Текст книги "Третий рейх во взятках"

И снова традиционное представление о железном немецком порядке подвергается принципиальной коррекции при знакомстве с мемуарами немецких военных. Вот, например, какой любопытный способ получения боевой техники, ничуть не хуже операции по добыванию одеял для раненых, описал Бруно Винцер. Матерый служака, военную карьеру он начал солдатом еще до прихода Гитлера к власти, в эпоху Веймарской республики. В войну получил офицерское звание и начал расти в чинах. В период описываемых событий, в 1944 году, он был назначен командиром артиллерийского дивизиона в пехотной дивизии.

Пожалуй, с ним произошел самый экстраординарный случай – ему пришлось давать взятку за получение оружия для своего подразделения.

«Начало моей служебной деятельности было сопряжено с большим разочарованием. Пехотную дивизию предполагалось снабдить новым оружием, но в действительности все выглядело по-иному. Первоначально в моей части имелось в наличии только две роты: одна с двенадцатью противотанковыми орудиями, и другая с самоходными зенитными орудиями. Третья рота еще только формировалась; она должна была получить самоходные артиллерийские орудия.

Укомплектованной была только зенитная рота. Рота противотанковых орудий располагала лишь одним тягачом на три орудия. При штабе дивизиона имелось несколько мотоциклов и легковых машин; но столь необходимых водителей еще надо было обучить. Когда они окончили школу водителей, обнаружилась нехватка бензина, и легковые машины были переведены на древесный газ. Машины были оборудованы подобием газовой колонки, какие используются в ванных помещениях. Чурки для выработки газа поставляли восточнопрусские мебельные фабрики. Нужно было за час до запуска мотора разогревать газовую колонку, а это невозможно в случае боевой тревоги.

Я решил использовать знакомство с офицером службы материально-технического обеспечения, который ведал снабжением противотанковых частей, и через него “организовать” получение машин и орудий. Дабы мой план увенчался успехом, я по совету интенданта дивизии взял с собой из военной лавки ящик с подходящим товаром – шнапсом и сигаретами. Этот “сезам, откройся” возымел свое действие, и в Берлине мне обещали, что в течение недели я смогу в Бранденбурге принять нужные мне машины»[94]94
  Винцер Б. Солдат трех армий.


[Закрыть].

Попробуем представить, как выглядел бы противотанковый дивизион Винцера без сигаретно-шнапсового «сезама». Артиллеристы, вышедшие в бой на «газовых» автомобилях, были бы обречены на очень скорое уничтожение.

Интересно, а что происходило с теми подразделениями, командиры которых были слишком честными и принципиальными или просто слишком жадными и не хотели, подобно Винцеру, «организовать» получение машин и орудий фактически за взятку?

Получать орудия и автомобили для своего подразделения, «подогрев» кого следует, – как же такая неприглядная реальность не соответствует представлению о немецком порядке и идеально работающей германской военной машине! Правда, происходило это в 1944 году, когда Красная Армия уже эту машину изрядно попортила…

Зато после такого приобретения машин и орудий за шнапс и сигареты Винцер получил пропагандистское утешение.

«В совещаниях, которые я созывал, почти всегда принимали участие командиры взводов, военные инженеры из мастерских, врач и командир подчиненной мне противотанковой артиллерии укрепленного района капитан Лангхофф, а также обер-фельдфебель Май, которого мы считали чем-то вроде заместителя офицера.

Однажды в нашем кругу появился новый офицер. Он только что получил крест за военные заслуги.

– Господин капитан, я прикомандирован к вашей части на четыре недели в качестве национал-социалистского офицера по идеологической работе.

Он представился отдельно каждому из присутствовавших, сообщая свою фамилию и отвешивая поклон, по его мнению, подчеркнуто корректный, а на деле выглядевший совершенно нелепо.

Фамилию этого лейтенанта я позабыл, но отнюдь не забыл, как он раскланивался и что вслед за этим произошло.

– В чем, собственно, заключаются ваши задачи в качестве национал-социалистского офицера по идеологической работе?

– Господин капитан, это невозможно определить в немногих словах. В основном мы обязаны внушать уверенность в конечной победе германского оружия.

