Текст книги "Анти-Ницше"

Тотальное общество

Может показаться, что негативная экология ценности способна фигурировать лишь в наиболее извращенных дистопийных сценариях. Однако такое суждение было бы поспешным. Негативная экология ценности, которую Ницше называл «небесным царством нищих духом», с его точки зрения, уже началась:

Продолжение христианства Французской революцией. Соблазнитель – Руссо: он вновь снимает оковы с женщины, которую с тех пор начинают изображать все более интересной – страдающей. Затем рабы и госпожа Бичер-Стоу. Затем бедные и рабочие. Затем порочные и больные. <…> Мы стоим на верном пути: небесное царство нищих духом началось[177]177
  ВВ. С. 74.


[Закрыть].

То, каким именно образом этот процесс служил отрицанию ценностей, с наибольшей ясностью показано на примере рабства: «“Уничтожение рабства” – по-видимому, дань “человеческому достоинству”, на самом же деле – уничтожение известного, в корне отличного вида (подкапывание под его ценности и его счастье)»[178]178
  Там же. С. 190.


[Закрыть]. Не соглашаясь с риторикой освобождения на ее собственных условиях и не считая ее расширением экологии ценности, которая приписывает положительные качества тем, кого освобождают, Ницше считает ее исключительно отрицанием ценностей, относящихся к господам. Так, освобождение женщин служит лишь для отрицания особой ценности мужественности; освобождение рабов – ценности белых, освобождение рабочих – ценности капитала, а освобождение больных – вроде бы бесспорной ценности самого здоровья.

Те, кто пытается выступить против Ницше, обычно отвергают его анализ этих перемен, утверждая, что длительный процесс человеческого освобождения не только был мотивирован желанием утвердить ценности, но также и внес вклад в их экологию. Однако, как часто отмечалось, этот аргумент трудно подкрепить на историческом или социологическом уровне. Каковы бы ни были намерения тех, кто продвигал эти социальные реформы, их результатом стало не усиление ценности, а, скорее, ее разбавление в силу расширения ее сферы действия. Дюркгейм, писавший вскоре после Ницше, возможно, первым заметил такую закономерность. Законы против убийства сегодня более инклюзивны, чем в прежние времена, однако

Если все индивиды <…>, составляющие часть общества, теперь одинаково охраняемы, то это смягчение нравов вызвано не появлением действительно нового уголовного правила, но расширением старого. С самого начала было запрещено покушаться на жизнь членов группы, но в этом отказывали детям и рабам. Теперь, когда мы не делаем различия, стали наказуемы поступки, не бывшие прежде преступными. Но это происходит просто потому, что в обществе имеется больше личностей, а не потому, что существует больше коллективных чувств. Увеличились не они, а объект, на который они направлены[179]179
  Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. М.: Наука, 1991. С. 160.


[Закрыть].

Действительно, как он доказывает в «Разделении общественного труда», коллективное сознание (conscience collective), комплекс ценностей, разделяемых определенной общественной группой, постепенно ослабляется в силу увеличения размера и сложности социального образования. Динамика, описываемая Дюркгеймом, если довести ее до предела, включает в себя тотализацию общества до уровня максимальной инклюзивности и комплексности, чему соответствует уничтожение общих ценностей. Он указывает, что нравственность уже «испытывает опасный кризис»[180]180
  Там же. С. 379.


[Закрыть]. Если тотализация общества и ослабление коллективного сознания не уравновешены развитием органической солидарности посредством разделения труда, изменение приведет исключительно к аномии.

Хотя Дюркгейм и Ницше выделяют разные аспекты этого процесса, ясно, что они работают с одной и той же проблемой. Оба говорят, что начала нравственности – в обычаях сообществ, связанных вместе тем, что Дюркгейм называл механической солидарностью. Но то, что, по Дюркгейму, является расширением группы и ослаблением коллективного сознания, для Ницше представляется восстанием рабов в морали и началом европейского нигилизма:

Взаимно воздерживаться от оскорблений, от насилия и эксплуатации, соразмерять свою волю с волею другого – это может становиться <…> добрым обычаем среди индивидуумов, если для этого наличествуют условия (а именно их фактическое сходство по силам и достоинствам и принадлежность к одной корпорации). Но как только мы попробуем взять этот принцип в более широком смысле и по возможности даже сделать его основным принципом общества, то он тотчас же окажется тем, чем он и является, – волей к отрицанию жизни, принципом распадения и гибели[181]181
  ПТСДЗ. С. 193.


