Текст книги "Игра жизни. Психологические и философские эссе"

Между Леди Гагой и «Последней наложницей императора»

 
В Библейском смысле
Мне далеко до покаяния:
Гонюсь за славой, распутная девка,
Изрыгивающая свои мысли.
Но в культурном понимании
Я говорю в будущем времени.
Леди Гага «Иуда» (пер. Алины Жильцовой)
 
 
Жестокий мир истинного искусства,
в жестокости истинного мира.
Заголовок одной из критических
статей к фильму «Прощай, моя наложница»
 

Шёл 2004 год. На простороы Интернета некие Andrex & SeVeRino выложили пародийный флэш-мультфильм «Синий воробей против Орбакайте», в котором прозвучала такая строчка: «Дом в котором я живу, называется дурдом». Слово «дом» быстро трансформировалось в «мир», и песня из ролика разошлась в качестве рингтонов по телефонам молодых и не очень людей. Количество скачиваний обеих версий составило 1,8 миллионов раз. Напомним, что в России, для того, чтобы признать сингл песни или альбом «бриллиантовым», он должен выйти тиражом 100 тысяч. Таким образом, мотивы «культурного безумия» превзошли этот порог с лихвой.

Но эти цифры покажутся мизером. Певица, попавшая в Книгу рекордов Гиннеса, как самая популярная женщина по числу запросов в Интернете, а также, ставшая первым артистом, чьи видео на Youtube были просмотрены более миллиарда (!) раз, легко бьёт эти показатели. Её зовут Стефани Джоанн Анджелина Джерманотта или короче – Леди Гага (Lady Gaga). Одни записались в ряды её фанатов, другие терпеть не могут, но никто не остался равнодушным. Отдельные лица и организации обвиняют её не просто в эпатажности, а в оскорблении их образа жизни и убеждений. Другие говорят о том, что она психически больна и атакуют фанатские сайты Гаги с обвинениями о том, что они «сходят с ума по сумасшедшей». Католическая церковь резко осудила певицу за клип к песне «Иуда», призвав «оставить Иисуса, Иуду и Марию в покое и петь дальше про телефоны и прочие невинные вещи».

«Прощай, моя наложница» – фильм режиссёра Чэнь Кайгэ 1993 года о двух актёрах пекинской оперы, собравший 13 престижных международных наград, среди которых «Золотая пальмовая ветвь» Каннского кинофестиваля и «Золотой глобус». Его кассовые сборы в США оказались равными 5 216 888 $. И это при том, что фильм показывали только в 3-х кинотеатрах. На крупнейшем российском интернет-сайте, посвящённом кинематографу «Кинопоиск», картина была оценена на 8 из возможных 10 баллов. У себя на родине фильм, однако, был встречен более чем прохладно. О тех проблемах, которые поднял фильм, в Китае говорить не принято. Восточная культура старается не замечать во-первых, противоречия традиции и современности, а во-вторых, трагедию в одной человеческой судьбе, если она явно не связана с трагедией общества.

Представьте себе сироту, не важно в западном или восточном обществе, который рано потерял родителей. Он едва знает кто он и откуда – нарушена родовая связь. Всё время, сколько он себя помнит, его преследует чувство одиночества и брошенности. И, конечно, недолюбленности. Будущее – бездна возможностей. Но на что опереться? Хотя бы просто найти отправную точку. Он вынужден воспитывать себя сам, стать тем, кого англичане называют «self-made man». Но испытание неопределённостью выдержать трудно. Часто сироты придумывают себя какую-то биографию, чтобы создать хотя бы выдуманную объяснительную модель своего происхождения. А дальше нужно только очень сильно в неё верить.

А что делать тому, кто плохо умеет фантазировать и не склонен мечтать? Или, возможно, его мечты потеряли яркость с возрастом. Где найти индивидуальность? Кто есть Я? И представляю ли я хоть крохотную ценность для кого-нибудь?

