Текст книги "Кангюй. Лаодика"

– Аттида! – шепчет дева. – Как мне жаль…

Запоздало машет рукой Лаодика месту, где совсем недавно стояла подруга.

– Отъезжаем, Лаодика! – нежно обращается отец к дочери. – Сопровожу я тебя до ближайшего статмоса. Секретный есть к тебе разговор. – Удручённая дева поднимается в повозку, утирает частые слёзы. Повозка трогается, дабы навсегда увезти Лаодику из родного города.

Глава 5. Напутствия

Евкратид

Повозка тронулась, городские ворота остались позади. В большой повозке трём взрослым людям тесно, половина пространства занята сундуками.

Меридарх трогает один из сундуков, обращается к дочери:

– Я перебрал без тебя приданое. Ты недосчитаешься многих привычных вещей. Вместо милых безделиц уложил имущество родовое, необходимое тебе в Кангюе.

– Отец, почему бы мне самой не распорядиться моим собственным приданным? – В тон вопроса вложена жгучая обида.

– Движет мной забота о тебе. Опыт меридарха передаю тебе. Поговорим же, дочь, не о скромных утратах девичьего имущества – его тебе восполнит с лихвой твой жених, – а о том тайном знании, что тебе действительно пригодится в далёком краю.

– Ты отправляешь меня к варварам без любимых, дорогих мне вещей! Это очень-очень жестоко, отец! – протестует Лаодика. – Мне будет и без того печально в одиночестве, зачем же мне делать ещё больнее?

– Одиночество? Какое одиночество? – переспрашивает Евкратид.

– Ты, верно, насмехаешься надо мной, опытный родитель? – тараторит Лаодика. – В Кангюе никто не говорит на койне! Вот и безмолвное одиночество! Пытка молчанием меня поджидает. То не замужество, то мои похороны. Грубые варвары будут, как ты вот сейчас, надо мной потешаться. Изведут меня новые родственники придирками, их уклад мне совсем непонятен. Злые они все как один! Приготовляют для меня унижения. Гордость моя пострадает. В служанку меня обратят.

– Лаодика, прошу, успокой пустое треволнение. Плохое отношение к людям порождает и плохие события. Разве я не говорил тебе эту старую мудрость?

– Быть глупо-наивной, отец? Ты это мне предлагаешь? Хороши же твои наставления!

– Наивность? Не про наивность с тобой говорю. Быть наивным в диком лесу, наполненном хищными тварями, смертельно опасно. Говорю про изначальное дружелюбие. Увидь в варварах не врагов, но друзей. Продемонстрируй им открытость и искренность. Это я про Кушана, жениха твоего. Он дорожит доверием. Твой первый шаг навстречу жених оценит. Итак, про беспокойства. Начнём по порядку – койне. Кушан, правитель Кангюя, говорит на койне, разве этого тебе мало? – считает на пальцах меридарх. – Кастор тоже и его отец Филипп – им койне родное… Уже трое владеющих койне из тех, кого я видел в Кангхе. Что же до прочих? Ну так твой бактрийский прочим хорошо будет понятен. Милая дочь, ты не едешь в Кангюй стряпнёй заниматься. Ты не кухарка. Ты не прислуга. И не из прислуги происходит твой знаменитый македонский род. Ты невеста правителя, не тебе самой стирать грязное бельё. Мелочных придирок от властительной арийской родни ты, Лаодика, никогда не услышишь. Кушан – само благородство. Беспричинно в Кангюе никто не обидит тебя.

– Слово мне предоставишь после речи своей? – входит в беседу архитектор.

– Как закончу, так и начинай. – Евкратид явно благоволит Макарею. Меридарх поворачивается к дочери, говорит с ней твёрдо, игнорируя заданный вопрос.

– В жизни я пришёл к тому твёрдому заключению, что где бы ты ни оказался: в Бактрах ли, сокровищнице Бактрии, в Великой Сирии ли многопёстрой или в свободном Кангюе – всюду надо соответствовать ожиданиям людей. При Диодоте соответствовал я ожиданиям деспотичного сатрапа, клялся ему беспрестанно в преданности. Когда он отложился от дел Селевкидов, согласился стать его шпионом в Сирии. Я был юн, очень юн тогда, тебе едва по пояс. Мне было восемь лет. Попав же в Сирию и вступив в корпус пажей базилевса, позабыл про данные Диодоту клятвы и стал лучшим пажом. «Тот самый великолепный красавчик Евкратид» – вот так меня называли в Антиохии. На меня равнялись, мне предлагали товарищество, звали в любовники, мне подражали, для меня были открыты двери домов аристократов Сирии. Вернувшись в Бактрию и застав смену династии, я принёс клятву верности новой династии. С меня не убыло гордости от новых клятв. Приспосабливался я к ожиданиям людей, облечённых верховной властью, потому и уцелел в бурных событиях.

