Текст книги "Анти-Ницше"

Чтение ради победы

Акт чтения всегда захватывает эмоции читателей, и в значительной степени успех того или иного текста (или акта чтения) зависит от симпатии читателя и его увлеченности. Немалая часть этой увлеченности берется из отождествления читателя с индивидами и типажами в рассказываемой истории. Люди обычно отождествляют себя с героями повествования и практически с любым персонажем, который представлен в привлекательном свете. Этим предполагается «принятие целей протагониста», так что достижение этих целей или провал в их достижении вызывает у читателя эмоциональную реакцию, подобную той, что можно было бы ожидать у самого протагониста, независимо от того, описывается ли то, что протагонист действительно испытывает такие эмоции[131]131
  См.: Oatley K. A Taxonomy of the Emotions in Literary Response and a Theory of Identifcation in Fictional Narrative // Poetics. 1994. Vol. 23. P. 53–74; Д. У. Олбриттон и Р. Дж. Герриг выяснили, что у читателей есть позитивные предпочтения касательно исходов повествования и что наличие негативных предпочтений (например, надежда на то, что протагонист не успеет на самолет) настолько необычно, что, когда читателей путем манипуляций склоняют к предпочтению негативного исхода (например, говорят, что самолет разобьется), они хуже запоминают реальный исход. См.: Allbritton D. W., Gerrig R. J. Participatory Responses in Text Understanding // Journal of Memory and Language. 1991. Vol. 30. P. 603–626.


[Закрыть]. Следовательно, история со счастливым концом – та, в которой читатель чувствует себя счастливым по причине успеха героя, а грустная история – та, в которой протагонист безуспешен.

В результате этого процесса читатели порой начинают считать своими цели персонажей, которые во многих внешних отношениях (таких как возраст, раса, гендер, класс и т. п.), возможно, на них не похожи. Однако цели, которые они принимают за свои, – избежать смерти, найти партнера, достичь личной самореализации, – это почти всегда цели, разделяемые читателями, поскольку они отражают рациональный личный интерес. Следствие присвоения целей протагонистов на основе личного интереса состоит в том, что акт чтения становится попыткой добиться успеха в тех самых целях, которые читатель преследует в повседневной жизни. На самом деле успех в акте чтения порой может компенсировать читателям их относительную неспособность достичь тех же целей в собственной жизни. Отсюда, вероятно, мнимый парадокс, вытекающий из популярности Ницше у обездоленных групп, которые он всячески уничижал. Они тоже читают ради победы, пытаясь вырвать успех из текста за счет превращения самих себя в героев повествования Ницше.

Чтение ради победы – это тот самый способ чтения, который, по мысли Ницше, должны применять люди. В «Человеческом, слишком человеческом» он отметил:

Тому, кто на самом деле хочет узнать что-то новое (будь то человек, событие или книга), лучше всего принимать это новое со всей возможной любовью, быстро закрывать глаза на все, что кажется ему в нем враждебным, возмутительным, превратным, даже забывать об этом: к примеру, давать максимальную фору автору какой-нибудь книги и прямо-таки, словно на скачках, с бьющимся сердцем желать, чтобы он добился своего[132]132
  ЧСЧ. С. 233.


[Закрыть].

Когда Ницше писал это, он рассматривал чтение ради победы в качестве всего лишь инструмента, полагая, что разум со временем придет к тому же выводу. Но в его более поздних произведениях эта возможность была отвергнута. Знание «работает как оружие власти», а потому «зависит от меры роста воли к власти»[133]133
  ВВ. С. 786.


[Закрыть]. Стремление читателя к победе – уже не средство познания, а пример того, чем, собственно, и является знание. Познать нечто – значит не больше, чем проинтерпретировать нечто к своей собственной выгоде: «Воля к власти интерпретирует (при образовании органа дело идет об интерпретации)»[134]134
  Там же.


[Закрыть].

