Текст книги "Страна Тантала"

– Да ладно, чего ты так разволновался! Проще смотри на эти вещи! – улыбнулся Петрович. – Ты же в армии, так что расслабься и получай удовольствие.

– Да надоело, проще смотреть! Сколько можно играть в солдатиков, заниматься непонятной ерундой. На кой хрен вообще выдумали всю эту боевую подготовку для научных подразделений? Как всегда, микроскопом гвозди забивать?!

– Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам, – благодушно парировал Петрович. – Не нравится, увольняйся…

– Щас! Сначала пенсию и квартиру, за бесцельно потраченные годы!

– Вот как? Тогда терпи и не жалуйся.

– Нравится тебе в армии? – хитро подмигнув, задал традиционный вопрос Виталик.

– Нравится, отвяжись!

– А что тебе больше всего нравится? – не отставал второй начлаб.

– Чуткие, отзывчивые люди вокруг! – буркнул Максим, делая вид, что внезапно увидел кого-то, с кем срочно должен переговорить, и отходя от радостно гогочущих ему вслед товарищей. Бушевавшая внутри иррациональная злость срочно требовала выхода, и он боялся наговорить совершенно невиноватым в происходящем друзьям гадостей. «В отпуск тебе пора, дядя Максим. В отпуск… Что-то ты слишком бурно начал на все реагировать. Накопилась, похоже, усталость, делает свое дело». С некоторых пор подобные вроде бы безобидные на первый взгляд проявления армейского маразма, Максим переносил все болезненнее и тяжелее, всерьез задумываясь, порой о том, чтобы окончательно порвать с доставшими его Вооруженными Силами. Останавливала лишь весьма туманная перспектива существования специалиста по испытаниям зенитных ракет на гражданке. «Вот скоро, мафия обзаведется собственной авиацией, тогда и подамся к браткам консультантом. Отсижу. Стану уважаемым человеком. Небось, в мафии тупого маразма поменьше», – горько иронизируя над собой, думал он, меряя шагами заснеженную рампу.

Несмотря на то, что несущий с собой ледяную крошку ветер ощутимо крепчал, а снег уже не хрустел, а натужно скрипел под ногами, безошибочно показывая, что мороз давно перевалил отметку в двадцать градусов ниже нуля, никто не пытался забраться в хоть как-то натопленные вагоны. Облаченная в пятнистые бушлаты толпа обреченно переминалась с ноги на ногу, нещадно дымила и вяло переругивалась между собой. Посадка по вагонам теперь осуществлялась не как раньше по мере прибытия, а лишь после специального построения, инструктажа старших вагонов, назначения дежурных и прочих сколь утомительных, столь и бесполезных с практической точки зрения процедур. Однако данный ритуал был изобретен лично начальником полигона генералом Мазуром и ежедневно четко контролировался его заместителями. Максим в первое время после этого нововведения часто задавался вопросом, неужели заместители начальника полигона настолько ничем не занятые и в принципе ненужные люди, что у них находится время на ежедневные выходы на рампу, с целью посмотреть построились ли там убывающие подразделения. Полигон существовал аж с сорок четвертого года прошлого века, все эти годы испытатели ездили в мотовозах сами по себе, абсолютно бесконтрольно, и никогда ничего не случалось. А вот теперь очередному РВСНовскому выкормышу, прибывшему сюда за генеральской звездочкой на погон, приспичило внести свою лепту в этот неизменный порядок. И больше тысячи умственно здоровых, вполне адекватных офицеров вынуждены ежедневно просыпаться на полчаса раньше, в стужу и жару строиться перед вагонами, чтобы выслушать поучения о том, как следует себя вести в дороге от тех, кто никогда сам в грязном, лишенном света и тепла вагоне не ездил и не поедет. Бред! Бред!