Культурным и духовным сиротой оказывается каждый из нас в современном мире. Традиционные ценности уже не оказывают такого сильного влиния, не создают «дорожную карту» для всех и каждого. Конечно, можно убежать в традицию и жить ей, но каков смысл этого, если традиция перестала быть всеобщей. Она уже не вдохновляет, а лишь даёт пристанище усталому человеку, утомлённому борьбой с повседневной неопределённостью и многовариантностью информационного общества. Так, например, поступают российские дауншифтеры, удаляясь в деревню или основывая поселение с практически натуральным хозяйством. Примерами могут служить «Китеж» Дмитрия Морозова или «Русская деревня» в Приморье.

Но как поступает большинство? Конечно, не бежит от благ цивилизации. Так жить комфортнее. А, чтобы хоть как-то решить вопрос духовной и исторической укоренённости, люди цепляются за социальные роли. Те, которые даёт профессия или семья. Первый вариант предпочитают мужчины, второй – женщины.

«Простим отцов усталую небрежность

И матерей припадочную нежность —

Их просто не хватает на детей…»,

Написал Евгений Евтушенко более двадцати лет назад. Россия того времени, по его мнению, держалась на бабушках. Но сегодня бабушки и дедушки – вчерашние мамы и папы – тоже все в делах. И дети остаются эмоционально одиноки. Они плохо учатся чувствовать глубоко и понимать переживания других. Поэтому, по примеру родителей, они прекрасно начинают играть роли. Но пьесы жизни сложнее, чем классическая драматургия. Режиссёры всего мира ломают головы, как ставить Чехова. Каждый человек задаётся вопросом с малых лет, как срежиссировать собственную жизнь, забывая, что люди играют, когда нет настоящего.

Кем становятся другие в «театре одного актёра». Не больше, чем масками-участницами пьесы. Ими хочется больше манипулировать, чем строить взаимоотношения. Эта тенденция даже нашла отражение в популярной психологии, в фаворитах которой оказалось нейролингвистическое программирование Гриндера и Бэндлера. Оно вышло из стен психотерапии в бизнес, взаимоотношения между людьми и даже в воспитание детей.

Философ Гаспар Лангенхаэрт в книге Эрика-Эммануэля Шмитта «Секта эгоистов» приходит к мнению, что «вещи существуют не иначе, как в нём самом, через него и для него». Это неизбежное следствие «театрального эгоцентризма» – утратить понимание свободной воли других людей. В таком замкнутом на себе мире остаётся только, выкладываясь на сцене, испробовать все мыслимые границы дозволенного, как это делает Леди Гага, или попытаться втиснуть весь мир в единственную, ощущаемую смыслом жизни, пьесу, как это сделал Чэн Диэй – герой фильма «Прощай, моя наложница». Кстати, оба имени – псевдонимы.

Стефани Джерманотта родилась в музыкальной семье, к четырём годам стала играть на фортепиано, но, несмотря на одарённость, терпела насмешки со стороны сверстников в школьные годы из-за оригинального стиля мышления и манеры одеваться. Индивидуальность, при помощи которой она пыталась получить признание окружающих, становилась препятствием. Тогда девушка с 15 лет стала петь в клубах, «зажигать на вечеринках», участвовать в бурлеск-шоу с трансвеститами. Везде она старалась использовать элементы эпатажа и провокации. Старалась настолько, что у неё даже начались проблемы с отцом, не принимавшим такой образ жизни. В конце концов, обратить на себя внимание у неё получилось, и с 2006 года она начала профессиональную музыкальную карьеру. А через 4 месяца о ней заговорил весь мир. Ничего подобного из того, что вытворяла Леди Гага, никто делать не решался. Разве что Дэвид Боуи, группа «KISS» и Фреди Мэркьюри. Из песни «Radio Ga-Ga» легендарного коллектива «Queen» она как раз и взяла свой сценический псевдоним.

Слово «gaga» означает «демонстрирующий абсурдность или умственную дефектность, потерявший рассудок, рехнувшийся, чокнутый, тронутый, неуравновешенный, ненормальный, дурной», т.е. все эпитеты, приписываемые народной молвой душевнобольным. Уже одним этим певица сказала, что на сцене начнётся форменное сумасбродство, которое, как ни странно, «зацепит» за живое более миллиарда человек.