В этом контексте чтение ради победы без оглядки на возражения или следствия такого чтения – это не просто чтение в том модусе, в котором мы обычно читаем: оно является еще и первым, но сразу же одурманивающим, вкусом воли к власти. Чтение ради победы не только дает собой пример воли к власти, дело еще и в том, что при чтении Ницше наше собственное применение воли к власти и в самом деле получает награду в виде ощущения самой этой власти. Даже в одном-единственном предложении можно увидеть, как это происходит. Взять, к примеру, похвальбу Ницше из «Ecce Homo»: «Я не человек, я динамит»[135]135
  EH. С. 276.


[Закрыть]. Кто бы, читая эту строку, не почувствовал внезапного волнения некоей взрывчатой субстанции внутри самого себя или, по крайней мере, не был воодушевлен наглостью Ницше, позволив самому себе чуть большую, чем обычно, экспансивность чувств? В конце концов именно так мы обычно читаем. Пусть даже Ницше приписывает взрывчатую силу самому себе, а не нам, мы все равно тут же принимаем ее на свой счет.

В этом, возможно, и заключается причина необыкновенной связи Ницше со своими читателями. Успешное чтение Ницше означает чтение ради победы, такое чтение, в котором мы принимаем цели автора за свои. Пытаясь без зазрения совести заполучить награды, обещанные текстом, мы становимся примерами раскованной воли к власти. Неудивительно, что Ницше может столь уверенно отождествлять своих читателей со Сверхлюдьми. Это не просто лесть. Если читатели Ницше усвоили его текст, они доказали именно те качества безжалостности и амбициозности, которые прочат их в «хозяева земли». Но они не просто заработали себе определенный статус в воображаемой вселенной Ницше. Достигнув понимания главнейшей доктрины Ницше, они уже доказали ее самим себе. Ницше убеждает, апеллируя к опыту, но не к нашему опыту мира, а к нашему опыту читателей, в частности нашему опыту читателей его текста.

Читать как лузер

Существует альтернатива чтению ради победы: читать как лузер. Роберт Бертон описал такой тип чтения и его последствия в своей «Анатомии меланхолии»:

Да, но это размышление все на свете искажает, и ошибка ухудшает положение многих людей, заставляя их видеть во всем, что они читают или слышат, повод для собственного низвержения, и чем больше они ищут и чем больше читают Писание или Отцов, тем больше они запутываются подобно птице в силках, тем больше теряются, устремляясь к этой абсурдной пропасти. Много званых, а мало избранных (Матфей, 20.16 и 22.14). Такие места из Писания, когда они неверно истолкованы, поражают их ужасом, они сомневаются теперь в том, действительно ли они в их числе или нет, в божественном законе предназначения, в абсолютном отвержении, и все эти убийственные картины они рисуют к своей собственной погибели, бросаясь на эту скалу отчаяния[136]136
  Burton R. The Anatomy of Melancholy. Oxford: Oxford University Press, 1989. Vol. 3. P. 434.


[Закрыть].

Читать ради собственного низвержения – необычная стратегия. Она отличается как от отвержения текста, признаваемого ошибочным или аморальным, так и от усвоения текста, который находят совместимым со своим собственным существованием. Читать как лузер – значит усваивать текст так, чтобы он был несовместим с твоим собственным эго.

Интерпретативная задача, поставленная учением о предназначении, в некоторых важных отношениях подобна той, что Ницше предлагает своим читателям. Фоновая предпосылка обеих задач состоит в том, что много званых, но мало избранных. Можно предположить, что большинство тех, кому будет изложена эта доктрина, сделают вывод, что они, скорее всего, окажутся среди многих, чем немногих. Однако почти все читатели Ницше отождествляют себя с теми немногими, кто честен, силен и смел, и точно так же многие поколения христиан считали, что принадлежат к числу тех немногих, которые «избраны». Альтернатива, хотя и вполне логичная, была настолько редкой, что считалась патологической. Полагали, что в подобном состоянии люди просто не могли бы выжить. Бертон отмечал: «Никогда живая тварь не пребывала в подобной муке <…>, в таком жалком состоянии, в таком расстройстве ума, без надежды и веры, оставив позади всякое исцеление, в нечестии, постоянно пытаясь разделаться с собой»[137]137
  Burton R. The Anatomy of Melancholy. Oxford: Oxford University Press, 1989. Vol. 3. P. 422.


