Текст книги "Битва за небо"

– Датский король, – прошептал я губами, которые пересохли от перерасхода энергии – активное стилевидение, да еще сразу после такого боя далось мне нелегко. – Принц Гамлет, его отца убили, залив ему в ухо яд. А ведь и убитый и убийца были королями Дании!

– Мы сможем в этой мешанине найти подходящую емкость с ядом, но явно не за пять минут, – растерянно пробормотал Ледянников. – Хотя…

Стеллаж с ядами располагался в дальнем углу, отдельно от всех остальных. Вывалившиеся из него банки частью разбились, частью откатились в сторону, но не особенно далеко. Догадываясь, что тайник вряд ли был создан бьющимся, напарник бросился перебирать уцелевшие баночки.

– Господи, – бормотал он, отбрасывая одну банку за другой. – Зачем в мире столько ядов и для чего их все держать в аптеке?

Я, позабыв о необходимости следить за входной дверью, присоединился к поискам. Не знаю, сработало ли остаточное стилевидение или же мне просто повезло, но вторая банка оказалась тем самым тайником.

В банке была какая-то странно пахнущая мазь, из которой торчал небольшой латунный цилиндрик с завинчивающейся крышкой.

– Знаешь, не стоит сейчас пытаться доставать его из банки, – предложил Ледянников. – Яд все-таки…

В той стороне, где располагался черный ход, загрохотали чьи-то шаги. Двое незнакомцев попытались ворваться в аптеку, но активизировали какой-то механизм, который тут же взорвался.

– Рационалисты, – догадался я, глядя, как по залу мечутся две объятые пламенем фигуры. Очевидно, в оставленной ими бомбе содержался напалм или какое-то иное вещество сходного действия. А ведь задумай мы скрытно выбраться из аптеки, тоже пошли бы через черный ход! Наших противников снова подвело отсутствие координации.

– Думаю, эти республиканцы разминировали проход, – высказался Дмитрий, оказывая горящим людям последнее милосердие. – Надо спешить.

Мне захотелось спросить, куда мы побежим, но напарник прочитал мои Намерения и, прежде чем я успел открыть рот, сказал:

– На аэродром!

И мы побежали на аэродром. За нашей спиной неторопливо разгоралась разгромленная аптека покойного доктора Ливси.

Маккавити проводил людей взглядом и с сожалением повернул голову в сторону горящей аптеки. Русские люди, решившие идти сюда ночью, оказали коту хорошую услугу – опередившие их местные разлили по полу столько валерьянки, что хватило на небольшую попойку всему кошачьему населению района. Это же население, в знак признательности тем, кто стал причиной подобного праздника, во время сражения русских против людей в черном подстроило несколько случайностей, определивших результат поединка.

На душе у Маккавити царило умиротворение. То, о чем его просила заокеанская кошка по имени Кася, было реализовано, валерьянки он напился вволю, попутно укрепил свой авторитет. Кроме того, Маккавити ощущал приближение весны, а следовательно, новых приключений, ради которых он и жил в самом беспокойном районе Сан-Франциско.

Когда люди Каси исчезли за углом, кот неторопливо встал, выгнул спину, выставил хвост трубой и гордо зашагал к своему дому на Бродвее.

– Меня беспокоит Ксения, – заметил Поликарп Матвеевич во время вечернего чаепития, когда все ученики удалились в отведенное для них крыло. – Она словно отдаляется от всех нас, ходит задумчивая по тренировочному залу и побеждает каждого, кто на нее косо посмотрит. Даже мне трудно уловить ее Намерение, что тут говорить об учениках. С такой форой она даже Пашку заставляет признать поражение.

– Эта футуроскопическая связь с Николаем отнимает много сил, – терпеливо объяснил профессор. – Знание будущего предполагает невольное переживание этого будущего, особенно когда предвидение проявляется в такой форме, как у Ксении. Надвигающийся горизонт событий она воспринимает, как восприняла бы смерть Николая, остро и эмоционально. Но эта же связь в какой-то степени защищает ее от ужасов однозначного будущего. Ведь футуроскописты продолжают погибать каждый день. Выживают только гроссмейстеры Мастерства, да еще те, кто подобно мне принимает коктейль из лечебных трав и наркотиков. Надолго ли меня хватит, не скажет никто, а вот Ксения наверняка доживет до наступления Часа Ноль, когда горизонт окажется в настоящем времени и футуроскопия прекратит свое существование.

