Текст книги "Империя наизнанку. Когда закончится путинская Россия"

– Как это? – я растерялся.

– Женитесь, серьезно говорю. А что еще можно сделать? Женитесь на этой тетке. Живите с ней в одной комнате. Спите в одной постели. В кино водите. Воспитайте болвана – ее сына. Неприятно, да? Потерпите. Может быть, через десять лет из мальчика выйдет человек. Может быть, он программистом станет.

– Почему именно программистом?

– А кем же еще? Композитором? Композитором вряд ли станет.

– Считаете, другого способа нет? Только жениться?

– Понятия не имею. Как дуру сделать счастливой? Может быть, никак не сделать. Может быть, способа такого в природе нет. Но вы попробуйте. А? Попробуйте.

– Не хочу, – сказал я.

– Правильно. И никто не захочет. Дураков нет. А, если вы не хотите истратить жизнь на эту бабу, так не обижайтесь, что у нее получаются дрянные дети. Воспитывать некому. Других детей у нее никогда уже не будет. Только бандиты и уроды.

– Не преувеличивайте.

– Знаю, что говорю. А учить меня не надо. Кастрюли вам не нравятся. Я же не спрашиваю, что именно вы в Берлине продаете. Едете, можно сказать, к врагам России – вчера еще с немцами воевали.

– Это вы верно заметили.

– А вы, тем не менее, едете в Берлин, совесть свою придушили, верно?

– При чем тут совесть?

– Лагеря по всей Европе немцы поставили, вот уж где фашизм-то был.

– Так они раскаялись…

– Держи карман шире.

Мы постояли молча. А что тут сказать.

– Вы все-таки извинитесь перед женщиной.

– Извольте. Мне не сложно.

Мы вернулись в купе, и поляк извинился.

Лариса поджала губы, на польские извинения ничего не ответила.

Подросток Сева сказал:

– Не надо нам вашего извинения. Обойдемся. Мы Украину освободим, а потом еще и в Польшу придем.

Ехали молча; скоро все задремали. Среди ночи вагон остановился, и поляк злорадно сказал, что поезд дальше не пойдет – объявили войну с Белоруссией.

– Как? С Белоруссией? – ахнула Лариса.

– А так. Русский мир чтобы построить. Выведут нас сейчас в поле и грохнут.

Однако поезд пошел дальше, медленно, толчками – но шел вперед. Потом объявили, что поезд прибывает в Минск.

– Вот как хорошо. Приехали мы, Севочка. Сейчас бабушка нас встретит. Радость какая, Севочка. Ты ведь рад, что к бабушке приехали? И драники свои любимые поешь. Со сметанкой.

Лариса застегнула чемодан, рукав желтой кофты остался снаружи. Она потащила чемодан по проходу; крупный подросток Всеволод шел за матерью, руки в карманах. Они не попрощались.

Мы остались с поляком вдвоем.

– Не все патриоты такие, – сказал я, – Мальчик просто глупый. А есть идейные, умные, страстные люди.

– Умные еще хуже. От большого ума нашу Польшу в крови топили, от ума и страсти.

– Вы про польское восстание? Про Суворова?

– А, что теперь вспоминать. Да мне, признаться, все равно. Утопили в крови, и ладно. Значит, так надо было. Какой я поляк? Я из Таганрога. Женился двадцать лет назад на полячке, варшавянином стал. Хотя развелись давно.

– Дети есть?

– Общих не было; у нее от первого брака двое – девчонка славная, а сын по карманам шарил. Не подружились. Разбежались мы с паночкой. Давно в Польше живу, можно сказать ополячился, сам паном стал.

– Скучаете по России?

Он пожал плечами.

– Жизнь прошла. Скучай – не скучай, лишних лет не добавят. Эту жизнь доношу, и ладно. Пойду в вагон-ресторан, соточку приму и покурю. А там уже и Варшава. Прощайте.

– Всего доброго.