[Закрыть].

Читая как лузеры, мы совершенно иначе реагируем на заявления, которые Ницше делает от своего имени и от имени своих читателей. Вместо того чтобы читать ради победы вместе с Ницше или даже читать ради победы против Ницше, отождествляясь с рабской моралью, мы читаем ради победы против самих себя, делая себя жертвами текста. Это не означает, что к тексту нужно относиться со скепсисом или подозрением. Чтобы читать как лузер, вы должны согласиться с аргументацией, однако обернуть ее следствия против себя самого. Так, вместо того чтобы представлять себя в качестве динамита или же ставить экстравагантное заявление Ницше под вопрос, мы сразу же подумаем (как мы и правда бы подумали, если бы кто-то сказал так в реальной жизни) о том, что может случиться взрыв; что нас может травмировать; что мы слишком близко к тому, кто может повредить нам. При чтении с позиции лузера мы почувствуем себя беспомощными и уязвимыми.

Итоговый результат, конечно, состоит в том, что чтение Ницше станет намного менее приятным. Когда мы будем читать о том, что «Заведомо увечные, поверженные, надломленные – слабейшие суть те, кто по большей части минируют жизнь под человеком»[138]138
  КГМ. С. 341.


[Закрыть], мы в первую очередь подумаем о самих себе. А тексты Ницше, уже не представляясь веселящей душу картиной безграничных возможностей человеческой эмансипации, будут постоянно напоминать нам о нашей собственной слабости и посредственности, о нашем безвозвратном изгнании из веселой жизни, полной беззаботного смеха, которая возможна только для тех, кто здоровее и сильнее. Следовательно, мы никогда не испытаем на себе таинственной алхимии текстов Ницше, благодаря которой читатель извлекает выгоду из учения Ницше в самом акте его постижения.

Что же мы теперь чувствуем по отношению к Ницше? Мы могли бы ответить так, как, по мысли Ницше, никто никогда не отвечал: «Он мне не нравится. – Почему? – Я не дорос до него»[139]139
  ПТСДЗ. С. 97.


[Закрыть]. В любом случае, мы не смогли бы посмотреть ему в лицо, что он сам просит нас сделать[140]140
  А. С. 110.


[Закрыть]. Его взгляд слишком пронзительный, его присутствие – слишком ощутимое. Мы должны опустить глаза и отвернуться.

Филистер

Чтение Ницше с позиции лузера, скорее всего, окажется более сложным делом, чем можно было подумать. Оно требует большего отдаления нас самих от его более чем экстравагантных заявлений; оно означает, что мы сочтем невозможным сделать своими любые из его возможных ценностей. Это может оказаться болезненным, поскольку некоторые из ценностей Ницше широко поддерживаются нашей современной культурой, а принятие нашей неспособности разделить их может быть сочтено интеллектуальным и социальным провалом. Эта истина, вероятно, наиболее очевидна в том, что касается искусства, то есть той вещи, которой Ницше неизменно приписывал положительную ценность.

Именно в «Рождении трагедии» Ницше впервые выписал взгляд, согласно которому жизнь является бессмысленной и невыносимой, так что «существование мира может быть оправдано только как эстетический феномен»[141]141
  РТ. С. 14.


[Закрыть]. И хотя впоследствии Ницше дистанцировался от этого раннего произведения, он никогда не отказывался от той идеи, что искусство представляется в мире искупительной ценностью или что «наше высшее достоинство заключено в ценности художественных произведений»[142]142
  Там же. С. 43.


[Закрыть]. В более поздних работах роль искусства отождествляется с волей к власти. В черновике нового предисловия к «Рождению трагедии» Ницше отметил:

Искусство и ничего кроме искусства! Оно великий осуществитель жизни, великий совратитель к жизни, великий стимулятор к жизни. Искусство как единственная превозмогающая противосила супротив всех воль к отрицанию жизни – антихристианское, антибуддистское, антинигилистическое par excellance[143]143
  ВВ. С. 466.


