Текст книги "Империя наизнанку. Когда закончится путинская Россия"

Кантор: Мираж геополитики

Уважаемый Ришар, вы пишите о гонениях, коим подверглись. Насколько понимаю, вы были обвинены «либералами» («левой икрой», как вы называете этих людей) в том, что придерживаетесь неонацистских взглядов, хотя вы не нацист, так ли это? Я не знаю реальных событий и мне сложно судить.

Безотносительно конкретного эпизода, это распространенный трюк: фашисты и анти-фашисты меняются местами. Так Геббельс именовал оппонентов тиранами и лжецами, в то время как он был, разумеется, защитником народного мнения.

Если учесть, что это народное мнение он сам и формировал, возникал perpetuummobile: пропаганда создает мнение народа, а затем пропагандист выражает волю народа – то есть, волю собственной пропаганды. Мир вывернут наизнанку. Самое печальное в надвигающейся войне то, что война неотвратима: пытаясь лечить мир, мы даем лекарство от иной болезни, не от той, чем мир в реальности болен.

Особенность наступающей войны в том, что ее начала не политика, но геополитика, а у геополитики нет карты – соответственно неизвестно, где и как пойдут бои. Нет карты, стало быть, нет генералов, нет стратегов и нет планов. Это внеисторическая война.

Вы скажете: геополитика ничем не отличается от просто политики. Нет, не согласен.

Никакой веры, помимо веры в геополитику, не осталось. В социализм, в христианскую доктрину, в коммунизм без государственного аппарата тем более – не верит никто. Да и в демократию уже не верят. Демократия это вообще инструмент, который сломался.

Во что же верят? А на это просто ответить: вера стала примитивно-плоской, на место убеждений пришла темная мистическая дисциплина – геополитика, объясняющая мир.

То и дело слышишь: «Это наш геополитический выбор» – словно есть что-то над волей людей помимо разума и этики, что диктует событиям их ход. Словно бы силы планеты, вращение земли, расположение континентов указывают, каким быть завтрашнему дню.

Помилуйте, это же махровое язычество! Но верят в это природное, данное поверх Бога и совести, поскольку идеалов уже нет, а идей и не было. В то время, когда политика (логическая дисциплина), связанная с историей, географией и религией, уже осуществила передел мира, руководствуясь страстями людей, на смену ей выдвинулась дисциплина, в которой нет убеждений, но есть вера в силу вещей. На арену вышла геополитика, трактующая историю и географию мистическим образом.

Надо дать себе отчет в том, что с реальностью эта дисциплина не связана никак. Объективность геополитики – мнимая.

Критически важно то, что циклические попытки вестернизации «русского мира» (используя заклинание путинской пропаганды) или, точнее говоря, западные реформы российской империи всякий раз кончаются одинаково.

Поворот к Западу в середине прошлого века завершился вводом войск в Чехословакию; «оттепель» закончилась 68-м годом. Поворот к Западу сегодняшний завершился вторжением в Украину; «перестройка» закончилась 14-м годом нового века.

Данная цикличность заставляет по-новому взглянуть на хрестоматийный чаадаевский постулат (в России не было истории – главный факт русской истории есть факт географический) – и на пушкинский ответ на чаадаевскую инвективу.

Петр Чаадаев именно утверждал, что Россия – не Европа, страна выпала из исторического процесса христианских государств, и бытие России является «уроком другим народам» (имеются в виду народы христианского круга, разумеется). Пушкин возразил философу сославшись на неповторимую летопись Киевской Руси; Олег и Ольга – разве это не история?

Важно в диалоге то, что Пушкин и Чаадаев говорили о принципиально разных вещах; в силу этого спор их не состоялся – ответа Чаадаева не последовало. Да и на что здесь можно было бы ответить?

Ну да, Ольга и Олег были, и Киевская Русь была, но при чем же здесь собственно история? Чаадаев рассуждал в терминах немецкой философии – под историей он понимал восхождение социума к свободе духа, преодоление природной зависимости нравственным и общественным законом. Чаадаев имел в виду цивилизационное развитие страны, а поэт Пушкин, возражая ему, говорил о преданиях старины глубокой, о фактографии, о социокультурной эволюции. Разумеется, в преданиях и сказаниях также содержится некий нравственный урок, но не пережитый и не осмысленный, данный нам на уровне опыта – но не нравственного сознания общества.