[Закрыть].

По отношению к тотализации общества Дюркгейм придерживался сдержанно оптимистической точки зрения. Отмечая, что «над европейскими народами стремится образоваться самопроизвольным движением европейское общество», он доказывал, что даже «если образование единого человеческого общества вообще невозможно (что, однако, не доказано), то по крайней мере образование все более обширных обществ бесконечно приближает нас к цели»[182]182
  Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. С. 376.


[Закрыть]. Напротив, ответ Ницше состоит в том, что надо потребовать возврата к механической солидарности, конечно не для всех, а для немногих сильных людей, которые могут создавать ценность. Только если общество будет детотализовано и снова разделено на сообщество сильных и недифференцированную массу слабых, будут сохранены условия для создания ценности:

Хорошие принадлежат к «благородным», к общности, объединенной одним настроением, поскольку все ее члены связаны друг с другом чувством воздаяния. Плохие принадлежат к «черни», к толпе подчиненных, бессильных людей, у которых нет никакого общего настроения[183]183
  ЧСЧ. С. 60. См. также: КГМ. С. 256–262.


[Закрыть].

В этом контексте наше чтение Ницше приобретает дополнительное значение. Положительное отождествление с тем или иным нарративом (письменным или любым другим) означает, что его цели становятся нашими собственными. И хотя мы, возможно, не пытаемся объединиться с другими читателями, у чтения ради победы сильная центростремительная динамика: чем больше наш успех, тем ближе наши цели сходятся с целями тех, кто занят тем же самым. Чтение Ницше ради победы – это путь к его новой механической солидарности. Тогда как чтение с позиции лузеров является центробежным. Поскольку мы ни в коем смысле не против текста, у нас нет общего дела даже с теми, кто читает ради победы над ним; мы просто часть этой массы «подчиненных, бессильных людей, у которых нет никакого общего настроения». Читать как лузер, чем предполагается постоянное исключение читателя из общей ценности, – значит быть готовым обменять исключительное сообщество на инклюзивную и неразборчивую социальность.

Возможно, что становление частью массы без общего настроения приведет к отрицанию экологии ценности, но такая масса не обязательно является негативной экологией. Как и Ницше, Дюркгейм мыслил общество в биологических категориях. Его модель органической солидарности – это дуб, который может поддержать «до 200 видов насекомых, живущих друг с другом в полном согласии»[184]184
  Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. С. 249.


[Закрыть]. И если среда может поддержать тем большую популяцию, чем больше разных видов в ней, точно так же общество может дать пристанище большему числу людей, если у них меньше общего и сильнее различающиеся социальные роли. Но если экологию Дюркгейма можно признать частью негативной экологии ценности, экология Ницше – это позитивная экология ценности, предназначенная для поддержания видов, чья воля к власти полагает ценность:

общество имеет право на существование не для общества, а лишь как фундамент и помост, могущий служить подножием некоему виду избранных существ для выполнения их высшей задачи и вообще для высшего бытия: ее можно сравнить с теми стремящимися к солнцу вьющимися растениями на Яве <…>, которые охватывают своими ветвями ствол дуба до тех пор, пока не поднимутся высоко над ним, и тогда, опираясь на него, вволю распускают свою крону и выставляют напоказ свое счастье[185]185
  ПТСДЗ. С. 192.


[Закрыть].

Именно преданность Ницше экологии ценности делает его антиобщественным мыслителем. Границы общества должны быть ограничены, дабы поддержать цветок ценности. Но для антиницшеанца аргумент работает в противоположную сторону. Границы общества должны быть расширены, чтобы уменьшить возможность ценности.

Возможность

Ницшевский образ лианы, поднимающейся по дубу, прекрасно отображает его идею, согласно которой Сверхлюди должны осуществлять свою волю к власти в качестве паразитов, живущих на обществе. Перевод этой идеи в исторические категории позволил Ницше вообразить необычайную картину: «Вижу перед собой одну возможность, – и она выступает в неземном блеске и волшебной игре красок <…>, вижу зрелище столь многомысленное, столь чудесно парадоксальное, что и у богов Олимпа был бы повод разразиться своим бессмертным смехом. Вот это зрелище: Чезаре Борджиа – папа…»[186]186
  А. С. 181.


