Текст книги "Игра жизни. Психологические и философские эссе"

Кризис семьи или шанс для искренности?

О кризисе семьи как способа сосуществования людей сегодня говорят с завидной регулярностью. К слову, выводы из этого тезиса делаются разные. Кто-то рукоплещет и говорит, что семья – пережиток прошлого, кто-то с тревогой призывает вернуться к традиционным ценностям, которые помогут восстановить статус-кво, кто-то предлагает перейти в браке с языка чувств на язык прагматизма, тем самым сделав отношения прозрачными и взаимовыгодными. В общем, все хотят что-то сделать, не разобравшись с тем, что происходит, предлагают рецепты, не зная диагноза.

А что мы имеем в сухом остатке? В относительно недавнее время семья перестала быть условием выживания человека. В бытовом и социально-экономическом смысле женщины и мужчины могут вполне существовать друг без друга. Да, вдвоём безопаснее и проще, приятнее, но порознь тоже выносимо. Нет необходимости считаться с кем-то и решать чьи-то проблемы. Даже вопрос о деторождении сегодня может быть решён вне брака и даже половой связи путём медицинских технологий. Можно сделать вывод, что повышение качества жизни людей обнулило множество внешних подпорок, на которых держался институт семьи. И, если мы вдруг и захотим привести в пример семьи прошлого, то в них люди удерживались от безысходности гораздо чаще, чем о большой любви.

Сегодняшний кризис – это испытание, в котором каждому из нас нужно найти (или создать) истинный смысл семьи. Если говорить проще – смысл близости между мужчиной и женщиной в условиях взаимных обязательств. Я буду категоричен: без обязательств глубины отношений не бывает. Не верю я в это, потому что любые здоровые отношения – это пересечение любви и ответственности. Возможно, сейчас восстанут любители биологических моделей, которые скажут, что люди – это просто животные, полигамные существа и близость представляет собой только эвфемизм сексуальности. Только вот чувство родства, поддержки, нужности друг другу, принятие, альтруизм и прочие, с точки зрения биологии, несуразности, доказывают мне, что быть человеком – не одно и то же, что скотом, пусть даже и сложным. Именно скотства в отношениях полов стало так много, что даже первокласснику понятно – это не истинная природа человека, а духовная распущенность. Так всегда бывает после того, когда внешние рамки утрачены. И так им и надо, рамкам. Но выносимыми отношения не станут, пока человек не начнёт принимать личную ответственность за свою жизнь, пока не поймёт, пусть и запоздало, ценность того, чтобы любить и быть любимым. Это не пустые слова для того, кто умеет чувствовать. А чувствовать мы умеем все.

Возникает вопрос: «Как воспитать в условиях кризиса семьи детей не эмоциональными инвалидами, а теми, кто способен любить и быть в близких отношениях, осознавая всю трудность близости?». Ответ очень простой – самому учиться искренности, самому разобраться в том, какова ценность семьи для меня лично. Универсальных ценностей и правил нет, и это прекрасно. Открывается возможность для сотрудничества и настройки отношений под индивидуальности супругов и детей. Поэтому здоровые отношения начинаются с уважения к себе, другому и желания рисковать. Да, открытость и искренность предполагают уязвимость, но если мы не научимся быть открытыми и искренними, жизнь в семье будет лицемерным мучением. Я думаю, стоит рискнуть, чтобы обрести родного человека в этом далеко не всегда дружелюбном мире.

Три ловушки ума на пути к новой жизни

Мы начинаем новую жизнь, просыпаясь утром каждый день. И, когда вдыхаем воздух после выдоха, если честно признаться – тоже. Есть довольно много вещей, которые напоминают нам о постоянных изменениях – смена дня и ночи, времён года, наши детские фотографии, реки – то замерзающие, то освобождающиеся ото льда. И каждое изменение наполнено надеждой на то, что оно станет поворотом к лучшему. К Новой жизни (именно так, с большой буквы).