Когда Чаадаев вопрошает (это один из его наиболее радикальных афоризмов): «Может ли быть больше одной цивилизации?» – он, разумеется, не имеет в виду особенности культурного развития страны, которые у всякого социума отличны.

Британская культура не похожа на культуру Испании – разные этносы имели различную социокультурную эволюцию; искусство Англии разительно отлично от испанского искусства; обычаи и кухня, жилища и одежда – все это различается. Но вот нравственный закон, различение добра и зла, лежащее в основе бытия, объединяет различные социумы стран христианского круга.

Именно это состояние развитого общества, то есть, осмысление природного происхождения и культуры нравственным законом – преодоление фактографического опыта, размышление, находящее факту культуры место в общем нравственном положении, – именно это Чаадаев и именует «цивилизацией».

В этом отношении никакой «британской цивилизации», отличной от «испанской цивилизации», нет и в помине. Это Чаадаев (собеседник Шеллинга) и именует собственно историей и говорит, что в России таковой (то есть, нравственного осмысления культуры) не было, на это (для философии истории простое утверждение) Пушкин возражает: «А как же Ольга и древляне?» Ну, что на это мог ответить Чаадаев? Он промолчал.

С тех пор бесперспективный этот спор возобновляется в русской публицистике регулярно и столь же бессмысленно как в случае Чаадаева – Пушкина: собеседники всегда говорят о разном.

В российской публицистике принято путать понятия «цивилизация» и «культура». И, что еще хуже, принято понятия «цивилизация» и «культура» использовать произвольно – подменять одно другим.

Принципиально сопрягает эти понятия в одно целое (хотя такое целое не существует, не может существовать) – учение геополитики. В современной нам патриотической русской риторике происходит характерное смешение двух понятий, возникает смысловая каша, но именно такая смысловая каша и востребована патриотическим сознанием.

Радетели самобытной русской культуры выдают русскую православную культуру за самостоятельную цивилизацию, а их оппоненты, те, кто укоряет Россию в невосприимчивости к урокам западной цивилизации – в качестве причины провалов указывают на несостоятельность русской культуры.

Казусы «оттепели» и «перестройки» именно с тем и связаны, что уроки цивилизационные были в России абортированы ради защиты культурной идентичности.

Но никто и не мог бы покуситься на пресловутую культурную идентичность – ее невозможно отнять у люмпен-пролетариата Донбасса, даже если запретить предания русской старины в отдельно взятом городе.

Культурная идентичность пребудет всегда, неизменно, на генетическом уровне: в манере пить водку, лузгать семечки, безрассудно относиться к своей и чужой жизни, в любви к ясным просторам и мутным перспективам.

Культурная идентичность существует в преданиях, в народной памяти, в обычаях и в искусстве – но нет и не может быть специфически русского различения добра и зла, а если бы таковое, отдельное от других, различие добра и зла было, это означало бы, что страна выпала из круга христианских стран.

Принять то, что есть отдельная «православная цивилизация», которая ни Запад ни Восток, невозможно по той элементарной причине, что это звучит исключительно оскорбительно для России. Стоит нам допустить наличие такой цивилизации, как мы вынуждены будем признать, что есть такая цивилизация, в которой ломаются сложные механизмы, развитие медицины отстает от прочих мест на сто лет, богатые всегда угнетают бедных, люди живут принципиально короче, чем в других странах.

Это было бы приговором для цивилизации и ее нравственных норм. Но, слава Богу, такой отдельной цивилизации не существует. А что же есть? А есть культурный феномен, трансформатор культур, пространство, в котором происходит переключение двигательной энергии Запада на тотальную мощь Востока. Это не хорошо и не плохо – это одновременно и очень хорошо, и очень плохо.

Россия – в гораздо большей степени Азия, нежели Европа. Это христианизированная Азия, это степное христианство. Россия – это то, что хлесткий Есенин однажды определил как «неостывшее кочевье».

От обитателей России зависит, как именно дать развитие своей культуре – внутри цивилизационных норм христианского мира или взять за образец мораль Азии.

Но нет и никогда не будет отдельной «русской морали», лежащей вне христианского нравственного закона. А если такой «русский мир» и появится, это будет нечто сродни Третьему Рейху.