[Закрыть]. Подобно тому, как лиана, стремящаяся к свету, удушает дерево, Чезаре Борджиа уничтожил бы христианство, став его главой.

Для тотализации общества подобные фантазии не нужны, однако она может требовать перемен, к которым многие не готовы. Например, одним недавним обращением по поводу продолжения тотализации общества является «Декларация больших человекообразных обезьян», в которой заявляется, что

Само понятие «нас», противопоставленных «другим», которое, становясь все более абстрактным силуэтом, на протяжении столетий принимало облик границ племени, нации, расы, человеческого вида и которое на какое-то время застыло и затвердело на границе видов, снова стало чем-то живым, готовым к дальнейшим изменениям.

Декларация предвидит «времена, когда рассеянные члены видов шимпанзе, гориллы и орангутанга смогут освободиться и вести свои различные жизни в качестве равных на наших собственных видовых территориях в наших странах»[187]187
  Cavalieri P., Singer P. (eds). The Great Ape Project. L.: Fourth Estate, 1993. P. 5, 6.


[Закрыть]. Однако ни подписанты этой Декларации, ни последовавшие за ними защитники обезьяньей суверенности не определили, где должны располагаться эти страны обезьян. Были предложения склонить какую-нибудь экваториальную страну с большим государственным долгом уступить часть своей территории в обмен на поблажки от кредиторов[188]188
  См.: Goodin R. E., Pateman C., Pateman R. Simian Sovereignty // Political Theory. 1997. Vol. 25. P. 821–849.


[Закрыть]. Но в негативной экологии ценности могут быть и другие, более надежные решения.

Расширение границ общества с целью включения членов других видов способно, даже если цель его и не в этом, привести к обесцениванию собственно человеческих ценностей, особенно культуры. Это не только противоречит ницшевскому аргументу о том, что (сверх)люди как единственные установители ценности должны жить в мире, который максимизирует их способность к процветанию за счет других, не производящих ценность видов, но и, включая в общество столь значительное число нераскаявшихся филистеров, подрывает способность человеческой культуры функционировать в качестве общей ценности в рамках расширенного общества. В такой филистерской экологии некоторые избыточные части западного культурного наследия могли бы оказаться подходящим пристанищем для автономной обезьяньей группы. Возможно, Лувр и его коллекции можно было бы предоставить в распоряжение человекообразным обезьянам, освобожденным из зоопарков и исследовательских лабораторий: длинные галереи они могли бы использовать для сна и развлечений, а Сад Тюильри – для собирания пищи[189]189
  О страхе Ницше за Лувр, попавший в руки коммунаров, см. в: Losurdo D. Nietzsche. P. 14.


[Закрыть]. Кто кроме ницшеанца стал бы возражать?

3. Негативные экологии

Пустыня растет. Как далеко она распространится?

Эрнст Юнгер

Трактовка нигилизма у Ницше часто удивляет, и не в последнюю очередь тем, что благодаря ей относительно недавний неологизм был преобразован во всемирно-историческую категорию. Портрет Базарова в «Отцах и детях» Тургенева, опубликованных в 1862 году, позволил ввести это понятие в широкий оборот[190]190
  См.: Gillespie M. A. Nihilism Before Nietzsche. Chicago: University of Chicago Press, 1995.


[Закрыть]. Но именно убийство царя Александра II в 1881 году (которое также привело к смерти или казни всех участников этого заговора) превратило нигилизм в вопрос первейшей политической необходимости, и именно в годы после этого события, которое Ницше обозначает как «нигилизм петербургского образца (то есть вера в неверие вплоть до мученичества за нее)», он обратил свое внимание на эту тему[191]191
  ВН. С. 533. Полезный обзор см. в: Critchley S. Travels in Nihilon // Critchley S. Very Little. Almost Nothing. L.: Routledge, 1997. P. 1–28.


[Закрыть].

