Текст книги "Сестрёнка Месть"
Автор книги: Максим Лагно
Жанр: Боевики: Прочее, Боевики
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
8
«Сестрёнка» возвращалась в район учений, гудя форсированными движками, Прохор указал мне и Генриетте огневые точки: я на моторной площадке левого двигателя, а Генриетта у открытых ворот трюмовой гондолы. Сам Прохор должен был курсировать от капитанской площадки возле рубки до моторной площадки правого борта.
– Это называется «ротация», – пояснил Прохор. – Боец выходит на разные позиции для атаки. Кроме прочего, постоянно держит остальных бойцов в курсе событий на тех участках боя, где нет камер.
Необычайная разговорчивость Прохора, объяснялась тем, что он не протрезвел.
– Не высовывайтесь за крепление движка. Если выгодная позиция, не рискуйте напрасно, – сказал Прохор напоследок и ушёл. В глазах его блестел азарт и предвкушение битвы.
Я положил на перила ординатёр-табло и вывел на него данные со всех камер. Трюм, рубка, коридор и две внешние – в хвосте и на носу оболочки. Беспроводная сеть барахлила из-за глушилок выживанцев. Пришлось подключить к табло сетевые шнуры, которыми пользовались ещё на старой «Сестрёнке».
Мы начали снижение на район учений.
Несколько бронепежо выживанцев объезжали холмы. Одна машина уже горела. Вторая стояла бортом, за ним прятались выживанцы. Изредка высовывались и стреляли по холмам. Остальные бронепежо сгрудились поодаль. Почему-то не спешили атаковать беззащитных кадетов. Кадетский бронепежо стоял у холма с развороченной башней. Рядом лежали тела…
Я перевёл взгляд на табло. Генриетта, обвязав себя страховочным тросом, свесилась вниз и что-то кричала.
«Капитан, нам нужно снизится, – сказала она. – Тросы и абордажные лестницы не достают».
Как только снизились, аэронеф начали обстреливать. Те выживанцы, что не вступили в бой с кадетами, развернули бронепежо и наладили пулемёты.
Я тщательно прицелился и выстрелил. Не знаю, попал ли в кого. Но Прохор точно попал. Парочка выживанцев замерли на земле. Поняв, что с аэронефа ведётся огонь, они расселись по бронепежо. Эх, гранатомёт бы нам! Или бомбы какие-нибудь. Впрочем, никто кроме Прохора всё равно не умел с ними обращаться.
Пули защёлкали по обшивке двигателя. Одни высекали искры, другие её пробивали. Из пробоины плеснуло масло, из другой – струйка дыма.
– Тьфу-ты шланг пробили, – сказал по общей Лев Николаевич. – И в форсажке пули. У нас теперь нет скорости, капитан. Но я работаю над этим.
– Выслать Генриетту на помощь?
– Тьфу-ты ну-ты, я без неё справлюсь! Ты за кого меня принимаешь, сопляк? да я пули из движков вытаскивал, когда твоего папаши ещё на свете не было. Я…
– Спасибо. Работайте молча дальше.
Тем временем «Сестрёнка» зависла над осаждёнными кадетами, Димон начал потихоньку опускаться, чтобы торсы достали до них. Первый кадет уцепился за трос, но не успел подняться и до середины, как были убит выживанцами. Раскинув руки, он, отсвечивая чёрным шлемом на лице, полетел вниз.
Глядя на полёт трупа, я вспомнил слова Люки Небоходова. А ведь действительно у военных нет завтрашнего дня… Правда, когда в войнах погибают гражданские, типа моей мамы и «Сестрёнки», их никто не называет героями. А только «жертвами кровавой бойни» или «случайными потерями из-за непростительной ошибки командования».
И мы, и кадеты оказались в безвыходной ситуации: не могли под огнём противника поднять никого на борт, но и выживанцы не спешили умирать под нашим обстрелом.
