Текст книги "Уточкин"

Стало быть, сосредоточение внимания на поставленной цели, по мысли Фрейда, противоречит свободному волеизъявлению индивида, сковывает его, ограничивает внутреннюю энергию, стоит на пути раскрепощения, а также стимулирует формирование комплексов и страхов. Речь идет о постоянном напряжении не только физических, но и психических сил, пережить которое без изъяна собственному здоровью (а порой и жизни) не всякому дано.

А ведь это и есть своего рода «арифметика» по Достоевскому, когда законы, расчерченные в голове в результате продолжительного умствования, вступают в противоречие с повседневностью, с рутиной быта, когда внешняя телесная безупречность рискует, по мысли Фрейда, породить внутренних демонов, когда за очевидной красотой скрывается уродство.

То есть речь идет об изначальной неготовности индивида стать богом или героем, о его раздвоенности, о его мучительном противостоянии со своим вторым «я».

Однако идея порой оказывается выше эмоций и невыносимое обретает черты желанного.

Рекомендации Владислава Францевича, как выйти из этого болезненного межумочного состояния, выглядят предельно внятно и четко – в первую очередь, как утверждает доктор Краевский, стоит обратить внимание на соблюдение режима как в повседневной жизни, так и при занятиях спортом.

В частности, он предлагает следующий тренировочный график (по мысли Краевского, это идеальная схема для оптимальных физических и психологических нагрузок):

принятие кратковременной ванны с ледяной водой;

получасовая работа с гантелями и гирями;

обязательные паузы на восстановление дыхания;

послеобеденный часовой сон;

вечерняя тренировочная сессия;

прогулка на свежем воздухе.

В разработке атлетических методик да и вообще стиля жизни «нового человека» или «сверхчеловека» (как угодно) ученик Владислава Францевича Георг Гаккеншмидт пошел дальше своего учителя, по сути, заложив основы профессиональных тренировок.

Приведем тренировочное расписание «Русского льва» (под таким прозвищем Георг Гаккеншмидт выступал и снискал известность не только в России, но и далеко за ее пределами):

работа с тяжестями (гири, штанга) – два-три часа по два раза ежедневно утром и днем;

тренировка на кольцах и брусьях;

борцовская тренировка;

утренние часовые кроссы;

прыжки через препятствия;

бег по лестнице вверх с отягощениями;

холодная ванна и пешая прогулка;

массаж;

вольные упражнения по системе Мюллера.

О системе знаменитого датского спортсмена Йёргена Петера Мюллера стоит сказать отдельно.

Спустя годы этот цикл физических упражнений станет известен как ОФП (общая физическая подготовка), он не будет иметь узкого специалитета (только для борцов или только для велосипедистов) и по большей части будет предназначен для разминки мышц и поддержания их в тонусе на фоне общей позитивной функциональности.

В своей статье «Моя система» Мюллер писал: «Моя система способствует выполнению трех главных задач: стабилизация функций кожи; укрепление легких; нормализация процессов пищеварения… Пользуйтесь свежим воздухом и чистой водой, не избегайте солнца и не пропускайте ни одного дня, чтобы привести в движение каждый мускул, каждый орган всего тела, хотя бы на короткое время. В данном случае, как и во всем в природе, застой ненормален и влечет за собой дряхлость и преждевременную смерть. В движении заключена жизнь. Движение увеличивает и сохраняет жизненную силу на долгие годы».

Универсальный характер движения, если говорить о понимании этого термина философской наукой, предполагает единство изменчивости и устойчивости, прерывистости и непрерывности, абсолютного и относительного.

Сформулированные Гегелем общие законы движения – закон перехода количественных изменений в качественные, закон борьбы противоположностей и закон отрицания отрицаний – в полной мере регулируют не только движение умственное, движение мысли, но и движение как результат физического усилия, перемещающего тела в пространстве. Следовательно, данные постулаты совершенно применимы и к философии атлетизма, когда непреложно действует закон перехода количества тренировок в их качество, а противостояние соперников на беговой дорожке, велосипедном циклодроме или борцовском ковре порождает новый смысл и новую идеологию бытования телесного, приносит радость победы, формирует личность атлета.

В данном случае следует заметить, что само по себе телесное, будучи освобожденным от рефлекторных метаний и мучительных самокопаний, позитивно и витально, так как, по мысли психолога, ученика Фрейда Вильгельма Райха, наделено «универсальной энергией жизни», под которой следует понимать свободу поступка, стремления, жеста.