– А после Часа Ноль? – Брови сэнсэя сошлись в одной точке, Поликарп Матвеевич был сильно обеспокоен и даже не скрывал своих Намерений от Воронина.

– Все, что мы знаем о мире после этого момента, укладывается в хорошо знакомое тебе пророчество, – вздохнул Сергей Владимирович. – Я не знаю, каким образом учителю удалось преодолеть эту страшную преграду, быть может, предсмертного усилия достаточно чтобы заглянуть на ту сторону. Если это так, я постараюсь успеть рассказать о том, что увижу.

– Ты уверен, что мы захотим это знать? – спросил третий участник сборища. – При неизменности будущего любое предсказание легко превращается в приговор. Особенно если ничего хорошего нас там не ждет.

– Или – или, – пробормотал Архипов, наливая себе следующую чашку чаю. – Все будет зависеть от того, справились ли мы с указаниями Преображенского. У кого-то из наших учеников есть шанс спасти Россию, но обучили ли мы его так, чтобы он сумел этим шансом воспользоваться? И обучили ли мы его вообще? Через сито отбора прошли тысячи мальчиков, а сколько учебных вольтов сейчас стоит в церемониальном зале?

– Девяносто один, – моментально откликнулся третий участник собрания. – И этим девяносто первым в девяносто первом же году стал Николай, на которого лично я готов поставить. Они с Дмитрием, если верить обрывочным видениям Ксении, сейчас находятся в Америке и занимаются каким-то очень важным делом. А ведь Колька совсем недавно сдал экзамен! По-моему, это не случайность.

Воронин скривился, полез трясущейся рукой в карман и достал оттуда пилюлю.

– Видения закончились, – сообщил он, с усилием проглатывая лекарство и запивая его горячим чаем. – Больше мы о Николае не узнаем футуроскопическим способом ничего. Связь продолжает существовать, но активизировать ее в сознательном состоянии Ксения не может.

– Сны… – пробормотал Поликарп Матвеевич. – Она снова стала кричать во сне. Только если раньше по ее выкрикам с некоторыми погрешностями реконструировалось все увиденное, то теперь этот номер не проходит. Ксения выкрикивает имя Николая и с ужасом повторяет слово «нет». Как и сразу после комы, после пробуждения никаких воспоминаний у нее не остается. Если бы только мы могли проникнуть в ее сон…

– Такие средства существуют, – признался профессор Воронин. – Их для чего-то засекретили военные, но нам, футуроскопистам, они известны. Элементарная комбинация из препаратов, имеющихся в любой аптеке. Только ничего в ее снах мы не увидим, потому что она видит не сны, а будущее. Препаратов же для показа будущего посторонним не существует. Пока что. Да и вряд ли они когда-либо будут созданы. В силу уже упоминаемых неоднократно причин.

– В мире однозначного будущего место футуроскопии может занять стилевидение, – немного подумав, заявил третий собеседник. – И в этом случае связка Ксения – Николай как бы вывернется наизнанку. Стилевидение Николая будет непроизвольно напоминать ему Стиль Ксении. Судя по твоим сообщениям, Сергей, один раз что-то похожее уже произошло.

– Не до конца, – уточнил Воронин. На его бледном морщинистом лбу выступила испарина – началось действие лекарства.

– Во Владивостоке, на стрельбище, Николай едва не потерял контроль над своим талантом, но в последний момент сумел собрать энергию и перенаправить его с Ксении на находившегося поблизости капитана военной разведки. Так что окончательной инверсии еще не происходило ни разу.

– Отчего-то мне кажется, что полная инверсия этой связи произойдет в Час Ноль, – пробормотал Поликарп Матвеевич. – И тогда неподготовленный подмастерье может впасть в кому, как когда-то это произошло с Ксенией. Только на этот раз чуда не произойдет.