9
Используя бинокуляры, я осматривал кадетов. Оказалось, что все взрослые пэвэкашники убиты, кадеты отстреливались их оружием. В униформе и чёрных шлемах все они были одинаковыми, но я хотел верить, что Люка ещё жив.
После недолгого замешательства, выживанцы на что-то решились. Окружили холм и начали движение.
И я, и Генриетта, и Прохор Фекан со своей «ротацией» стреляли без перерыва. Никого не убили, но смогли остановить два бронепежо. Остальные достигли подножия холма.
Некоторые кадеты попробовали сбежать, но были пойманы выживанцами. Остальные побросали автоматы. Нам пришлось прекратить стрельбу, чтобы не задеть кадетов.
Оставив огневую точку, я пошёл в трюм к Генриетте. Она стояла на коленях перед раненым Прохором. Тот тяжело дышал, пытаясь сесть и опереться на стену, но руки скользили по залитому кровью полу.
– В последний момент прилетело, – всхлипнула Генриетта. – Только что…
По-сути, бой проигран. Можно последовать совету Димона и сматываться. Выживанцы вырежут у кадетов гражданские чипы, да оставят умирать…
Явился Лев Николаевич. Подойдя к краю открытых ворот трюма, посмотрел вниз:
– Чегой-то они задумали?
Два выживанцы, толкая в спину, вели кадета. Остановились под нами:
– Эй, наверху, поговорить надо.
– Тьфу-ты ну-ты, Бориска, какие переговоры? Драпать надо.
Я приказал подобрать лишние тросы и лестницы, оставив одну. Выживанцы отпустили кадета, он нерешительно пополз вверх, оглядываясь на товарищей. Прохор подал ему руку и втянул в трюм.
Люка Небоходов не похож на себя. Грязное лицо, перемазанное кровью с налипшей на неё песком и неподвижный взгляд глаз, потерявших голубизну.
– Их главаря зовут Жим-Жим, – еле слышно сказал Люка. – Он предлагает обмен. Отпустит кадетов, если Борис Муссенар спустится вниз.
– Тьфу-ты, зачем им Бориска-то? Передай энтому Режиму, пусть сам сюда поднимется, Мы его-то прижмём…
– Тихо, Лев Николаевич! Зачем ему я?
– Ты убил его мать. Тебя в обмен на… на моих бойцов.
– Сопляки, мать вашу, – заныл Лев Николаевич. – Бойцы, иметь вас в рот!
Так Лев Николаевич ещё никогда не выражался! У Люки потекли слёзы, но он их не замечал, продолжая что-то бормотать об обмене.
– Его маму звали Марин Лебэн? – догадался я.
– Тьфу-ты, умом тронулся? – завопил Лев Николаевич. – Откуда у инфетки ребёнок? Скорее брюхоног родит бес-пилот, чем это существо родит человека. Не слушай ево, Бориска, вертаемся сейчас же.
Лев Николаевич дёрнул меня за руку, словно хотел увести от опасности.
Я посмотрел на Генриетту. Она качала головой, соглашаясь с механиком. Прохор лежал без сознания. Я посмотрел на фигурки кадетов, сгрудившиеся у подножия холма.
Я видел в своей жизни самую страшную смерть – смерть родных. А эти пацаны не видели даже смерти врага, только тренировались увидеть. Боевое крещение произошло тогда, когда они менее всего ожидали. Вопреки фантазиям выяснилось, что боевые потери – это они, а не их враги.
Уже жалея о своём решении, я сказал:
– Лев Николаевич за старшего. Как примете кадетов, следуйте на ближайший авиадром и вызывайте подмогу. Попробую оттянуть разговоры с этим Отжимом… Торопитесь, не хочу стать посмертным героем. Ведь геройство – это твоя профессия, Люка Небоходов де Бёрн?
Бравый кадет, будущий защитник Родины, шмыгнул и непонимающе посмотрел на меня.