– Как же мне поступать, отец, с личными чувствами? – Дева тянет беседу в иную сторону.

– Личные чувства ты, дочь моя, надёжно сокрой от глаз и ушей посторонних, как я сокрыл сокровища, тебе необходимые.

– Что за сокровища ты спрятал? – Впервые в глазах Лаодики появляется интерес.

– К ним я приду позже, но пока не о них будет разговор, – посмеивается Евкратид. – Как прибудешь в Кангюй, с первых дней соответствуй ожиданиям твоих подданных. Варварами их не называй, слово то наше им хорошо известно вместе со смыслом его, а лучше и вовсе слово то хулительное позабудь. Ни к чему тебе браниться среди незнакомых тебе людей. Ты же не хочешь с первого дня нажить врагов среди новой семьи?

– И какие ожидания у моего жениха? Кем он хочет видеть меня? – Дева приводит в порядок растрепавшиеся волосы, завязывает белую диадему.

– В Кангюе заправляют сарматы. Правитель Кушан их приблизил к себе. Сарматы поставлены Кушаном выше прочих племён в союзном государстве. Равноправие среди мужей и дев лично я наблюдал и в свадьбе, и в сражении, и при похоронах. Выдавали при мне замуж знатную сарматку всем племенем на совете, как у нас лучшего из лучших мужа женят. Свобода – это их самая чтимая богиня. Демократия – стародавняя священная традиция кочевников. Дух у сарматов очень воинственный, девы у них владеют ценным родовым оружием, сражаются в доспехах на лошадях наравне с мужами. А умирали сарматки так же храбро, как и их отцы, братья и мужья. Хоронят знатных сарматок с оружием. Грустный этот обряд я тоже в Кангюе застал.

– Сарматки похожи на легендарных воительниц? – Дева удивлена. Но, несмотря на удивление, демонстрирует познания в истории: – Тех самых свирепых амазонок, что сражались с эллинами при реке Фермодонт99
  Река Фермодонт (др.-греч. Θερμώδων) – река в северо-восточной части Малой Азии, античный Понт (Турция), впадает в Чёрное море. Современное название – Терме.


[Закрыть]?

– Возможно, Геродот писал об их очень дальних прародительницах, племени савроматов, когда составлял труд свой про Скифию. Но как мне теперь, после близкого знакомства с сарматами, представляется, учёный муж никуда не путешествовал, а позаимствовал нужные сведения от скифов, что пребывали на службе в Афинах. Те же по им одним известным причинам приукрасили и исказили истину. Думаю, никогда не существовало описанного Геродотом племени одногрудых амазонок. Ведь отрезание груди убьёт любую женщину. Какая страшная боль! От такой сознание померкнет. Геродот поверил чьей-то нелепой сказке. Ты только представь себе тот поток крови, что хлынет при обрезании! Не замечал я среди сарматок очень заметной убыли в теле по месту груди. Амазонки – просто красивый миф, повод для наших художников амфоры украсить красивым рисунком.

Истинная правда мифа Геродота в том, что нескончаемые жестокие распри среди скотоводов за скот, их «живое богатство», принуждают общину сообща сражаться любыми руками, имеющимися в наличии, – мужскими, женскими, детскими. От войн проистекает и известная племенная сплочённость кочевников. По-иному скотоводу силами семьи или в одиночку никак невозможно отстоять границы огромных кочевий. И в случае кочевников верно старинное суждение: необходимость – мать улучшений людских! Кир, Дарий, Филипп, отец Александра, Александр проверяли на прочность порядки скифов. Порядки скифских племён уцелели по той причине, что во взаимопомощи скотоводы упражняются каждый день.

По той же необходимости рабство в среде кочевников не возникло. При наличии лошади ограничить свободу раба никак невозможно – подневольные скроются вместе со стадом. Ищи потом в бескрайних просторах беглого вора. Ты поразишься, как и я, увидев впервые зелёную гладь, ничем не ограниченную. Незначительная пушинка – человек в степи. С ветром можно соревноваться на быстроту. Оковы там бесполезны, сам воздух пропитан свободой. Потому-то раб-пастух в степи бесполезен.