Ноги совсем заледенели в ботинках с высокими берцами, превратившись в два онемевших деревянных протеза. Такое возможно, наверное, лишь в родной Российской Армии, чтобы военнослужащий ходил в одной и той же обуви и в тридцатиградусный мороз и в сорокоградусную жару, вот уж где действительно «зимой и летом одним цветом». Соблазнительно дымящий вагон стоял совсем рядом, казался самым желанным местом в мире, манил, обещая тепло. Но по рампе настороженно зыркая на волнующуюся в десятке метров толпу мерно расхаживали комендантские патрули, специально назначенные следить, чтобы кто-нибудь не проник в вагоны раньше времени, тоже посиневшие от холода, но исполненные непреклонной решимости выполнить поставленную задачу. В итоге столь масштабных мер, принятых к упорядочиванию и соблюдению безопасности при посадке, в вагоны реально приходилось грузиться за оставшиеся до отправления после инструктажей и построений две-три минуты, толкаясь, давя друг друга, норовя столкнуть кого послабее под колеса. Жди несчастного случая. Однако об этом старались помалкивать, чтобы не дай бог не дошли жалобы до полигоновского начальства. Умудренные долгим опытом службы офицеры, предчувствовали заранее, какие меры предпримет командование для выправления ситуации. Нет, дебильные построения никто, конечно, не отменит! Что вы, это же не наш метод! Гораздо правильнее будет начать строить людей пораньше, за час до отправления к примеру. Для того чтобы осталось больше времени на посадку. Это же так логично, само напрашивается. А что? Если офицер прибывает со службы в восемь вечера, то вполне может построиться в семь утра у него и так остается целых одиннадцать свободных часов. Даже пусть он восемь из них спит, остального времени и так девать некуда, а самое страшное, что оно проходит бесконтрольно, вне службы и чуткой заботы командиров. Вот в это время, оставленный без присмотра офицер, как правило, и находит приключения на свою задницу: напивается, устраивает драки с гражданским населением и собственными домочадцами, попадает в дорожно-транспортные происшествия и творит прочие пакости, о которых в РВСН принято тут же докладывать начальству с соответственным разбором полетов и наказанием самих отметившихся и их командиров. Так что, чем меньше у офицера свободного времени, тем лучше. Дай генералам волю, так они вообще в казармы переселят, под неусыпный контроль. РВСН – ядерный щит родины! Это вам не цацки, здесь все серьезно!

– Становись! – зычно полетела над рампой долгожданная команда.

Пятнистые фигуры шумно задвигались, ровняя ряды, наконец, начиналась последняя заключительная часть марлезонского балета. Если пережить ее, то разрешат все же забраться в пусть относительное, но все же тепло купейного вагона.

По рампе в сопровождении военного коменданта важно вышагивал начальник штаба полигона генерал-майор Головачов. Сегодня контролировал посадку и инструктировал старших вагонов он. Невысокий, но коренастый, облаченный в отличие от остальных офицеров в теплый, не имеющий ничего общего с установленной военной формой, бушлат на синтепоне, хрустящий при каждом шаге болоньевым верхом, генерал исподлобья мрачно оглядывал заиндевевшие непроизвольно вздрагивающие в строю подразделения, презрительно оттопыривал нижнюю губу и что-то цедил сквозь зубы почтительно кивавшему в ответ коменданту. Замершие вдоль вагонов патрульные вытягиваясь по стойке «смирно» отдавали шествующему мимо генералу воинское приветствие, тот их усилий демонстративно не замечал. Генерал-майор Головачов, как впрочем, и все руководство полигона, никакого отношения к испытаниям военной техники никогда раньше не имел, не желал иметь и теперь. Офицеров научных отделов он искренне презирал и ненавидел, считая ловко устроившимися бездельниками. Вдаваться в то, чем они занимаются, зачем существуют и почему Родина дает им более высокие зарплаты и звания, чем их коллегам в войсках, генерал считал ниже своего достоинства, любого имеющего отношение к науке офицера через губу обзывая «осциллографом». Причем мог легко посадить любого ученого в лужу простотой своей военной логики и неряшливо крестьянскими манерами в общении.

– Кто твой прямой начальник, папуас? – доброжелательно и по-свойски обращался он к замершему перед ним, будто кролик перед удавом офицеру.