Если у тебя в прошлом был с кем-то конфликт, в котором ты был опозорен, будь уверен – в будущем этот конфликт обязательно повторится. Но есть шанс, что вы поменяетесь ролями с обидчиком.
Эпизод 8. Два удара в сердце. Часть 2
1
Я спустился по абордажной лестнице.
Солнце Санитарного Домена жарило во всю силу, но меня бил озноб. Не понимал, как я решился на жертвенный поступок? Что если главарь выживанцев Отжим, или как там его, не будет ждать? Что если просто выстрелит…
Выживанец Ужим – это высоченный детина, на левой руке которого навешена какая-то механическая рука. Как только я отпустил лестницу, он схватил меня ею за плечо – я завопил от боли, потом скрючился, пытаясь припасть к земле, чтобы вырваться из хватки…
– Ори, ори, ублюдок, – сказал он. – Готовься, мы тебя отымеем…
– Тьфу-ты ну-ты, отпусти мальчонку! – раздалось сверху.
Лев Николаевич спрыгнул с лесенки. Было слышно, как хрустнули старческие кости, будто упал мешок с отходами.
– Ты кто? – спросил выживанец.
– Брюхоног в манто! Я помогал таскать труп твоей мамашки, сопля выживанская. Давай, мсти мне тоже.
– Лев Николаевич, – промычал я. – Вы с ума сошли?
– Это ты сошёл. Тоже мне, херой. Что я папашке твоему скажу? Обещал же присматривать за тобой.
Железная рука отпустила меня и обрушилась на деда. Тот пикнул и упал. Выживанец повернулся к пленным кадетам:
– Бегите, пока я добрый.
Одни кадеты сразу же запрыгнули на вновь спущенные с Сестрёнки абордажные лестницы. Другие недоверчиво топтались, ожидая подвоха. Подгоняемые стволами автоматов, полезли и они. И не было в их фигурах, облачённых в новейшее военное обмундирование ничего героического или смелого, как во время тренировочного абордажа. Просто толпа испуганных детей ползла по лестницам.
Как ни странно, выживанцы не оправдали звания жестоких негодяев, освободили всех кадетов, как и обещали.
Меня и неподвижного Льва Николаевича оттащили к автобусу, от которого несло какой-то химической вонью, у меня сразу появились слёзы. Сквозь них видел, как «Сестрёнка» подняла лестницы и стала разворачиваться.
Главарь выживанцев, Режим, влез на крышу автобуса и накрутил на механическую руку дополнительную железяку со стволами… Так вот почему выживанцы так просто отпустили кадетов на Сестрёнку! Они попросту решили уничтожить аэронеф!
– Димон, – заорал я. – Уходи вверх!
Сестрёнка спокойно совершала манёвр, словно отходила от причальной мачты.
– Хе-хе, не услышат.
Выживанец поднял руку… Вжих, вжих, вжих… ракеты ушли с тем звуком, с каким Люка Небоходов описывал свои половые упражнения с Женни.
Четыре дымящиеся нити протянули кончики к аэронефу. Ещё несколько секунд и все люди на борту станут мертвецами. Сестрёнка дёрнулась, как будто почувствовала опасность. Газотурбины заревели так, что стало слышно на земле. Но без форсажа не уйти…
– Хе-хе, поздняк метаться, – сказал сын инфетки, поглядывая на меня. – Всех разом порешаю.
Рядом с выживанцем стоял немолодой ханаатец:
– Басын сигейн. Рано радуешься.
От Сестрёнки оторвались три точки. Один за другим бес-пилоты перехватили ракеты, принимая удар на себя. Кто бы ни управлял ими, он был мастер. Ведь глушилка выживанцев отрубала передачу изображения с камеры, значит, оператор работал «на глаз».
От четвёртой ракеты Димон увёл аэронеф, набрав высоту и одновременно отклонившись влево. Если бы снаряды были самонаводящиеся, манёвр не спас бы.
Ракета попала в самый краешек трюмовой гондолы.