Сидящие за широким деревянным столом молча переглянулись, но промолчали. Подобный сценарий не противоречил их расчетам, более того – выглядел самым реалистичным. И пусть до поры до времени будущее оставалось неоднозначным, собравшиеся в обеденном зале мариенбургской психотехнической школы не знали, как можно избежать развития ситуации именно в этом направлении.

Не буду рассказывать, как мы добрались до аэродрома. Не потому, что обошлось без приключений, погонь и стрельбы, а просто потому, что запомнил этот фрагмент нашего путешествия крайне смутно. Перерасход внутренней энергии выродился в бешеную пульсацию крови, одышку и дрожащие конечности. Каким образом я бежал и не падал – известно только моему ангелу-хранителю. Дмитрий, правда, утверждал, что я иногда даже обгонял его, выбиравшего кратчайший путь и отстреливавшегося из пистолетов.

На наше счастье, никто из гнавшихся за нами не раскочегарил паромобиль – против этого вида транспорта пистолетные пули были бы бессильны.

Еще один непонятный момент – отсутствие засад на пути от аптеки до аэродрома. На месте рационалистов я бы высчитал, куда и какой дорогой мы побежим, после чего посадил бы еще одного пулеметчика на нашем пути. В моем состоянии хватило бы обыкновенного ружья, поскольку читать Намерения на бегу я уже не мог, а следовательно, и не ощутил бы, что в меня целятся.

Возле ворот, ведущих к причальным мачтам, дежурила пара российских авиаторов, при параде и полном наземном вооружении. Дмитрий тем временем расстреливал последнюю обойму. В ответ тоже звучали выстрелы, но нас так и не ранило, только вот мне шальная пуля срезала одну из кисточек на высовывавшейся из-за плеча катане. Упавшую кисточку я, между прочим, ухитрился подобрать и сам того не заметить – в таком вот полубессознательном состоянии меня и доставили на борт «Зенона». Я заснул, когда увидел триколор на знакомом борту дирижабля. Дмитрий проследил, чтобы мне не мешали дойти до нашей с ним каюты, заботливо придержал дверь, когда я входил внутрь и накрыл меня пледом после того, как стало ясно, что на сегодня движения моего тела завершены.

Перестрелку с толпой, что выломала ворота и разогнала вооруженную охрану, я тоже пропустил, равно как и наш поспешный взлет. Хорошо еще, что на армейских дирижаблях не принято в чужом порту останавливать паровую машину и выстужать котлы.

Зато к самому важному происшествию на «Зеноне» меня что-то разбудило. Я открыл глаза и увидел перед собой знакомый узор из заклепок. Едва заметная вибрация подтвердила мне: мы летим в расположение Комиссии, а треклятый Сан-Франциско остался далеко позади.

Поворот головы позволил мне увидеть спящего напарника. Он тоже не потрудился раздеться, но, в отличие от меня, нашел в себе силы снять хотя бы сапоги.

Алексей, с тревогой подумал я. Что будет с ним в столь растревоженном городе? Где он сможет найти убежище от коварных революционеров, расчетливых рационалистов и горящих жаждой мщения блэкджеков? А ведь есть еще и неизвестная никому, кроме него, величина – подводники капитана Немо. Они ведь тоже где-то в городе, недаром мы встретили днем мэтра Джонса.

Воспоминание о калифорнийских революционерах заставило меня ощутить приступ тошноты. Проклятые последствия перенапряжения мешали радоваться жизни, тому, что я вырвался из американского ада, в котором мог не один десяток раз погибнуть – от пули, меча или яда. О, Гатчина, Гатчина! О, славная столица России, величественный Санкт-Петербург, есть ли во всем остальном мире места, походящие на рай сильнее вас? Или это во мне говорит мой патриотизм, заставляющий хвалить местность только потому, что она является твоей родиной?

А революционеры, в особенности старый Мэтт со своим паромобилем, не выходили у меня из головы. Словно какая-то заноза сидела в мозгу. Я встал с койки, мягким неслышным шагом прошелся от иллюминатора до двери и обратно. Дмитрий повернулся носом к стенке и, не просыпаясь, создал во сне Воздушную Ловушку, растрепавшую его и без того взъерошенные волосы. Тоже перетрудился.