[Закрыть].

И если другие мнимые источники ценности, такие как религия, мораль или философская истина, противопоставляли себя жизни, искусство было не тем, что стоит над жизнью или что против жизни, оно было утверждением жизни, а потому и ее самоутверждением.

В более поздней трактовке искусства у Ницше как ценности, превосходящей все остальные, есть два взаимосвязанных элемента: роль эстетики как источника ценности и художник как создатель и воплощение этой ценности. Но если мы читаем как лузеры, мы не сможем отождествиться ни с тем ни с другим. Мы будем считать себя филистерами, которые не способны оценить, что, собственно, представляет собой это эстетическое измерение опыта; то есть людьми без вкуса, проницательности и без способности оценить те вещи в жизни, которые считаются более утонченными. Это означает не только то, что мы отстранимся от абстрактного дискурса традиционной эстетики, но и то, что мы не сможем занять точку зрения авангардистской критики традиции.

По Ницше, «воздействие произведений искусства есть возбуждение в нас искусствотворящего состояния». Следовательно, быть эстетом – это все равно что быть художником, поскольку «Всякое искусство <…> обращается всегда только к художникам»[144]144
  ВВ. С. 448, 440.


[Закрыть]. Чтение с позиции лузера выводит нас за пределы этого уравнения: поскольку мы не способны оценить, мы не способны и творить. Мы не можем считать себя оригинальными или креативными людьми, нам остается считать себя просто тварью, материалом, тем, что должно быть «сформовано, сломано, выковано, разорвано, обожжено <…>, очищено»[145]145
  ПТСДЗ. С. 150.


[Закрыть]. Когда мы читаем ницшевские описания «нехудожественных состояний», которые сохраняются среди «страдальцев, пораженцев, нытиков, под взглядом которых чахнет жизнь»[146]146
  ВВ. С. 44.


[Закрыть], мы не должны спешить исключить себя из их числа. По мнению Ницше, «состояние эстетическое <…> наступает только у тех натур, которые способны на эту дарующую и захлестывающую полноту телесного vigor <…>. Трезвый, усталый, изможденный человек, сухарь (например, ученый) абсолютно ничего не может воспринять от искусства, потому что в нем нет исконной творческой силы»[147]147
  Там же. С. 434–435.


[Закрыть]. На что лузер ответит: «Да, это прям я».

Возможно, этот выбор покажется не слишком привлекательным, поскольку Ницше специально представляет его в максимально неприглядном свете, однако признание нехватки «исконной творческой силы» должно стать отправным пунктом для любого антиницшеанца. Любой, кто поступает иначе, продолжает в значительной мере делать ставку на ницшевский образ будущего. Восприимчивость к эстетическому – это билет, позволяющий получить привилегию в мире Ницше; от его переоценки ценностей могут пострадать единственно те люди, у кого такого билета нет. Ницше может заявлять, что привилегии будет удостоено только избранное меньшинство, однако в культуре, в которой филистеры, которые бы сами себя так называли, бросаются в глаза исключительно своим отсутствием, нет ничего удивительного в том открытии, что читатели Ницше постоянно обнаруживали себя среди включенных в его картину будущего, а не исключенных.

Недочеловек

Чтобы найти Анти-Ницше, необходимо поместить себя не только вне современной культуры, но и вне человеческого вида как такового. Ницшевская модель будущего внутривидовых отношений основана на модели межвидовых отношений в природном мире. Базовая аналогия состоит в том, что Сверхчеловек относится к человеку так же, как последний к животному. Заратустра изображает человека как «канат, закрепленный между зверем и Сверхчеловеком, – канат над пропастью»[148]148
  ТГЗ. С. 15.


[Закрыть]. Философ будущего должен пройти по канату. В отличие от тех, кто скорее вернется к животному состоянию, Сверхлюди займут по отношению к другим людям ту же дистанцию, которую люди заняли по отношению к животным:

Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя – а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к зверю, чем превзойти человека? Что такое обезьяна для человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для Сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором[149]149
  ТГЗ. С. 13.