Но кто же вместо рабов в услужении у скотоводов? Кто в пастухах наёмных числится? Обездоленные? Нищие подёнщики? Теми вопросами я себе задавался, когда оказался среди кочевников. Выяснилось – нет нищих подёнщиков у кочевников. Денег, монет, нашего мерила благосостояния, степняки не признают. Скот – тоже особенное богатство. Потому как скот принадлежит всему роду, а не отдельному человеку. Пастушество в степи – чтимое занятие, совсем по-иному у нас, в Бактрии. В пастушестве скотоводы проявляют бесстрашие сродни воинскому. Не веришь? Про постоянные распри, помнишь, тебе говорил? Не только волки враги у пастуха.

Их народонаселение совсем молодое, вдвое моложе нашего, стариков среди кочевников почти что и нет, в этом прав Геродот. Будешь ты, дочь, среди подростков находиться. Дерзновенны те подростки. Мужи у кочевников часто отлучаются из дома – в походы или на празднества, потому родовое имущество в несколько тысяч голов скота остаётся под полным надзором женщин. Дерзновенны те женщины. Отлучки мужчин, как мне рассказывали, могут затянуться и на долгие годы. Из военных походов возвращаются не все. Убыль мужей вдвое больше, чем женщин. Потому женщин в любое время – и мирное, и тревожное – у кочевников больше, чем мужей. Опять по-иному, чем у нас! Женщин в наших Бактрах серьёзно поменьше, чем мужей, роды и чаны с едой тому две причины.

Необходимость выживания в степи породила равноправие полов, жриц вместо жрецов, воительниц при родовом оружии, мирных пастушек, стерегущих скот, – нет, не с посохом и флейтой, как у нас, но с луком и топором. Помимо привычных занятий, у кочевников девы обороняют жилища, девы сражаются и умирают в битвах. Говорили мне, что в храбрости женщины кочевников ничем не уступают мужам, бьются до смерти, часто устраивают ловушки, в засадах коварны, на примирение неравное соглашаются с превеликим трудом. По одному сражению с усунями мне трудно судить, правильны ли эти суждения или нет. Простота нравов кочевников очевидна случайному стороннему наблюдателю, то есть мне.

– От чего ты меня предостерегаешь, отец? Ожидают меня свирепые распри? – Дева широко округляет глаза.

– Именно так, Лаодика, – кивает Евкратид, вновь постукивает по стенкам сундуков с приданым.

– Жить мне среди этноса… – Лаодика встревожена, – …как его имя непослушное произносится? Сар-ма-тов?

– Среди дахов и саков скорее. Но сарматов непослушных ты обязательно повстречаешь. Встретишь ты и савроматов. То племя очень старинное, с историей славной. – Евкратид достаёт из сумы странного вида бусы из бирюзы. – Возьми. Это подарок сарматов мне. Пусть сарматы видят, у кого их подарок драгоценный во владении оказался.

Бусы оказываются на шее девы. Ладно сработанный подарок сарматов совсем не нравится деве.

– Большой ли дворец у правителя? – вопрошает хмурая Лаодика.

– Нет дворца у Кушана в нашем с тобой понимании. Дворец правителя – толстостенная цитадель глинобитная на высоком холме, посреди цитадели башня формой крестом, также из глины необожжённой. Сад благоухающий, водоём с фонтаном, зал для пиров, роскошь фресок стен и мозаик пола – всё это благоустройство заменяет властителю внушительный арсенал, собранный для многолетней осады.

Лаодика чуть не плачет от слов отца. Евкратид оборачивается к архитектору, ему и адресует с улыбкой:

– Кушану не требуется новый дворец для молодой жены из Бактрии.

– Что же тогда требуется Кушану? – за Макарея вопрошает Лаодика.

– Осадные машины. Ждёт Кушан прибавления в кочевом населении. То население, числом как имеющееся, правителю где-то надо с удобством разместить. Под удобством подразумеваю травяные угодья. С населением прибудет «живое богатство». Земли соседнего Хваризама малонаселены, пригодны для скотоводства, рек в нём достаточно даже для фруктовых садов. Потому пойдёт Кушан войной на Хваризам. Его кавалерийской армии нужно чем-то очень быстро сокрушить крепкие стрелковые галереи крепостей соседа. Хочет покорить соседа за одно короткое лето. – Евкратид пристально всматривается в Макарея. – Сможешь построить властителю Кангюя тараны?