Я аккуратно коснулся его Ловушки кончиком катаны. Нечего тратить силы на неосознанную психотехнику.

Ловушка разрядилась легко, как будто только этого и ждала. Впрочем, мне был хорошо известен Стиль Ледянникова, а потому я знал, как нейтрализовать его энергетические фокусы.

Стиль, Мэтт и ощущение надвигающейся угрозы как-то незаметно совместились в моем сознании, спаялись в единую мысль, и я понял, что старый революционер вряд ли позволил бы нам улететь из Сан-Франциско живыми. Более того, я даже догадался, каким образом он решил отправить нас на тот свет.

Около минуты ушло на то, чтобы разбудить Дмитрия. Напарник норовил создать очередную Воздушную Ловушку и заснуть по новой. Только сконцентрировав энергию на самом себе и усилив тревожное Намерение раз этак в двадцать, удалось поднять Ледянникова на ноги.

– Чтобы проверить угольные отсеки на предмет размещенной там бомбы придется искать и будить штатного лозоходца, – моментально разобравшись в моих путанных объяснениях, сказал напарник и стал натягивать на себя сапоги.

Чтобы найти лозоходца, мы прошли вперед, на наблюдательный пост, где дежурили и поддерживали корабельную Воздушную Ловушку два «психа» в белых мантиях с андреевскими крестами.

– За лозоходца у нас судовой врач, он же кок, каюта номер шестнадцать, – выслушав нас (говорил в основном Дмитрий, поскольку я то и дело сбивался на торопливую и бессвязную речь, а он, натренированный Несвицким, мог складно излагать свои мысли в любом состоянии), объяснили авиаторы.

Поблагодарить ответившего нам «психа» мы не успели, равно как не смогли и предотвратить взрыв.

«Зенон» клюнул носом, завалился вбок и начал падать в океан.

К аппаратам тяжелее воздуха без предубеждения относились только две категории лиц: безумные «психи», готовые забраться в планер и подгонять его при помощи устраиваемых в нужном месте восходящих потоков воздуха, и не менее безумные рационалисты, считающие, что если есть в механизме возможность контактировать без неполадок с аурой «психа», то данный механизм априори несовершенен.

Дмитрий же относил себя к людям здравомыслящим, полагающим, что любой аэровоздушный аппарат пригоден для полетов в том случае, если на нем можно упасть с большой высоты без какой-либо опасности для своей жизни.

Адская машинка старины Мэтта полностью уничтожила двигатели, повредила газохранилище и котел, разорвала в клочья половину задействованных камер. Если бы в авиацию не шли косяком психотехники, «Зенон» утонул бы в ближайшие две минуты. Но нашлись герои, взявшие под психотехнический контроль пар в котле и щели в газовом хранилище. Разгонявшую «Зенон» Воздушную Ловушку, правда, спасти не удалось – ее повредило взрывной волной, а потому дежурные психотехники поспешили избавиться от теряющей стабильность области повышенного давления.

Без двигателей скорость «Зенона» упала до нуля, зато снижение высоты удалось сначала замедлить, а потом и вовсе остановить. В стальных ячейках дирижабля стали надуваться новые камеры, а котел перестал извергать из себя струю раскаленного пара.

– Мы могли бы продержаться в воздухе неограниченное количество времени и даже сформировать новую разгонную Ловушку, которая привела бы нас точно к флоту Комиссии, – проинформировал Ледянникова и Разумовского капитан «Зенона». – Но я отдаю приказ о постепенной эвакуации экипажа в шлюпки. Собирайте свои вещи, господа, нам придется немного поплавать.

Николай с опаской оглянулся в сторону кормы и черного столба дыма, вырывавшегося из нее.

– Уголь, – подтвердил Ледянников. – Нам не создать новую разгонную Ловушку, потому что внутри нее скоро будет невозможно дышать. Кроме того, огонь может перекинуться на газохранилище, а оно и без того повреждено.

