Текст книги "Воин. Правитель. Чужак"

Праздник посреди Длинного коридора

В Длинном коридоре пахло уютом. Свет падал свободно, бержеры, обитые флоком, рисовали на стенах цветы. Те прорастали из спинок, вот уже несколько лет, не увядая и не теряя в пышности, и когда Председатель затевал переделку, то он спокойно отдавал себе отчёт, что его вмешательство вполне вероятно может оказаться для них губительным. Но трагедии не случилось. Приказав заменить винил на линкруст, Мейтна превратил цветочные поля, обои поверх стен, в многогранную и бессмертную живопись. Теперь Длинному коридору шёл не только весенний расцвет, но и ранняя осень, а также зимняя вьюга и даже щебетание трясогузок, заворожённо смотрящих, как обычные подоконники, накрытые тенью линкруста, превращаются в цветущие красочные равнины.

Секретарь о чём-то доносил. Мейтна, слушая его, невольно впадал в прострацию. Из-за подвывающего сквозняка возле окон голоса природы и помощника чутка смешались, и разделить их пасмурные интонации – вот так, спросонья– не представлялось возможным. Голос природы втискивался в застарелые щели и приглаживал влагу, покрывающую окна испариной, а затем проскакивал вверх и лез через форточки, до которых не могли дотянуться тоненькие пальцы молодых служанок господина Праздника.

Немного нервно нот Праздник сжимал кулаки. Он суетливо вёл подбородком и одинаково суетливо опускал взгляд. Из-за общего суетливого настроя на лице его вздрагивали открытые мышцы, но в конце, когда кулаки разжимались и дыхание приходило в норму, они соединялись вместе и, в общем-то, даже не напоминали о себе долгое время. Вне Коллегии шрам господина Праздника мог привести в ужас, но внутри – только в очередной раз напомнить, что правая щека достопочтенного ноточея живёт если не собственным разумом, то эмоциями уж точно. Что радость, что смятение, что печаль – всё одно, и только чистое веселье вперемешку с хохотом заставляли края пунцово-красной кожи над голыми дёснами сотрясаться пуще обычного.

До хохота веселиться Празднику, правда, удавалось редко. Оголённые мышцы сразу напоминали, что ещё минуту таких забав, и нижняя челюсть выпадет.

Интонация секретаря, зудящего подле уха Мейтны, стала немного живее:

– Коллегия вновь всполошилась, мейт-губернатор. Три дня о Ласке нет вестей, и его многочисленная свита начала интересоваться, что же случилось.

– О его любовнице нет вопросов? – повернувшись к секретарю, Мейтна поправил воротник кафтана.

– Те ноточеи, что пробыли в Коллегии достаточно долго, стали расспрашивать и о её судьбе. В основном, кто уважал её труд. Ну и те, с кем она нередко кокетничала.

– В общем, малая часть.

– Можно и так сказать, господин.

– А что посадочная площадка?

– Готова. За ночь до своего исчезновения господин Ласка успел прибрать отведённый ему участок.

– Замечательно, замечательно…

Отстав от ворота, руки сомкнулись у поясницы.

– Также есть новости с Прометия, мой господин.

– Наша Светоч пока справляется?

– Да, если не сказать больше. У них с Висмом пленник.

– А как же их незакрытые разногласия?

– Мне сообщали, что капитаны не ладят, но охота держит их на расстоянии.

– Общий враг, ну конечно. Что-то ещё?

– Допрос. Он состоялся, почти уверен. Формируется доклад. Как только мне удастся его перехватить, я сразу же вам сообщу.

– Хорошо, буду ждать в кабинете. А пока, если нет других новостей, можешь идти.

Подчинённый вежливо поклонился, из-за чего короткая прядь волос, вырвавшись из-под заколки, разжалась и нависла над его ухом. Нависла уже по привычке. Мейтна приметил этот «дефект» давно, но тыкать им в своего подчинённого никогда не смел, ведь секретарь давно перестал волноваться об этой оплошности. Для помощника жест поклона стал важнее конфузов или каких-либо пристыженных ощущений, что куда менее ценны на фоне профессионального рабочего смирения.

Заканчивая поклон, секретарь обязательно прикладывал ладонь к виску и проводил аккуратно по пряди. Троица вновь прилипала к собратьям и, влезая в заколку, ждала следующей подобной оплошности.

– И да, не забудь позвать Франку. Она мне сегодня понадобится.

Секретарь, обернувшись и не зная, как поступить, лишь легонько кивнул. «Не дождутся», – глянул он исподлобья и с этой мыслью отправился за угол.