Аэронеф качнулся, гондола снова перекосилась, как в старые времена, но выдержала удар: днище – её самое бронированное место. Жим-Жим выпустил последние две ракеты, но Сестрёнка была уже высоко – описав дугу, ракеты упали на землю и взорвались.
После этого небо потемнело. На мою голову опустилось лязгающее железо, сопровождаемое проклятиями и обещаниями «отыметь во все дыры».
2
Я и Лев Николаевич сидели в клетке в автобусе. Тесно. На колени больно давили прутья решётки. Я догадался, что в автобусе готовили чёрную пудру, поэтому острый химический запах кружил голову. Тёмный салон был словно заполнен цветными искорками. А из углов, казалось, всё время тянулись щупальца каких-то ласковых зверей…
У нас отобрали часы, коммуникаторы, ключи и прочее. Но на длинном столе вдоль автобусной стены стояло несколько циферблатов и секундомеров. По ним я отметил, что мы ехали часа два. Потом автобус остановился. Дверь в стене, которая отгораживала водительское место, раскрылась. Появился Жим-Жим:
– Хех, раскумарились что ли? – заорал он и пнул клетку. – Ну, кайфуйте, пока можете.
– Тьфу-ты, коли убиваешь, так убивай, чего грозишься попусту? Не в театре играешь.
– Тебя, хрыч, хоть сейчас порешу. А пацана будем зверски пытать. Проделаем всё то, что про нас пишут в имперской прессе. Надругаемся, проткнём сухожилия, ногти вырвем, отрежем язык и всё остальное, что болтается на теле. Скоро мои братья приедут, вместе и решим, с какой пытки начать. Ну, и отымеем ещё, конечно же. Как без этого?
Я попробовал разогнать туман в голове:
– Я не специально её… Самозащита была.
– Ты не понимаешь, что моя мама могла тебя убить, как только ты ей на глаза попался? Она пожалела жизнь твою молодую.
– Спасибочки, тьфу-ты ну-ты, – пробормотал Лев Николаевич.
– Мы ограбили бы вашу тарантайку, – продолжил Жим-Жим, – да отпустили бы с миром. Нет же, ты в героя решил сыграть?
– Но я не специально… – схватился я за оправдание.
Жим-Жим подошёл к клетке, встал близко-близко ко мне:
– Почему аэронеф назван «Сестрёнка Месть»?
– Папа назвал… Чтобы я помнил о мести…
– Кому мстить собрались?
– Мою маму и сестрёнку убили пэвэкашники «Эскадрона Жизель» во время операции по силовой конкуренции на ферме Белый Китель.
– Они специально её убили? Отвечай, сучонок!
– Нет… случайно… – пробормотал я.
– Теперь понимаешь, что мне плевать самооборона или нет? Марин Лебэн была моей матерью. Этого достаточно, чтобы отомстить тебе.
Мне нечего было ответить. В чём-то главарь был прав. Жим-Жим запустил руку в ведро с чёрной пудрой и вдохнул:
– Когда твоих убили?
– В восемнадцатом году…
– Мерде! – засмеялся Жим-Жим. – Чего так долго мстите? Семь лет прошло. Видать, вы тщательно планировали месть? А я за год управился.
– Тьфу-ты, отстань от мальчонки.
Жим-Жим открыл клетку и вошёл внутрь. Лев Николаевич сжался на скамейке и закрыл голову руками:
– Не надо бить… Сопляк.
Жим-Жим начал бить его по прикрывающим голову рукам. Морщинистые жилистые ладони деда с отростками седых волос дрожали от каждого удара.
Удостоверившись, что Лев Николаевич свалился под лавку, Жим-Жим вышел и запер клетку:
– Меня этот хрыч бесит больше, чем ты.
Я глубоко вдохнул отравленный пудрой воздух и сказал какую-то чушь:
– Людей в возрасте я недолюбливал, а стариков презирал…
– Не рассчитывай, что протянешь время разговорами. Мы наловчились прятаться от жандармов. Не надейся, что спасут.