Так называемый «естественный метод», разработанный польским атлетом и борцом Станиславом Збышко-Цыганевичем, вполне вписывается в эту животворную «универсальную энергетику».

Вот основные позиции «естественного метода» пана Станислава:

сон по десять часов в сутки;

ранний подъем (в пять часов утра);

воздушные ванны в течение десяти минут и получасовая тренировка с пятифунтовыми гантелями;

вольные упражнения;

душ и завтрак;

питательный рацион – овощи, фрукты, зелень, сладости, выпечка;

отказ от мяса и алкоголя;

напитки – сладкий чай и молоко;

пешая прогулка, переходящая в бег;

ежедневная тренировка по борьбе с тремя или четырьмя атлетами подряд около часа;

массаж, душ и плотный завтрак;

беговой кросс по полтора часа;

обед;

послеобеденная тренировка – гантели, резина, штанга, мяч и скакалка;

массаж и теплая ванна;

ужин и прогулка медленным тихим шагом.

Также следует добавить, что перед соревнованиями Збышко-Цыганевич любил читать романы Генриха Сенкевича, о героях которого атлет говорил: «Эти образы как бы окрыляют меня, я испытываю невыразимый подъем духа».

Итак, подъем духа.

Энергия жизни.

Естественность атлетизма.

И наконец, красота рукотворного мифа, который в силу объективных причин на какое-то время превращается в реальность.

И вновь воображение возвращает нас к фотографическим открыткам, на которых Карл Поспешил и Евгений Сандов, Георг Гаккеншмидт и Артур Дандуран предстают перед зрителем в образах фавнов и сатиров, умирающих галлов и разрывающих цепи античных героев.

И кажется, что они не подвержены дряхлости и болезням, страху и сомнениям.

Они не ведают боли.

Они привыкли слышать лишь гром победных фанфар.

Например, цирковой атлет, борец Евгений Сандов (настоящее имя Фридрих Вильгельм Мюллер), один из первых силачей своего времени, реализовал бодифилософию в прямом смысле этого слова. Он отказался от трико и выступал лишь в набедренной повязке, что производило на зрителей (особенно зрительниц) неизгладимое впечатление.

Силовые показатели Сандова были не менее впечатляющими:

за четыре минуты отжимался от пола 200 раз;

в течение нескольких секунд удерживал на вытянутых вперед руках гири по 27 килограммов;

опираясь пятками на один стул, а затылком на другой, удерживал на груди двух человек, а в вытянутой руке гирю весом 22 килограмма;

держа в каждой руке по полуторапудовой гире, становился на носовой платок, прыгал вперед и делал сальто назад, точно приземляясь опять на платок (и так несколько раз);

одной рукой выжимал штангу с огромными полыми шарами, внутри которых сидело по одному человеку;

правой рукой выжимал штангу весом 115 килограммов, затем перекладывал ее в левую руку, ложился на спину и, не опуская штангу, вставал;

во время американских гастролей боролся со львом – в наморднике и обутым в варежки; когда лев бросался на Сандова, тот ловил его, удерживал, отбрасывал и перебрасывал через себя, прижимал к арене.

А еще кажется, что эти фантастические люди будут жить вечно, потому что они знают, как при помощи физических упражнений, соблюдения режима и правильного питания можно достичь бессмертия.

Да, они уверовали в это свое знание, которое меж тем относительно, потому что у жизни, судьбы, Бога свои, только им ведомые законы.

Луи Сир, канадский силач и борец, уйдет из жизни в возрасте 4 т. е. от хронического нефрита.

Александр Аберг, российский борец, скончается в возрасте 3 т. е. от пневмонии.

Георг Лурих, артист цирка, борец, уйдет из жизни в возрасте 4 т. е. от сыпного тифа.

Евгений Сандов, цирковой атлет, борец, скончается в возрасте 5 т. е. от кровоизлияния в мозг.

Американец Фрэнк Готч, сильнейший борец 1910-х годов, скончается в возрасте 3 т. е..

Владислав Краевский, врач, физиолог, теоретик и практик физической культуры, «отец русской атлетики», уйдет из жизни в возрасте 5 т. е. от апоплексического удара.

Итак, философия «сильной личности».

Бодифилософия.

Культ изначальности не от Адама, а от самого себя.

Впрочем, знание законов жизни не освобождает от ее конечности.

