пациента, примерить его на себя. Это не жалость и не сочувствие, т.к. в обоих этих ситуациях я могу оценить внутренний мир человека только отстранённо, как внешний наблюдатель. А, в случае жалости, ещё и встать в позицию превосходства над «немощным» пациентом. Эмпатия предполагает вживание в роль клиента, а не умозаключение из разряда «на твоём месте я бы поступил так…». В первом случае я могу сказать, что сделал первый шаг к взаимопониманию, а во втором, максимум, что я смогу сделать, так это надавать советов. А на советы из разряда как надо жить у психотерапевта табу, т.к. они решают внешние, а не внутренние аспекты проблемы. Есть конечно, и момент техники безопасности для специалиста – продолжать чувствовать и свой внутренний мир, применяя эмпатию, чтобы не уйти в проблему пациента слишком глубоко, из-за чего потеряешь контроль над ситуацией.

Второй принцип – безусловное безоценочное положительное принятие. Он подразумевает презумпцию невиновности клиента, попытку понять причины проблем. Создатель гештальт-терапии Фриц Перлз говорил, что психотерапевт должен испытывать симпатию к клиенту. Человек, который пришёл ко мне, мог сделать много чего нехорошего, но это не должно сказываться на восприятии его личности. Личность и поступок должны быть разделены. Как следствие, я не выношу оценок клиенту, не говорю, что он делает «правильно» и «неправильно». Я могу только предложить альтернативные варианты тем поступкам, которые он совершает сейчас.

Эмпатия и принятие клиента позволяют его слушать и слышать, искренне интересоваться его личностью, не включая в голове диагностические алгоритмы. Таким образом, клиент может понять, что придя ко мне на приём, он не получит ярлык в виде диагноза, а будет воспринят просто как человек, попавший в затруднение. После нескольких встреч я могу, конечно, поставить и диагноз, но для процесса психотерапии он имеет мало ценности. Терапия в гуманистическом подходе и психоанализе подбирается не под диагноз, а под причину проблемы и особенности личности. Такая позиция психотерапевта в сочетании с соблюдением конфиденциальности создаёт предпосылки для доверия и самораскрытия.

Третий принцип – конгруэнтность. Он означает соответствие внутреннего состояния внешнему поведению. Это призыв к психотерапевту быть естественным, делиться переживаниями, оставаться живым человеком в профессиональной деятельности и не лукавить с клиентом. Это также означает, что каждый психотерапевт выстраивает свой стиль взаимоотношений с клиентом. У меня он мягкий и принимающий с обращениями к философским проблемам и проработкой эмоций. Это не отменяет профессиональной гибкости, но гарантирует, что я не стану играть в терапии не себя. Конгруэнтность обеспечивает на приёме у психотерапевта фундамент для выхода из сферы социальных игр в сферу живого общения.

Поэтому психотерапевтические отношения чужды манипуляциям и подвохам, если это действительно психотерапия. Их задача – позволить клиенту проявиться со всеми сильными и слабыми сторонами и создать возможность увидеть себя со стороны, чтобы, осознавая проблемы и причины, совместно с психотерапевтом строить план изменений. Хотя сам опыт эмпатического общения уже оказывается умиротворяющим и гармонизирующим психику. По словам Оксфордского справочника клинициста, он вообще является ведущим фактором эффективности лечения душевных болезней.

Семьи, как молодые, так и бывалые, нередко приходят ко мне обсудить вопросы телепатии. Точнее разочарование вследствие её отсутствия. Они искренне надеются, что опыт отношений друг с другом должен привести к лучшему знанию другу друга и, как следствие, к особому взаимопониманию – умению угадывать чувства, мысли и потребности другого.

Кто-то воскликнет: «Как глупо и наивно!». Кто-то скажет: «А что не так в их ожиданиях?! Они логичны…». Третьи со скучным видом отнесут проблему к категории надуманных. В любом случае, во многих вариациях, тема неудовлетворённости действиями партнёра, всплывает снова и снова. Он должен быть вот таким, а – к сожалению – не такой. И я надеялся (лась), что он со временем научится, а никак научиться не может делать то, чего я от него ожидаю. А, при сложившейся ситуации, мне в отношениях некомфортно и я начинаю задаваться вопросами: «В чём их смысл?», «А, может быть, это не тот человек, с которым я буду счастлив (а)?».

И здесь у меня возникает несколько гипотез и встречных вопросов. Если я чего-то от кого-то очень жду, значит мне этого не хватает. Выходит, в отношениях я ищу восполнения тех недостатков, которые я сам в себе наблюдаю. И ценю другого только тогда, когда он мне даёт что-то, что я воспринимаю как проявления любви. Без этого я, скорее, чувствую, что моими потребностями пренебрегают.

Чуть более далеко идущие предположения заключаются в том, что, несмотря на жажду близости (угадывание потребностей), я чувствую себя очень отделённым от партнёра. Более того, есть ожидание, что первый шаг сделает другой, а я уже отвечу благодарностью. Причём, если я прошу о чём-то, то обнажаю свои потребности и, тем самым, становлюсь уязвимым. Отсюда тот способ, которым часто выражаются потребности в отношениях – через упрёки.

Итак, пласт вероятных проблем оказался очень внушительным. Я коснусь многих из них позднее, а пока хочу начать с того, что, на мой взгляд, лежит в самой основе. И «виноват» во всём, вероятно, Платон со своей концепцией «половинок». Идея-то вдохновляющая – где-то есть человек, с которым мы совпадём идеально, т.к. связь между нами установлена судьбой. Нужно хорошо поискать и проверить – что это моя, а не чья-то ещё половинка. А как я пойму, что это мой человек? Мне с ним хорошо будет, он станет меня дополнять. Т.е., встретив его, я испытаю небывалый прилив чувств от того, что, наконец, нашёл кого-то по-настоящему родного.