– О каком оружии вы говорите – об имеющихся у нас дрянных пушках, для которых почти всегда не хватает боеприпасов и нет необходимых тягачей?

– Я ведь говорю образно, господин капитан.

Я имею в виду победу германского дела. А что касается тягачей, то они нам больше не нужны. Мы больше не будем отступать. В этом я сумею убедить солдат.

– Как вы себе это представляете? Как вы убедите солдат?

– Я буду делать в ротах доклады, господин капитан.

– Нет, любезнейший, из этого ничего не выйдет. Когда нужно сделать доклад, то с этим справляются мои командиры. Вы, кстати, артиллерист?

– Нет, господин капитан.

– Ну вот видите, я не могу даже вас использовать в качестве командира взвода. Но я могу вам порекомендовать лучшее занятие. Наш интендант совершенно бездарен. Вы могли бы ему помочь добыть сносное продовольствие, сигареты и барахло. Ведь у вас есть связи, не правда ли? Отправляйтесь и рапортуйте о своем прибытии в обоз!

Он ушел, пылая гневом. Со злорадством я глядел ему вслед. Я чувствовал свое превосходство над ним, понимая, что мой суровый фронтовой опыт весомее, чем его политический пафос. Я посмеялся над видимым противоречием между теорией и практикой, а по существу, я был ненамного проницательнее этого офицера по идеологической работе. Лучшее вооружение, которому я придавал столь большое значение, в такой же мере не могло внести решающие изменения в ход войны, как и его лживая пропаганда. Мы оба боролись за одно и то же дрянное дело, обреченное на неизбежное поражение, и мы оба тогда этого не понимали.

Между тем его рапорт о моем “бесстыдстве” попал к подполковнику фон Леффельхольцу. Следующей инстанцией была корзина для бумаг. Тем не менее нахлобучка как знак предупреждения меня не миновала. Леффельхольц также умел высказываться твердо и определенно. “Офицер по идеологии” больше не показывался в моей части. Нас это не огорчало.

Да мы больше и не вспоминали о нем; 13 января 1945 года (Винцер немного напутал, на самом деле 12 января. – Авт.) началось новое большое наступление Красной Армии, и мы снова начали драпать»[95]95
  Винцер Б. Солдат трех армий.


[Закрыть].

Конечно, большого ума был пропагандист, объяснявший опытным боевым офицерам-артиллеристам, что тягачи им больше не нужны, поскольку «мы больше не будем отступать». Как вообще «офицер по идеологии» представлял себе действия артиллеристов в бою? Такие персонажи в сочетании со скверным обеспечением действуют особенно раздражающе.

В последний раз с нравами снабженцев вермахта Бруно Винцер столкнулся сразу же после разгрома Германии. Он оказался в британской зоне оккупации.

«У меня не осталось ничего, кроме моей военной формы. Но никто не спрашивал меня, откуда я и куда иду, когда я бродил по улицам Фленсбурга. Однако на стенах домов и на заборах были расклеены объявления с требованием сдать все оружие – за хранение оружия угрожал расстрел – и с предупреждением, что запрещается с наступлением темноты выходить из домов; за нарушение полагалось тюремное заключение.

Мне стало ясно, что я уже больше не могу ходить в военной форме. Поэтому я попытался в одном из складов вермахта приобрести материал для штатского костюма. Склад был подчинен интенданту, прусское упрямство которого было безграничным. Он отказался выполнить мою просьбу и уверял меня, что все запасы передал англичанам. Он даже апеллировал к моим убеждениям германского офицера, который, собственно, должен был бы понимать, что здесь нельзя просто отрезать кусок сукна в три метра. Он был явно шокирован, когда я его обозвал совершенным идиотом и пакостником. Тем не менее я не получил сукна. В результате я продолжал расхаживать в военной форме.

Позднее мне стало известно, что у этого неподкупного интенданта можно было многое приобрести за сигареты или другие дефицитные товары либо по неимоверно завышенным ценам. Вскоре англичане конфисковали склад, а этого продувного бюрократа посадили в тюрьму, так как он не был в состоянии объяснить, каким образом у него оказались огромные суммы денег, спрятанные под кроватью»[96]96
  Винцер Б. Солдат трех армий.