Он ушел, а я стал смотреть в окно на белорусские, а потом и на польские степи. Потом поезд остановился, постояли пять минут в Варшаве. Потом вагон качнуло, опять пошли за окном одинаковые плоские пейзажи, пакгаузы и кирпичные пристанционные бараки, которые во всех странах мира одинаковые. До Берлина было еще шесть часов езды.

Я пожалел, что бросил курить.

Последняя скрепа

Политика последних лет заключается в одном – в желании отсрочить приход фашизма. Социалистический проект отменили, демократический провалился, никаких препятствий для наступления фашизма не осталось. Фашизм пытались локализовать – объявляли его наступление то в Ираке, то в Ливии, то на Украине. Дело не в том, какой из держав что именно на руку: все, так или иначе, делали вид, что существует точка, где появился фашизм, и там с ним надо бороться.

Но фашизм наступит везде.

Предотвратить его не смогут. Фашизм придет на плачах либерализма, по причине алчности и компрадорства, спровоцированный безответственным рынком.

Неверно думать, что либерализм – оппозиция фашизму. Либерализм – это ступень к фашизму, точно так же как демократия – ступень к олигархии, а олигархия – ступень к автократии. В тот момент, когда демократию поставили в зависимость от рынка, дальнейшее было предрешено.

Демократия живет взаимными обязательствами и ограничениями, то есть социальным договором. Рынок живет без границ и только победами, не щадя никого. Когда возник гибрид «демократический глобальный рынок», принцип демократического общественного договора умер. Появился класс олигархов, стоящих вне общества; неолиберализм превратился в колониализм (вспомните: в XIX веке либералы были антиколониалистами); население унизили и ограбили – объяснили грабеж демократическими принципами.

Отныне обман и грабеж связали с демократией, а отказаться от рынка как символа прогресса, доказать автономность от рынка демократия не смогла.

Превращение олигархата в автократию произошло закономерно – не раз описывалось в античной литературе: безудержным воровством народ подготовили к тиранической справедливости. Дальнейшее развивалось по известному в истории сценарию. Управлять массами отныне будет голос крови.

Собственно, национализм есть последняя скрепа разобщенного, раздавленного рынком народа.

Первый постулат фашизма – это национальная гордость. Национальная идентичность – это то, что рынок оставляет народу, то, что либерализм и колониализм не в силах отобрать. И национализм просыпается повсеместно, ставя равенство между собой и справедливостью. Требуется заплатить по счетам всем интернациональным доктринам, которые одурачили страну.

Национализм – идеология, к которой прибегают, разочаровавшись в прочих. Сначала национальную идеологию именуют патриотизмом. Граница между итальянским карбонарием, восстающим против Наполеона, и чернорубашечником Муссолини крайне условна. Эту границу пересекают по много раз в день: всякий чернорубашечник видит себя карбонарием, а всякий карбонарий, создав империю, становится чернорубашечником.

Второй постулат фашизма – единение народа с государством. Вслед за народной идеологией – национализмом – приходит понимание того, что народную идеологию следует защитить от внешнего врага. Отныне, не соглашаясь с политикой государства, ты будешь не согласен с народом, со всей нацией. Отныне государство – не аппарат чиновников, следящих за законом, но лидер народного сознания. Те, кто выступит против чиновного решения, станут пятой колонной и врагами самого народа. Единение воли миллионов людей с волей правителя – естественно: нация противостоит миру, нация – это военный лагерь, следует жить и в мирное время как на войне.

Третий постулат фашизма – традиция. Апеллировать будут только к былому величию. Фашизм – это всегда ретроспективная программа. Фашизм – это ретроимперия. Ничего нового фашизм не изобретает, пафос фашизма – в отмене прогресса. Так называемая консервативная революция готовилась в мире давно. Либерализм помогал ей всеми силами, растлевая население, нищетой и бесправием, готовя оправдание для консервативной революции.

Похоже, что сегодня консервативная революция победила повсеместно.