[Закрыть].

В самом деле, Ницше не раз называл Сверхчеловека существом другого вида: «Я пишу для человеческого рода, какого еще нет на свете: для “хозяев Земли”»[150]150
  ВВ. С. 515.


[Закрыть]. И он выражался не метафорически. Он надеялся, что новый вид можно будет создать за счет селекционного разведения, и отмечал практическую возможность «международных племенных союзов, которые поставили бы себе задачу по выведению господствующей расы, будущих “хозяев Земли”»[151]151
  Там же. С. 516.


[Закрыть].

По Ницше, из этого следует, что по отношению к Сверхчеловеку у обычных смертных вообще не будет никаких прав. У Сверхчеловека будут обязанности только по отношению к равным ему, «с прочими же [надо] придерживаться той мысли, что только inter pares можно надеяться (к сожалению, далеко еще не рассчитывать) на справедливость»[152]152
  Там же. С. 508.


[Закрыть]. Аргумент в данном случае тоже основан на межвидовых отношениях. Ницше мыслит различие между человеком и Сверхчеловеком не в категориях различия животного и человека, а по образцу различия стадного животного и хищного. Эту идею он ввел в «Генеалогии морали», где обсуждались ягнята и хищные птицы. Отмечая, что нет ничего странного в том, что ягнята недолюбливают больших хищных птиц, он утверждает, что «отсюда вовсе не следует, будто надо ставить в упрек крупным хищным птицам, что они хватают маленьких ягнят». По Ницше,

Требовать от силы, чтобы она не проявляла себя как сила, чтобы она не была желанием возобладания, желанием усмирения, желанием господства, жаждою врагов, сопротивлений и триумфов, столь же бессмысленно, как требовать от слабости, чтобы она проявляла себя как сила.

Аргумент опирается на идею плотоядности как выражения аморальности, которая является естественной и неизбежной чертой межвидовых отношений. Ницше представляет, как хищные птицы говорят: «Мы вовсе не злы на них, этих добрых ягнят, мы их даже любим: что может быть вкуснее нежного ягненка»[153]153
  КГМ. С. 261.


[Закрыть]. Что бы там ни казалось ягнятам, для плотоядного животного есть их – это вопрос не этики, а исключительно вкуса. Ницше, следовательно, доказывает, что, если бы подобный водораздел был установлен между двумя видами людей, Сверхлюдьми и стадными животными, их поддерживающими, отношения между видами также полностью определялись бы вкусами высшего вида. Ницше не говорит, стали бы Сверхлюди пировать, поедая подчиненных им людей, однако невозможно представить, чтобы у него нашлись какие-либо возражения против этой практики, разве что гастрономические.

Аналогия Ницше опирается на посылку, будто закономерности межвидовых отношений бесспорны и что читателю будет проще вообразить себя поедающим другие виды, чем поедаемым ими. Ответ хищников ягненку – это, соответственно, еще и ответ плотоядных читателей, которые тоже любят ягнятину ровно в той мере, что и ягнят. Но, читая как лузеры, мы можем отождествить себя скорее уж с человеком, чем со Сверхчеловеком, с животным, а не с человеком, наконец, со стадным животным, чем с хищником. Закономерность межвидового отношения, описываемая Ницше, бьет напрямую по нам, представляясь ужасной. Ведь это нас могут съесть.

Последовательно думать о человеке с точки зрения недочеловека – трудная задача, однако в чтении с позиции лузера мы отказались от идеи стать чем-то большим человека и думаем лишь о том, как стать чем-то меньшим. Ницше сам отождествил становление недочеловеком с эгалитарными проектами демократии и социализма:

Общее вырождение человека, вплоть до того «человека будущего», в котором бестолковые и пустоголовые социалисты видят свой идеал – вырождение и измельчание человека до совершенного стадного животного (или, как они говорят, до человека «свободного общества»), превращение человека в карликовое животное с равными правами и притязаниями возможно, в этом нет сомнения!