Жим-Жим подтащил к клетке кресло и сел напротив меня:
– Эй, пацан, хватит возиться с дедом. Пусть валяется. Вам всё равно подыхать. На, пацан, пудры. Нюхни перед смертью. Вот та-а-ак, молодец. Дыши, дыши, сейчас кайфанёшь. А пока что послушай:
3
Замечательный человек или история жизни и приключений Марин Лебэн, рассказанная Жим-Жимом
Марин Лебэн всю жизнь ощущала своё одиночество и ненавидела половые сношения.
Была ли виновна в этом её бабушка, фанатичная катохристанка, которая юбку выше колена считала развратным непотребством? Или виновны родители, которые отослали дочку к бабушке в Моску, а та упекла её в строгую катохристанскую школу? Конечно, виновны все они.
Про Григория Лебэна слыхал?
Он был папой Марин. Либеральский писатель из Сен-Брянска, популяризатор философии мультимондистов. Тех странных чуваков, которые верят во множественность миров, в каждом из которых всяко лучше, чем в нашем.
Григорий Лебэн критиковал Императора, правительство и других либералей, считая их недостаточно либеральскими. Заодно критиковал и маму, которая работала экспертом в Имперской Высочайшей Ревизии. То есть ставила на очередные книги папы штамп: «Не одобрено ИВР», а без одобрения этой организации книги не принимали в книжные магазины Империи. Что злило папу, который вынужден был жить на мамину зарплату. Его либеральские друзья неохотно покупали книги без штампика ИВР, опасаясь сесть за распространение незаконных материалов.
Когда родители заняты борьбой друг с другом – им не до детей.
Лично я считаю, что в мамином одиночестве виновно государство. «Империя ломает жизнь каждого человека, но странным образом благополучно влияет на общество в целом» – писал мой дедушка.
Чего улыбаешься, пацан? Я проштудировал Григория Лебэна от корки до корки. Он правильно мыслил. Настоящий выживанец получился бы, если бы в мультимондисты не записался.
В строгой высоконравственной катохристанской школе двенадцатилетнюю Марин Лебэн регулярно насиловал преподаватель черчения Владимир Гумбер. Сначала девочка терпела, полагая, что так угодно Иисусу-деве-марие. Потом стала подозревать, что половые сношения не имеют отношения к вере.
Набравшись смелости, Марин рассказала бабушке про насильника.
«Вот он, результат либеральского воспитания, – возопила та. – Владимир Гумбер честный катохристанин. Не обвиняй его в своих грязных фантазиях, малолетняя потаскушка».
Ну, пацан, как думаешь, возможно ли не озлобиться на весь мир после такого?
Марин собрала рюкзак и сбежала из дома. Два года скиталась по Моску, скрываясь от родителей. Питалась в приютах, выполняла работу уборщицы, но никогда, ни разу, она не согласилась ни на одно грязное предложение.
Тебе, пацан, небось, странно слышать, что тринадцатилетняя девочка беспризорничала в Моску? Но девятьсот шестидесятые и семидесятые были тяжёлым десятилетием, так называемые «Пыльные годы».
После Третьей Мировой экономики Ханаата и Империи были в руинах. Государства бросили все силы на то, чтобы пускать друг другу пыль в глаза. Обе страны воссоздали заново армии, но не шли на конфликт, а бравировали друг перед другом количеством и мощью вооружений. Тогда у правящей династии Михайлковых и развилась иррациональная тяга строить огромные, дорогие и бессмысленные в военном плане дирижабли. Военный дирижабль среднего класса, если обойти активную защиту, можно сбить из гранатомёта. Но эта махина выглядит величественно, даже когда падает.