– Одни только тараны правитель затребовал? Могу и баллисты дальнобойные для него собрать. С моими баллистами осада ещё быстрее пойдёт. – Мрачный Макарей уверен в себе. – Ресурсов необходимых в Кангюе должно быть в избытке: рабочие руки, жилы, дерево, металл – вот что мне от правителя нужно. Расчёты математические – моя часть работы.

– Тараны тяжёлые мощные просил он, разборные, годные для перевозки, под навесом от стрел, на колёсах, движимые воителями в битве или волами на перегоне до стен. Но ты и баллисты ему предложи. Вдруг в степи будет битва. – Евкратид поворачивается к грустной дочери. – Теперь понимаешь, каким ожиданиям ты должна соответствовать, Лаодика? – Евкратид снимает портупею с ксифосом, вручает недоумевающей деве.

Лаодика принимает дар с вопросом:

– Ты предлагаешь мне стать воинственным мужем, отец?! Я всего лишь застенчивая дева. Робка я. Я и кричать не умею. На мужей уж тем более. Зачем мне оружие?

– Ты познаешь войну, Лаодика. Будь же готова увидеть жестокое насилие. Кровь человеческая пред тобой разольётся рекой полноводной. Не трусь. Бейся, не смиряйся волей чужой, не повинуйся слепо судьбе. Доблесть яви подданным, будь им достойным примером. С гордостью носи мой ксифос! Никогда прежде меня не подводил в схватках родительский ксифос. Так пусть и тебя он живой оградит от бесчестия! Будь же как бравые духом сарматки, драгоценная моя Лаодика. Одевайся как они, думай как они, поступай как они – тогда достигнешь благополучия в Кангюе. Это моё тебе напутствие.

– Вы на битву меня провожаете? А называли это свадьбой почётной, с правителем! Стало быть, помолвлена я не с человеком – с войной, распрями и оружием? Я и не дева уже. Кто я теперь? Рекрут? Воин? Гегемон? Страж цитадели? Отец ты мне или мне тебя теперь называть меридархом? Стратег, меридарх, мне подруга подарила три куклы. Соответствую ли я, невеста правителя, с этими милыми детскими куклами суровым ожиданиям моих свободолюбивых поданных?

Сразу два собеседника взирают пытливо на Евкратида.

– Где куклы, подаренные тебе? – На требование Евкратид заполучает в руки три тряпичные куклы.

– Смотри, дочь моя. – На тех словах Лаодика закрывает плотно глаза, прикусывает губы, лицо девы выражает муку душевную.

Евкратид надевает дочери через шею портупею с тяжёлым ксифосом

и…

вкладывает в руки девы три куклы. Лаодика открывает глаза. На Евкратида смотрят девичьим наивным, чистым, открытым взором со скрытой болью.

– Запомнила телом вот это твоё настроение? Вынь железо бранное из ножен. – Дочь послушно выполняет волю отца, держит крепко меч, не расставаясь с куклами и прижимая их левой рукой к своей груди. – Огляди себя со стороны, Лаодика. Вот, смотри в зеркало. Понимаешь теперь, как ты должна преподнести себя в Кангюе?

Лаодика молча кивает головой. Острозаточенный ксифос осторожно находит свои ножны. Куклы бережно прячутся в дорожную суму.

Макарей

– Помнишь ли ты, Лаодика, встречу первую с Кастором? – Евкратид напускает на себя благодушный вид.

Дева молча кивает головой.

– Говорила ты Кастору, пахнет-де он потом. Конским, верно, да? – Лаодика отворачивает лицо от говорящего. – Что ж, обсудим проблему формы и содержания.

Евкратид откупоривает амфору с вином, вдыхает аромат винных паров, разливает неразбавленное вино из амфоры в три сосуда совсем не винного назначения. Когда небольшие кофоны1010
  Кофон (др.-греч. κώθων) – округлый сосуд на основании, с вогнутыми внутрь краями, с одной, двумя или четырьмя ручками.


[Закрыть] наполнены до самых краёв, меридарх раздаёт их собеседникам.

– Посмотри, дочь, у тебя в руке сосуд грубый, боками кривыми. Непохож сосуд на нарядный канфар1111
  Канфар (др.-греч. κάνθαρος) – сосуд на высокой ножке с двумя ручками, в виде кубка. Использовался в религиозных церемониях и для питья.