Дисциплина «геополитика» приближает наступление русского третьего рейха, трактуя культурные особенности страны как залог ее особого цивилизационного пути. Помимо того, что это безграмотно в философском отношении, это чудовищно с точки зрения международного права: геополитика выращивает безнравственное опасное политическое животное.

Русские патриоты всегда обижались на выражение «эта страна» применимо к России; им казалось, что так может сказать сторонний наблюдатель, относящийся к Отечеству без должной сыновней преданности.

Но в тот момент, когда Россия отвергнет общие для стран христианского круга цивилизационные нормы, она именно и превратится в «эту страну», и с этим ничего не поделаешь.

Когда Чаадаев говорил о единственном факторе, связывающим нашу культуру с миром – о факторе географическом – он, увы, имел в виду простую вещь: нравственный урок из фактографической истории не извлекли, но стали заложниками географических преференций.

Именно этим географическим фактором и занимается наука геополитика. Словно в подтверждение мысли Чаадаева геополитика объявила географический фактор в истории Отечества главным. Какая горькая ирония, Петр Яковлевич!

В реальности не существует границ стран, совпадающих с территориями обитания этносов. Нет исторических территорий этносов, совпадающих с ареалами жизни народов, нет наций, вписанных в очерченные ареалы, и нет реальных людей, соответствующих регламентам этих границ, – все всегда сложнее; нет и не может быть совпадения всех этих факторов.

Подвижность и взаимные изменения всех этих обстоятельств и есть история людей. Но геополитика оперирует символическим, условным представлением о континентах, как если бы все в мире было константно и не менялось никогда.

Посмотрите на ужас Донбасса, где по воле «геополитиков» устроена резня, в которой аргументы «статуса языка» (а никто не запрещал русский язык) – это ложь российской пропаганды. Подменили живую реальность сотканной субкультурой, в которой горнорудное производство, объективно выпадающее из современной экономики, объявлено определяющим социальным фактором. В которой люмпенизированное население выдается за пролетариат, служение империи выдано за социализм, а бандитизм – за восстание.

Поглядите, как спровоцирован национализм – причем уже обоюдный, звериный – на основании мистического «геополитического» допущения.

Именно этот подход воплощает персонаж российской политической сцены, которого вы отметили в письме (тот самый Дугин). Именно на основе геополитического (антиисторического) взгляда на реальность и рождается реваншизм: нам по праву (праву чего?) принадлежит этот участок земли.

Реваншистская риторика в России уже не прячется; мы потерпели поражение в холодной войне, уступили колонии – теперь желаем получить свои территории назад!

Дугин способствовал внедрению в массы идеи агрессивной реваншистской геополитики – а теперь уже он защищает народные чаянья: ведь народ уже считает, что когда вернутся территории, жизнь людей наладится сама собой.

И говорится это вопреки реальности – в то время, когда край разрушен диверсионной войной. Нет никакого народного восстания – это оголтелая ложь. Есть бегство народа: сейчас количество беженцев достигло полумиллиона, в то время, как в так называемом ополчении сражается 20 тысяч, из которых половина – российские солдаты.

Можно ли назвать это восстанием народа? Какая горькая ирония над реальной судьбой народа.

Геополитика и фашизм, на мой взгляд, родственники – хотя, боюсь, что словом «фашизм» мы с вами называем разные вещи. Скажу сразу: я против национального самоопределения культур, о коем вы так печетесь. Я за культурную ассимиляцию, я за тот процесс, который позволит усложнить мировую культуру, поскольку, на мой взгляд, культурная идентичность не нуждается в искусственной, охраняемой от пришельцев территории.

Чем была бы Европа без арабов и мусульман, и пристало ли нам сетовать на их диктат, если мы пользуемся арабским цифрами? У меня нет страха перед азиатским вторжением, а перед европейским фашизмом – хоть русским, хоть французским – этот страх есть.

Вам будет не по душе узнать, что я – именно «левый католик», если пользоваться вашей терминологией, и, вероятно, – представитель «левой икры».

В качестве социалиста и католика я и рассуждаю о современном положении дел.

Особенность современной войны в том, что ее начала не политика, но геополитика. А у геополитики нет реальной географической карты – есть лишь абстрактная карта: соответственно неизвестно, где и как пойдут бои.