– Полковник Мордашка, – браво выпаливал, преданно тараща глаза «ученый».

– Не-е… – хитро улыбаясь, крутил пальцем у него перед лицом генерал. – Ты мне доложи, кто по уставу является твоим прямым начальником.

Загруженный по самое не могу спецработами, несчастный научный сотрудник последний раз открывал устав еще в училище, да и тогда если честно такие вопросы как определения прямых и косвенных начальников его интересовали крайне мало. Обычно, если военнослужащий не полный идиот, он прекрасно знает, кому подчинен, а кому не очень. Так же он, как правило, на практике легко отличает шеренгу от колонны, а одношереножный строй от двухшереножного, хотя не всегда умеет дать этим простым и понятным вещам правильное толкование, вбитое в устав каким-то штабным умником. В итоге пойманный с поличным «ученый» начинал что-то блеять явно невпопад, а торжествующий победу генерал добивал его по всем законам тактики и стратегии:

– А кто является для тебя начальником по воинскому званию? Э-эх, осциллограф! Что такое строевая стойка? Когда она принимается? Что такое двухшереножный строй? Что такое ряд? Сколько звездочек на погоне у полковника?

Совершенно обалдевший от предыдущего разноса, полностью раздавленный «научный деятель», услышав, наконец, вопрос на который наверняка мог дать правильный ответ во все горло вопил:

– Три!

– Смотри в штаны не насри! – довольно хрюкал генерал.

После чего переходил к следующей части беседы:

– У тебя тарифный разряд, какой?

– Восемнадцатый, – стонал научный сотрудник, всем сердцем ощущая, что наверняка зря появился на свет.

– Восемнадцатый! – значительно тыкал пальцем в небо генерал. – Как у командира дивизиона! Понимаешь? Дивизиона! А ты за такие деньги не знаешь, что такое строевая стойка, не знаешь, сколько сосков должно быть в умывальнике казармы, не знаешь, на какой высоте вешается в спальном расположении термометр! Как такое может быть?!

Научный сотрудник с училищных времен не бывавший в казарме, никогда не имевший никакого отношения к солдатам по призыву, чувствовал, как его буквально физически размазывает по полу. Он мог, конечно, попытаться рассказать о том, что лично провел боевых пусков ракет больше, чем генерал их видел за всю свою жизнь, о том, что изучил баллистику и аэродинамику, коротко знаком с биквадратными уравнениями и теорией полета управляемых зенитных ракет, что деньги ему платят вовсе не за то, чтобы вешать термометры на заданную высоту, а загружать лишней не имеющей никакой практической ценности информацией мозг вряд ли целесообразно. Но подобная дерзость в РВСН вещь невозможная, в принципе не допустимая, потому как тот, у кого на погоне большие звезды априорно является существом высшим, и не может ошибаться. А раз так, то, если высшее существо заявляет тебе, что ты говно, то остается лишь молча с этим согласиться, и не усугублять своей строптивостью ситуацию.

– Понял теперь, осциллограф? – торжествовал генерал.

– Понял, – покаянно потупив глаза, чтобы «уважаемый» начальник не дай Бог не прочел всего, что о нем в данный момент думают, отвечал «ученый».

С чем, как правило, и бывал отпущен на покаяние, ежели у генерала выпадало хорошее настроение. Надо отдать Головочеву должное, в плохом настроении он бывал редко. Еще бы, что может испортить настроение человеку точно знающему сколько сосков должно быть в умывальнике и сколько очек в туалете, разве что Мировая война, да и то вряд ли…

– Разойдись, зайти в вагоны! – полетела над окоченевшим строем долгожданная команда.

В этот раз, против обычного подали ее аж за пять минут до отхода поезда. Можно было особо не спешить, но задубевшие на морозе люди, привычно ломанулись на штурм вагонов. Замершие у дверей дежурные с красными повязками нарочито бодро покрикивали:

– Предъявляем на входе билеты! На линии работает контроль!