Сквозняк немного унялся, и Председатель наконец услышал, о чём же болтал другой его помощник – Портной – со смотрителем Длинного коридора. Они вспоминали о цветах, что росли под окнами их кабинетов. Каждый из собеседников хвастал своим «гиацинтом». Мейтна едва сдерживался, чтобы, всё ещё держа пальцы у поясницы, не хрустнуть ими. В такие моменты он слегка потрагивал живот, рисовал маленький круг возле пупка и, заканчивая ритуал, заталкивал зарождающееся презрение куда-нибудь поглубже в печёнку.

«О, а вы знаете, вчера мне положили лилию на постель» – «А мне садовод вручил лотос, что добыл с самого края южных болот» – «Это вот что. Он же, видя, что мои шторы слишком худы, посадил на моих окнах лозу» – «А мне дали слуг, что только и заняты тем, как обрызгивать духами одежду и олеандровы листья». Столько лет и всё та же брехня. Всё те же басни и всё те же попытки обставить соседа. К такому делу ноточеи подходят с изыском, и Портной быстро приноровился. Хвалился он даже получше большинства этих снобов. Не знай Мейтна, что помощник просто разминает язык от скуки, обязательно бы сдавил пальцы до основания.

– Вижу, вы отлично справляетесь, господин Праздник. Ковры из викуний подходят Длинному коридору как нельзя кстати, – Мейтна дождался, когда собеседники прервутся. – Но смею предположить, что служанки вас уже ненавидят. Наверняка они уже тихо шепчутся за вашей спиной и проклинают, что придётся приходить сюда и в поздний час.

– Поэтому, нот Председатель, вы их здесь и видите. Хороший ковёр, в отличии от паркета, хорошо забывает следы. Но смею вас успокоить, это решение временное. Утруждать наших безустанных пчёлок мне если и интересно, то лишь отчасти. Тем более, согласитесь, нашим слугам полезно поучаствовать в суматохе. Помогает в полной мере ощутить, какой гость на носу.

– Ох, да вы ещё, оказывается, и сострадательны, нот Праздник…, – сказав это, Портной посмотрел на прибывшего хозяина и совсем небрежно потянул к нему руку. Мейтна быстро его осёк. Вздёрнутый рукав кафтана молил, чтобы его поправили, однако Портной не настаивал. Он мысленно фыркнул и довольно быстро отказался от своей затеи.

– Сострадателен, это верно. На самом деле, уже с детства – спасибо маме. Будучи обаятельной лгуньей, она всё-таки сумела подать мне хороший пример.

– И какие же добродетели ваша мама взрастила в вас ещё, мой друг? – Мейтна направил взгляд туда же, куда его уставил подопечный.

Дождь, одолев форточку, брызнул на подоконник, а затем, подхватив резкое дуновение, опрокинулся на бахромчатую вышивку. Край ковра уже оказался испорчен.

– Я вас утомлю пересчётом, мой господин. Да и вообще, не хочется заканчивать своё пребывание здесь как Ласка. Не посчитайте за суеверие, но словоохотливость рядом с вами не заканчивается ничем хорошим.

– Это и есть суеверие.

– Тогда прошу – забудьте о том, что я сейчас произнёс.

– Вы волнуетесь или, наоборот, слишком уверенны?

– Ах, если бы ваш покорный слуга сам знал. Будет легче, если мы поговорим о чём-нибудь отвлечённом. Или если вы оцените начало моей композиции.

Ноточей провёл рукой, указав на ламбрекен. Тот был смят, подшит к уходящему вглубь стены концу. Сиреневой тенью он кидался на всю верхнюю часть до портьеров, что, в свою очередь, были защищены лишь пасмурной осенней порой и прозрачным шифроном, сготовленным специально для тюля.

Чуть дальше тройка служанок добавляла композиции красок. Слуги корпели над ухватами, расчёсывали шенилл и соединяли кусочки орнамента, подходя к процессу с необычайной щепетильностью. Мейтна отлично видел, как девушки еле двигали пальцами, как подолгу держали взгляд и как боялись причинить боль. Они направляли шила сперва в одно ажурное сердце, затем бесшумно подходили ко второму, а на третьем их лепет, напоминающий больше мольбу совестливых прихожан, сникал вовсе. Раны обрастали нитями, и вскоре на переливчатых складках портьеров появились белые вены узора, что отдавал слегка серебром. Слуги опрыскивали орнамент, опрыскивали составом из мела и пудры, а затем накидывали салфетки и аккуратно отряхивали излишки. В комнату проник свет, а точнее, полосы рассеянного освещения, что поползли по стенам и листьям садов. Блики тоже дождались своего мгновения. И так получилось, что несмотря на смурную погоду, цветочные обои Длинного коридора умудрились и здесь полакомиться броской мякотью.