– Дмитрий Никанорович, вы неплохо разбираетесь в авиаторстве, – похвалил мастера-«психа» капитан курьера. – Должно быть, у вас были неплохие учителя.

– Я летал вместе с Несвицким и Чесноковым на «Дежневе», – скромно ответил Ледянников. – Так сколько времени у нас есть до действительно серьезных неприятностей? А то мне бы не хотелось затеряться на шлюпке в зимнем океане, да еще в том районе, где орудует субмарина Немо.

– Больше двух часов гарантировать не смогу, – предупредил капитан. – Так что собирайтесь в темпе, нам надо будет сделать попытку отстрелить весь двигательный отсек.

«Зенон» вздрогнул всем корпусом, котел таки не выдержал избыточного давления и лопнул. Кипятком и паром обожгло четверых членов экипажа.

– Осторожно! – проорал в рупор капитан курьерского дирижабля. – Я подрываю отсечку!

По решетчатому корпусу «Зенона» пробежалась цепочка искорок, металлолом, некогда бывший двигателем для такой махины, накренился и упал в воду, поднимая тысячи мелких брызг. Вслед за двигателем должны были отвалиться отсеки с углем, но там то ли что-то заело, то ли просто деформировалось от самого первого взрыва.

– Надо было раньше догадаться, – проворчал капитан курьера. – Сейчас мы или встретим патрульные дирижабли, или эвакуируемся в шлюпки и глядим на торжество огненной стихии с почтенного расстояния и снизу. А ведь я еще помню русско-османскую, горел точно так же над Дарданеллами…

Через десять минут после неудачного отстрела угольных хранилищ океан угрожающе приблизился. Терпеливый капитан довел высоту до пятнадцати метров, а затем сбросил в воду верхнюю боевую платформу с одним из трех пулеметов. Еще через полчаса пришлось повторить операцию с нижней боевой платформой. Теперь от красавца курьера остался только зияющий многочисленными прорехами внешний корпус да осевая гондола, своей массой тянущая на дно.

– Можем ли мы чем-то помочь делу спасения дирижабля? – поинтересовался Дмитрий, видя, что у капитана не хватает людей с Мастерством на отчаянное обуздание пожара.

– Такие зеленые человечки, как вы? – удивился капитан. – Ну что вы, Дмитрий Никанорович, не извольте переживать. Лучше отдыхайте и любуйтесь воздушной катастрофой, где еще, кроме как на японо-британской, такое увидишь. А тут даже эффект присутствия имеется.

Эффект действительно имелся, поскольку дым менял направление (а скорее всего, это мы после выхода из строя рулей описывали широкую спираль), в рубку то и дело надувало целые клубы.

Капитан курьерского дирижабля знал, о чем говорит, – опасности для экипажа и пассажиров не было никакой, поскольку «Зенон» успел влететь в зону боевого патрулирования и с минуты на минуту столб черного дыма должен был привлечь внимание остальных кораблей.

– У меня продолжается странное ощущение, будто это происшествие тоже завершится удачно, – тихо признался напарнику Николай. – Это чем-то похоже на стилевидение, только не такое четкое. Что бы это могло быть?

– Голос ангела-хранителя, – пошутил Ледянников. – А если серьезно, то я тоже ощущаю какую-то странность. Ты ведь заметил, как нам с тобою неестественно везет? Я только что, даже не вспоминая сомнительные случаи, насчитал двадцать ситуаций, в которых нас могла поджидать смерть. А каковы наши реальные потери? Пара царапин плюс переутомление. Сдается мне, там, на небесах, готовят для нас какой-то большой сюрприз. Такой большой, что разом перекроет всю нашу удачливость за один раз. Может, даже с лихвой.

– Но ведь все наши удачные исходы спасали наши жизни и вели к осуществлению данного нам задания, – не понял его подмастерье. – Что может за один раз компенсировать двадцатикратное спасение наших жизней? Двадцатью смертями разом мы вряд ли умрем.

– Не обязательно умирать два десятка раз, – скривился Ледянников, вглядываясь в черную точку, возникшую на горизонте. – Достаточно умереть только один, но зато максимально паршиво. Как бы наш случай не оказался из таких.