Каждый правитель хотел показать, что его государство давно оправилось от последствий войны. Преувеличивали экономические показатели, делая вид, что граждане живут счастливо и богато. А на деле – улицы были полны беспризорников, Жандармерия слилась с криминалом так, что стала ещё одной бандой. Цены росли. Вместо зернового хлеба люди ели лепёшки из сныти. Вместо мяса овцекоров жрали брикеты непроросшей мясной моли. Вместо алкоситро – травились водяным раствором бланспирита.
Империя и Ханаат напоминали подбитые дирижабли – величественно падали на головы несчастных граждан.
Ни тебе, ни мне не понять, как тяжело было людям в те времена. Ну, разве что хрыч помнит, но ты его не трогай. Пусть молчит.
…
Итак, Марин устроилась на работу в кабаре посудомойкой. Вплотную увидела работу проституток и дала себе слово никогда не опускаться до такого.
Однажды пьяный клиент зажал её в тёмном углу кабаре. «Ты инфетка или нет?» – возбуждённо шептал он, тиская девочку. – «Пойдём со мной…»
Её спас охранник. Объяснил клиенту, что девочка – настоящая. «О! Готов заплатить вдвое!» – заявил тот. За что был бесцеремонно выброшен на улицу.
Мама не признавалась, для чего она решила стать инфанкой? Моё мнение такое: Марин видела, что её жизнь складывается так, что у неё не будет юности. Консервация возраста было попыткой удержать хотя бы внешность. То, что для всех инфанов было инвестицией в будущее, для Марин стало рентой на прошлое.
Вообще инфанная терапия была разработана ещё в конце Химогенной революции, в 860-е годы. По приказу бывшей императрицы Екатерины Великой, профессор Имперского Института Инноваций Серафим Пулле начал работать над лекарством для продления жизни. Екатерина рассчитывала пережить Володимара Второго Нерешительного, который, в результате Фронды, занял её трон.
Лекарства для продления жизни человека у профессора не вышло. Зато получились Долгоживущие куры Пулле, чьи мясо и яйца мы все любим. Как побочный продукт исследования, была разработана инфанная терапия, комплекс мер, предотвращающий косметическое старение организма.
Работы Пулле были засекречены. Всплыли только в тридцатые годы, когда полным ходом шла чипизация населения Империи. К восемьдесят четвёртому году, когда мама начала терапию, технология была отточена, а смертность от её применения сведена к нулю.
Хозяин кабаре одобрил её затею, даже помогал выплачивать кредит за лекарства. После Великого Пейзанского Освобождения тысячи пейзан покинули черту оседлости и потянулись в города. Они хотели развлечений: пудры, девок и сабли. Проституток не хватало на всех.
Когда здоровье Марин стабилизировалось на стандартных для инфетки показателях, хозяин потребовал, чтобы она начала обслуживать клиентов. Мама отказалась. Хозяин пригрозил, что прекратит оплачивать терапию. Попробовал применить физическое воздействие.
Марин отчаянно отбивалась… в кабинет ворвался охранник. Тот самый, что спас маму от приставаний клиента. Недолго думая, он отшвырнул хозяина, тот ударился затылком о каменный пол, потеряв сознание. Мама сняла со стены саблю хладнокровно отрубила голову бывшему хозяину.
– Теперь мы навсегда вдвоём – сказал Савелий Мессье, так звали охранника. – Я давно тебя люблю и отдам жизнь за тебя.
– Я тебя не люблю, но готова быть с тобой, – ответила мама.
Они обчистили сейф хозяина кабаре, разблокировали и сняли с его гражданского чипа десять тысяч эльфранков и бросились в бега. Для Марин и Савелия не было пути обратно, в привычный мир. Они стали уголовниками.
Используя похищенные средства, организовали первую банду, оснастили её оружием и бронепежо. Банда совершила серию успешных налётов на дома богатых граждан и торговые конвои. Да… не зря это время называлось «Золотые девяностые». Можно было двигаться по выживанческим понятиям прямо в Моску.