[Закрыть].

Пожалуй, любителям тезиса о том, что в вермахте не было воровства и взяточничества, стоило бы ознакомиться с мемуарами Бруно Винцера. Да одного ли его…

Зато военное начальство, как правило, во все времена изыскивало возможности ни в чем себе не отказывать.

Любопытную подробность из быта руководства люфтваффе неожиданно обнаружил Питер Бамм на Таманском полуострове:

«В Темрюке был рыбоконсервный завод, и однажды я встретил человека в черной шляпе, с зонтиком в руках и в галошах на ногах. Он только что прибыл из Гамбурга. Я вежливо с ним поздоровался, он в ответ приподнял свою шляпу. Как оказалось, он был управляющим этим заводом. Он спросил меня, чем я тут занимаюсь. Когда я поведал ему о том, что здесь мы лечим раненых из района болот, он тут же предложил поставлять нам свежую икру. Таким образом, каждый день бочонок вместимостью до 5 килограммов икры самого высшего сорта отправлялся на специальном самолете в штаб военно-воздушных сил, а другой точно такой же бочонок доставлялся на крестьянской телеге бывалым солдатам, заболевшим в болотах»[97]97
  Бамм П. Невидимый флаг.


[Закрыть].

Каждый день для штабных служак ВВС самолет в Темрюк гонять за 5 килограммами икорки – это сильно. Кто-то ничего не понимающий во вкусной и здоровой пище мог бы разом сотню или две 5-килограммовых бочек одним бортом отправить. Казалось бы, так практичнее, рациональнее сделать, чем ежедневно самолет гонять. Но видимо, в штабе военно-воздушных сил «тащили» нелегкую службу истинные гурманы, которым непременно свежей икры хотелось. Иначе объяснить ежедневные полеты с пятикилограммовой загрузкой машины просто невозможно.

На фоне такой гастрономической продуманности идиотизм отправки в Сталинград презервативов, рыбьего корма, майорана и хорватских крестов выглядит особенно пикантно.

* * *

Но почему становилось возможным подобное тому, что случилось со снабжением войск вермахта под Москвой, в Сталинграде, да и на многих других участках Восточного фронта?

Известный немецкий историк, профессор Университета бундесвера в Гамбурге Бернд Вегнер, с немецкой четкостью определил причины, из-за которых страдало снабжение германских войск:

«…Слабостью вермахта была традиционная для немецкой военной традиции недооценка роли снабжения, логистики. Одаренные и честолюбивые офицеры немецкого генштаба стремились заниматься оперативным планированием – но никак не снабжением. На снабжение ставились менее одаренные, второклассные, третьеклассные офицеры. Занятие снабжением было повинностью: кто-то должен этим заниматься, но славы здесь не добьешься. Гитлер тоже не понимал до конца роли снабжения. Это была глубочайшая ошибка».

С мнением профессора трудно не согласиться. На снабжение у немцев действительно ставились «менее одаренные» персонажи, прямо скажем, не Шлиффены и не Мольтке. Иногда даже среди этих «менее одаренных» встречались откровенные идиоты, которым должность фельдфебеля доверить было бы преступлением. Да какой фельдфебель до отправки красного вина под Москву, рыбьего корма, манто и презервативов в Сталинград додумается, тут нужна глупость высокопоставленная.

И в том, что Гитлер «не понимал до конца роли снабжения», усомниться невозможно. Да это еще очень мягко сказано. Сколько же немецких солдат он заморозил своей неспособностью понять роль снабжения теплым обмундированием даже ко второй военной зиме в России? Сколько их из-за этого погибло, сколько под нож хирурга на ампутацию рук или ног легло – кто сумеет это подсчитать?