Дежурную шутку встречали дежурным же смехом, так повторялось изо дня в день, и все воспринимали эти нарочито строгие вопли как должное. Рассказывали, правда, поросшую уже былинным мхом историю, о том, как некий лейтенант, ежедневно брал у супруги деньги, якобы на проезд в мотовозе, добросовестно покупая на них по бутылочке пивка после трудного рабочего дня. Со временем запросы росли, и цены на мотовозный билет повышались. До тех пор, пока возмущенная супруга не прорвалась на прием к начальнику полигона и не заявила ему в запале, что будет жаловаться самому министру обороны, если тот не прекратит драть с военнослужащих по три шкуры за проезд на службу. Вконец обалдевший от этой речи генерал долго не мог понять в чем дело, а поняв, следуя стандартной военной логике, лишил виновника торжества всех премий и тринадцатой зарплаты, враз пробив в бюджете лейтенантской семьи такую дыру, что муж мог на эти деньги до конца службы ездить в «платном» мотовозе. «Видишь, дура, что ты наделала? – с достоинством заявил лейтенант супруге. – Будешь знать, как генералам жаловаться!» Той оставалось лишь согласиться, что тут скажешь, ведь по определению баба дура не потому, что дура, а потому что баба.

Наконец расселись по местам, бушлаты снимать никто не спешил, если после уличного дубака и показалось, что в вагоне тепло, то это впечатление быстро улетучилось. Умудренные опытом офицеры знали, что по определению тепло может быть лишь в штабном вагоне железнодорожников и в последнем, где ездил учебный центр, в нарушение всех РВСНовских инструкций посадивший истопником солдата срочника. Боец пока еще не придембелел в достаточной степени и толкать уголек налево не спешил, справедливо опасаясь немедленной расправы со стороны замерзших офицеров.

Зашипели, продуваясь, вагонные тормоза, лязгнули буксы, и колеса неспешно отсчитали первый такт по ржавым разболтанным рельсам. За пыльным мутноватым окном лениво поплыла назад рампа, синие лица замерзших патрульных и каракулевая шапка генерала. Все, мотовоз уходил, унося «осциллографов» к очередному трудовому дню, на занесенной снегом жмущейся посреди голой степи площадке. Комендант тоскливо проводил взглядом последний вагон и легкой рысцой потрусил вдогонку за шагающим к служебной «волге» генералом.

В вагоне постепенно отходили от холода, и вяло подшучивали друг над другом. Петрович, воровато оглянувшись по сторонам, потянул из внутреннего кармана бушлата жестяную банку джин-тоника. Рабочий день начальника отдела всегда начинался одинаково, разнились только сорта бодрящего напитка, да и то редко, потому как в круглосуточном магазинчике у его дома, продавцы хорошо знали его пристрастия и старались оставлять для него любимый товар.

– Как ты это пьешь? – искренне удивился Максим. – И так холодрыга собачья…

– А он не холодный, – улыбаясь, пояснил Петрович. – Я договорился, девчонки мне в магазине теплый оставляют. Как постоянному клиенту.

– А летом? – поинтересовался, запрыгнувший на верхнюю полку майор Кузнецов.

– А летом, Вадик, я попрошу, чтобы ставили в холодильник.

– Логично, – пожал плечами тот, углубляясь в чтение извлеченной из дипломата газеты. – Еще дисконтную карту потребуй…

Крякнула и зашипела в умелых руках жестяная крышка.

– Желает кто-нибудь? – церемонно осведомился Петрович.

Максим отрицательно мотнул головой, Петрович перевел взгляд на сидящего у окна Виталика. Тот, глубоко вздохнув и горестно качая головой, потянулся к банке толстыми, как сардельки пальцами.

– Ой, не к добру… Разбудишь червя, что потом делать?

Когда у Виталика внутри просыпался червь, читай неуемная жажда догнаться алкоголем до состояния полного изумления, что, учитывая его стокилограммовые габариты, было делом труднодостижимым на практике, добра действительно ждать не приходилось.