В этом он не был одинок. В 1880-е годы нигилизм стал темой нескольких книг в Германии и предметом оживленных комментариев по всей Европе и в США. Следовательно, интерес Ницше нужно рассматривать в контексте роста международной обеспокоенности, похожей, вероятно, на повышенное внимание к исламскому терроризму после 2001 года. У этой тревоги тоже была радикальная тональность: в New York Times русских нигилистов назвали «азиатскими кочевниками, пытающимися разрушить западную цивилизацию», часто встречались и ссылки на их «татарские корни»[192]192
  New York Times. 24 April 1881.


[Закрыть]. Один из французских авторов, описывая Бакунина, сказал, что «этот человек, конечно, является не европейцем, не славянином или сыном арийских деистов, а потомком атеистических орд, которым несколько раз почти удалось уничтожить наш мир и которые несут в своих сердцах не идею прогресса, а идею ничто»[193]193
  Richepin J. Cauchemars. P.: Charpentier, 1892. P. 59.


[Закрыть].

Главное же, внезапное вторжение новой угрозы в хорошо организованный порядок требовало объяснения, и отсюда берется вопрос Ницше: «Нигилизм стоит за дверями: откуда идет к нам этот самый жуткий из всех гостей?»[194]194
  ВВ. С. 29.


[Закрыть]. Но ответ его новый. В отличие от своих современников, корни нигилизма он находит не в каких-то далеких степях, а в самой европейской цивилизации, и не среди орд завоевателей, а в том, что он называет моралью рабов. По Ницше, именно «мораль сострадания, все более расширяющаяся вокруг себя <…>, жуткий симптом нашей жутью обернувшейся европейской культуры» – вот что привело к нигилизму[195]195
  КГМ. С. 235.


[Закрыть]. Объяснение его появления заключено в христианско-моральной интерпретации мира[196]196
  ВВ. С. 29.


[Закрыть].

«Нигилист/христ… – вот была бы рифма, и не только рифма…», – заявляет Ницше[197]197
  А. С. 178.


[Закрыть]. Но почему христианство должно привести к нигилизму? То, что Ницше называет первым нигилизмом, является просто доидеологическим отчаянием, вызванным тяготами и превратностями жизни. Христианская мораль была «великим средством для противодействия» подобному нигилизму, поскольку она не давала человеку отчаяться в самом себе, утверждая существование другого мира и комплекс ценностей, противоречащих ценностям обычного мира[198]198
  Эти и многие последующие цитаты взяты из фрагмента Ленцерхайде («Воля к власти» VIII, 5.71), наиболее последовательного размышления Ницше о нигилизме, разделенного на четыре отрывка из «Воли к власти».


[Закрыть]. Однако, полагая истинный мир, противоположный данному, христианство само стало попыткой подвергнуть мир отрицанию за счет его преодоления[199]199
  ВВ. С. 459.


[Закрыть]. Соответственно, христианская мораль содержала в себе потенциальную легитимацию критики своих собственных иномирных ценностей, которая бы велась во имя истинности. Такая критика была неизбежной, поскольку ценности христианской морали отрицают сами себя, а единственная логичная альтернатива – либо отказаться от этих ценностей, либо отказаться от себя самого. Отсюда возникновение того, что Ницше назвал «страшным или – или», с которым могут столкнуться грядущие поколения: «отбросьте или свои почитания, или – самих себя! Последнее было бы нигилизмом; но не было ли и первое – нигилизмом? – Вот наш вопросительный знак»[200]200
  ВН. С. 532.


[Закрыть].

Разновидности нигилизма

Значительная часть поздних произведений Ницше – это попытка решить эту дилемму: как найти выход из нигилизма, который сам бы не был нигилистическим? Обнаружить такой выход сложно по двум причинам: с одной стороны, поскольку нигилизм еще не завершен, попытки завершить его служат лишь его продолжению; с другой – поскольку у него не одна форма, а несколько, стремление уклониться от одной может привести к поддержке другой.

Ницше заявляет, что существуют разные степени нигилизма; что он растет и что этот рост неизбежен. Хотя мы в настоящее время живем среди, как он сам говорит, «неполного» нигилизма, полный нигилизм есть «необходимое следствие прежних идеалов: полное отсутствие ценностей»[201]201
  Ницше Ф. Черновики и наброски 1885–1887. Т. 12. С. 313.