[Закрыть], из украшений на нём две красных полоски по краю. Такой сосуд не выставишь перед гостями на пиру или на празднествах. Засмеют высокочинные гости. Годится мой кофон только для деревенской похлёбки. Простая форма, согласись со мной. Примитивная даже. Но посмотри на содержание. Попробуй на вкус, в кофоне дорогое вино, самое лучшее из вин Бактрии.

Так же дело обстоит и с потом Кастора. Резкий запах, не спорю, нет в нём эстетики. Но чей это запах? Лошади! Кто по духу своему лошади? Гордые благородные животные. А человек на лошади – это кто? Правильно: человек на лошади – всадник. Всадник же – это всем известный символ свободы. Многие сравнивают скачку на лошадях с изысканным удовольствием сродни полёту птиц. Разве не так? Так почему ты считаешь запах лошади отвратительным?

Духи твои дорогие столичные лучше пахнут, чем запах пота лошади? Но что такое духи как не желание кому-то понравиться? Ведь запах духов – запах не твоего тела. Искусственный аромат, приготовленный из смеси масел и благовоний, никогда не существовавший в природе, заменяет тебе свой естественный. Так ты подменяешь себя чьим-то искусным изделием. Ты отрицаешь себя? Ты ненавидишь себя? Почему? Ты красива и молода. У меня же женские духи по восприятию связаны с несвободой. Жить неотлучно в доме и пахнуть изысканными духами – вот он, скорбный удел эллинских женщин.

Пахнуть лошадью – пахнуть свободой. Хорошо, мы разобрались с лошадью. Пойдём теперь дальше. А что означает пахнуть медведем, волком или снежным барсом, что взбирается выше облаков по горным кручам? Ты добыл зверя в честном поединке. Так почему бы не похвастать трофеем? Почему бы не пахнуть как добытый хищник? Это поэзия мужей. Ты хочешь видеть красивую форму, забывая о смысле напитка в сосуде, только и всего. Какая разница, как пахнут дорогие духи, если они означают цепи в вечной тюрьме. Выпей изысканное вино из грубого по форме сосуда. Выпей, получи настроение, про форму забудь. Выпила? Ну, тогда послушай мои любимые стихи, декламировал их Кушану, и понял властитель поэта, чувства со мной разделил:

 
Что, говорят, над нами в небе боги?
Их нет, их нет. Пусть ни один глупец
Вас не обманет старой сказкой лживой.
Вещам внимайте, а моим словам
Не придавайте чрезмерной веры.
Я утверждаю, что славны цари
Убийствами, разбоем, вероломством
И что они куда счастливей тех,
Кто жизнь свою живёт благочестиво1212
  Еврипид, трагик (480—406 г. до н. э.). Трагедия «Троянки» (415 г. до н. э.).


[Закрыть].
 

Некрасив по форме стих, но каково его содержание! Восхищает невероятная дерзость творца стиха, и боги, и цари названы «сказкой лживой». Нет богов! Ибо боги не стали бы терпеть безумный произвол людских тиранов. Нет заботливого провидения. Нет доброго миропорядка. Всем правит случай. Как жаль, что стих неидеален!

– Позволь с тобой не согласиться, меридарх, – вступает в беседу архитектор. – Стих абсолютно безукоризнен как и по форме, так и по содержанию. Он настолько безукоризнен, что его можно хором пропеть в театре.

– Нет, я настаиваю, стих некрасив, потому как не собран по правильной мерке. Меру свою веду по гекзаметру Гомера. – Евкратид хитро улыбается учёному мужу.

– Не стоит все стихи мерить гекзаметром! Формы творчества могут быть разными. – Макарей так же хитро улыбается в ответ Евкратиду.

Повернувшись к дочери, меридарх продолжает речь без улыбки:

– Не обижай больше Кастора. Сын Филиппа обидчив. В день моего возвращения Кастор…

– …Кастор пахнул свободой. Я не отсутствовала, когда ты говорил, – подхватывает Лаодика. – Свобода всегда пахнет лошадью. Я услышала тебя, отец. Пот лошадиный – изысканные, дорогие духи кочевников.

– Дозволь, Евкратид, и мне сказать слово про свободу? – Макарей хитро подмигивает меридарху и декламирует:

 
Увы! Увы!
Свободы нет меж смертными: один
Богатства раб, а тот – судьбы, иному
Кладёт предел толпа его сограждан,
Тем письмена законов не велят
Так поступать, как хочет их природа1313
  Еврипид, «Гекуба».