Геополитика заменила собой историю и идеологию, геополитика совершила новейший передел мира, но как он в реальности пойдет, мы не знаем, поскольку геополитика дисциплина абстрактная.

На что мы опираемся в геополитических рассуждениях: на условные представления о территориях, подлинная культура коих нам неведома? Это уравнение с одними неизвестными, и решения оно заведомо иметь не может – только манипуляции массами.

Знаете ли, месье, геополитика относится к политике и истории примерно так, как инсталляция относится к картине: это не вполне искусство, в нем нет образа и души, но это товар на рынке, он рождает амбиции и за это платят кровью.

Тот самый Дугин, о котором вы пишете, был один из тех, кто внедрил реваншизм в сознание русской толпы и снабдил реваншизм мистическим духом. Читая ваши письма, я понял, что вы традиционалист; вероятно, даже националист, ваш альянс с Дугиным – насколько он осмыслен?

Я часто поражался западным интеллектуалам, которые выделяли из русского искусства произведения, не только не гуманные, но и принципиально противные гуманизму. Вероятно, считается, что российский гуманизм имеет уникальные черты, не вполне гуманные. Ничем иным объяснить не могу объяснить симпатии к русским националистам.

И, если подобная слепота встречалась у деятелей искусств, то уж европейские «правые» и вовсе слепы в выборе союзников. Зачем националист ищет союзника в националисте иной культуры? Вероятно, расчет на то, что националист – националиста поймет. На деле же националисты разных культур будут непримиримыми врагами.

Меня всегда поражала любовь европейского читателя к Достоевскому, скорее всего, европейцы Достоевского просто не читали. Вы заглядывали в «Дневники писателя»? Это наиболее актуальное чтение сегодня.

Разрешите процитирую, это про Крым: «Вообще если б переселение русских в Крым потребовало бы и чрезвычайных каких-нибудь затрат от государства, то на такие затраты, кажется, очень можно и чрезвычайно было бы выгодно решиться. Во всяком ведь случае, если не займут места русские, то на Крым непременно набросятся жиды и умертвят почву края…»

Достоевский был убежденным антисемитом (это причудливым образом сочеталось с христианскими экстатическими видениями) и говорил ровно о том же (в тех же терминах) что сегодняшние погромщики:

«…Если сам народ не опомнится <…> то весь, целиком, в самое малое время очутится в руках у всевозможных жидов <…> Жидки будут пить народную кровь и питаться развратом и унижением народным…»

«…Не раз уже приходилось народу выручать себя. Он найдет в себе охранительную силу, которую всегда находил; найдет в себе начала, охраняющие и спасающие, – вот те самые, которых ни за что не находит в нем наша интеллигенция…»

Интеллигенцию и гробят, и гнобят по заветам Достоевского в путинской России – и в качестве оправдания милитаристической прыти ссылаются на Федора Михайловича: вот, дескать, смотрите, раз Достоевский так думал, значит, это уж точно хорошо.

Но это отнюдь не хорошо, и Достоевский не является критерием нравственности; он был националистом, фанатиком, и мысли его далеки от нравственного начала.

Скажите, месье, вы и впрямь думаете, что, поощряя фанатика в чужой культуре, вы улучшаете перспективы своей?

Так бывало и прежде: белогвардейцы, эмигрировавшие в Европу, вставали под знамена генерала Франко, и атаман Краснов коллаборировал с Гитлером; альянс «правых» – дело привычное.

Объединяет «правых» ненависть к коммунизму и демократии, хотя сегодня говорится, что «правые» ненавидят в первую очередь капитализм. Знаете, месье, в последнее я совсем не верю. Капитализм «правые» не любят до той поры, пока капиталы у Ротшильдов. Когда капиталы оказываются в руках антисемитов, капитализм становится им милее.

Националист всегда предаст националиста. Краснова и казаков англичане легко отдали Сталину на растерзание, националистов никто и никогда не жалел – и, уверяю вас, – первый враг националиста будет его партнер по националистическому реваншизму. Но пока – пока мы еще в романтическом периоде становления националистической идеологии.

Нынче определенности в политических платформах нет: края политических фронтов размыты, знаки различий (как мы помним по Крымской кампании последних месяцев) сознательно сняты – это теперь уж стиль такой.