Когда подлетевший к месту происшествия «Дежнев» приступил к подъему экипажа «Зенона» со спущенных на воду шлюпок, легкий курьер уже превратился в летающий костер. Одна за другой лопались наполненные гелиевой смесью подъемные камеры, рвались оставшиеся боеприпасы. Ветер, вызванный военными «психами», отогнал горящий дирижабль в сторону. Агония «Зенона» продолжалась чуть дольше часа. «Дежнев» успел собрать всех эвакуированных и поднять на борт все шлюпки с ценными грузами, пока огонь отчаянно цеплялся за возможность удержаться в небе. Но его время истекло, и то, что когда-то было легким курьером российских военно-воздушных сил, нырнуло в волны Тихого океана.

Капитан «Зенона», конечно же, плакал, но окружающие тактично старались этого не замечать.

– Электрическая? – недоверчиво переспросил британский дипломат, после того как Дмитрий сделал доклад на выездном заседании Комиссии. – Как может существовать полностью электрическая подводная лодка? Откуда она будет брать электричество? Из воздуха? Или, может, из морской воды? В привезенных вами бумагах нет решительно никаких указаний на электрический секрет субмарины.

Выездное заседание комиссии проходило на нижней боевой платформе тяжелого дирижабля «Бирон», который единодушно был признан флагманом объединенного воздушного флота. Британцы, японцы и русские размещались на походных стульях вокруг трибуны, наспех изготовленной из контейнера с глубинными бомбами. Сразу перед трибуной размещался один из шестнадцати бомболюков. Отчего-то пахло свежесрубленной сосной, хотя никакой сосны тут не водилось.

– Сделать вывод об электрической природе пиратского корабля можно по странному отбору кандидатов на роль будущих механиков, – пояснил Ледянников. – В экипаж приглашались люди небольшого роста, да еще и разбирающиеся в технике, особенно в электрических машинах. Это ли не очевидный след?

– Вовсе не обязательно, – возразил британец. – Не секрет ни для кого из нас, что изготовление электрических машинок является запрещенным в японском протекторате занятием. Именно потому вербовщики и пытались определить умение будущего механика управляться с довольно сложными механизмами. Да капитану Немо новые «психи» и не нужны – главное, чтобы на борту всегда нашлись готовые на смерть во имя поверхности и королевы. У капитана Немо есть хорошо подобранная команда высокопрофессиональных «психов». Перераспределив нагрузку на дюжину человек, он вытворяет чудеса, недоступные нам. А весь секрет – в правильной организации процесса.

Убедить англичан и часть японцев, что подводная лодка действительно связана с электрическими приборами, не удалось. Вера в Мастерство у японцев и трезвое отношение к возможностям сложных механизмов не допускали существования подводного пиратского ужаса.

Хуже того, гроссмейстер Жуков, признанный председателем Комиссии на ближайшие шесть заседаний, тоже не верил нашей интуиции. Его способности к стилевидению являлись государственной тайной, но я позволил бы предположить, что я ощущал Стиль намного четче его. Иногда лучше иметь один ярко выраженный талант, чем разрываться в разные стороны, пытаясь тренировать сразу три или четыре. Алексей обязательно упомянул бы о множестве психотехников, если бы попал на подлодку, управляемую при помощи Мастерства. Но уцелело только краткое описание радиостанции, вылавливающей из эфира едва ли не каждое слово.

Упрямцы в Комиссии приводили в пример никому не нужный проект «Электромедиум», заключавшийся в том, что раз в сутки, в строго определенное время, спускали шлюпку на воду, отводили при помощи канатов и только после этого запускали размещенное на шлюпке устройство для связи посредством радиоволн. В мирное время да в спокойных водах «Электромедиум» показал себя довольно эффективным, но в реальной боевой обстановке намного больше пользы приносили семафоры, гелиографы и почтовые голуби.

Я сидел чуть поодаль от всех, приглашенный скорее в качестве свидетеля, нежели как самостоятельное лицо, входящее в состав Комиссии. По местным законам я был всего-навсего тенью Ледянникова – и это при том, что на флагштоке «Бирона» развевался российский флаг, – несмотря на всю оказанную державе пользу! Нет в мире справедливости.