Кроме объективных социально-политических и экономических причин новая религиозность рубежа XIX – ХХ веков в каждом конкретном случае имела под собой, разумеется, и глубоко индивидуальное обоснование.

Особенно это ярко проявилось в формировании мировидения Сережи Уточкина, ставшего свидетелем смерти отца.

Горячие молитвы десятилетнего мальчика в Успенской церкви, в которой, кстати, он был крещен, просьбы к святым «помочь перед Богом и сохранить жизнь отца», многочисленные обеты в случае исцеления Исайи Кузьмича результата не дали.

Отец ушел.

В детском сознании это был крах, это читалось как предательство Бога, как Его невнимание к мольбам ребенка, да и вообще поставило под сомнение Его существование, если Он не может или не хочет помочь в том, о чем просишь, переполненный горем со слезами надежды и умиления.

«С тех пор никогда мысль о Боге меня больше не занимала» – эту фразу мы уже прочитали в первой главе этой книги. Сейчас же, в свете ницшеанского концепта, она наполняется особым значением и драматизмом. Богооставленность в данном случае ошибочно воспринимается как благо, как освобождение от ветхих догм, как возможность моделировать собственное мироздание по собственному же усмотрению, делая его комфортным применительно к собственным нуждам. А главными инструментами этого нового «домостроительства» (богословский термин, обозначающий тварный характер мира, создаваемого по Божественному произволению) становятся уже известные нам выносливость, отвага, свобода и, наконец, триумф воли.

Конечно, юный Уточкин считывал данную философию интуитивно, потому что она лежала на поверхности, потому что она была разлита во всем – в окружающей его жизни, в поведении сверстников, во взаимоотношениях взрослых, в социально-политическом контексте рубежа веков, и не уверовать в нее было невозможно.

Простая вера в самого себя.

Вера как факт религиозного сознания.

Религиозность как способность видеть дальше вытянутой вперед руки.

Мысль о Боге Сережу, как ему казалось, не занимала.

Но она, вне всякого сомнения, в нем была.

Просто таилась до поры.

И это было вопросом времени.

Глава третья

Из состояния сна, вследствие силы удара, перешедшему совершенно нечувствительно в бесчувственное положение, естественно захотелось теперь продолжить момент перед мигом, когда я погрузился в сон рискованный.

Вот природа смерти… Увидев потолок, лампу, я понял происшедшее и по привычке принялся подсчитывать полученные повреждения…

За четырнадцать лет велосипедной карьеры на скорости 60 верст в час я падал, положим, по три раза в год на круг; падения в количестве сорока раз научили меня подводить итог им сейчас же после реализации моментов падения.

Сергей Уточкин

Тут-то Сережа и открыл глаза.

Над ним склонилась сестра Леля, чтобы сделать ему перевязку, а он смотрел на нее и думал, что ведь это из-за него она не смогла принять грязевую ванну от ипохондрии и бессонницы.

А еще она страдала мигренью.

Вот и сейчас, судя по синим кругам под глазами, у нее болела голова и ей было трудно наклоняться. Но она будила Сережу, чтобы сделать ему перевязку и дать лекарство, хотя ей самой требовались лекарство и уход.

И ее становилось так жалко, что мальчик пытался обнять сестру за шею, но не мог пошевелиться от боли, сковавшей все его тело.

Только и оставалось ему, что стонать в ответ.

Стонать от собственного бессилия, от понимания того, что мог быть другим – смелым, стремительным, свободным.

Это напоминало Сереже муки несвободы, когда он заикался, настойчиво пытаясь собрать из разрозненных гортанных звуков, междометий слова или даже фразы, наполненные смыслом.

Пожалуй, логоневроз и был сам по себе настоящим испытанием ущербностью, проигрышем, поражением, которое всегда было с ним.

Из статьи Сергея Уточкина «Моя исповедь»:

«Первое поражение, которое я испытал в жизни, научило меня понимать, что счастливое пользование ею зависит от владения ценностями, которые признаны теми, с кем имеешь дело, и наполняют робостью сердца и души подпавших под столкновения с собственником их.

Вот случай, иллюстрирующий мое первое и единственное банкротство.