– Вы выбрали поступь жаркой весны, я прав?

– Да, господин. Ох, как же хорошо вы меня знаете.

– Вы и в прошлый раз выбрали что-то подобное.

– Не напомните, нот Председатель, о каком празднестве речь?

– О дне, когда погиб и сложил полномочия мой предшественник.

– А, вы об этом дне. Вы не подумайте, нет-нет, я глубоко уважаю жизнь нашего будущего предводителя. Я ценю, что он молод. Никакого цинизма. Если хотите, я привнесу ещё больше света.

– Не стоит. Вряд ли наша общая Светоч гуляла по этим залам в день скорби. Вы потревожили мою память, и только. То, как резво голова моя ищет скверные ассоциации, не даёт мне никакого права не восхититься.

– Правда?

– Конечно! Ваша работа уже впечатляет.

– Это, нот Председатель, вы еще не видели всей композиции.

– Не сомневаюсь, вы меня ещё удивите.

Портной, ударив кулаком в грудь, внезапно добавил:

– Только остерегайтесь других. Что-то мне подсказывает, что сюрпризы на этой неделе не обойдут и вас, друг мой. Я слышал, не все ноточеи добросовестно исполняют работу, поэтому ваше усердие, очевидно, может вызвать у кого-то зависть.

Праздник, сомкнув ту часть губ, что была ему ещё подвластна, едва заметно осмотрелся по сторонам.

– Спасибо, мастер. В таком деликатном деле осторожность не помешает.

Ноточей отвернулся, и рука мастера вновь потянулась к вздёрнутому рукаву. Мейтна шлёпнул помощнику по кисти и вновь собрал кулаки за спиной.

Праздник, отдав указанья служанкам, вновь повернулся.

– Господа, позволите покинуть вас?

– До обеда ещё много времени, нот Праздник. Что-то безотлагательное?

– Совсем нет – ноточей посмотрел на мейт-губернатора, но краем глаза уловил, как Портной потянулся ко внутреннему карману жилета. – Дело бесхитростное, на меня перекинули часть первочтеев после пропажи нашего с вами коллеги. Поэтому на столе творится бардак.

– Несомненно, – буркнул Председатель.

– Расчищу бумаги и сразу же спущусь к вам, господа. Не скучайте.

– Стойте, ваша милость, – Портной, сделав шаг, вытянул из кармана горлышко какого-то зелёного флакона. – Помните, вы просили…

– Нет-нет, мастер, не нужно. Зачем вы?

– Но ведь все помнят, как…

– …Это было в прошлом, давайте там и оставим.

– Не стесняйтесь, господину Председателю известно…

– …Пусть так, мастер, я говорю вам – не нужно.

– Хорошо-хорошо, – Портной, пожав плечами, вернул ногу и отпустил зелёное горлышко. Флакон бесшумно соскользнул в карман, – как пожелаете. Только не злитесь, прошу вас. Я посчитал, что слухи не врут.

– Ну что вы, это не на вас мне стоит злиться, – коллегиант откланивался и, торопливо семеня спиной к выходу, старался говорить погромче. – Мои пороки слишком долго гуляли по залам. Из уст в уста. Но теперь, поверьте, я им не принадлежу, – шрам затрясся, словно от хохота. – И, мастер, передайте, пожалуйста, всем этим пустозвонам, чтобы они нашли себе нового исполнителя. Не вам входить в глупое положение, далеко не вам. Пусть сами разыграют эту дурацкую шутку. Прямо здесь. Прямо передо мной.

– Ещё раз, прошу вас, не злитесь, – Портной еле сдерживался, чтобы не побежать с грустной гримасой.

А Праздник лишь вскидывал руки и давал понять, что «извиняться не стоит».

– Ну всё, заканчивай. Ты переигрываешь.

Портной, выдержав паузу, сперва выдохнул, а затем поправил жилетку:

– Это восхитительно! Он всё так же боится! Убежал так, как будто тигра увидел!

– А ты что хотел? – Мейтна говорил с грозой в голосе. – Ему это всю жизнь припоминают. И ещё припомнят, когда будут плеваться на его могилу.