Герой фильма «Прощай, моя наложница» и вовсе брошенный мальчик Дози, живший до определённого возраста с матерью-проституткой в борделе. В начале фильма он появляется перед нами одетым как девочка. Мать просит принять его в школу пекинской оперы. «Актёров сегодня уважают не больше, чем проституток», – отвечает ей руководитель школы и отказывается принять мальчика из-за того, что ему и так нечем кормить всех обучающихся детей. Вторым аргументом оказывается то, что у Дози на руке шесть пальцев. Мать отрубает ему шестой палец и всё-таки отдаёт в оперную школу, а сама пропадает бесследно. Такой оказывается первая жертва героя на пути к сцене – потеря того, что делало его «не таким, как все». А дальше он попадает в атмосферу обучения искусству быть не человеком, а ролью. Чтобы быть профпригодными мальчики подвергаются изнурительным тренировкам, а наказания ожидают их за малейший проступок. Однако Дози видит «звёзд» театра, их популярность, и в нём возникает желание пробиться в их мир.

Со временем татральным амплуа Дози становятся женские роли. Знаковой становится ария монашки, которую он упрямо поёт: «но по природе своей я мальчик, не девочка», несмотря на то, что подвергается телесным наказаниям и унижениям. Здесь он, будучи внешне и по характеру женоподобным, цепляется за мужество, но, в конце концов, ломается, т.к. от него зависит судьба театра. Теперь даже половая идентификация размыта, и единственно ценной в его жизни остаётся роль наложницы в классической пекинской опере.

Таким оказался первый этап конфликта идентичности в жизни молодого человека. И, если Эрих Фромм говорил о прессинге со стороны общества, оказываемом в условиях «рынка личностей», то социальное давление в условиях одного варианта роли, при котором не дано не только третьего, но даже и второго, оказывается невыносимым. Особенно, если с театром связана мечта, и от неё нелегко отказаться. Ведь это путь к популярности и признанию, который ему – брошенному и безродному – чудесным образом доступен.

Партнёром Дози по сцене становится Шиту, который играет роль императора. Мальчики выросли вместе и успели сдружиться. Но отношение Дози к Шиту очень скоро приобретают свойства, не традиционные для лиц одного пола, когда дружба и товарищество оттесняют переходящие со сцены влечение и любовь. Особенно, когда приходит долгожданная популярность и герои берут себе псевдонимы – Чэн Диэй и Дуань Сяолу. Обретение нового имени вместо детского прозвища могло бы стать символом социальной зрелости. Но как возможно созревание, если весь смысл жизни сосредоточен в игре на сцене?

Шиту играет героев – императоров и воинов, и в жизни он бравирует, демонстрируя «молодецкую силушку» (он и в детстве разбивал о голову кирпичи). Бравада служит причиной его брака с Юксиань – девушкой из «дома вишнёвого цвета». И этот брак становится катастрофой для Дози, он рассогласует содержание роли и жизни, «вбрасывает» его в жизнь, ставит перед лицом реальности. Он уже – не последняя верная наложница императора. Дози бежит от пустоты в действительности сначала в гомосексуальную связь с меценатом и знатоком пекинской оперы господином Юанем, затем – в опиумную зависимость. От последней ему помогает спастись именно Юксиань – «соперница», осознавшая, что её мужу тоже жизненно необходима сцена, иначе он не чувствует себя настоящим.

Оставим ненадолго сюжет фильма, чтобы отметить картину мира, находящегося «вне игры». «Благие порывы, жестокосердие, внешние обстоятельства», – кратко описывал его Блез Паскаль. Но эти слова справедливы для того, кто действует в мире, а не смотрит на него со стороны. Сегодняшняя ситуация современности не может быть даже названа «ситуацией» (лат. situatio – «положение»). Это скорее движение – actio. События обгоняют их осмысление нами. Мы словно стоим перед уходящим поездом и не можем решиться запрыгнуть в вагон. А вдруг он не по пути? Человек выброшен из процесса жизни. Это оказывается благом, т.к. мы получили право войти в него сами туда, куда захотим. Но право осложняется тем, что за преимущества выбора бывает и возмездие. Став учителем в современной России, согласно своей мечте, вы будете вынуждены смириться с маленькой заработной платой, а став менеджером в крупной компании ради финансового достатка, будьте готовы распрощаться со свободным временем. Обратная сторона блага – проклятие. Нужно учиться принимать ответственность. Это очень сложно, ведь практически никогда в истории люди не имели права выбирать генеральный план своей жизни.