Мне тринадцать лет. Живу на окраине города и все свободное от сидения в карцерах время деля с мальчуганами улицы… Были заведены у нас различные игры, основанные на умении, при обязательной наличности у игроков ловкости и глазомера. Переходящей разменной монетой служили картонки папиросных коробок. Особая комиссия по расценке раз навсегда установила номинальную стоимость образцов, и у меня в комнате стояло два сундука, переполненные самыми ценными экземплярами… Мой приход на места битв – это появление Вандербильда на бирже: волнение, внимательная тишина…

Мои сундуки давали мне право рискованно и бешено играть одному против всех слагавших ценности и выставлявших лучшего в данном роде игры.

Природный глазомер, разработанная техника, верность определения и изуродованные мальчуганы с опустошенными карманами плелись домой…

Но раз меж ними появился один американец, и в один прекрасный день мое появление не привело игроков в обычное волнение. На меня посмотрели, посмеиваясь, и мгновенно правда моего падения, мое молниеносное банкротство стало мне ясным как день. Играли уже на ушки, т. е. пуговицы с придавленными внутрь петлями. Я побледнел.

Напрасно предлагал я продать свои картонные деньги, настроение было насмешливое, но непоколебимое. Долгое время мои все пуговицы, пуговицы живших вокруг меня товарищей, даже учителей переходили в карманы противников, но все же энергичное трудолюбие пчелы, и – я вновь вернул себе былое влияние. Мой сундук опять стал первоисточником финансового могущества околодка. В моей комнате красовался сундук, переполненный позолоченными ушками с орлами, по таксировке дававшими при размене сотню маленьких гладких за штуку».

Поражение, из которого можно выйти победителем.

Так уже случалось и не раз, когда он падал с велосипеда, с трудом вновь садился в седло и, превозмогая боль, мчался вперед, чтобы сначала догнать, а потом и выскочить из-за спин соперников.

Корней Чуковский вспоминал: «Целыми часами просиживал я вместе с другими мальчишками под палящим солнцем верхом на высоком заборе, окружавшем тогда циклодром, чтобы в конце концов своими глазами увидеть, как Уточкин на какой-нибудь тридцатой версте вдруг пригнется к рулю и вырвется вихрем вперед, оставляя далеко позади одного за другим всех своих злополучных соперников – и Богомазова, и Шапошникова, и Луи Першерона, и Фридриха Блитца, и Захара Копейкина, – под неистовые крики толпы, которая радовалась его победе, как собственной… Я отдал Уточкину всю свою пылкую душу: не пропускал ни одного из его состязаний с румынскими, бельгийскими, итальянскими гонщиками и был беспредельно счастлив, когда однажды увидел его в гастрономическом магазине “Братьев В. И. и М. И. Сарафановых”, в котором он как обыкновеннейший смертный покупал сосиски и вино».

А ведь он и был обыкновенным смертным, поверить во что представлялось совершенным безумием, потому что достичь того, чего, например, достигал Сергей Исаевич на циклодроме, было невозможно в принципе, ведь это находилось за гранью человеческих возможностей.

Всякий раз, когда при Уточкине заходили разговоры на эту тему, ему только и оставалось, что разводить руками – просто у каждого своя грань.

Тут ведь самое главное, где ты ее для себя установишь.

И не менее важно – когда и как ты ее перейдешь.

26 июля 1913 года Сергей Исаевич Уточкин, пребывая в крайне возбужденном состоянии, вошел в подъезд Зимнего дворца в Петербурге и потребовал от швейцара немедленно доложить государю, что с ним желает говорить великий спортсмен и авиатор. Попытка остановить непрошеного визитера закончилась потасовкой, в ходе которой Уточкин кричал: «Я – гений! Государь пригласил меня! Я слышу, меня зовут!»

Все закончилось тем, что Сергей Исаевич был доставлен в Николаевскую психиатрическую больницу, что на Пряжке.

Газетное сообщение об этом печальном событии под названием «Судьба авиатора» выглядело предельно лапидарно: «27 июля утром в Петербурге распространились слухи о том, что авиатор и спортсмен С. И. Уточкин попал в городскую больницу Св. Николая на Пряжке как психически больной. Уточкина в больницу поместила полиция».

Через некоторое время с Пряжки он был переведен в больницу «Всех Скорбящих» на Петергофском шоссе.

Сочтя свое пребывание здесь незаконным заключением, Уточкин объявил голодовку.

Но его стали кормить принудительно, и он сдался.