[Закрыть]. Нигилизм действует в самой истории, поскольку у него есть неумолимая внутренняя логика. Он представляет «до конца продуманную логику наших великих ценностей и идеалов»[202]202
  ВВ. С. 26.


[Закрыть]. Историю двух следующих веков можно заранее связать с «самой необходимостью [, которая] приложила здесь свою руку к делу». Попытки избежать нигилизма без переоценки наших ценностей пока лишь «приводят к обратному результату, обостряют проблему»[203]203
  Там же. С. 41.


[Закрыть]. Этот процесс будет неизбежно продолжаться, пока мы не достигнем крайнего нигилизма, того, что не помещает ценность вещей в ту или иную соответствующую им реальность, а мыслит ее в качестве «лишь симптомов силы на стороне устанавливающих ценности»[204]204
  Там же. С. 36.


[Закрыть]. Только тогда, когда нигилизм выйдет за пределы ценности к оцениванию, он станет полным, и только тогда станет возможным выйти за его собственные пределы.

Если невозможно выйти за пределы нигилизма, пока он не станет полным, как, по мысли Ницше, он должен стать таковым? Хотя Ницше не всегда проводит между ними различие, он все же указывает, что в истории нигилизма есть два направления. С одной стороны существует нигилизм «Как знак повышенной мощи духа – активный нигилизм»; с другой – нигилизм «Как падение и регресс мощи духа – пассивный нигилизм». Активный нигилизм «может быть показателем силы – мощь духа способна так возрасти, что ныне существующие цели (“убеждения”, символы веры) перестанут соответствовать ей». Пассивный нигилизм с другой стороны может рассматриваться «как знамение слабости: сила духа может быть так утомлена, истощена, что все дотоле существовавшие цели и ценности более не соответствуют ей и уже не вызывают веры к себе»[205]205
  Там же. С. 38–39.


[Закрыть]. В первом случае сила выросла настолько, что «не нуждается более в общих толкованиях и во вкладывании смысла», тогда как в последнем больше нет «творческой силы, способности влагать смысл»[206]206
  Там же. С. 333.


[Закрыть].

Различие между активным и пассивным нигилизмом имеет также и историческое содержание, поскольку обе формы допускают различие в степени. Следовательно, может быть четыре идеальных типа нигилизма: неполный пассивный, неполный активный, полный пассивный и полный активный. Хотя Ницше не выписывает их систематическую сводку, а в его словаре сохраняются заметные двусмысленности, в его произведениях можно выделить все четыре типа: неполный пассивный нигилизм представлен христианством; неполный активный нигилизм называется активным нигилизмом и связывается с открытым разрушением анархистского типа; более полный пассивный нигилизм обнаруживается в буддизме; тогда как полный активный нигилизм, который иногда называется крайним нигилизмом, воплощается в Сверхчеловеке, ницшевской метафоре «высшего типа», который должен появиться в будущем[207]207
  ВВ. С. 477–478.


[Закрыть]. Четыре идеальных типа способны дать шесть оснований для сравнения, и мы можем использовать эту рубрификацию для контекстного представления того, как Ницше противопоставляет их друг другу[208]208
  Другие попытки систематизировать разновидности нигилизма, обнаруживаемые в мысли Ницше, представлены в работах: Делез Ж. Ницше и философия. М.: Ad Marginem, 2003. C. 278 и далее; White A. Nietzschean Nihilism: A Typology // International Studies in Philosophy. 1987. Vol. 19. P. 29–44; Kuhn E. Friedrich Nietzsches Philosophie des europäischen Nihilismus. Berlin: Walter de Gruyter, 1992; Reginster B. The Afrmation of Life. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2006.


[Закрыть].

Первичное различие между пассивным и активным нигилизмом, как оно представлено в настоящем времени, – это различие между христианством как неполной формой пассивного нигилизма, который все еще сохраняет приверженность ценностям, в данном случае ценностям слабого, и неполным активным нигилизмом, который развился из отвержения этих ценностей и в качестве его результата. По Ницше, Иисус был таким человеком, что, если бы он пришел в Европу сейчас, он «жил бы, учил и рассуждал как нигилист», а «Христианство <…> в глубочайшем смысле нигилистично», поскольку оно отрицает мир и его естественные ценности сильного[209]209
  Ницше Ф. Черновики и наброски 1887–1889. Т. 13. С. 101; EH. С. 233.