Люди вообще очень чувствительны ко времени. Практикуют тайм-менеджмент, стараются втиснуть дел на 25—30 часов в одни сутки. И это, вроде бы, жизненная необходимость. Только вот для нашего сознания длится вечное настоящее – «здесь и сейчас». Как писал Григорий Ландау «Завтра никогда не наступает; длится вечное сегодня. Не будущее замкнется смертью, а длящееся настоящее. Не завтра будет смерть, а когда-нибудь сегодня». Поэтому любые поползновения радикально измениться «с понедельника» или «Нового года» обычно оборачиваются крахом. Это первая ловушка ума на пути к развитию. Время – субъективная и относительная величина, но мы привыкли воспринимать его как объективное, как ещё одну стихию, наряду с водой, воздухом, огнём и землёй. А ведь самые великие идеи приходили в голову в одно мгновение. После кропотливой работы, увлечённости делом, подготовки почвы. Но всё равно – решение приходило как озарение. И новая жизнь обычно тоже начинается с вдохновения, важно его только не упускать.

Вторая ловушка ума – это переживание безрезультатности собственной жизни. Ведь жизнь, в сущности, процесс. А, отрицая ценность своего существования, мы выбиваем у себя почву из-под ног. Прошлое существует в виде памяти, а с воспоминаниями необходимо работать. Если случилось что-то неприятное, то не стоит надеяться на то, что время лечит. Лечит не время, а то, что мы с ним делаем. Поэтому, желая совершить значительные изменения в своей жизни, стоит сначала понять, что все прожитые годы мне дали. Что я привнёс в жизнь других людей? Что они привнесли в мою? Переупаковывая свою память с позиции взрослого зрелого человека, реально меняешь своё мироощущение. И в каждый момент жизни осознаёшь своё состояние. Настоящее и прошлое соединяются вместе. Теперь можно наблюдать собственные ресурсы, а самопознание – самое важное условие, позволяющее принять верное решение относительно будущего.

Каким должно быть само это решение? Чёткое условие одно – оно должно быть продолжением личности человека. Третья ловушка ума – это стереотипизация целей. Чем отличается ваша цель от цели других семи миллиардов жителей нашей планеты? Где в ней ваш индивидуальный смысл? В этом месте пересекаются вопрос достижений и вопрос смысла жизни, психология заступает на территории философии, только не академической, а практической – личной. Без этой индивидуальной идеологии возникает опасность потерять себя. Поэтому условия новой жизни должны быть укоренены в основополагающих свойствах вашей личности, затем вписаны в контекст вашей жизни, а уже потом пошагово конкретизированы. Путь любых настоящий изменений изнутри-наружу. Тогда они становятся реально работающими.

Закопанные заживо

Атмосфера души человека состоит из слияния неба и земли. Мне кажется, что мир наш – чистилище духов небесных, отуманенных грешною мыслью. Мне кажется, мир принял значение отрицательное, и из высокой изящной духовности вышла сатира.

Ф. М. Достоевский

Гамлетовские терзания

Прочитав книгу И. М. Сеченова «Рефлексы головного мозга», Иван Петрович Павлов бросил изучать богословие и поступил на медицинский факультет. Наталья Петровна Бехтерева, углубившись в исследования головного мозга, пришла к выводу, что человек создан по Божьему замыслу. Немецкий зоолог Август Вейссман, узнав об эволюционной теории Чарльза Дарвина, стал ярым её сторонником на позициях материализма, а цель всех живых организмов свёл к передаче генетического материала, т.е. размножению. Пьер Тейяр де Шарден – палеонтолог и богослов – увидел в эволюции Христа, развёртывающегося в мире, и ведущего природу и человечество к «точке Омега». Тот же отец Тейяр провозгласил, что в основе ткани универсума лежат тангенциальная и радиальная энергии, на деле являющиеся синонимами Любви и Веры.

Оказывается, для нашего мировоззрения не так важны факты, сколько опыт мироощущения. И, если мы начинаем говорить о религии, всегда стоит процитировать речь апостола Павла в греческом Ареопаге:

От одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас…

Об этом особом опыте писал и Августин Аврелий: «Ты создал нас для Себя, и не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе».