Четвертый постулат фашизма – неравенство. Фашистские государства – это армии, неравенство им свойственно, но армейское неравенство фашизм получает уже готовым – от рынка. Само неравенство создал не фашизм. Неравенство уже было создано олигархией и рыночной демократией. То, демократическое неравенство декорировали гражданскими свободами: его якобы можно было преодолеть.

В реальности бабка из Жулебина имела право на жизнь не больше мухи, а гипотетические возможности сравняться с менеджером «Газпрома» в привилегиях равнялись нулю. Но говорилось, что от голоса бабки зависит будущее в том числе и «Газпрома». Демократическая пропаганда более не действует. Но демократическое неравенство не отменят. Это неравенство просто закрепят конституционно, сделают легитимным и государственно оправданным. Повсеместно в той или иной форме произойдет отмена Юрьева дня и остальных пусть бумажных, но привилегий.

Фашизм – это конституционное неравенство, воплощается в твердой имперской иерархии.

Пятый постулат фашизма – его тотальность. Фашизм придет повсеместно; чистых стран не останется. Современная борьба российского государства с украинским национализмом или неолибералов с русским авторитаризмом на стороне авторитаризма американского не только нелепа, но и не соответствует задаче времени. Бороться следует с болезнью, а не с больным.

Впрочем, эпохе фашизма всегда свойственно обнаруживать болезнь в соседе. Ошибочно предполагать, будто консервативная революция победит в одной отдельно взятой стране.

Уже однажды так произошло: фашизм пришел обвально и повсеместно, на наших глазах этот массовый приход фашистской идеологии повторяется. США, Франция, Венгрия, Греция, Украина – каждая из стран разрабатывает свой инвариант фашизма, точь-в-точь как это и было прежде.

Однородного фашизма в истории нет. Поскольку фашизм – это ретроидеология, он опирается на традиции и культурные мифы своей страны, использует национальные ресурсы. Германский фашизм не был похож на итальянский или испанский; нет буквального сходства и сегодня. Но модель – общая. Многовариантным фашизм будет и сегодня.

Шестой постулат фашизма – язычество. Язычество не обязательно означает отмену отеческой религии; но это означает модификацию христианской религии, приспособление таковой под потребности почвенного сознания. Когда исчезают социальные идеологии – коммунистическая, демократическая, рыночная, – то их замещает идеология, так сказать, первичного характера. Требуется сохранить деление на чистых и нечистых, черно-белую картину мира.

Эту работу вместо устаревших идеологий выполняет языческая вера, возведенная в ранг научной дисциплины, – геополитика.

Вера фашистов ХХ века в геополитику воплотилась в изучении трудов Маккиндера и Хаусхофера; сегодняшние издания геополитики совершенно такого же качества.

Мир оказался в том самом пункте, где он был в тридцатые годы. Но надежд меньше.

Демократия дискредитирована рынком. Принципы либеральной демократии трудно противопоставить фашизму, потому что именно либеральная демократия сегодняшний фашизм и подготовила. Когда беглый олигарх собирает оппозицию автократии, это лишь усугубляет социальный парадокс.

Социализм уничтожен. Оппозиция фашизму, представленная Коммунистическим интернационалом, уже невозможна – не только потому, что Сталин уничтожил Коминтерн (Коминтерн собрался впоследствии собственными силами), но и потому, что принципы «человек человеку друг, товарищ и брат» и «пролетарии всех стран, соединяйтесь» уничтожены либерально-демократической идеологией. Противопоставить фашизму их нельзя.

Гуманистического искусства более нет. Образное, гуманистическое искусство было сознательно уничтожено западной цивилизацией в ходе либерально-рыночных реформ, его заменили гламурным авангардом.

Религия не занимает теперь в сознании современного европейского человека не только главного, но вообще никакого места. Борьба за права вытеснила всякие представления о долге, в том числе нравственном долге.