[Закрыть]. Тем, кого обошла жизнь, христианская мораль представляется формой защиты от отчаяния, вызванного их собственной угнетенностью. Однако эта мораль у сильных вызывает лишь отчаяние, так что в итоге они начинают отрицать сами христианские ценности. Это активный нигилизм, и контекст его появления противоположен тому, что дал начало пассивному нигилизму. Если христианство – это лекарство, применяемое при глубочайшем несчастье, активный нигилизм появляется при гораздо более благоприятных условиях[210]210
  ВВ. С. 55–59.


[Закрыть].

Этим объясняется появление активного нигилизма в современной Европе, где крайняя позиция, представленная христианством, была заменена позициями не «более умеренными, а опять же крайними, но обратными»[211]211
  Там же. С. 55, 86.


[Закрыть], например нигилизмом, стоящим у дверей, который был создан переходом от тезиса «Бог есть истина» к тезису «Всё ложно»[212]212
  Там же. С. 29.


[Закрыть]. И христианин, и анархист одинаково «направлены лишь на разрушение», однако из этих двоих только у последнего есть сильный дух, который требует «нет как деяние»[213]213
  Там же. С. 39.


[Закрыть].

Как поясняет Ницше, христианство – не единственная нигилистическая религия. Всякая религия по определению нигилистична, однако христианство он сравнивает с другой верой – буддизмом. У христианства и буддизма есть важные общие черты. Они в равной мере представляют собой пассивный нигилизм, поскольку они явно или неявно соглашаются с тем, что «лучше не быть, чем быть»[214]214
  ВВ. С. 377.


[Закрыть], и про них можно сказать, что «причина возникновения и внезапное распространение обеих мировых религий, буддизма и христианства, заключались главным образом в чудовищном заболевании воли»[215]215
  ВН. С. 533.


[Закрыть].

Начиная с «Рождения трагедии» буддизм связывается с «отрицания воли», а само это отрицание Ницше, следуя эссе Макса Мюллера о буддистском нигилизме, вышедшему в 1869 году, отождествляет с нигилизмом[216]216
  РТ. С. 121. См. также: Müller M. Selected Essays. L.: Longmans, Green, and Company, 1881.


[Закрыть]. Однако, если христианство попыталось создать противоядие от нигилизма за счет установления альтернативной системы ценностей и потерпело в этом начинании неудачу, буддизм вообще вышел за пределы ценностей: «буддизм провозглашает уже не “борьбу с грехом ”, а “борьбу со страданием” <…> на моем языке – по ту сторону добра и зла»[217]217
  А. С. 124–125.


[Закрыть].

Христианство представляет точку зрения «Непродуктивного рода, болезненного, утомленного жизнью», который полагает, что «тот мир, в котором мы живем, заблуждение, – этот наш мир не должен был бы существовать», но при этом полагает, что «есть, существует мир такой, какой он должен был бы быть». Напротив, буддизм представляет «Тот же вид человека, но ставшего на одну ступень беднее, [который] уже не обладает силою интерпретировать и создавать фикции», который стал полным нигилистом, то есть «человеком, который о мире каков он есть того мнения, что он не должен был бы существовать, а о мире каким он должен быть полагает, что он не существует»[218]218
  ВВ. С. 331–332.


[Закрыть].

Буддизм, следовательно, представляет шаг вперед к завершению пассивного нигилизма. Если христианство создало цивилизацию как средство приручения сильных, «Буддизм – религия утомленного финала цивилизации»[219]219
  А. С. 127.


[Закрыть]. Его проникновение в Европу предвещает «Нигилистическую катастрофу, которая кладет конец индийской культуре»[220]220
  ВВ. С. 63.


[Закрыть].

Буддизм отличается от христианства своим отказом от подложных ценностей ради отрицания самого оценивания. Но если с одной стороны буддизм – это освобождение от ценности, он в то же время разоблачение активного разрушения ценностей. Следовательно, он отличается от активного нигилизма, поскольку последний занимается отрицанием ценностей, а «Максимума относительной силы он [активный нигилизм] достигает как насилие, направленное на разрушение». Противоположностью такого активного нигилизма является «усталый нигилизм, утративший наступательность; его знаменитейшая форма – буддизм как пассивный нигилизм»[221]221
  Там же. С. 39.