Эта перспектива ужасает Ницше: «Кто однажды продумал до конца эту возможность, знает одной мерзостью больше, чем остальные люди…»[154]154
  ПТСДЗ. С. 120.


[Закрыть]. Даже те, кто считает, что Ницше представил абсурдную карикатуру на социалистический проект, вероятно, согласились бы с тем, что сведение человека к недочеловеческому уровню – и правда отвратительная цель. Но если мы читаем как лузеры, мы, возможно, будем думать иначе. И если превращение человека в Сверхчеловека будет наполнять нас ужасом, дегуманизация человека, превращающая его в стадное животное, поразит нас, представившись предложением долгожданной передышки от жестокого хищника и открытием новых возможностей недочеловеческой общительности. И хотя недочеловек, как и филистер, вряд ли кажется многообещающим основанием для последовательного антиницшеанства, это не просто гипотетическая противо-ницшеанская позиция, порожденная извращенной стратегией чтения: недочеловек и филистер – это на самом деле не две формы Анти-Ницше, а одна.

Негативная экология ценности

Проект Ницше – это переоценка всех ценностей. В нем два этапа: первый нигилистический и второй экологический. Ницше сам говорит, что «до сих пор был нигилистом», и хотя, по его словам, он принял это только в конце 1880-х годов, идея ему определенно нравилась, поскольку потом он провозгласил себя «первым совершенным нигилистом Европы»[155]155
  ВВ. С. 25.


[Закрыть]. Ницше имеет в виду, что он более любого другого согласился с «абсолютной несостоятельностью мира по отношению к высшим из признаваемых ценностей»[156]156
  Там же. С. 31.


[Закрыть]. Все ценности религии и нравственности, которые должны были наделить жизнь смыслом, оказались несостоятельными; скептицизм подорвал многие из них. Правдивость, которой требовали религия и нравственность, показала, что ценности религии и морали (включая и ценность самой истины) являются вымышленными. В этом смысле высшие ценности прошлого обесценили сами себя. Нигилизм – это не то, что действовало против религии и нравственности, а то, что действовало через них. Пришествие нигилизма, понимание того, что всё считавшееся ценным, не имеет никакой ценности, представляет собой поэтому триумф христианских ценностей и одновременно их уничтожение. Как отметил Хайдеггер, «для Ницше нигилизм отнюдь не только явление упадка, – нигилизм как фундаментальный процесс западной истории вместе с тем и прежде всего есть закономерность этой истории»[157]157
  Хайдеггер М. Слова Ницше «Бог мертв» // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. М.: Гнозис, 1993. С. 179.


[Закрыть].

Хотя Ницше не порицает нигилизм, он предсказывает, что в будущем он примет другую форму. Он утверждает, что «вселенная представляется нам обесцененной, “бессмысленной”<…>, но это только переходное состояние»[158]158
  ВВ. С. 32.


[Закрыть]. За ним начинается «движение, которое когда-нибудь в будущем сменит вышесказанный совершенный нигилизм, но для которого он является предпосылкой, логической и психологической»[159]159
  Там же. С. 25–26.


[Закрыть]. Это движение Ницше описывает как переоценку всех ценностей. Его предпосылка состоит в том, что «Нам нужно когда-нибудь найти новые ценности», но не ценности старого толка, которые мерили ценность мира вещами вне его, поскольку они «относятся к совершенно вымышленному миру»[160]160
  Там же. С. 35.


[Закрыть]. Переоценка ценностей у Ницше требует больше этого, «переворачивания самих способов оценивания»[161]161
  Хайдеггер М. Слова Ницше «Бог мертв». С. 182.


[Закрыть].

Ницше никогда не использует слово «экологический», однако, возможно, точнее всего форму такой переоценки оценивания можно описать именно так, и не потому, что Ницше проявлял какую-то озабоченность природной средой, а в силу беспрецедентного соединения двух идей – признания взаимозависимости ценностей друг от друга и биологической оценки ценности. Как первопроходец изучения истории ценностей, Ницше искал «знания условий и обстоятельств, из которых они произросли, среди которых они развивались и менялись»[162]162
  КГМ. С. 236.