«Не лучше ли было бы Аврааму, если бы он не был избранником Божиим?» – вопрошал Кьеркегор. У библейского патриарха была возможность сказать Богу «нет» в то время, когда он жил в Уре, но он поверил, доверился той судьбе, которую предлагал Господь. Трудности, последовавшие вслед за этим, были следствием выбора, этапами на пути к цели.

Жить без Цели гораздо проще. Отказаться от выбора или максимально его отсрочить, означает порой сделать свою жизнь психологически комфортнее. Но «в зале ожидания» невыносимо скучно, необходимо «убить время» или, по терминологии Эрика Бёрна, структурировать его. Как люди структуриют время? В традиционном обществе они следуют Ритуалу, в современном – преимущественно играют в игры, примеряя на себя различные роли или одну центральную, а сценой теперь оказывается не только обычная, но и виртуальная жизнь.

Триумф Леди Гаги неслучайно произошёл в Интернете, на форумах и в блогах анонимных авторов. «Население» Сети – это те же маски. Они получают возможность говорить что угодно, главное придумать образ – от картинки-«аватара» до стиля общения и любимых словечек. Гага – такой же «аватар». Как говорит она сама: «Я пишу песни – под платья. Платье здесь своего рода метафора: я хочу сказать лишь, что каждая моя песня появляется – под всё сразу: то есть, когда в моём воображении уже формируется её полное аудио– и визуальное оформление». А свой стиль она называет сочетанием поп-музыки и театра.

Рамки роли в пекинской опере не столь свободны, как в современном искусстве. Хотя, эта свобода, в большинстве случаев, оказывается порабощенной массовым вкусом и спросом. Спрос на традицию не так гибок. Традиционное искусство требует следования ритуалу: как ставить руки, складывать пальцы, сколько шагов делать по сцене. Даже голос в пекинской опере – потусторонний, неестественный. Актёр «заперт» в роли, у него нет шансов привнести что-то своё, кроме того варианта, когда он взаправду станет образом. Шиту и Дози – одинаково порабощены ролями. По сценарию им суждено проиграть. И финал их жизни тождественен финалу оперы.

Психологический подтекст «бегства в образ» – это зависимость. Неслучайно Эрик Бёрн очень много внимания уделяет проблеме алкоголизма как игры. Роль оказывается способом справляться с невиданными доселе трудностями реальности. Она ни хороша, ни плоха пока остаётся инструментом, от которого мы в силах отказаться. Ресурс зависимости, т.е. психопатологического способа реагирования, указывает на тот механизм компенсации агрессивной среды, который мы определяем как векордизм.

Векордизм – это способ включения в мироощущение ресурсов психопатологии как защитного элемента для сохранения собственного «Я». Он может выглядеть психопатоподобно, но оказывается не дезадаптирующим и патологическим феноменом, а компенсирующим фактором. Впрочем, он действительно сопряжён с повышенным риском душевного заболевания, но, если бы его не было, психическая болезнь, вероятно, наступила бы ещё раньше.

Чем опасен векордизм? Как и в любом путешествии, пусть даже и внутрь себя, мы можем не вернуться обратно. Но с тем же успехом мы получаем возможность открыть что-то новое. Колумб мог бы сгинуть бесследно в водах Атлантического океана, но не решись он на безрассудный в глазах его современников поступок, Америка так и не была бы открыта. Современный человек нуждается в расширении психических границ, т.к. старые рамки больше не описывают удовлетворительно все те явления, которые возникли в последние десятилетия. Люди видели мировые войны, осознали возможность антропогенного уничтожения планеты, поняли хрупкость политических и финансовых систем. Появились новейшие технические средства, без которых невозможно существование экономики и уже немыслим быт. Появились новые вызовы при неотвеченных «вечных вопросах», которые всегда волновали человечество. Неразрешимые пока проблемы требуют способов психологической защиты и «переработки» их в разных сферах бытия.