– Ну так не пей, олень ты ягельный! – дружески посоветовал, ткнув его кулаком в бок Борисов.

– Поздно, – с истинно королевским достоинством не отреагировав на тычок, провозгласил начальник второй лаборатории, затяжным глотком приникая к жестяной банке.

Напиток энергично забулькал в его горле, поросший волосами кадык поршнем заходил вверх-вниз, перегоняя жидкость в желудок.

– Эх! Хорошо, но мало, – заявил Виталик с тревогой следившему за ним Петровичу, наконец, оторвавшись от банки.

Тот, взвесив в руке переданную тару, разочарованно качнул головой.

– Таким бы хлебалом медку тяпнуть! – верно расшифровал его мысли Борисов, попытавшись дружески похлопать довольно отдувающегося начальника второй лаборатории по щеке ладошкой.

Однако расслабленность лобастого подполковник была лишь мнимой, протянутая Борисовым рука тут же оказалась сжата, будто стальными тисками и нещадно вывернута на излом.

– От тож! – наставительно произнес Виталик, с наслаждением разглядывая, корчащегося от боли капитана. – Не тяни свои грабли, куда не просят.

Петрович меж тем в свою очередь припал к банке с удовольствием жмурясь, как нализавшийся сметаны кот.

– Ты же так сопьешься, начальник, – устало, потянувшись, сообщил в пространство Максим.

– Ага! – согласно кивнул Петрович. – Просто я не могу трезвым взглядом смотреть на творящиеся в этом мире вещи. Только волшебные пузырьки примиряют меня с жестокой действительностью. Или, скажешь, что сам всем доволен?

– Но алкоголь не способ решать проблемы, – пожал плечами Макс. – Это же просто бегство от действительности…

– Пусть так, – легко согласился Петрович, делая очередной глоток. – И чем дальше я от нее убегу, тем мне будет лучше.

Заговорщицки подмигнув, он приоткрыл свой дипломат, демонстрируя Максиму горлышко прячущейся внутри водочной бутылки.

Максим открыл глаза. Взмокшее потом тело было скользким и липким, сразу же навалилась душная влажная жара. Нудно звенели, путаясь в марлевом пологе над головой, мелкие кровососущие твари, набившиеся в палатку в поисках добычи. Еще под впечатлением только что привидевшегося сна он хрипло повторил в темноту: «И чем дальше я от нее убегу, тем мне будет лучше». Вот уж в самую точку, убежал, так убежал, дальше уже некуда. Только лучше ли от этого стало? Спать, как-то разом расхотелось. Всколыхнувшая сердце смутная тоска и тревога, заставили отбросить, укрепленную над койкой марлю и осторожно пробираясь между кроватями соседей выползти наружу. Здесь было прохладнее, над плоскогорьем легкими струями колыша застоявшийся воздух дул легкий ветерок. Джунгли внизу казались колышущимся морем, в вечной ярости набегающим бурным прибоем на неприступную твердыню скального плато, на котором располагался прииск.

Этот мир был чужим, чужим и нереальным, он до сих пор не верил, что все, что происходит с ним – действительность. Этого просто не могло быть. Настоящий, не параллельный мир, с реальной жизнью и реальными проблемами остался там, за стенами международного аэропорта в котором он ожидал вылета в Париж, откуда с пересадкой должен был добраться до Кигали. Все, что было до этого оставалось непреложной реальностью: подполковничьи погоны, служба на испытательном полигоне, предельная усталость от возведенной в ранг доблести военной тупости, от постоянного завистливого прессинга дуболомов-начальников, наконец досрочное увольнение, долгие мытарства на гражданке в поисках работы, жизнь на нищую пенсию. Даже бодрый голос однокашника по училищу в телефонной трубке: «Есть непыльная работенка за рубежом. Тебя полторы-две тысячи баксов в месяц для начала устроят?» Устроят ли его две тысячи баксов? Сейчас его устроили бы и двести. Конечно, да. Все это было реальностью, так когда же начались явные галлюцинации? В какой момент он слетел с проторенной тысячами ног четкой канвы своей жизненной дороги? Может быть в вербовочной конторе, куда прибыл на собеседование? Да, наверное, именно там. Именно оттуда начала разматываться приведшая его сюда дорога… Макс закрыл глаза вспоминая…