С точки зрения профессора Вегнера: «Еще один структурный дефицит Третьего рейха – то, что я называю «табуизация пораженчества». Немецкие генералы всячески избегали самой мысли о возможности негативного исхода операции и не создавали планов на этот случай. Если генерал хотел сохранить это влияние, он был обязан излучать оптимизм. Разумеется, офицер должен сохранять оптимизм. Но оптимизм не должен быть безрассудным. А среди нацистского руководства под подозрение попадал даже реализм. В итоге планировщики давали оптимистический прогноз даже тогда, когда понимали, что операция подготовлена недостаточно хорошо, что она может кончиться провалом. Руководство создавало иллюзии, которыми заменяло реальность. Отчетливо прослеживается, что уже начиная с 1941 года планирование проводилось в расчете на лучший из возможных сценариев развития ситуации. В то время как ответственное планирование требует и продумывания худшего варианта. Я помню, как я работал в Лондоне с британскими документами и с удивлением обнаружил, что Черчилль запрашивал своих генералов: что произойдет, если мы проиграем битву под Эль-Аламейном? Какие возможности останутся у нас в этом случае? Представить себе, что Гитлер отправляет в свой генштаб подобный вопрос, просто невозможно. Сама мысль о том, что битва может быть проиграна, уже была объявлена табу. Процесс принятия решений в Германии был в этом смысле совершенно иррациональным»[98]98
  Германия проиграла войну осенью 1941-го. Интервью Бернда Вегнера // «Эксперт». № 16–17 (702). 26 апреля 2010.


[Закрыть].

Жизнеутверждающий оптимизм, не допускающий самой мысли о возможном поражении, полезен спортсмену на соревнованиях, но при планировании военных операций генералам подумать о том, что делать в случае неудачи, совершенно необходимо. Возможно, что подобное поведение генералитета, да и практически всего немецкого высшего руководства обусловливалось нравами, царящими в самой Германии.

Часть 2
Нравы немецкого тыла

Глава 8
Как в ведомстве Геббельса туалетную бумагу экономили

Надо отметить, что в немецком тылу хозяйственные изыскания по уровню нелепости иногда были вполне достойны «достижений» фронтовых интендантов.

«Практическое исчезновение с началом войны многих предметов первой необходимости имело у нас в министерстве комические последствия: наше начальство уже некоторое время жалуется на необъяснимый гигантский рост потребления туалетной бумаги. Сначала они предположили, что сотрудники страдают какой-то новой формой массового поноса, но шли недели, а поборы с туалетов не прекращались, и тогда они наконец сообразили, что все попросту отрывают вдесятеро больше, чем необходимо, и тащат к себе домой. Теперь издано распоряжение: все сотрудники обязаны являться на центральный раздаточный пункт, где им торжественно выдают ровно столько, сколько сочтено достаточно для их однодневных нужд»[99]99
  Васильчикова М. И. Берлинский дневник 1940–1945.


[Закрыть], – записала сотрудница министерства пропаганды Мария Васильчикова в своем дневнике.

Сразу представляется совещание руководства министерства пропаганды, на котором решается поистине стратегического значения вопрос – понос ли виноват в перерасходе туалетной бумаги или человеческая жадность и сколько именно пипифакса достаточно для однодневных нужд. Участники совещания обмениваются мнениями по этому вопросу, вспыхивает жаркая дискуссия.

Жаль, что Васильчикова не указала, проводилась ли экспериментальная практическая проверка или потребности служащих определялись «на глазок»? Можно ли было попросить «добавки» в случае крайней необходимости? Была ли норма одна на всех или начальство имело заслуженные привилегии? Учитывалась ли половая принадлежность получателя? Что Геббельс сказал по этому поводу?

Описала Васильчикова не только борьбу за экономию, но и борьбу со спекуляцией. Очень серьезно немцы к этому относились.