[Закрыть].

Это различие между активным нигилизмом и буддизмом может несколько затуманиваться, поскольку в отдельных местах Ницше использует буддизм как синоним нигилизма, например когда жалуется на то, что рычащие «анархистские псы» вместе с демократическими социалистами грозят Европе «новым буддизмом»[222]222
  ПТСДЗ. С. 117–118.


[Закрыть]. Примерно в том же смысле он представляет, как европейский буддизм примет форму активного нигилизма. Нигилизм, который считает, что все – ложь, связывается с «Буддизмом дела»[223]223
  ВВ. С. 29.


[Закрыть]. Что обозначает это выражение? Не пассивный нигилизм вроде классического буддизма, который считает, что «Не надо действовать»[224]224
  Там же. С. 267.


[Закрыть], а, скорее, активный нигилизм определенного толка. «Буддизм дела» – это бесспорная ссылка на анархистскую тактику «Пропаганды дела» (Propaganda der That) и на самоубийственный «Нигилизм дела» (Nihilismus der That), который предупреждается христианскими ценностями, но совершается отвержением этих ценностей, которым занят активный нигилизм[225]225
  Там же. С. 158.


[Закрыть].

Итак, хотя классический буддизм ведет напрямую к уничтожению посредством воли к ничто, активный нигилизм делает то же самое, но косвенно, посредством намеренной провокации. Именно нигилисты «уничтожают, чтобы быть уничтоженными», хотят власти, «принуждая властвующих быть их палачами». «Это и есть европейская форма буддизма, осуществление “нет” после того, как всякое существование потеряло свой “смысл”»[226]226
  Там же. С. 58.


[Закрыть], форма, представленная нигилистами Санкт-Петербурга, которые, по словам Ницше, приняли «веру в неверие вплоть до мученичества за нее».

Ницше проводит различие между формами нигилизма по их различным ответам, с одной стороны на «мир каков он есть», и с другой – на «мир каким он должен быть». Христианство говорит «нет» первому и «да» – второму. Активный нигилизм и буддизм отрицательно отвечают на оба. Однако Сверхчеловек говорит «я» миру каков он есть, и «нет» – миру каким он должен быть, и этот ответ в действительности преодолевает различие между мирами, поскольку получается, что мир уже такой, каким он должен быть.

Вот в чем значение вечного возвращения, «жизни как она есть, без смысла, без цели, но возвращающейся неизбежно», то есть учения, которое Ницше неоднократно называет «самой крайней формой нигилизма»[227]227
  Там же. С. 56.


[Закрыть]. Она предполагает отрицание «мира каким он должен быть», совершенное буддистами и активными нигилистами, но в то же время открывает путь к более позитивному ответу миру как он есть:

кто действительно заглянул когда-нибудь <…> в глубь и на дно этого образа мыслей, самого мироотрицающего из всех возможных, – заглянул с той стороны добра и зла, а не пребывая во власти и среди заблуждений морали, как Будда и Шопенгауэр, – тот, быть может, тем самым открыл для себя, помимо собственной воли, обратный идеал: идеал самого задорного, витального и жизнеутверждающего человека, который не только научился довольствоваться тем и мириться с тем, что было и есть, но хочет повторения всего этого так, как оно было и есть, во веки веков…[228]228
  ПТСДЗ. С. 68.


[Закрыть]

Буддизм перешел от ценности к оцениванию, но, столкнувшись с ужасающей возможностью вечного возвращения, выбрал уничтожение, отрицание самого оценивания. Тогда как Сверхчеловек подхватывает оценивание, в полной мере осознавая то, что нет никаких ценностей, как и возможности, что мир когда-нибудь станет другим.

Учение о вечном возвращении служит также для отличения активного нигилиста от Сверхчеловека. В контексте вечного возвращения «обойденность жизнью» приобретает новое значение. Это уже не просто вопрос политического господства, поскольку она указывает на тех, кто психологически или, как говорит Ницше, «физиологически» не способен сжиться с такой идеей: «они воспримут веру в вечное возвращение как проклятие, и пораженный этим проклятием человек не остановится ни перед какими действиями»[229]229
  ВВ. С. 58.