Фашизм прошлого века был побежден союзом демократии, социализма, гуманистического искусства и религии. Все компоненты этой победы были сознательно уничтожены. Сегодня противопоставить фашизму нечего.

Призрак Евразии

Закончился очередной «западный» период российской истории. Регулярные ученические годы в истории России нужны; это время перевооружения и накопления капитала. Потом следует война с Западом.

Вчера говорили про «общеевропейский дом»; писали о том, что Россия – европейская держава, и по недоразумению (татары и большевики) выпала из европейской истории. Сегодня очередная смена вех.

Россия развернулась к Азии, с западными иллюзиями покончено.

Смена идеологий произошла внезапно, готовилась давно. Поворот к Востоку огласил президент России; но президент высказал то, что волнует народ – довольно терпеть иго Запада.

Демократию западного образца не полюбили, а собственная «суверенная» демократия не прижилась; сегодня почти не скрывая, говорят о возвращении Российской империи и евразийстве – вместо западничества.

Демократия и либерализм – в том виде, в каком они были явлены в нашем Отечестве – оставили скверную память. То было время циничное: были распроданы недра России, конституционно принадлежащие всему народу, а вовсе не правительству и даже не государству. То было время, когда разрыв между бедняком и богачом сделался непреодолим. То было время, когда русский народ и русскую историю объявили неполноценными субстанциями, осмеяли прошлое. Было предложено считать, что российская история есть черновой набросок истории западной; следует перенимать навыки Запада, а для этого надо распродать свою страну. Логики в такой посылке нет, но следовало примириться с нищетой как бы в наказание за косность нации и зло, которое принес в мир коммунизм.

Бичуя коммунизм, принялись уничтожать все русское; русское воспринималось миром как условия возникновения коммунистической доктрины.

Провели операцию в три хода.

Во-первых, было декларировано, что национал-социализм есть ответ на коммунизм, что геноцид по расовому признаку есть ответ на геноцид по классовому признаку. С теоретической точки зрения это чепуха: Маркс никогда не призывал к физическому уничтожению капиталистов – торжество коммунизма вообще не связано с существованием капиталистов – но связано с тем, что рабочий класс отмирает, и люди становятся свободными. Но Маркса не читали. Эрнст Нольте, один из тех, кто внедрял теорию паритетного зла, отлично знал, что он говорит не о марксизме, но о практике сталинизма – но в дефиниции не вдавались. Уравняли коммунизм с фашизмом.

Во-вторых, создали теорию тоталитаризма, в которой уравняли Гитлера и Сталина; тираны похожи не более чем Македонский и Тамерлан, – но утвердили, что это личности и явления одного порядка. Вообще говоря, Восток и Запад не похожи ничем, процессы в Европе не схожи с процессами в Азии, да и вообще зло не однородно. Однако – сравнение утвердили.

В-третьих, указали, что при прочих равных, первопричина бед в Сталине и коммунизме, а Гитлера просто втянули. Таким образом, Россию признали виновной в бедствиях века.

Это был необходимый теоретический базис.

В дальнейшем, любое унижение России воспринималось как борьба с тоталитаризмом.

Только крайне наивный человек мог полагать, что ответа России не последует. Невозможно унижать нацию в течение четверти века, разграбить гигантскую страну, объявить о ее скором развале – и полагать, что страна не ответит никак.

Как выражался герой пушкинского «Выстрела»: «В шутку вы дали мне пощечину, в шутку прострелили на мне фуражку, в шутку сегодня дали по мне промах. Теперь и мне пришла охота пошутить».

Герой Пушкина не стал убивать обидчика, лишь показал свое мастерство, всадив пулю в пулю, и ушел. Россия на героя Пушкина нимало не похожа.

В отличие от пушкинского Сильвио, Россия – не романтический герой. Ответ воровскому либерализму оказался страшен. И – ровно по той же логике, по какой, уничтожая коммунизм, били по России, – произвели зеркальный ответ: отвергая либерализм – отвергли Запад.