Обстановка кабинета отличалась спартанской простотой: стол, вращающееся, обтянутое дерматином, кресло с одной его стороны, обычный стул с другой, сбоку компьютер с допотопным лучевым монитором, дешевый письменный прибор, неприятно громко тикающие часы на стенке и все. Самой впечатляющей деталью был сам собеседник – коротко стриженый детина с трехдневной щетиной на морде и неожиданно пустыми оловянными глазами. Дорогой и безукоризненно подобранный по размеру костюм от Бриони сидел на нем так же естественно, как на корове седло. Лучше уж сразу натянул бы привычную камуфляжку и не мучился, решил про себя Максим, провокационно осведомляясь из-за двери: «Можно?» Он так и ждал, что вот сейчас собеседник рявкнет в голос, как на плацу: «Можно козу на возу, и Машку за ляжку! А здесь не можно, а разрешите!», и почти угадал, промелькнуло в глазах мгновенно погашенное презрение старого строевика, даже кадык дернулся было, уже выталкивая вертящиеся на языке дежурные фразы. Однако не так прост оказался, совладал с собой, привстал любезно протягивая руку, мол, что вы, что вы, проходите… Давно похоже из Краснознаменной, успел перестроиться, кой-какого лоска набраться, ну-ну…

– Читал Ваше резюме, читал… В каких войсках служили…

Вздохнув, выдал правду, будто признаваясь, что болен проказой, эти ведь и проверить могут, с них станется:

– В РВСН…

Стриженого перекривило, как от зубной боли.

– Значит с военной подготовкой, все на уровне, школьной «Зарницы», правильно понимаю?

– Бумажные войска, что поделать…

Мысли, дав прихотливый извив, перескочили на какие-то крупные учения с приездом не то главкома, не то кого-то из его замов. Первый этап: подъем по боевой тревоге и строевой смотр в полном снаряжении. Главная фишка учений – вырезанные из картона прямоугольники под размер индивидуальной аптечки. На прямоугольниках нарисованы разноцветные шприц-тюбики с надписями, поясняющими, что в них за лекарство таится. По идее должны выдать настоящие аптечки, но их на складах нет. Да и опасно их выдавать, там внутри промедол, еще наширяется кто-нибудь, потом хлопот не оберешься. Потому вместо реальных аптечек из картона режутся их аналоги, учебные модели. Все должны положить прямоугольник в левый нарукавный карман куртки и знать наизусть, какого цвета тюбик с чем и для чего. Прямоугольники каждый резал себя сам, рисовали на компьютерах, но вот разукрашивали уже в меру собственных художественных способностей, цветных принтеров, увы, нет. Теперь прямоугольники похожи на детские разукрашки с каракулями, плевать, главное приезжим шишкам это точно понравится. Информацию начальнику полигона по секрету слили аж с самого Центрального командного пункта. Уже проверили несколько дивизий, и где были нарисованные аптечки, все прошло благополучно.

Стоим, обливаясь на жаре потом, проверяющие медленно движутся вдоль рядов, осматривают внешний вид, навьюченное снаряжение, периодически задают какие-то вопросы. Вот приезжий генерал на секунду замирает напротив Макса Ампилова и в недоумении вздергивает бровь:

– Это еще что такое?

Командир, угодливо вытягивая шею, заглядывает генералу через плечо, стоящие в строю тоже исподтишка косят взглядами. На полевой сумке Максика, там, где должен быть компас, болтается вставленный в ремешки картонный кругляш, нарисованная стрелка навечно замерла густо закрашенным фломастером синим концом напротив буквы «N», указывая направление на север. В повисшей над плацем полной тишине слышен донельзя удивленный, и даже участливый голос генерала:

– Товарищ капитан, вы что, идиот?