[Закрыть].
 

Довольный Евкратид гладит кофон ладонью.

– Прекрасно сказано про свободу, Макарей! Всё в этом мире относительно. И свобода тоже. Ну так вот, едешь ты, Лаодика, к сосудам, грубым по форме, если мерить их меркой столичной, меркой эллинской. Нравы их – как две красные полосы на этом кофоне, искренние и простые. Содержимое кочевых сосудов – думы их, чувства их, поступки их – сводится к родовой гордости. Гордость же – благородное явление по мерке любого этноса. Гордость родовую и ты не растеряй в далёком краю.

Будешь думать только о форме, то есть грустить о привычном, так не за долгим утратишь рассудок. Найдёшь в кочевниках тайно-сокрытое, как в этом кофоне груз драгоценный, так опьянеешь, собой возгордишься. Знаю, мечтаешь ты о полной самостоятельности. Богини услышали твои мольбы. Пришло время независимости для тебя. Пришло, правда, не в той форме, о которой ты думала. Ты выходишь замуж не за македонянина или эллина. Выходишь ты замуж за скифа, за ария. Независимость в твоих руках, Лаодика. Бери её! Ну же, смелее! Выпей до дна! Что утратила ты в Бактрах? Что обрела ты в Кангюе? На эти два вопроса тебе самой предстоит найти ответы. Я же предлагаю тебе увидеть только хорошее, то, что сам обнаружил в людях, которых ты называешь уничижительно людоедами-варварами.

Евкратид смотрит на Макарея, тем взглядом предлагая архитектору заговорить.

– Мне есть что сказать про форму. Едва родитель твой начал беседу, как ты перебила меня. Неуважение к мужу свободному, старше тебя по возрасту произошло спонтанно-легко, словно бы так и должно быть. Мы в Бактрии, ты же дева благовоспитанная, дочь аристократа-македонянина из славного рода. Беспокоит меня метаморфоза твоя будущая по прибытии в Кангюй. В Кангюе станешь ты, Лаодика, царицей кочевников. Как будешь по форме ты обращаться со мной, небогатым бактрийцем-македонянином, софистом по ремеслу?

– Макарей, поймите чувства расстроенные мои. Покинула дом я родной. Впервые уезжаю из столицы. Держу путь в края дикие, мне неизвестные. Вместо нежного утешения меня какими-то сарматами воинственными стращают. Отец вот-вот покинет повозку, и останусь одна я среди незнакомцев. Кто эти люди? Что у них на душе? Не замышляют ли зло причинить? Кто правду расскажет? Жутко мне, словно в кошмаре ночном наяву пребываю. Оскорбить вас намеренно я не хотела.

– Понимаю тебя я прекрасно. Как отбудет отец твой, и я окажусь один среди незнакомцев. – Макарей говорит с девой тоном равного. – Есть и у меня тревоги душевные. Откроюсь тебе, Лаодика, о самой главной из них. Не хочу я пресмыкаться ни перед эллинами, ни перед кочевниками. Пообещай мне сейчас, при отце, что, став могущественной царицей, ты не будешь меня унижать. Идеальную форму в общении, вежливость то есть, я особо ценю.

– Обещаю! Клянусь Артемидой! Впредь буду учтивой с вами. На меня вы зла не держите, если в чувствах случайно задену вас словом обидным. – Лаодика смотрит на отца. Евкратид поощрительно кивает головой. – Вы умный человек, мудрец, на которого я могу положиться. Остальным доверять я не буду.

– Архитектор Макарей поддержит тебя, Лаодика, дельным советом. Обращайся, когда сочтёшь необходимым.

Проговорив, софист склоняет почтительно голову.

– Пробудет товарищ мой вместе с тобой до дня примирения усуней с Кангюем, – уточняет Евкратид. – Срок тот ведом только богам. Может быть, его пребывание в Кангюе растянется на годы. После примирения вернётся в Бактрию с вестями для меня. Цени Макарея, моя Лаодика! Будет тебе с кем на койне поговорить.

Кастор

– Два дня минуло, как покинул меня родитель. Ожидала, уныние мной овладеет, но нет, весело мне. Хочется петь. Страх покинул меня. Это и есть опьянение от свободы? А может, отец и есть мой главный страх? Я ведь ещё в Бактрии, каково же мне будет в Кангюе? Как птица, расправлю крылами и полечу в облака! – Дева на полуденном привале ходит вокруг повозки, разминает затёкшие ноги.