Осенью 1913 года Сергея Исаевича выпустили, и он уехал в Одессу в надежде, что здесь, на родине, он почувствует себя лучше, успокоится и вернется к нормальной жизни. Однако, увы. Почти сразу он попал в психиатрическую клинику Штейнфинкеля, что на Среднефонтанной улице. Тут после непродолжительного лечения ему был поставлен окончательный диагноз – тяжелое нервное расстройство на почве систематического употребления кокаина, гашиша и опия.

Пациент был признан безнадежным.

Александр Иванович Куприн писал: «Когда появились первые слухи о сумасшествии Уточкина, я не хотел им верить. Более спокойного, уравновешенного, хладнокровного человека я никогда не видел в жизни».

И вот теперь на больничной койке лежал совсем другой человек, обезображенный болезнью, с остекленевшим взором.

Он неподвижно смотрел вверх.

Туда, где должно было быть небо, но на его месте оказывался покрытый побелкой, как снегом, потолок.

А потом его выписали из больницы и он вернулся в Петербург, где уже была зима, и это его потрясло.

Снежная и морозная русская зима.

И хотя Сергей Исаевич любил кататься на коньках – «гагенах», мог даже расписаться на глади катка, залитого в Юсуповском саду – «Сергей Уточкин», поставив в конце залихватский росчерк, питерские зимы с их мглистым полумраком и пронизывающим ветром он не любил, потому что начинал замерзать от тоски и одиночества.

Так было и на этот раз.

Он брел по Невскому проспекту.

По тому самому Невскому проспекту, о котором некогда написал Николай Васильевич Гоголь: «Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него и отделит белые и палевые стены домов, когда весь город превратится в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях и когда сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде».

В настоящем виде громады дворцов и доходных домов нависали над ним.

Он пугался их как живых существ.

Он был голоден.

Он плохо себя чувствовал, а навстречу ему шли улыбающиеся молодые люди и девушки, они смеялись, они были счастливы, и никто не узнавал его, скорее всего, принимая за нищего, спившегося старика, хотя этому «старику» не было и сорока лет.

Через несколько дней, которые он провел, толком не помня, как и где, его госпитализировали с воспалением легких.

И вновь это была Николаевская психиатрическая больница, в которую он впервые попал летом 1913 года.

 
В соседнем доме окна жолты.
По вечерам – по вечерам
Скрипят задумчивые болты,
Подходят люди к воротам.
И глухо заперты ворота,
А на стене – а на стене
Недвижный кто-то, черный кто-то
Людей считает в тишине.
 

Вполне возможно, что эти слова Александра Блока, посвященные «дому печали» на Пряжке и написанные в 1903 году, были хорошо известны Сергею Исаевичу.

Лидия Виссарионовна Зверева, первая русская женщина-пилот, посетившая Уточкина в больнице, была потрясена его внешним видом – его остекленевшим взглядом, частой сменой его настроения.

Он был то мрачен, то весел, он тосковал и в то же время нервно смеялся, прояснения уступали место помрачению.

Он погружался в короткий полусон, не приносивший облегчения.

Он страдал от чрезмерно высокого артериального давления.

Рассудок его мутился…

Но это будет нескоро, словно бы в какой-то другой, взрослой жизни, а сейчас Сережа уже начал вставать после падения с мельничной лопасти на берегу солончака Сасык, что под Евпаторией, выходить во двор, прогуливаться и даже пытаться сесть на велосипед, убедившись, что его никто не видит, потому что если его за этим занятием застанет сестра, то ему несдобровать.

А ведь еще совсем недавно ему казалось, что он так и будет беспомощно лежать на кровати, не имея даже сил пошевелиться.

Впрочем, в детстве такие мысли часто приходят в голову от отчаяния или одиночества, усталости или обиды, посещают, когда рядом не оказывается взрослого человека, который может успокоить и объяснить, что все это пустое, что это лишь игра воображения, что довольно быстро эти мысли забываются, улетучиваются, рассеиваются как туман, а воспоминания о них вызывают лишь улыбку.

Через две недели Уточкин возобновил велосипедные тренировки.

Гимнастика, упражнения со штангой и гирями, шоссе, асфальтовый циклодром…

К последнему Сергей испытывал особую любовь.

Впрочем, это и понятно, ведь здесь он был как на арене цирка, в окружении своих многочисленных и преданных поклонников.

Так, одесские мальчишки собирались вдоль всей полосы велотрека и кричали: «Рыжий, нажимай!»

А Уточкин, проносясь мимо с улыбкой, отвечал им: «Ба-ба-ба-сявки!»

«Наш-то рыжий не подкачал!» – одобрительно неслось в ответ.