Обостряет ситуацию ещё то, что люди потеряли классические способы защиты ради прогресса науки и техники, которыми являлись традиции и ритуалы. Старая нормативность оказывается бессильной в понимании норм новых явлений. Они иногда успевают трансформироваться до того, как норма было определена. Всё это осложняет даже понимание того кто я. Часто проще идентифицировать себя с группой людей (массовый человек по Юнгу) или найти приемлемый образ.

Стефани Джерманотта и Дози нашли эти образы на разных полюсах «галереи ролей». Леди Гага стала иконой либерального, а Дози – ориентированного на традицию векордизма. Первая убежала в аморфное будущее, второй – в чётко определённое прошлое. Оба оказались вне контекста динамики среды, то есть вышли за пределы себя и получили возможность выбрать, в какую сторону развиваться, и кем становиться в реальной жизни. Но они застревают в «зале ожидания», т.к. кроме исполнения своей роли не видят иного сценария существования. Векордический механизм оказывается привлекательнее реальности.

В психотерапевтических техниках, использующих ресурс вхождения в тот или иной образ (инролинг), обязательно предусматривается и механизм деролинга. Его необходимость понимают не только в клинической медицине, но даже и в субкультуре «ролевиков» в процедуре постигровой рефлексии. Участники проходят технику выхода из роли, призванную отделить сознание игрока от сознания персонажа, а затем «выжившие» составляют отчёт о прошедшей игре, а «погибшие» игроки отрабатывают так называемое «посмертие» – обдумывание и обсуждение с организаторами игры поступков персонажа, приведших к его «гибели».

Основатель петербургской школы сказкотерапии Т. Д. Зинкевич-Евстигнеева говорит о том, что роль проигрывается не просто психологически, но о глубинно-психологически, активно затрагивая подсознание. И чем взрослее человек, тем чётче должна быть демаркация между Явью и Навью. Взрослый разучился жить в сказке, он настолько прикипел к реальности, что отказывается признавать хоть что-то понарошку.

Меры предосторожности в работе с ролью объясняются особой ролью маски в человеческой жизни. Зачем и в каких случаях необходимо скрывать своё истинное лицо? Кого мы чаще обманываем? Однозначно, что тех, от кого чувствуем угрозу. Маска прикрывает слабые функции личности, имеет дефензивное значение. В глубоком прошлом она становилась защитой от потусторонних сил в ходе магических ритуалов, от всего того, что казалось могущественнее человеческой природы. Существовали обряды «надевания маски» – вхождения в ресурсную роль бога, героя, колдуна. Точно так же мы находим свидетельства об особом отношении к «уничтожению маски». Те древние техники сегодня стоят на вооружении психотерапии и их эффективность видна не только через предание старины, но и через призму доказательной медицины.

Но масочничество далеко не всегда носит сакральный характер. Оно преимущественно «бытовое» или «профессиональное», причём не мешает, а помогает адаптироваться в обществе. Можно уверенно утверждать, что личность, если понимать её как социальную сущность человека, состоит из ролей. Мы даже говорим о том, что, чем больше и разнообразнее ролевой репертуар человека, тем он культурнее. Маски скрывают острые грани и точки наименьшего сопротивления в структуре индивидуальности.

Размышляя об этом легко прийти в отчаяние. Получается, что соприкосновение человека и общества всегда травматично, и у нас нет иного выбора уберечься от травмы, не выходя из среды других людей, как играть роли и быть ненастоящим. Индивидуальность слишком провокационна, чтобы её могли принять многие, слишком неудобна. Она, говоря языком Евангелия, «scandalon» – искушение, соблазн в том древнем смысле, который говорил о соблазне не как о склонении к злу, а о том, обо что можно «споткнуться». В этом отношении Иисус был «скандалистом» – «краеугольным камнем», о который спотыкались фарисеи. Не внешним соблюдением правил, а полноценной жизнью по заповедям Бога он приводил их в ярость. Отказ Гаутамы от удела наследника престола был такой же несуразицей в глазах людей.