Теперь, глядя, как взрослые и умные люди толкут воду в ступе и препираются из-за деепричастного оборота в протоколе, я понимал Дмитрия с его мизантропией. Взгляни на каждого комиссара по отдельности, поймай его Стиль и придумай, как бы разрешил этот человек проблему с пиратами, – не картинки выходят, а загляденье. Собери их всех в одно помещение, дай им власть над большим морским и воздушным флотом – выйдет в точности как сейчас. Недаром в Библии пишут, что люди стали размножаться только после грехопадения. Не создан человек для плодотворного общения с себе подобными, и все тут!

Особенно позабавил меня – в самом начале заседания, когда я мог еще находить в этом смешное, а не подтирать украдкой свои Намерения, холодея от осознания извращенной природы социума, – момент с гидропланом. Оказывается, в него тут тоже не верили, несмотря на то, что мы с Дмитрием дали показания, что видели этот летательный аппарат в воздухе над океаном! Кто-то из комиссаров снисходительно смотрел на нас и молчал, кто-то принялся доказывать нерентабельность создания аппаратов тяжелее воздуха, лишенных психотехнической поддержки. «Психи» полагали, что мы стали жертвой какого-то хитрого фантома, а британский дипломат поверил в гидроплан, но тут же заявил, что существование подобного летательного аппарата свидетельствует о справедливости его гипотезы. Дескать, только сильные «психи», работая командой, могли бы пользоваться таким механизмом.

Зато на заседании я смог узнать последние новости о действиях капитана Немо. В документах Островского Немо звали Николасом Теслой, однако и тут бюрократия проявилась во всей своей благоглупости – комиссары продолжали называть капитана именем Немо, поскольку именно так он был зафиксирован в начальных документах! Так вот, японский флот выследил Теслу-Немо и попробовал расправиться с ним самостоятельно. Итог: четверо выживших, причем трое из них выжили из ума.

Людей, сумевших сохранить здравомыслие на заседаниях комиссии, помимо нас с Дмитрием нашлось только пятеро. Костровицкий с Солнцевым, российские эксперты по Японии и Великобритании соответственно, японский военный эксперт, почему-то напомнивший мне Сугимото, и двое англичан-дипломатов, державшихся чуть особняком от остальных. Увы, любое голосование оставляло эту фракцию в меньшинстве. Так что я сидел тихонько в задних рядах, пропускал сквозь себя всю эту болтологию и предавался греху уныния. Такая Комиссия вряд ли могла противопоставить Тесле хоть что-то, кроме официальных документов, на которые он – как и на все остальные международные законы – даже не посмотрит.

– Теперь, полагаю, вы понимаете, отчего я не люблю появляться на борту «Бирона», – пояснил капитан Чесноков, встречая нас на своем «Дежневе». К счастью, Комиссия самостоятельно приняла решение распределиться по всем крупным воздушным судам, а потому Ростиславу удалось устроить так, что мы оказались его гостями.

Стилем Чесноков чем-то напоминал пропавшего в лабиринтах Сан-Франциско Островского, только тот был сухопутным военным человеком, а Чесноков всей душой принадлежал воздушным просторам. Дмитрий при помощи своего чревовещательного фокуса сказал мне, что Платон Эдуардович высоко ценил этого офицера, но тут я обошелся бы и без рекомендаций Несвицкого. Ростислав был насквозь харизматичен, парадоксальным образом сочетал иронию с авиационным уставом и светскими манерами. Если Островский напоминал гусара, сбежавшего из эпохи зарождения психотехники, то Ростислав относился к более поздней формации, опоздав родиться всего на век с лишним.

– Согласно штатному расписанию, во время сражений ваши места на нижней боевой платформе, – проинформировал нас Ростислав за ужином в офицерской столовой. – Вы будете нейтрализовывать негативные психотехнические удары, которыми, по мнению вышестоящего начальства, будет забрасывать нас неуловимый Немо. Лично мне кажется, что ожидать бронебойного снаряда куда вероятнее, но и тогда для вас найдется работа. Во время боя никто не остается без дела.