[Закрыть]. Ценности, по его мысли, не сосуществуют друг с другом в некоей неизменной и вечной гармонии. Исторически некоторые ценности замещались другими, поскольку не все ценности могут одновременно быть одинаково ценными. Некоторые ценности отрицают и обесценивают другие: христианство предвещало «переоценку всех античных ценностей», поскольку античные ценности, «Гордость <…>, обожествление страсти, мести, хитрости, гнева, вожделения, приключения, тяги к познанию», не могли бы достичь процветания в новом моральном климате[163]163
  ПТСДЗ. С. 61. ВВ. С. 143.


[Закрыть]. И то же самое может случиться снова: «Моральные ценности до сей поры были ценностями высшими: кто-нибудь хочет подвергнуть это сомнению?.. Стоит удалить эти ценности с их высшего места – и мы изменим все ценности: тем самым будет опрокинут принцип всей предыдущей ценностной иерархии…»[164]164
  ВВ. С. 531.


[Закрыть]. Следовательно, переоценка ценностей предполагает не изобретение новых ценностей, а переизобретение отношений между старыми ценностями – так следует мыслить «будущую задачу философа, понимая эту задачу в том смысле, что философу надлежит решить проблему ценности, что ему надлежит определить табель о ценностных рангах»[165]165
  КГМ. С. 271.


[Закрыть].

Именно в качестве генеалога ценностей Ницше открыл их хрупкую экологию, но в качестве нигилиста он попытался ее эксплуатировать. Ницше признал, что, так же как утверждение одной ценности отрицает другую, отрицание ценности наделяет позитивной оценкой само отрицание. Поэтому единственной неустранимой ценностью становится ценность оценивания. Однако поскольку, с точки зрения нигилиста, ценности сами по себе не имеют никакой ценности, ценность оценивания – это не просто последняя ценность, но и единственная. Как заявляет Ницше, нигилизм «видит ценность вещей именно в том, что этим ценностям не соответствует и, вообще, не соответствует реальности, это лишь симптомы силы на стороне устанавливающих ценности»[166]166
  ВВ. С. 35–36.


[Закрыть]. Результатом этого аргумента является довольно значительная редукция, поскольку если единственной ценностью является оценивание, тогда ценность есть только у способности устанавливать ценности, способности, которую Ницше уравнивает с самой жизнью: «Говоря о ценностях, мы говорим под влиянием вдохновения, под влиянием оптики жизни: сама жизнь принуждает нас устанавливать ценности, сама жизнь оценивает через нас, когда мы определяем ценности…»[167]167
  СУ. С. 38.


[Закрыть]. Однако жизнь сама ставится под вопрос, а потому «Жизнь не имеет иных ценностей, кроме степени власти – если мы предположим, что сама жизнь есть воля к власти»[168]168
  ВВ. С. 57.


[Закрыть].

Как историк, Ницше отметил, что «Ценности и их изменения стоят в связи с возрастанием силы лица, устанавливающего ценности»[169]169
  Там же. С. 36.


[Закрыть], однако, в соответствии с его собственной аргументацией, требующей редукции, изменения в ценности не просто связаны с изменениями в силе; они и есть эти изменения в силе, поскольку ценность – это «наивысшее количество власти, которое человек в состоянии усвоить»[170]170
  Там же. С. 393.


[Закрыть]. Так что, поскольку ценность покоится в оценивании, а оценивание существует только там, где есть сила установить ценности, экология ценности в царстве идей становится буквальной биологической экологией живых организмов. Ницше выражает эту идею так:

Точка зрения «ценности» – это точка зрения условий сохранения, условий подъема сложных образований с относительной продолжительностью жизни внутри процесса становления[171]171
  Там же.


[Закрыть].

Короче говоря, ценность в пределе является экологической, поскольку ценностью обладают условия, допускающие оценивание. А поскольку, по Ницше, «создавать ценности – это истинное право господ»[172]172
  ПТСДЗ. С. 198.