Диверсионная война еще шестьдесят лет назад считалась тяжким военным преступлением: солдат, воюющий без опознавательных знаков, мог быть повешен.

Теперь государство легко превращает всю армию в диверсантов, всех солдат производит в нелегальное военное формирование, не попадающее под конвенции.

Но ведь этот принцип властвует и в политической жизни. До появления неопознаваемых «зеленых человечков» в Крыму на протестных баррикадах в Москве бок о бок стояли националисты, социалисты и демократы. Это называли «внесистемной оппозицией» – и, поди разберись, кто были эти демонстранты по убеждениям и за что именно демонстрации борются.

Теперь думаю, то была сознательная провокация, инспирированная властью. Хотя участвовали в ней многие по зову сердца, было явлено много благородства – но тонуло все это благородство в провокационном выгодном для тирании нелепом гламурном протесте.

Была произведена демонстрация того, что альтернативы власти нет: на демонстрациях бок о бок шли те, кто олицетворял полярные убеждения; полифония тем легче давалась, что твердых политических убеждений не было ни у кого.

Геополитика – да, тут все понимают: интересы континентов для обывателя доступны, но спросите любого прохожего, является он сторонником социализма или капитализма, и вам не ответит ни один. Люди не знают, какой жизнью живут, чего хотят в отношении соседа, но готовы умереть за Евразию.

Посмотрите: сегодня три четверти вчерашних московских демонстрантов поддерживают агрессию в Украине. Сегодня они кричат «долой» уже не московской – киевской власти.

Тот самый национал-большевик (прошу вас, найдите отличие национал-большевизма от национал-социализма), который вчера на демонстрациях призывал к свержению Путина, который «раскачивал лодку» России, сегодня славит русского президента, говорит о подавлении Киева, о взятии Украины, он стал оголтелым русским фашистом.

Сегодняшний националист подарил термин «фашизм» – неолиберализму, вот и возникло затруднение с его собственным определением.

Но, согласитесь, затруднение временное: сегодняшние «правые» используют романтический термин «Черный Интернационал» – а термин имеет ясный адрес.

Недавно прошел очередной конгресс «Черного Интернационала». Кстати, Ришар, знаете ли вы, что конгресс этот прошел в вашем родном Париже, и прошел этот конгресс на деньги русского националиста? Знаете ли вы, что именно тот националист, который дал деньги на проведение конгресса евразийстов в Париже, спонсирует сепаратизм в Донбассе? Прошу вас, отдайте себе отчет в том, что евразийская теория имеет воплощение: почитатель Дугина – он же покровитель диверсантов. Это рабочая концепция.

Кровь Донбасса – в буквальном смысле слова вызвана заклинаниями евразийцев. И скажите (мне искренне любопытно) неужели европейский националист ждет от евразийского националиста искренней дружбы?

У сегодняшнего союза «правых» якобы общая платформа; националистам мнится, что они рука об руку стоят против глобализма; однако в случае победы фашисты встретятся друг с другом далеко не дружественно.

Есть допущение среди «правых», будто националист националисту – друг; дескать, если ты любишь свою нацию, поймешь другого фашиста, который тоже любит свою нацию. Вы видите сегодня, как русский национализм ненавидит украинский национализм, и эта ненависть поднимается у обоих народов из самых потаенных животных глубин естества. Фашизм съедает национализм, и чужой в первую очередь.

Но пока время альянсов и договоров о ненападении – национализм интеллектуалов манит.

Давно сделалось модным добавлять здоровую дозу национализма в светскую хронику. Взгляд на фашизм усложнился: российский политолог Мигранян написал в «Известиях», что Гитлер в довоенной политике был вполне приемлем, аншлюс Австрии ничем не плох – преступления начались позже. Иными словами, программа «Майн Кампф» (написана в 1923 г) признана нормой. И этот случай не единственный, напротив.

Александр Дугин славит агрессивную монолитность коллектива, наделяя этот коллектив правом захватывать пространство. Сказано даже, что расширение пространства Евразии – есть необходимое условие ее бытия.

Вокруг Дугина группируется молодежь, не так давно он громко кричал с телеэкрана: «Убивать, убивать и убивать украинцев!»