Никакого либерализма в России, по сути, не было – это был азиатский либерализм, феодальный либерализм. Фронда Болотной площади на аболиционизм и на антиколониализм (а это классика либеральной мысли) похожа не была. Боролись за сословные привилегии, за то, чтобы судьба «креативного класса» была иной, нежели судьба простых людей, которых назвали «анчоусами». Классическая борьба баронов с абсолютизмом – выражалась сегодня в противопоставлении корпоративной морали – общей судьбе; в корпоративном мире и государство, и народ воспринимались как корпорации, причем не успешные корпорации. Государству предложили занять роль служебную по отношению к корпоративной морали, и народ понял, что и народу скоро предложат удалиться со сцены. Люди были не так уж далеки от истины: цитировали злополучное высказывание о том, что тридцать миллионов, не вписавшиеся в рынок, должны винить сами себя. Население заняло сторону абсолютизма, а обиженная Фронда баронов назвала население – «быдлом». Таким путем был создан исключительный ресурс народного гнева – его надо было однажды использовать.

По плечам дряблого либерализма всегда приходит тирания, процесс описан еще в античной философии: тиран протягивает руку народу поверх голов воров-олигархов, тиран говорит о славе Отечества, и народ рукоплещет: людей избавили от компрадорства. Корпоративные интеллигенты предали нард; капиталисты и служилая интеллигенция приняли участие в осмеянии отечественной истории – и теперь, поверх корпораций, отвергая мораль капитала, нация пожелала объединится вокруг лидера и дать бой миру наживы. Мир наживы – это чужая, навязанная нам извне история; жив в памяти мир общинной – бедной, но честной, как кажется сейчас, – социалистической жизни. Номенклатура, социализма, баре крепостного строя находятся (так кажется сегодня) в доверительных отношениях с народом – симфония власти и народа – это не подлость чужой корпоративной морали.

Впрочем, ничего не вернули; приватизацию не отменили, национализации недр не произошло; тирания никогда не отвергает завоевания олигархии – завоевания олигархии тирания просто присваивает. Как не было ничего у народа – так ничего и не будет; однако есть минутное торжество над обидчиком, есть катарсис единения. душевный подъем усилен тем, что народу дали понять, что централизованная власть готова объявить войну внешнему врагу – ради спасения его, народа, интересов. Народу сказали, как зовут общего врага, чего хочет враг, чему служит пятая колонна, вокруг какого знамени собираться.

Прозвучало название того, что народ защищает в войне – это Евразия. Слово значительное, величественное.

Иногда говорят «русский мир», но имеют в виду, по слову поэта, «русское море», которое шире собственно России, в нем сольются славянские ручьи. Это море великое, это Евразийское море – оно противостоит Атлантическому океану.

Русский мир, Евразия, Российская империя – эти выражения употребляют как взаимно заменимые. Некоторые усомнились: зачем сражаться за империю – ведь империя социальной справедливости не предполагает. Объяснили: сначала надо построить империю – а социальная справедливость приложится. Главное сегодня – отстоять Евразию.

Объяснили, в чем разница между Евразией и Атлантической цивилизацией.

Евразийская идея – это идея народной духовности, евразийская симфония противостоит материалистической цивилизации Атлантизма. Миссией евразийства является внедрение в мир соборности – это произойдет на том основании, что мир лежит во зле, а Евразия лежит в добре. Западную культуру (собственно, на это указывал еще славянофил Хомяков) «сгубило» римское наследие, аристократизм, государственность, основанная на насилии. Западная культура, некогда кичившаяся перед славянским миром, суть агрессивное скопище пороков. Европа сегодня являет зрелище жалкое – ее принято именовать Гейропа, подчеркивая приверженность нетрадиционной сексуальной ориентации; Европа умирает, ее историческая миссия завершена. Славянский же мир, являющийся центром Евразии, молод и здоров; он зиждется на примате нравственной свободы. Причиной нравственной свободы славянства (так считали славянофилы) являются национальные черты характера славян: миролюбие, восприимчивость к чужому, отзывчивость, способность к изменениям. Борьба начал неизбежна: история человечества, согласно концепции Хомякова, есть борьба полярных миров (Хомяков именовал силы «иранством» и кушитсвом», но в дальнейшем, разные идеологи, описывая ту же условную идеологему, подставляли иные термины общего характера– «борьба цивилизаций», «борьба этносов» и т. п).