[Закрыть].

Активный нигилизм, как заявляет Ницше, может быть признаком силы по сравнению со слабостью пассивного нигилизма, но в то же время он является «показателем недостатка силы, способности вновь творчески поставить себе некую цель, вопросить некое “зачем”, обрести новую веру». Он «представляет собой патологическое промежуточное состояние <…> в данном случае <…> продуктивные силы не имеют еще надлежащей мощи»[230]230
  Там же. С. 39; ВВ. С. 35.


[Закрыть]. Если бы они были сильнее, они смогли бы выйти за пределы ценностей, поскольку «Шкалой силы воли может служить то, как долго мы в состоянии обойтись без смысла в вещах»[231]231
  Там же. С. 332.


[Закрыть].

Следовательно, Сверхчеловек отличается от активного нигилиста точно так же, как буддист отличается от христианина: христианин и активный нигилист все еще озабочены ценностями, тогда как буддист и Сверхчеловек вышли за пределы ценностей к оцениванию. Однако, если буддист обходит христианина, поскольку больше не имеет силы для оценивания, Сверхчеловек выходит за границы ценностей, поскольку у него большая сила, которая позволяет ему полагать ценности вопреки вечному отсутствию ценностей.

Поскольку Сверхчеловек соединяет в себе максимальную силу с максимальной негативностью, он дважды отличается от христианства, которое характеризуется системой ценностей, порожденных слабостью. Именно сила Сверхчеловека позволяет ему обойтись без ценностей, принять, что «Само оценивание есть только эта воля к власти» и тем не менее продолжать оценивать. Действительно, там, где ценность – это просто «симптомы силы на стороне устанавливающих ценности», иначе и быть не может[232]232
  Там же. С. 368; ВВ. С. 36.


[Закрыть].

И именно по этой причине Ницше дает на вопрос «Кто же окажется при этом самыми сильными?» удивительный, но успокоительный для своих либеральных поклонников ответ: «Самые умеренные, те, кто не нуждается в крайних догмах веры»[233]233
  Там же. С. 59.


[Закрыть]. Однако это не новая философия умеренности[234]234
  См., например: Vattimo G. Nihilism and Emancipation. N.-Y.: Columbia University Press, 2004. P. 54.


[Закрыть], а, как становится ясным в контексте фрагмента Ленцерхайде, согласие с самой крайней из гипотез.

По Ницше, история нигилизма – это история крайности. Первому нигилизму обыденного страдания христианство предложило альтернативу, «Бога». Это была «слишком крайняя гипотеза», однако она была заменена не менее крайним, «напрасным» (то есть активным) нигилизмом современности. Если эту «напрасность» довести до логического конца, она найдет выражение в учении о вечном возвращении, «самой крайней форме нигилизма»[235]235
  ВВ. С. 86; Там же. С. 56.


[Закрыть].

Вечно имея дело с бессмысленностью, сильнейшие суть те, что могут принять ее без соответствующей крайней реакции. Их умеренность состоит в их способности жить с вечным возвращением без прямого или опосредованного саморазрушения, не поддаваясь ни буддизму, ни воле к ничто, ни стремлению активных нигилистов добиться своей собственной казни. В этом и только этом заключается умеренность сильнейших.

Следовательно, наиболее умеренных можно найти не между крайностями, а на самом краю, поскольку только они могут жить с самой крайней гипотезой (вечного возвращения). Поэтому-то Ницше может в другом тексте описать ту же позицию как крайнюю:

Мы, аморалисты, мы сегодня единственная сила, которая не нуждается в союзниках, чтобы прийти к победе: тем самым мы безусловно сильнейшие из сильных <…>. На нашей стороне великий соблазн, быть может, сильнейший из всех, какие есть на свете <…>. Волшебство, которое на нашей стороне, то око Венеры, что околдовывает и ослепляет даже противников наших, – это магия крайности, соблазн доходить во всем до последнего предела: мы, аморалисты – мы сами суть этот предел[236]236
  Там же. С. 409.


[Закрыть].