«Уточкин – заика, но какой! – вспоминал впоследствии Леонид Осипович Утесов. – Если он начинал кричать “босявки” на старте, то закончит это слово на финише. И, как ни странно, его любят и за это!»

Возбуждение перед стартом, рев трибун, вопли болельщиков, которые сливались в единый вой, чувство превосходства над соперниками и, наконец, победа, когда, находясь уже в нескольких мгновениях от финиша, можно позволить себе перестать педалировать и оглянуться назад.

Известно, что первые официальные велосипедные старты в России состоялись в Москве 24 июня 1883 года на Ходынском поле на дистанциях 1,5 и 7,5 версты. Соревнования проходили под эгидой Российского общества Красного Креста, а также Содружества купеческих товариществ, торговавших велосипедами от иностранных производителей.

В финальных заездах на Ходынке тогда приняли участие Юлий Иванович Блок – представитель «Торгового дома Ж. Блок», Вильгельм Германович Столь – владелец одного из заводов в Воронеже, Василий Агатонович Пруссаков – архитектор, изобретатель велосипедных рам, Генрих Жемличка – австрийский гонщик, принявший российское подданство и представлявший английскую велопроизводящую фирму.

Через год, но уже в Санкт-Петербурге, на Марсовом поле, состоялись вторые по значимости велостарты, после которых велосипед в Российской империи вошел в моду, на него обратила внимание августейшая семья, а катание на велосипеде стало занятием статусным и стильным, хотя фраза «черт на дьяволе едет» еще довольно долго преследовала любителей необычного по тем временам способа передвижения.

Интересно заметить, что в те годы на соревнованиях было разрешено выступать как на двух-, так и на трехколесных машинах, разумеется, в разных категориях.

В том же 1884 году были приняты уставы первых в России Петербургского и Московского обществ велосипедистов-любителей.

Среди учредителей МОВЛ мы встречаем имя известного инженера, изобретателя, ученого, впоследствии Героя Труда, почетного члена Академии наук СССР Владимира Григорьевича Шухова (1853–1939).

По воспоминаниям современников, Владимир Григорьевич увлекался многими видами спорта, он стрелял из лука, бегал на коньках, играл в шахматы, ходил на лыжах, метал бумеранг и, конечно же, катался на велосипеде, часто устраивая коллективные поездки по Подмосковью, а также сам принимал участие в официальных стартах. В Москве МОВЛ занимало дачу промышленника и домовладельца Сергея Калустовича Джанумова в Петровском парке, а также помещение Немецкого клуба на Софийской набережной.

Почетным же председателем Санкт-Петербургского общества велосипедной езды был великий князь Сергей Александрович, который сам любил принимать участие в соревнованиях, а в 1895 году стал одним из организаторов велогонки Москва – Санкт-Петербург.

К концу 80-х – началу 90-х годов XIX столетия велосипедные общества были созданы и в других (кроме Москвы и Петербурга) городах империи – Екатеринбурге, Варшаве, Риге, Севастополе, Харькове, Киеве, Ревеле, Лодзи, Одессе.

Говоря о развитии велосипедного спорта в России на рубеже XIX – ХХ веков, думается, следует особо рассказать о технике, которой пользовались профессионалы и любители того времени.

Инженерная фирма «Terrot» была основана в 1887 году в Дижоне как филиал немецкого производителя швейных машин «Wilhelm Stücklen». Одним из направлений деятельности фирмы стало изготовление велосипедов.

Как бы мы сейчас сказали, флагманским изобретением «Terrot» стала модель начала 1900-х годов с шатунно-рычажным приводом ходовой цепи и десятью передачами. Велосипед имел весьма экстравагантный внешний вид и по понятным причинам был доступен немногим. Известно, что «Terrot Levocyclette» был у поэта и художника Максимилиана Александровича Волошина, на нем он любил кататься по коктебельским окрестностям.

Но, что и понятно, слишком сложная, не вполне совершенная и слишком оригинальная конструкция не могла обеспечить машине надежности при максимальных нагрузках на треке или на протяженных велотурах по шоссе или пересеченной местности. Может быть, по этой причине фирма просуществовала недолго и была поглощена знаменитым французским гигантом «Peugeot Cycles».

Производство велосипедов «Peugeot» началось в 1882 году с культовой модели гран-би (большое переднее и маленькое заднее колесо) «Le Français». В Соединенных Штатах такие велосипеды назывались «пенни-фартинг», а в России – «кенгуру» или «паук».