В общем, наш разговор о религии будет идти не о торжестве верующих или атеистов, а об опыте отношений человека и сакрального (или отсутствия сакрального, если он ничего божественного не признаёт). Я употребляю слово «отношения», т.к. этот процесс всегда был очень эмоциональным, что доказывает его личную значимость. Четвёртый вопрос философии, заданный Кантом: «Что такое человек?», требует понимания нами нашей сущности, а для этого требуется найти «источник человека». Как бы это эгоистично не звучало, но вопрос того, как возник этот мир и человек в нём, имеет преимущественно личное преломление: «Для чего я?» и «Как мне жить?». Поэтому аспект векордического в религиозной и духовной сферах нуждается в калибровке и описании феномена веры изнутри – от мироощущения в разрезе личной истории и истории человечества.

Гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?» – это прямой вопрос о самоубийстве. Есть ли что-то за гранью смерти? Если да – жить стоит. Если нет, то лучше «умереть, уснуть, сказав, что тем кончаешь тоску и тысячи природных мук». Поэтому духовный поиск на самом деле имеет сверхценность. Почему же тогда современная культура, в отличие, например, от античной и средневековой, говорит нам отказаться от него, как от бессмысленной затеи? А иногда называет его препятствием на пути к счастью и развитию и следствием душевного нездоровья. Сегодня родители, узнав что их ребёнок-подросток заинтересовался поиском смысла жизни, первым делом потащат его за руку к психологу, чем поговорят с ним о том, что они сами думают по этому вопросу. А если он объявит о том, что верит в Бога родителям-атеистам, то они стопроцентно решат, что его вера связана с душевным расстройством.

Тревоги и смыслы

Это настоящий страх духовного поиска, который выливается в некий иррациональный страх перед религией, особенно, перед её практической стороной. В ней видятся какие-то загадочные техники, которые способны повредить нашу психику. Говорят о внушении, гипнозе, нейролингвистическом программировании… Это максимум, на что согласны сегодня многие люди – объяснить религию как особый вид психотерапии, возможность справляться с душевными травмами и проблемами. Признать её претендующей на ответ о смысле жизни готовы не все. Справедливо говоря, та же ситуация и с философией. Мы нередко слышим пренебрежительное: «А, это всё философия…», в которой её сравнивают с банальным пустословием. То есть, мировоззренческие проблемы добавлены в особый список игнорирования современной массовой культурой, в которой Пасха – это праздник, на который красят яйца, а ни в коем случае не память Воскресения Христа. А философия – «мутный» непонятный предмет, который преподают на втором курсе ВУЗа, и потом он больше нигде не понадобится.

В отношении религии всё ещё сложнее. В проповеди одного протестантского пастора я услышал, что надо ненавидеть религию и веровать. Конечно, он говорил о необходимости живого опыта веры вместо следования букве закона, но постановка фразы очень странна, если вспомнить этимологию слова «религия». Иногда его возводят к латинскому «religio» – святыня, набожность, благочестие, но Цицерон связывал его со словом «religare», что значит собирать, благоговеть, соблюдать, вновь обдумывать, восстанавливать связь. Именно «восстановление связи» – «re-ligare», представляется мне доминирующим смыслом в монотеистических религиях, предполагающих не просто отношения с сакральным, но «взаимоотношения».

Религия становится «довеском» или «надстройкой», если человек и общество оказываются центрированными на социально-экономическом аспекте существования. В таком случае не получается разглядеть иного, кроме утилитарно-анестетического её предназначения перед лицом трудностей – быть «опиумом для народа». Но чем тогда оказывается человеческая жизнь, описанная только в терминологии биологических и социальных этажей пирамиды потребностей? В ней остаются привычные в разном возрасте человеку виды деятельности – игра, общение, труд. Ими, мы, собственно, и занимаемся большую часть отведённого нам времени. Но в бессонные ночи нас посещают одни и те же неспокойные мысли.

Жизни мышья беготня…

Что тревожишь ты меня?

Что ты значишь, скучный шёпот?

Укоризна или ропот

Мной утраченного дня?

От меня чего ты хочешь?

Ты зовешь или пророчишь?

Я понять тебя хочу,

Смысла я в тебе ищу…

А. С. Пушкин

«Размышления во время бессонницы»

«Мышья беготня» нуждается в объяснении, иначе чем лично я отличаюсь от любого животного. Тем ли только, что мы, люди, хороним своих мертвецов и умеем смеяться над собой? Мы ещё задаём кучу вопросов о своей природе, наиболее острые из которых приходятся на критические периоды жизни. Неслучайно такое направление в психотерапии как логотерапия Виктора Франкла, нацеленная именно на поиск смысла жизненных ситуаций, зародилась в нечеловеческих условиях, когда её автор был узником фашистских концентрационных лагерей.