Макс молчит, глядя поверх генеральской фуражки в бездонно синее небо, нависшее над степью.

– Ну почему же он идиот? – пыхтя сигаретой, скажет потом в курилке Петрович. – Генерал, который приказал вместо аптечек картонки резать, значит, не идиот, а Макс выходит идиот. Ни фига не вижу разницы…

– Есть разница, Петрович, есть… В погонах, – глубокомысленно изрекает промокая носовым платком вспотевшую лысину Виталик.

– И вообще, мне за пять лет службы еще ни разу компас не понадобился, и дай бог нужен не будет, так на кой он мне на сумке сдался? Ладно бы выдавали, а то ведь покупать приходится! – горячится Борисов.

– Опаньки! А как же ты дорогу домой без компаса находишь, умник?

– По характерным приметам, – огрызается капитан, отворачиваясь.

– Бумажные войска, мать их… – подводит кто-то из офицеров итог.

– Учитывая Ваш уровень подготовки, могу предложить только работу в охране, – отрезает стриженый. – Сами понимаете, ни для каких особых задач вы не годитесь, военной специальности, пользующейся спросом, не имеете, а обучения мы не осуществляем.

Максим горестно вздыхает, так примерно он и предполагал, а охрана, известно, много не зарабатывает, дай бог ноги от голода не протянуть.

– И сколько платят в Вашей охране? – нарочитая развязность тона маскирует разочарование, с охранными конторами можно было пообщаться и дома, незачем для этого было переться в столицу.

– Есть вакансии в сотрудничающей с нами казахстанской фирме «Алга», они работают по заказу Казатома. Охрана горнорудной добычи в Руанде, на границе с Конго, – толстые пальцы с неожиданным проворством пробежались по клавиатуре. – Без испытательного срока, две с половиной тысячи в месяц, минус наш процент, итого две тысячи сто пятьдесят долларов в месяц, плюс питание, проживание, медицинское обеспечение и обмундирование за счет фирмы. Никакого соц. пакета, естественно нет. Работа на конкретный срок, минимум полгода, потом контракт можно будет продлить на месте.

Максим сидел, словно громом пораженный, на такие деньги он даже не рассчитывал, а уж что в комплекте с ними окажется романтическое путешествие в загадочную экваториальную Африку, казалось вообще чудом. Такого просто не могло быть.

– Там что, идет война? Постоянные атаки кровожадных дикарей? Свирепствует чума? За что такие деньги?

В ответ лишь скучающий взгляд, тщательно скрывающий презрение к очередному чайнику, которому приходится растолковывать элементарные вещи.

– Какие? Это вполне обычная средняя ставка для тех вакансий, на которые подбирает персонал наша фирма. Если бы вы были квалифицированным работником, летчиком, например, или хотя бы сапером, цена была бы в несколько раз большей…

– Я бы в летчики пошел, пусть меня научат, – пораженно пробурчал Максим, совершенно новым взглядом окидывая хозяина кабинета.

– В летчики вам уже поздно, а вот освоить какую-либо воинскую специальность от души рекомендую. Насколько я понимаю, в Африке Вам будет, у кого поучиться. Ну, так что? Устраивают вас условия?

– Условия-то устраивают, – разом сник Максим. – Только у меня же ни загранпаспорта нет, ни чего там еще полагается…

– Оформлением всего, «чего там еще полагается», – съехидничал, не удержавшись-таки стриженый. – Займется наша фирма. Вам достаточно только подписать контракт и мы оформим для Вас все необходимые документы на въезд в Руанду, организуем Вам все положенные прививки, приобретем билеты и обеспечим встречу и доставку к месту работы. Вам абсолютно не о чем волноваться. Или Вы думаете, мы просто так берем с Вашего жалования свои проценты?

«Абсолютно не о чем волноваться, абсолютно не о чем…» – эхом отдались у него в голове слова стриженного, сказанные в далекой, задыхающейся от автомобильного смога Москве.