«Лоремари Шенбург (подруга Васильчиковой. – Авт.) не пошла на работу под видом того, что перегрелась на солнце, а поскольку и я чувствовала себя неважно, мы решили отправиться на велосипедах в Вердер попытаться купить фруктов. Взяли с собой рюкзак. Когда мы приехали, к нам присоединился какой-то тип с корзиной; он сказал, что тоже хочет купить фруктов. В конце концов мы достучались до одного фермера, который согласился продать нам пятнадцать фунтов яблок. Пока я сокрушалась, что пятьдесят пфеннигов за фунт – это дороговато, наш спутник помогал мне укрепить рюкзак на велосипеде. К нашему изумлению, когда мы вышли из фруктового сада и пробирались через посадки помидоров, он предъявил документ, удостоверяющий, что он служит в бюро по контролю над ценами, и объявил, что нас надули, что он сообщит об этом куда следует и что нам придется свидетельствовать против фермера в суде. После этого он велел нам назваться. Мы отказались, говоря, что беднягу надо оставить в покое. Он настаивал. Я опять отказалась, а Лоремари, не моргнув глазом, назвала фамилию Ханса Флотова (очень нелюбимый начальник. – Авт.), а заодно и его адрес. Я не удержалась от улыбки, и тип насторожился, но у нас при себе не было удостоверений личности, и он ничего не мог проверить. Тогда он предложил нам работать у полицейских подсадными утками: они будут привозить нас на машине на разные фермы, а потом… Тут мы сказали ему, что мы о нем думаем»[100]100
  Васильчикова М. И. Берлинский дневник 1940–1945.


[Закрыть].

Наглые прогульщицы и симулянтки Васильчикова и Шенбург нахамили служащему бюро по контролю за ценами, который оберегал их интересы. С них жадный фермер содрал семь марок пятьдесят пфеннигов за пятнадцать фунтов яблок, бдительный служащий защищает их интересы, а они… Это называется – вот и делай после этого добро людям.

Такое бюро – замечательное учреждение. Вот только в разгар войны выделять людей для проверки, не продают ли недобросовестные крестьяне яблоки аж по пятьдесят пфеннигов за фунт, подыскивать подсадных уток для их разоблачения – рационально ли это? В мирное время это было бы проявлением заботы властей о населении. А вот летом 1943 года можно было бы и более насущно необходимое занятие для служащих бюро придумать. Хотя бы, например, зимние вещи, пожертвованные для солдат, отсортировать, чтобы снова дамские манто на фронт не отправить.

Дневник Васильчиковой – просто потрясающее своей неожиданностью свидетельство о жизни в Третьем рейхе.

До переезда в Германию Васильчикова с семьей жила в Литве, которую покинула в самом начале 1940 года, опасаясь близкого уже присоединения этой страны к СССР. Где может устроиться работать только что приехавшая русская эмигрантка в воюющей Германии? Вот что на этот счет сказано в дневнике Васильчиковой:

«Среда, 3 января

Мы выехали в Берлин с одиннадцатью местами багажа, включая граммофон. Отправились в путь в пять утра. Стояла полная темнота. Управляющий имением отвез нас в Оппельн. Ольга Пюклер дала нам взаймы денег на три недели; за это время мы должны найти работу. Татьяна (сестра. – Авт.) написала Джейку Биму, одному из молодых людей, служащих в американском посольстве, с которыми она познакомилась весной этого года; не исключено, что там пригодится наш опыт работы в британском представительстве в Каунасе…

Понедельник, 29 января

Сегодня мы обе приступили к работе: я в ДД (от “дратлозер динст”, т. е. “служба радиовещания” при министерстве пропаганды Германии. – Авт.), а Татьяна в министерстве иностранных дел… В моем учреждении никому, кажется, не ясно, кто наш главный босс, так как командуют все и одновременно. Хотя говорят, что последнее слово принадлежит министру пропаганды рейха д-ру Йозефу Геббельсу. Мы получаем каждая по 300 марок; 110 вычитается в виде налогов, так что остается 190, на которые и надо жить. Что ж, придется.

30 января

Сегодня позвонили из американского посольства и предложили нам места, обеим с гораздо более высоким окладом, чем наши теперешние. Но уже поздно»[101]101
  Васильчикова М. И. Берлинский дневник 1940–1945.


[Закрыть].