Количество людей, готовых убивать ради торжества нового порядка, огромно. Мало того: искренняя проповедь насилия выглядит морально – надоело лицемерие либерализма. Мало того: хотя нет ни единого основания считать, что обитатели Евразии моральнее обитателей Атлантической цивилизации, этот постулат – «мы лучше людей Запада» – стал предметом веры.

Граждане Евразии убеждены, что «пиндосы» (американцы) – существа ущербные, что жители «Гейропы» – жалки, а вот они, евразийцы – суть надежда мира.

И об этом тоже нам сказала геополитика.

Никого не смущает, что нравственным ориентиром для мира выбрана страна с самым низким уровнем жизни среди европейских, с самым коротким сроком продолжительности жизни, с самыми высокими цифрами беспризорных детей, оставленных без опеки стариков, с таким разрывом между бедными и богатыми, который превосходит показатели самых бессовестных режимов Африки и самых развращенных социумов Латинской Америки.

Пропасть между нищим и правительственным чиновником, который всегда миллионер, не просто астрономически огромна – эта пропасть означает лишь одно: в России – феодализм.

Страна, в которой депутаты парламента легальные миллионеры и миллиардеры, причем половина этих богачей получили свои капиталы преступным путем – коррупцией, мошенничеством или рэкетом – такая страна объявляет себя нравственным лидером мира?

Как выражался Чаадаев: «Как тут не прыснуть со смеха?».

Страна, в которой бессменно правит майор КГБ, называет себя гарантом свобод? Как тут не прыснуть со смеха?

Страна, в которой образование находится в жалком состоянии, и неграмотность охватывает все большее количество населения; страна, в которой медицинское обслуживание отстает от западных стандартов на поколения; страна, которая охотно тратит миллиарды на войну, зная, что ее собственное население в нищете – такая страна гордо заявляет, что вооруженным путем станет продвигать по миру свои идеалы. Есть от чего прийти в ужас.

Люмпен-пролетариат Донбасса (ведь в качестве представителей новой человеческой формации предъявить приходится бойцов-диверсантов) не вполне соответствует критериям «нового человека». Но «русская весна» делает ставку именно на этот цивилизационный тип.

Именно непросвещенный феодализм провозглашен духовным ориентиром мира, и этот строй (поскольку никакого иного строя не существует) и следует предъявить планете – в качестве альтернативы жалкой демократии. Это и есть гуманитарная катастроф, – и породила ее геополитика.

А то, что демократия в России получилась жалкая, с этим спорить не приходится. И жалкая, и вялая, и жадная. Это именно либеральная демократия построила в России феодальный строй, и это именно либеральная демократия сделала воров-миллиардеров сенаторами парламента.

Забавно, что лидер российской партии, которая так и называется – «либерально-демократическая» – сегодня карикатурно активный патриот, требующий аннексий, вторжений и войн.

Ах, как Россия не любит упреков в варварстве, как ранит это знание ее патриотическую душу. Более всего мы, русские, обижаемся, если нас называют рабами и стадом, поскольку в глубине души мы очень хорошо знаем, что именно так дело и обстоит.

И нет оскорбления более сильного, нежели сказать нам правду – в такие минуты мы испытываем боль и ненависть. Мы начинаем яростно возражать: мы не рабы! Нет! Мы не варвары! У нас славное государство, давшее миру Шостаковича, Стравинского и Бердяева, Пастернака, Ахматову и Цветаеву, Мандельштама, Маяковского и Бунина, Толстого, Пушкина и Лермонтова, Гончарову, Шагала и Кандинского! Пусть видит мир наши свершения.

Это неправда. Правда, как раз в том, что никто из этих людей российскому государству не был нужен. Шостаковича и Ахматову травили; Бердяев, Стравинский, Шагал и Бунин эмигрировали; Лермонтова и Пушкина сослали, Толстого отлучили от церкви, Мандельштама сгноили в лагере, Цветаева повесилась, Маяковский застрелился.

Мартиролог может быть продолжен практически всеми именами, составляющими славу России – вопреки власти и государству, а вовсе не благодаря российской власти и российскому государству. Все, что было сделано великого в культуре России, делалось вопреки молоху русской государственности, вопреки ее бесчеловечному, крепостному, рабовладельческому аппарату. Все то духовное, чем гордится русская культура – это вопреки патриотизму, вопреки русскому национализму, вопреки государственной машине.