[Закрыть], задача философа – определить экологию, в которой такое оценивание возможно. Поскольку ему не было знакомо понятие эколога, появившееся в XX веке, Ницше вообразил новый тип врача, чья забота – здоровье общества в целом:

Я все еще жду, что когда-нибудь врач от философии – в исключительном смысле слова способный проследить проблему общего здоровья народа, эпохи, расы, человечества, – наберется мужества обострить до крайности мое подозрение и рискнуть на следующее положение: во всяком философствовании дело шло доныне вовсе не об «истине», а о чем-то другом, скажем о здоровье, будущности, росте, силе, жизни[173]173
  ВН. С. 318.


[Закрыть].

Такой глобальный эколог ценности занимался бы созданием условий для стимулирования производства тех, кто устанавливает ценности. А поскольку «более высокий тип возможен только при низведении низшего на степень функции»[174]174
  ВВ. С. 360.


[Закрыть], это означает выведение вида господ, способного поработить весь остальной мир:

новая, неимоверная, построенная на жесточайшем само-законодательстве аристократия, в которой воле философов насилия и тиранов-художников будет дана закалка на тысячелетия: высший вид человеческого рода, который <…> воспользуется демократической Европой как своим послушным и динамичным инструментом, чтобы взять судьбы Земли в свои руки, чтобы над самим созданием «человек» поработать, как художник над произведением искусства[175]175
  Там же. С. 516.


[Закрыть].

В этой экологии филистер и недочеловек – это одно и то же. Ницше уравнивает восприимчивость к эстетическому с существованием в качестве художника, такое существование – со способностью к оцениванию, а последнюю – с осуществлением власти. И как его художники-тираны демонстрируют свою художническую природу своей тиранией, а тиранию осуществляют в художестве, точно так же и филистерство является метой недочеловеческого, а субгуманизация – судьбой филистера. Поскольку им не удается причаститься искусству, «утверждению, благословлению, обожествлению сущего…»[176]176
  Там же. С. 448.


[Закрыть], филистерам недостает воли к власти, так что они порабощаются. А поскольку недочеловекам не хватает силы создания ценности, они никогда не смогут и оценить ее. В экологии ценности определенное число недочеловеков-филистеров всегда будет необходимо в качестве рабов для сверхлюдей-эстетов, однако, поскольку экология ценности – эта такая экология, которая стимулирует производство сверхлюдей-эстетов, а не недочеловеков-филистеров, из этого следует, что любой прирост последних, превышающий минимум, необходимый для обслуживания потребностей их господ, окажет негативное влияние на эту экологию. Картина будущего у Ницше естественным образом включает в себя способы уничтожения этих вредителей, ведь их размножение не просто окажет негативное влияние на экологию ценностей; поскольку эта экология ценности – последняя оставшаяся ценность в истории нигилизма, ее отрицание – это предельное отрицание самой ценности.

На выводах из этого утверждения следует задержаться подольше. Для последовательного нигилиста последняя ценность должна выводиться из отрицания ценности. Поскольку оценивание неизбежно, может показаться, что оценивание – это последняя ценность. Это и есть причина, по которой Ницше думает, что экология ценности будет окончательным выводом из его нигилизма. Однако это не так. Может существовать не позитивная экология ценности, которая создает возможность для условий оценивания, а негативная экология – та, что минимизирует возможности для полагания ценности, а потому уменьшает количество ценности еще больше. Полное значение филистера и недочеловека становится теперь понятней. Читать Ницше с позиции филистера-недочеловека – это не просто вопрос отыскания точки зрения, с которой идеи Ницше кажутся чуждыми и опасными; это и в самом деле ход против стратегии Ницше. Чтение ради победы являет собой пример воли к власти, укрепляя экологию ценности за счет увеличения числа тех, кто устанавливает ценность. Взять на себя роль филистера-недочеловека – значит поэтому продлить нигилистическую динамику, которую Ницше считал законченной на нем самом, но продлить ее не за счет воспроизводства рессентимента рабской морали – чтение с позиции лузера не является утверждением ценностей, посредством которых лузеры становятся победителями, – а путем прямого негативного воздействия на экологию ценности.