Катание на гран-би требовало от его владельца достаточного мастерства, а также известной доли смелости. Вот, например, уже упомянутый нами Владимир Григорьевич Шухов предпочитал именно эту модель.

Также известно, что именно на гран-би или пенни-фартинге в 1884–1886 годах совершил кругосветное путешествие английский велосипедист Томас Стивенс, который на том же велосипеде в 1889 году проехал и по России, посетив Льва Толстого в Ясной Поляне.

Сам же Лев Николаевич лишь в 1896 году в возрасте 6 т. е. получит разрешение от московского градоначальника на велопоездку по Первопрестольной, станет почетным членом Московского кружка велосипедистов-любителей и предпочтет английский аппарат фирмы «Rover».

Однако гран-би едва ли можно было приспособить для регулярных и, что немаловажно, безопасных поездок или занятий спортом.

В 1885 году «Peugeot» начинает производить так называемые «бисиклеты» – аппараты с одинаковыми колесами и цепной передачей через ведущую и принимающую звездочки, а в конце 1880-х годов фирма приступает к выпуску первых гоночных прототипов как для шоссе, так и для трека (следует заметить, что конфигурация и техническое оснащение трековых моделей, созданных в те годы, концептуально мало чем отличалось от современных).

Говоря об известных «бисиклетах» рубежа XIX – ХХ веков, также следует особо сказать о такой английской велосипедной марке, как «Royal Enfield».

Изначально компания, созданная в 1851 году, занималась производством швейных игл и рыболовных снастей. В 1880 году основатель компании Джордж Таунсенд приобрел деревянный велосипед и, ужаснувшись его конструкции, решил усовершенствовать аппарат. Начав с производства комплектующих, за три года Таунсенд «дорос» до изготовления собственных «бисиклетов», однако в 1892 году его фирма была поглощена производителем ружейных механизмов «Royal Small Arms» из городка Энфилд близ Лондона.

Так и возник бренд «Royal Enfield», приоритетным направлением деятельности которого стали велосипеды, а впоследствии и мотоциклы.

Именно на машинах этих фирм тренировались и выступали короли русского велоспорта Михаил Дзевочко и Сергей Уточкин, Михаил Дьяков и Онисим Панкратов.

Понятно, что конкурировать с французскими и английскими «бисиклетами» велосипедам российского производства было непросто, но они были куда доступнее, а их массовое производство делало их достоянием самых разных слоев русского общества.

Старейшим отечественным производителем велосипедов является основанная в Риге в 1886 году фабрика Лейтнер (в 1915 году она была переведена в Харьков, дав тем самым начало знаменитому Харьковскому велозаводу).

Конструктор, изобретатель, спортсмен, предприниматель Александр Александрович Лейтнер самым пристальным образом следил за развитием велосипедного рынка в Европе, неоднократно посещал выставки и фабрики велотехники в Англии, Германии, Франции, был знаком лично со многими известными производителями велосипедов и велосипедистами, что позволило ему весьма оперативно среагировать на переход мировых производителей с гран-би на выпуск «бисиклетов» или, как их еще называли, «сафети», и наладить у себя на фабрике в Риге изготовление модели «Apollo» британской фирмы «Singer».

В 1896 году переработанная и технически усовершенствованная модель «Apollo» получила название «Россия», которая предполагала дорожную, гоночную, а также военную (складную) версии. А через три года модель была оснащена самосмазывающимися и защищенными от пыли втулками и каретками, что было чрезвычайно важным и полезным нововведением для езды по пересеченной местности.

Серьезным конкурентом велосипедов «Россия» являлись машины, производившиеся Московской фабрикой «Дукс», основанной в 1893 году спортсменом, почетным членом Московского общества велосипедистов-любителей Юлием Александровичем Меллером (впоследствии на фабрике будут производиться мотоциклы, аэросани, самолеты и автомобили).

В качестве торговой марки было выбрано латинское слово «Dux» – «вождь», что подчеркивало амбиции московского велозаводчика, и амбиции, следует заметить, не безосновательные.

В частности, российскому велосипедному рынку Юлий Александрович предложил не только дорожные и гоночные аппараты, но и тандемы, трехколесные машины, а также уникальную модель – квадруплет – двухколесный сдвоенный тандем. Впервые в целях безопасности цепь была закрыта защитным коробом.