Трупный яд и нетленные мощи

Феномен человека и кризисы человека в совокупностью с вопросом «откуда взялось вокруг нас всё, что нас окружает» и являются толчком к развитию чувства сакрального «ex profundis». Оно не всегда религиозно. Духовный трепет могут вызывать и вполне земные вещи. Мы говорим о «святости» семьи и брака, долга и свободы, дружбы и любви. И, приходя к «органу восхищения» – человеческому сознанию, мы невольно благоговеем от созерцания той бездны, которая существует в нас. По словам Ясперса, «человек конечен, но незавершаем». В нас есть стремления, которые могут простираться далеко за рамки одной человеческой жизни. В этом мы подобны не отрезку, имеющему начало и конец, а лучу, у которого есть только исток – момент рождения. Так получается, что существование сознания противоестественно смерти. И человек, наблюдая увядание и бренность материального мира, начинает искать источник сознания, – того, что, в принципе, не несёт отпечатка конечности.

Пожалуй, одних этих фактов внутри жизни каждого достаточно, чтобы дать толчок к религиозному поиску. Но, справедливо полагать, он в чистом виде возникает только в том обществе, где не транслируются или минимально присутствуют готовые представления о духовности. Однако религиозные идеи зарождаются почти сразу с появлением носителя сознания, обладающего способностью к рефлексии. И подавляющую часть своей истории человек жил и принимал феномен религии. Вера взрослых людей была для ребёнка естественной частью его окружающей среды, в которую он был «заброшен», и ему труднее давалось неверие. Сегодня мы имеем право не верить в высшую силу. Но остаётся нерешённым вопрос: «Отчего возникает тот самый иррациональный страх перед религиозными представлениями сегодня?». При этом, трудно не согласиться с фактом, что параллельно в наше время идёт очень активный процесс зарождения новых религий и форм религиозности.

Предлагаю воспользоваться литературной аллегорией. Герой «Отцов и детей» Базаров – не просто атеист, он ещё и нигилист. Мир для него – мастерская, а человек – сложная машина. Именно поэтому он изучает анатомию на трупах умерших людей. Вспомним обстоятельства его смерти. Базаров умирает, заразившись трупным ядом – продуктами разложения, поранившись во время аутопсии. Тургенев словно говорит нам, что угроза герою исходит от смерти, тления. Они способны отравить и уничтожить его. Похороны издавна носили «санитарный» смысл – предохранить живых от продуктов разложения. Но разве только лишь это? Не труднее ли смотреть, как разрушается тело того, кого ты любил, как его поедают насекомые, звери и птицы, как он смердит, и примерять телесную смерть на себя? Согласитесь, это невыносимо.

Наверное, поэтому и существует особое отношение к нетленным телам – бальзамирование, поклонение святым мощам. Примечательно, что оно характерно и для религии, и для атеистического общества. Кроме смысла жизни необходимо понять и смысл смерти. И, следует признать, обе эти проблемы скорее относятся к «незавершаемой», чем к «конечной» сущности человека. Религия оказывается готовой дать ответы на оба этих вопроса, предлагая божественное Откровение. Теперь, принимая его, человеку понятно «зачем я?», «для чего я?» и, порой даже «почему именно я?». Идея Бога дополняет внешний и внутренний миры, которые кажутся незавершёнными.

Вера в плену у государства

Но человечество будет удаляться от религиозного мировоззрения, и однажды Ницше напишет: «Бог умер! – Вы убили его. Вы и я…». Осталось ответить зачем.