– Конечно не о чем, – вслух согласился он, улыбнувшись экваториальной ночи. – Кроме малярии и лихорадки, людоедов и конголезских правительственных войск, подстерегающих в джунглях змей и леопардов и еще множества подобных приятных сюрпризов. Все хорошо, прекрасная маркиза, вот только Жучка сдохла. А так все отлично!

Огромная, оранжевая как апельсин и нереально яркая луна неспешно клонилась к горизонту. Черное небо прострелили сотни ярко сверкающих звезд, нигде больше нет таких ярких звезд, как на экваторе, там они ближе, и кажется, можно протянуть руку и дотронуться до горящего серебром комочка в бездонной черноте небосвода. Как завороженный Максим, задрав голову вверх, так что заныла напряженная шея, вглядывался в незнакомый рисунок созвездий, до тех пор пока не померещилось ему, что земля осталась далеко позади, а сам он подобно космическому кораблю с бешеной скоростью несется через галактику и звезды призывно подмигивают ему, становясь с каждой секундой ближе и ближе. Вселенная рванулась навстречу, всасывая в себя, сдавливая голову в висках, тяжелым грузом опускаясь на плечи. Прямо в мозг мерзкими холодными щупальцами поползла ледяная чернота космоса.

– Все в порядке, бвана?

Один из следопытов бамбалов бесшумно соткался из окружающей тьмы, с любопытством глянул в глаза.

– Да… Вот только небо… Небо давит на плечи…

– Небо давит тебе на плечи, бвана?

Голос бамбала звучит подозрительно настороженно, и это заставляет очнуться, вернуться на землю и трезво оценить ситуацию. На светящихся стрелках покрытого фосфором циферблата часов начало четвертого утра.

– Что ты тут делаешь? Почему не спишь?

– Мне захотелось пройтись, бвана. С тобой точно все в порядке?

Пройтись? Ночью, в то время, когда миром безраздельно правят злые духи? Максим вспомнил, рассказанную болтливым Карабасом историю про то, как сначала бамбалов хотели ставить в ночную смену наравне с белыми, и какой скандал из этого вышел. Забастовка длилась, пока не вмешался сам начальник охраны, собаку съевший на местных обычаях и враз отменивший принятое его заместителем решение. «У вас не наберется столько денег, чтобы им за это платить. За все сокровища мира ни один бамбал не будет бродить по ночам вокруг лагеря, – снисходительно улыбаясь, будто объясняя очевидные вещи тупицам, сказал тогда Старик. – Ночь время зла, и люди должны проводить ее под защитой крыши и стен, укрепленных соответствующими заклятиями». Что же могло выгнать этого чернокожего из хижины? Какая сила, или нужда? Да еще если прибавить сюда беспокойно бегающие глаза и виноватый вид, постоянно вздрагивающие плечи. Э, да парень насмерть перепуган…

– Как тебя зовут? – решил зайти издалека и осторожно прощупать непонятного туземца Максим.

От простого вроде бы вопроса бамбал подскочил, как ужаленный.

– Зачем тебе мое имя, бвана?! Ночью нельзя произносить имена, духи могут подслушать.

Вот как значит, духи могут подслушать… Теперь в глазах следопыта определенно плескался страх, даже не страх, а прямо-таки смертельный ужас. И боялся он… «Меня! – вдруг совершенно четко понял Макс. – Он же меня боится так, что еле живой от страха. Того и гляди, в обморок упадет. Но почему? Чем я мог его так напугать? Что он вообще здесь делает? А ну-ка… Попробуем на него слегка надавить».

– Значит, не хочешь говорить свое имя?

Бамбал отрицательно замотал головой с такой силой, что Максу даже показалось, что она вот-вот отделится от тонкой жилистой шеи и покатится в пыль, все так же мотыляясь из стороны в сторону.

– Хорошо. Видно придется мне рассказать Мбонге, что его подчиненный невесть зачем шлялся среди ночи рядом с палатками охраны. Узнать-то я тебя утром смогу, можешь не сомневаться.