Чем доказано миролюбие славян, и точно ли данное качество будет востребовано при захвате ими внешнего мира – это неизвестно. Данная истина из разряда тех, что постигаются через веру. Почему миролюбие и восприимчивость к чужому должны явиться основанием для вразумления чужих – это не прописано в сочинениях; впрочем, «восприимчивость к чужому» можно рассматривать с точки зрения восприимчивости к чужой территории. Точно ли Европа суть погубленная пороками земля, точно ли российская государственность нравственнее римской государственности – ничем не доказано. Во всяком случае, Хомякову было ясно, что Россия должна сыграть всемирно-историческую роль в деле обновления человечества. Благое пророчество было тем упоительные слушать, что в тот момент, когда оно произносилось, Россия роли освободителя не играла, а напротив – являла собой общество с неизжитым рабством (в отличие от всей Европы, которую Россия собиралась учить благу, крепостное право на тот момент в России еще существовало) и именовалась «мировым жандармом». Однако сознание того, что в будущем держава непременно облагодетельствует целый мир ободряло патриотов. Спасти мир путем его покорения и внедрить миролюбие путем завоеваний – здесь содержится противоречие; но противоречия не замечали. Вы не смотрите, что у нас деревни с голоду дохнут; завтра мы всех вокруг научим всемирной любви: «так любить, как любит наша кровь, никто из вас давно не любит»! Это великое: «завтра мы вас освободим от вас самих» легло в основу великого мистического учения.

 
Так, исцелив болезнь порока
Сознаньем, скорбью и стыдом,
Пред миром станешь ты высоко
В сиянье новом и святом! —
 

так пишет о грядущей России славянофил Алексей Хомяков о России. Произойдут ли внутренние перемены в России, об этом Хомяков не пишет. Не вполне понятно, состоится исцеление европейских пороков до того, как будут изжиты пороки российские, или же собственное здоровье врача не есть обязательное условие лечения. Вразумление греховного мира к покаянию – обычный мотив патриотической лирики:

 
Мы пришли, чтоб помочь вам раскаяться,
Рассчитаться за прошлый позор!
Принимай нас, Суоми-красавица,
В ожерелье прозрачных озер!
 

Так писал последователь Хомякова, советский поэт, описывая вторжение советских войск в Финляндию. «Исцелить болезнь порока» соседних цивилизаций, помочь сопредельным народам раскаяться в своем позорном бытии – вот историческая миссия России. Евразийство стало политическим продолжением славянофильства, евразийство стало новой российской идеологией – другой идеологии у России сегодня нет.

Оруэлл предсказывал бесконечную борьбу Евразии, Атлантиды и Истазии, заменившую всякую идеологию вообще: упрощенную картину мира рисуют, не утруждая себя деталями. Газеты «Известия», «Завтра» и «Лимонка», телевидение – сегодня эти средства информации убеждают, что мир находится в состоянии глобальной борьбы континентов.

Гражданам всегда предлагают абстрактную борьбу – чем лагеря условнее, тем легче манипулировать сознанием гражданина. Противные лагеря обозначают обобщенно: белые – красные; католики – протестанты; социалисты – капиталисты. Сегодня даже дремучему человеку понятно, что борьба с мятежной Украиной есть фрагмент великой битвы цивилизаций! Сегодня человек в первую очередь евразиеец, а потом уже – муж, отец, служащий, пенсионер, вкладчик банка и т. п. Обывателю может быть любопытно, за что именно ему предлагают умереть.