С основным блоком причин здесь проще. Из индивидуально-интимной сферы религиозность значительно прорастает в социальную. Религии давно стали государственными, а потому попали в сферу распоряжения правителей, которые умели манипулировать духовенством (например, начатый Петром Первым, синодальный период Православной церкви), или создавать властный тандем (как это случилось в большинстве мусульманских стран). Кроме установления взаимоотношений с божественным, религия начинает выполнять функции сакрализации власти. Её начинают использовать в качестве средства оправдания миропорядка. Химера государства и религии привела к парадоксальным вещам. Учение Христа с его предельным пацифизмом, с идеей смерти Спасителя на кресте и Воскресения, будет соседствовать с практикой Крестовых походов. «У вас – ваша вера, которую вы исповедуете, а у меня – моя, которую Аллах выбрал и одобрил для меня», – говорится в 109 суре Корана, и Джихад равносилен в исламе духовной борьбе, а не физическому истреблению «неверных», но именно под религиозными знамёнами арабы захватят огромную территорию в Азии и Европе. В Библии есть косвенные указания на шарообразность Земли (а в апокрифической Третьей книге Ездры они даже прямые!), но идея Колумба о возможности достичь Индии, плывя на запад, встретит противостояние церкви.

Таким образом, из сферы сакрального, религия будет втянута в политическую практику и обыденное сознание. Произойдёт подмена духовного социальным, и часто духовные потребности людей не смогут быть удовлетворены религиозными организациями. Возникают ереси и богоборчество. Вольтер воскликнет о Католической церкви: «Раздавите гадину!». Но он же скажет, что если Бога нет, то Его стоило бы придумать.

Падение авторитета церкви происходит на фоне взлёта рационального познания. Религия провозглашается иррациональной, а всё иррациональное – бесполезным. Атеизм начинает ассоциироваться со свободомыслием. И человек принимает решение «убить Бога», чтобы стать свободным для социального совершенствования. Ему удаётся сделать научно-технический скачок, но в вопросах духовного развития, касающегося необходимости отвечать на данности человеческого существования: смысл жизни, смерть, одиночество и свободу, он окажется беззащитным. К тому времени даже философия, по большей части, оставит эти «проклятые вопросы» и будет работать на сферу рационального познания. А в царской России школьники будут вынуждены приносить справку о том, что они исповедались и причастились, чтобы быть допущенными к экзаменам.

От прогресса к разложению

Итак, религия провозглашалась тормозом социального прогресса (К. Маркс и Ф. Энгельс) и морального совершенствования (Б. Рассел). Но тогда стимулом чего должен был стать атеизм? Предполагалось, что он освободит человека от социальных и интеллектуальных стереотипов. Это частично оправдалось. Наука совершила скачок, образование стало всеобщим, произошло расширение прав разных слоёв населения. Но потеряв религиозную отдушину, человек столкнулся лицом к лицу со своей природой – как биологической, так и духовной. Ему стало жизненно необходимым во что-то верить. Как писал Николай Заболоцкий: «Мне надо на кого-нибудь молиться». Вершиной чаяний оказалась перспектива построения идеального общества, ведь у того, кто отрицает духовное, именно социальное занимает место высшей ценности. Многие государства начинают эксперимент по построению утопий – социалистических, националистических, капиталистических… Все они в итоге столкнулись с проблемой свободы человека, не желавшего участвовать в экспериментах, и она нещадно стала ограничиваться разными способами. Индивидуальность оказалась краеугольным камнем, о который спотыкались строители новых государств. Стало необходимым дать объект веры, которым становится идеология. В сущности, это была новая государственная религия, но её качество не превосходило те религиозно-политические химеры, которые имели целью наделить власть элементами священного. Итак, возникает феномен массовой культуры и массового человека. Вначале она служит встраиванию человека в единый огромный механизм. А затем, когда прессинг власти становится невыносимым и государство-Левиафан разрушается изнутри, массовая культура принимает на себя компенсаторные функции. Она начинает вещать о «хлебе и зрелищах», становится примитивной «попсой». Почему?

Дело в том, что вера во что-либо в обществе становится дискредитированной. Теперь вслед за духовными аспектами личности обрушиваются социальные идеалы. А что остаётся? Нижние этажи пирамиды потребностей, отвечающие за физиологические нужды и вопросы самосохранения. Человек упрощается. Инстинкты прорываются наружу, в обществе воскресает гедонистическая установка. Это регресс личности на фоне научно-технического и социально-экономического прогресса. Это уровень существования сложно устроенного животного, он унижает человеческое достоинство, а поэтому далеко не все люди готовы принимать условия массовой культуры. В принципе, каждый противостоит ей так или иначе.