И поэтому, когда патриот ссылается на великие имена, патриот врет: он сам таких вот мандельштамов и убивал. Нечем патриоту гордиться, кроме ракет.

Всякий раз, как государство заявляло о желании принять участие в судьбе поэта – будь то Пушкин или Булгаков – из этого выходила постыдная мерзость.

 
Кого это так, словно воры вора
Пристреленного выносили?
Изменника? Нет. С бокового двора
Умнейшего мужа России.
 

И так было всегда, и всегда так будет в России. Чаадаев, Бродский, Чернышевский, Герцен, Солженицын или Зиновьев – нет ни единой биографии совестливого человека, на которую государство российское не поставило бы свою каинову печать – так на скоте выжигают тавро, так клеймят крепостных.

Да мы и есть крепостные. Тридцать лет так называемой свободы не были свободными нисколько: то было время безудержного холуйства и либерального вранья – интеллигенция лебезила, приспосабливалась к чиновному ворью, а чиновники крали все подряд, хотели сравняться с Европой приобретениями.

Нравственные люди, дорвавшись до некоторых послаблений, выпрашивали гранты у воров, ходили в корешах с мошенниками в особо крупных, писали передовицы и колонки, оправдывая любые приобретения и захваты собственности – а как иначе?

Интеллигенции казалось, что надо вырастить класс уверенных в себе держиморд с яхтами, чтобы они, накушавшись всласть, подобрели и прикормили свое окружение.

Костерили Сталина – но оборони Создатель задеть владельца ресурса, где начисляют зарплату. Важно, считали интеллигенты, чтобы капитализм и гражданские свободы стали непобедимыми – а то, что эти свободы осуществляются за счет чьей-то несвободы, так это, увы, проблемы рынка: кто не успел, тот опоздал.

А богачи благосклонно принимали угодничество; смотрели, прищурясь, как мельтешит дворня, но сами-то, сами чиновники мечтали об одном: однажды утрем нос Западу, вернемся в бастион с ракетами. Все равно, на Западе нас за равных не считают – мы уже полмира украли, а нас все держат за плебеев; ну, погодите, мы еще вам покажем, пиндосам.

В брежневские времена гуляла обидная кличка, данная России: «Верхняя Вольта с ракетами». Как же русские патриоты ярились на эту кличку. И обижались именно на то, что страна их обитания – Верхняя Вольта, а вовсе не на то, что страна – с ракетами.

И вот, когда случилась перестройка, испугались того, что станем Верхней Вольтой без ракет. Не того мы испугались, что наука захиреет и образование сдохнет, что неравенство станет ужасающим и количество беспризорников утроится, не того ужаснулись, что вождь получит право распоряжаться жизнями подданных – точь-в-точь как в диком племени.

Нет, испугались того, что с ракетами выйдет недостача. И постарались вопреки всем кризисам опять стать Верхней Вольтой с ракетами. Получилось.

И стало по слову поэта, описавшему русское общество полтораста лет назад, после отмены крепостного права:

 
Искать себе не будем идеала
Ни основных общественных начал
В Америке. Америка отстала:
В ней собственность царит и капитал.
Британия строй жизни запятнала
Законностью. А я уж доказал:
Законность есть народное стесненье,
Гнуснейшее меж всеми преступленье.
Нет, господа, России предстоит
Соединив прошедшее с грядущим
 

И далее, как это обычно и бывает, – рождается миф о том, что наше нравственное сознание столь высоко, что мы можем дать урок другим народам. А если другие народы не поверят в то, что у нас есть основания дать им урок, мы с оружием заставим признать наше моральное превосходство.

Эта горделивая мысль посещает патриотические умы от полного ничтожества жизни, нас окружающей. Чем мизерабельнее действительность, тем агрессивнее патриот.

Страна рабов, страна господ; мундиры голубые и преданный им народ – со времен Лермонтова не только не изменилось ничего, но дошло до вопиющей, гротескной степени: обновленной Россией правит лазоревопогонное ведомство, и власть гэбэшников население воспринимает как единственно возможную.

И молят аппарат ГБ: правь нами вечно! И вот такой «русский мир» надо распространить по свету?

Забота о русском языке обуяла донецких боевиков, и это не в первый раз, когда культура оказалась заложником политического террора.