Мы говорили о том, что современная среда очень динамична. Она, казалось бы, должна стать освобождением от стереотипов. Но люди по прежнему ожидают, что окружающие будут вести себя так же, как и они, желать того же самого, верить в одно и то же. Прогресс науки, искусства и культуры в последнее время оказался быстрее, чем социальный, духовный и психологический. Люди стали более жестоки ко всем, кто непохож на них. Единственное, что они потеряли (да и это не аксиома) – право на физическое уничтожение инакомыслящих. Но остаётся моральный и психологический прессинг. Он порождает новый страх того, чтобы «быть не как все», ведь оказаться таким, значит признать «ненормальность». Но в глубине души мы все «ненормальны»: асоциальны и девиантны. Асоциальны в значении необходимости поддерживать границы между собственной индивидуальностью и тем, что требуют от нас другие. И по большинству параметров мы отклоняемся от среднестатистической нормы, которая сегодня разработана для всего – физических, психологических и духовных параметров. Девушка тольще 90-60-90 – «корова». Более эмоциональный, чем остальные – «шизик». Тот, кто верит в Бога больше, чем масса – «фанатик». За фактом отклонения следует приклевание ярлыка. А «слова имеют силу исцелять и убивать», говорил Будда.

Приходится не нанести «пощёчину общественному вкусу», а «прогнуться под изменчивый мир». Так сделала Леди Гага, найдя свой путь в поп-музыке – шокировать, актуализируя бессознательную тоску по уникальности, но идти в плоскости того, что понравится массе. Трагедию раскола индивидуального и социального она показывает своей жизнью и творчеством. Но трещина-то проходит не на сцене, а в самой личности певицы…

Человек восточного мира Дози старается обрести популярность и почувствовать себя ценным в русле традиции. Пекинская опера – что может быть устойчивее? Чехарда политических режимов не сбавляет её популярности, артисты востребованы и японцами-оккупантами, и даже в маоистском Китае. Герой «ломается» тогда, когда молодые артисты приносят идею поставить «современную оперу». Чэн Диэй взбешён, вымещает злобу на своём ученике, старясь походить в «педагогической жестокости» на своего учителя, но он не в силах остановить маховик «культурной революции».

Маска становится личностью. Человек оказывается всё дальше от своего Я. Исчезает гибкость – теперь уже не сознание пользуется ролевой функцией, определяя время и место «выходов и уходов» в «мире-театре». Хвост начинает вилять собакой – сознание попадает в условия, детерминированные сценическими потребностями. Векордический механизм снятия ответственности и тревоги перед неопределённостью будещего приводит к захлопыванию мышеловки.

Выйти из роли стало выше сил человека. Его «Я» перестаёт узнавать и понимать себя. Клиницист определил бы этот симптом как деперсонализацию – ощущение чуждости самого себя. Именно от него так хочется убежать в знакомую роль. Но она перстаёт быть ресурсной. В одну реку не войти дважды. В самой сердцевине персоны, а не персонажа, происходит раскол.

Журналист, наблюдавший за поведением Леди Гаги в течение последнего года обнародовал следующие сведения: «Те, кто работал с ней на гастролях, говорят, что Леди Гага неделями практически ничего не ест, чтобы влезть в свои костюмы. Она… часами рассматривает себя в зеркало, анализирует и критикует свое тело». А родственники и друзья певицы, по словам прессы сообщают: «От героина до кокаина и экстази! Ее друзья говорят, что она употребляла все наркотики, которые возможно. В конце концов, она превратилась в Леди Гагу, теперь уже она не похожа на ту девочку Стефи, которую знали ее друзья и ее семья еще несколько лет назад».

Мы видим и явления недовольства собой, несоответствия себя взятой роли, а ещё – зависимость. Покорность маске в критические моменты оборачивается жаждой употребления психоактивных веществ. Проводя параллель между нашими героями, вспомним, что Дози страдал зависимостью от опиума.

Удел наложницы в классической пекинской оперы – самоубийство. В своём последнем выходе на сцену Дози перерезает себе горло мечом императора уже по-настоящему. На этом заканчивается фильм. Сценарий, задаваемый именем «gaga» – это сценарий психического заболевания, вырастающего из сумасбродства, абсурдности – психопатологического тупика, оказаться в котором рискует каждый векордист. Неужели он развёртывается перед нашими глазами сейчас в судьбах людей разных национальностей – Востока и Запада?