Все так просто – поработали иностранки в британском консульстве в Литве, да и устроились в Германии на работу – в министерство иностранных дел и службу радиовещания при министерстве пропаганды. А на дворе – 1940 год, Германия с Англией находятся в состоянии войны. Интересно, не попросили ли у сестер Васильчиковых при приеме на работу что-нибудь вроде рекомендации или характеристики из английского представительства в Каунасе? Дескать, сотрудник «Сикрет интеллидженс сервис» сим удостоверяет, что сестры Васильчиковы вполне пригодны для работы в министерстве иностранных дел и министерстве пропаганды Германии. Он гарантирует надежность их работы и просит допустить к работе с секретной документацией.

Гестапо об их существовании вспомнило лишь в июле.

«Суббота, 13 июля

Ходила с Татьяной в гестапо, где нас принимал на редкость омерзительный тип. Наше юридическое положение осложняется. С точки зрения немцев, наши литовские паспорта больше не годны, так как Советы аннексировали прибалтийские государства и требуют теперь, чтобы все прежние граждане этих государств брали советское гражданство. Мы, разумеется, этого делать не собираемся»[102]102
  Васильчикова М. И. Берлинский дневник 1940–1945.


[Закрыть].

Гестапо рекомендует сотрудницам министерства иностранных дел и министерства пропаганды принять советское гражданство. А если бы они согласились, то, став советскими гражданками, сохранили бы работу?

Ко всему прочему, у Васильчиковых обнаружился родственник – Джим Вяземский. Нашелся он в лагере французских военнопленных. Им и в голову не пришло скрывать этот факт. Они регулярно навещали родственника. Вот описание одного из таких визитов, совершенного в 1943 году:

«Понедельник, 16 августа

На рассвете отправилась в лагерь Джима Вяземского. Сперва меня не пускали на автобус: необходимы специальные путевые документы, но потом все уладилось. В случае нужды я предъявляю пропуск, подписанный нашим другом генералом фон Хазе, военным комендантом Берлина. На самом деле у него нет никакой власти над лагерями для военнопленных, но пока что его пропуск срабатывает на всю семью: мы ведь навещаем Джима по очереди.

Сойдя в какой-то деревне, я с полчаса шла полями. Лагерь Джима окружен колючей проволокой. У главного входа я вновь предъявила свой документ. Все прошло гладко. К сожалению, комендант лагеря, по-видимому, скучал и почти час болтал со мной, прежде чем вызвать Джима, а я ничего не могла делать, боясь его обидеть. Но он, по-видимому, неплохой человек, и Джим подтвердил, что он всегда относится к нему прилично. Фактически он военный врач, а лагерь – что-то вроде полевого госпиталя, где пленные всех национальностей содержатся временно, в ожидании перевода в постоянные лагеря.

Пока его денщик готовил для нас пикник, мы с Джимом сидели в кабинете коменданта, который тот любезно предоставил нам на время моего визита. Потом мы вышли из лагеря и пешком отправились к месту нашего пикника. Мимо проезжали машины с немецкими военными, но никто не обращал внимания на женщину, гуляющую по лесу с французским офицером в форме. Это показалось нам в высшей степени курьезным.

Джим с головой ушел в работу, он выполняет обязанности переводчика с английского, русского, немецкого, французского, польского и сербского. Чувство, что он здесь нужен, не дает ему особенно думать о побеге. Всю жизнь у него некрасиво торчали уши, а теперь он решил воспользоваться вынужденным досугом, чтобы подвергнуться операции и выправить их. Выглядит он хорошо, и у него прекрасное настроение. У них есть потайной радиоприемник, так что они хорошо информированы. Оказывается, каждую ночь в бараках вслух читаются военные сводки союзников.

Наш пикник состоял из тушенки, сардин, горошка, масла и кофе – всего этого мы, штатские, не видели уже очень давно. Я принесла с собой жареного цыпленка и шампанское от Татьяны, а Джим подарил мне чай и пластинку с записью симфонии Чайковского “Манфред”. На остановке автобуса он меня на прощанье поцеловал, что вызвало у одного пассажира вопрос: не невеста ли я французского офицера?»[103]103
  Васильчикова М. И. Берлинский дневник 1940–1945.


[Закрыть]

Как же хорошо было быть пленным французским офицером в августе 1943 года. Зачем же о побеге думать, когда есть возможность некрасиво торчавшие уши прооперировать?