Однако, палка о двух концах в обе стороны бьёт. «Половинчатость» означает мою изначальную неполноценность. Но, если с биологической точки зрения двуполость вполне естественна, то в психологическом и социальном смысле, быть неполноценным означает быть не готовым к отношениям. Объясню. Если я к моменту вступления в серьёзные отношения ещё сам очень незрел, если представляю, что мою жизнь может восполнить кто-то, что другой человек способен привнести в неё внешний смысл, то я обречён на разочарования. А тот, кто окажется со мной рядом, окажется несчастным человеком, на которого по умолчанию спроецированы какие-то ожидания, причём не проговорённые. Если они обговорены, то это, хотя бы, честно. Ты – мне, я – тебе, и мы вместе уравновешиваем неполноценности друг друга. Такой вот психологический расчёт. И, как в любых отношениях по расчёту, может быть комфортно, но нет кое-чего важного. Желания бескорыстного дарения другому чего-то для тебя ценного. Ведь это оказывается возможным только тогда, когда я стал достаточно зрелым человеком. Я понимаю, что мне никто ничем не обязан, я согласен ценить его пространство.

Проще говоря, только два зрелых «Я» могут сложить достаточно гармоничное «Мы», в котором найдётся место и автономности каждого и сплочённости. А отношения, в которых хочется чего-то получать, сменяются на те, в которых можно что-то давать и не ожидать друг от друга лишнего. Это базируется на понимании, что каждый человек смотрит в голове своё кино – ориентируется на собственную карту реальности. Мы можем пребывать в иллюзии, что все смотрим один и тот же фильм, но наталкиваемся на непонимание со стороны других. Выходит, зрелость «Я» связана с осознанием отличия партнёра. Муж или жена смотрят своё кино, а я – своё. И нам всего-то нужно начать обсуждать их содержание, чтобы прийти к чему-то общему. А дальше будет проще, т.к. вместо иллюзии одинаковости, можно сделать прозрачными потребности, которые в отношениях у людей отличаются.

Выходит, всё наоборот. Показатель родства – это не понимание с полуслова, а лёгкость общения, в котором нет барьеров, чтобы о чём-то просить. Так встречаются два внутренних мира, которые постепенно обретают точки пересечения – шаг за шагом. Они освобождаются от незрелого эгоцентризма, что всё крутится вокруг меня и относится ко мне. И теперь мотивированный отказ что-то сделать можно принять без обид с уважением к личности другого.

Так становится возможным идти рядом – рука об руку, вместо того, чтобы бесконечно заступать на территорию души партнёра. И вместо патологической привязанности к каким-то свойствам другого появляется возможность благодарности за его инаковость. У Достоевского в «Сне смешного человек» главный герой увидел лучшую жизнь в ином мире, а все вокруг признали его сумасшедшим. Иных миров и другой жизни в их сознании не существовало.

Слушая многих своих клиентов, я непременно задаюсь вопросом: «Как мне помочь этому здоровому и интересному человеку? Похоже, у него проблемы с душевнобольным обществом…». И я честно не знаю ответа на этот вопрос, но почти всегда соглашаюсь поискать, т.к. мне самому интересно решение конфликта между человеком и обществом.

Это, несомненно, один из вечных вопросов, и в нём, конечно же, обе стороны и правы, и неправы, а третьей стороны просто не существует. Словно весь мир людей раздробился на островки и на них тебя или принимают, или сталкивают, причём твоя судьба в виде барахтанья в океане никого не заботит. Фрейд говорил об этом, как о феномене конфликта идентичности. Я – это Я, но отчего-то мне необходимо ещё отождествиться с какой-то группой, чтобы стать ценным для других. Для Другого ты в одиночку ценен, но стоит собеседнику превратиться в группу, как начинают функционировать иные законы, в которых появляются внешние судьи. Оцениваются все, двоечники караются, отличники поощряются, но их тоже шпыняют, чтобы нюх не теряли и держали марку. А ещё важно, чтобы ты укладывался в какую-ту организованную группу людей, дисциплинарную систему. Тут рядом бродит парадокс – социальный прогресс лежит за пределами зоны комфорта и дисциплинарной системы, но именно от выхода за пределы ограждений нас и охраняют. Можно, в принципе, вспомнить диалектику и её борьбу противоположностей, но тот же Гегель говорил о снятии противоречий, когда два образуют целое, причём не путём слияния одного с другим, а осознания взаимосвязанности. Но куда потерялась осознанность?

Психотерапевт – бессильная фигура и очень уязвимая, он не может ничего сделать чужими руками, подумать чужой головой, почувствовать чужим сердцем. Может поэтому я уже успел услышать упрёки в шарлатанстве. Но это всё от того, что в идеале я должен работать «настоящим человеком». Идеал недостижим, но каждый клиент должен найти в моём кабинете островок, с которого его не сталкивают. С этого начинается его опыт других взаимоотношений с миром. Терапия доказывает, что мы можем построить такую систему отношений, в которой можно выносить боль, принимать трудные решения, быть собой в атмосфере принятия и доверия. Когда принятие и доверие проникнет в нашу обыденную жизнь, моя профессия перестанет быть нужной. Получается, я работаю на то, чтобы потом не работать.

Возвращаемся к конфликту человека и общества. Он разрешим тогда, когда есть возможность диалога – видеть лицо противостоящего тебе человека, а не безликой массы. Если личность среди противоборствующих тебе найдётся, конфликт разрешим. Если нет, то есть 3 пути – конформиста, мученика и беглеца. И никто не вправе осуждать выбор человека. Хотя, если честно, я не особо поддерживаю конформистов…