Кастор не разделяет радости девы.

– Как повстречаешь в Кангюе Филиппа, отца моего… – Юноша предлагает Лаодике флягу со свежей водой, дева принимает флягу из рук возничего, – …прошу, не восхваляй многошумные Бактры. Про храмы прекрасные и вовсе умолчи.

– Почему же? – Лаодика забывает про жажду.

Кастор смотрит себе под ноги. Зло проговаривает камню придорожному:

– Ненавижу столицу Деметрия. Осмотрел дворец, цитадель, агору, бастионы, театр и стадион. В Бактрах сейчас должен был восседать на троне не безродный эллин, потомок стратега, а убиенный сын базилевса Диодота Второго. Македонянин я, выросший вдали от Бактрии. Не мой это полис, а полис мне враждебный. Деяния благонравных Диодотов всеми уже позабыты. Слышал я речи ораторов на стадионе. Восхваляют нашего врага. Многословно, льстиво и лживо распевают продажные люди гимны самозванной династии. Два обола1414
  Дневной прожиточный минимум в классическую античность.


[Закрыть] цена этим гимнам! Назови я себя именем полным на агоре Бактр, так меня бы казнили немедля, без суда, там же, среди рядов снеди, смертью жестокой от пыток. Царство украл у династии нашей проклятый стратег Евтидем. Мало было наших богатств подлому самозванцу – украл и память о нас Евтидем. Будь ты проклят, ионянин безродный! Будь прокляты и твои сыновья.

– Не подумала я о чувствах твоих. Зря приставала к тебе с глупыми расспросами. – Лаодика возвращает флягу владельцу. – Кастор, моя семья не связана с Евтидемидами родством.

– Прошу, испей холодную воду. Для тебя я старался. – Юноша краснеет.

– Сама наберу, тебе, верно, в тягость с девой столичной вести разговоры. Где тот чистый источник? Покажи направление.

– Не хотел я обидеть тебя.

– Но взял и обидел. – Лаодика намеревается взять из повозки собственную питейную посуду.

– Чем же обидел?

– Тоном своим запугивающим. – Лаодика недовольно сверкает глазами. – Не укоряй дочь македонянина Евкратида за чужие грехи. В Бактрах, тобой нелюбимых, живёт много разных людей, и не всем им по нраву базилевс Деметрий.

– Подожди, прекрасная дева! Мигом управлюсь я.

Кастор проворно заскакивает на борт, откидывает полу навеса. Через некоторое время появляется с синей флягой, украшенной резьбой.

– Дай! Я сама!

– Нет-нет! – Юноша устремляется за водой. – Я быстроногий, лань на бегу обгоню.

– Куда это он? – удивлённо вопрошает Макарей у Лаодики.

– Отправился исполнять моё поручение. – Лаодика мило улыбается архитектору. – Моя фляга опустела.

– Занялась воспитанием Кастора? – Макарей провожает взглядом убегающего юношу.

Раздаётся бодрое пение сальпинги: «Общий сбор». Отряд всадников охраны готовится продолжить путь.

– Макарей, вы до привала беседу интересную вели о трёх школах счастья в Афинах. Академия, Стоя расписная и Эпикур. Они ведь находятся там же, где их основали? В тех школах и сегодня постигает истину? – учтивым тоном обращается Лаодика к архитектору.

– О да, постигают! Завидую ученикам трёх школ счастья! Счастливчики! Могу продолжить рассказ о легендарных философах, если не утомил вас.

– Отнюдь! Вы так увлекательно описывали учение Эпикура. Как вдруг…

– …Объявили привал. – Макарей первым поднимается на повозку, протягивает сверху руку, помогает Лаодике.

– Куда запропастился ваш возничий? – интересуется у Макарея гегемон продромов.

– Царица кочевников отправила своего подданного за водой. – Учёный муж держит наготове поводья. – Дождёмся скифа? Можно, конечно, и без него отправиться, но прислуга очень нужна царице.

Важный воитель хмурится, недовольно поправляет на груди узел гегемона, однако возражений своих вслух не высказывает. Вскорости появляется взмыленный Кастор с полной флягой в руках, сальпинга бранится коротким «марш-марш». Повозка наконец трогается.