В девяносто пятом году Марин и Савелий организовали знаменитое «похищение сестры графа Сержа Шаргунова». Дворянский род продал половину своих имений, чтобы отдать выкуп.
Вероятно, именно этот случай сделал Шаргуновых бедными дворянами, которые до сих пор не гнушаются получать прибыль от любого источника. Например, от мусороперерабатывающих заводов или торговли больной мясной молью.
…
За несколько лет «Банда Лебэн» подмяла под себя всех мелких и средних криминалов Моску. Стала третьим преступным синдикатом, после Острожных и Фортифы.
Если банде из округа Фортифир не было никакого дела до разборок, ведь с их связями с Жандармерией и Канцелрией можно не боятся ничего, то Острожные – это тупоголовый сброд убийц, превосходящий жестокостью даже выживанцев. Им не понравились движняки, которые мутила моя мама. Война криминалов длилась почти год. В кровавом противостоянии банда Лебэн отбирала у Острожных район за районом. Острогогвардейский округ стал ареной боёв: взрывы, перестрелки, массовые сабельные побоища… А в центре всего моя мама – белокурая инфетка, хрупкая на вид, несгибаемая внутри.
В девяносто седьмом погиб Савелий Мессье, от бомбы, заложенной в бронепежо. Смерть вызвала ярость Марин. Война переросла в истребление. Вскоре остатки острожных главарей признали власть Лебэн. Преступная Империя Марин стала единственной в Моску, не считая, конечно, Фортифы. Но те заключили пакт о ненападении, охотно поделив с Марин выгоду от продажи чёрной пудры, крышевания кабаре, торговли оружием и перекодированными чипами.
До самого тысячу шестого года Марин правила своей Империей, хотя в душе у неё царил разлад. Ей попросту было скучно. Золотые девяностые закончились. Жандармерия реорганизовалась, вооружилась новейшими технологиями и начала выполнять задачи по охране правопорядка. Все банды ушли в глубокое подполье.
Началось затишье «нулевых», которое разбавило восстание в Негрянской Федеративной Республике. Мама с удовольствием отправилась туда, чтобы воевать на стороне повстанцев. Ей не было дела до их идеалов и бреда о независимости. Как известно, негрян спонсировал Конурский Ханаат, а значит, хорошо платили. Кроме того, Марин Лебэн, чего скрывать, любила убивать.
Пока негрянские повстанцы массово погибали в битвах против пэвэкашников, банда Лебэн занималась тем, что разоряла фермы лояльных Империи негрян.
Война за независимость – это в первую очередь убийство тех, кто с тобой не согласен.
Территория НФР превратилась в Санитарный Домен, только без брюхоногов и радиации. На одной из ферм, после того, как банда убила всех обитателей, сожгла постройки и ради веселья посекла саблями овцекоров, Марин Лебэн обнаружила в канаве, заполненной кровью и грязной водой, пятилетнего мальчика.
Ты понял, что этим мальчиком был я?
Мама говорила, что в тот момент, когда увидела меня, внутри неё что-то щёлкнуло, будто встала на место давно сдвинутая планка. Заработали какие-то заржавевшие ещё в детстве механизмы. Мама оттолкнула члена банды, который хотел бросить в канаву гранату. Рыдая вытащила меня из грязи и прижала к груди.
Потом повернулась к банде:
– Я отправляюсь жить в Санитарный Домен, а вы делайте, что хотите. Никого не зову с собой, но буду рада тем, кто пойдёт.
Да, пацан, я тоже вытираю слёзы со своих щёк, когда рассказываю эту историю. А ты реви, реви, тебе скоро умирать. Нет, дурачок, я не родился на этой ферме. Моих родителей забрали в рабство местные негряне. Банда Лебэн меня освободила. Хотя я смутно помню то время… Жизнь в рабстве это не то, что ты хотел бы вспоминать когда-либо.
Чего ты там бормочешь? Пожалеть тебя? Дурак, что ли? Я буду мстить за маму, какая, к чёрту, жалость?
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