– Как думаете, выберется ли он к нам завтра?

– Надеюсь, что нет. Праздник, если разум его не покинул, сообщит через секретаря, что подхватил хандру.

– А я всё-таки попытаюсь.

– Что именно?

– Зайти к нему завтра.

– И под каким же предлогом?

– Вы дадите мне поручение, – Портной повернулся, чуть склонившись. – Дадите же?

– А я смотрю, ты прям загорелся.

– Конечно. А как иначе? Вы видели, как он побелел? – Склонив пальцы, он незаметно отдёрнул хозяйский рукав.

Хозяин не ожидал. Резко убрав руку, он осмотрел подчинённого. Мигом он пробежался глазами от велюровых башмаков до чёлки на лбу.

– Того раза тебе не хватило?

Портной, немного подумав, ответил:

– Не хватило. Ох, вы бы сами видели, как он побелел в прошлый раз.

«Мерзавец…», – было подумал Мейтна и подметил, как на лице мастера в довесок зародилась одухотворённая улыбка.

– Ты в хорошем расположении. Мне это нравится. Выложишь, что задумал?

– Вы задумали, господин. Неужто забыли?

– Насчёт Праздника у меня было много мыслей. От половины ты воротил нос. Поэтому посчитал, что в этот раз ты решил реализовать что-то своё.

– Ох, ну как же я без ваших идей, господин.

– Прекрати.

– Я позволил себе низость поглумиться над вами. Прошу прощения. Если я и воротил нос, то не от самих идей, а от того, что они пришли в голову к вам, а не мне.

– А ну, хватит!

Служанки обернулись. Они отвлеклись на цокот, выскочивший из-под короткого каблука. А когда их посетила мысль, чьему ботинку этот цокот принадлежит, они тут же отвернулись обратно.

– Я вас-с… я…, – мастер медленно отошёл. Почему-то он стал шепелявить.

– Ты не мог бы…

– Да-да, конечно, – Портной всполошился и сунул руку под жилетку.

Через мгновение флакон выскочил, от горлышка сползла крышка, и ликёр приник к губам и языку Председателя.

Он отпил пять миллиграмм и тут же отставил. Крышка вернулась к горлышку, Портной мигом её закрутил.

– Я всего лишь хотел…

– Так, прекрати. Прекрати лебезить, – Мейтна заговорил и чуть пригнулся. – Что это, а? Что за фокусы?

– Похоже, сегодня вы не в том расположении духа. Если я прав, то прошу, простите.

– А ну как ответь на вопрос.

Мейтна уперил взгляд. На самом деле, он боялся подолгу смотреть на помощника – не от шаткой уверенности, нет, скорее оттого, что подобный взгляд чрезвычаен. К нему прибегают при обстоятельствах более важных. Выходка мастера всего лишь выходка, слабый проступок. Мейтна понял, что смотрит на помощника вот уже третью секунду.

– Если тебе так нравятся мои идеи, – отвернул он взгляд, – то принимай их как за свои. А то выглядишь, как баран. Спроси у того же Праздника, он и то подметил.

Портной лишь обиженно нахмурил брови.

– Ай, просто приведи план в действие, хорошо?

– Хоросо, господин, – всё ещё шепелявя, мастер едва удержался, чтобы не изобразить виноватую мину.

– А слюней-то, – Мейтна стряхнул с кафтана льстивые ошмётки, – аж до мурашек. Дай ещё.

Флакон перескочил с ладони на ладонь и вновь задрался у губ Председателя.

Он отпил ещё пять миллиграмм и схватился за крышку. Мейтна вдруг вспомнил, как двигался Праздник в такие моменты. Пальцы подрагивали, хватая прозрачный флакон; так же резко флакон задирался у губ. Двадцать лет назад Праздник уже походил на помятого жизнью мужчину, тянущего обоз с годами, которые ещё предстоит вытерпеть. Нынешний председатель помнил те мгновения прекрасно, ведь учился вместе с будущим подчинённым. Да, они были единственными, кто хотя бы мельком пересекались в залах института до пожухлых коллегиальных стен. При этом пересекались они не сказать чтобы часто. Ни общих друзей, ни общих аудиторий. Обучение в разное время суток. И лишь вечеринки сталкивали их друг с другом у входа в гостиную.

Один раз, когда Праздник устроил вечеринку в мамином доме, Мейтна заметил перед собой уверенного юнца, у губ которого постоянно что-то щёлкало и рябило. Под мерцание ламп вспыхивала зажигалка и сменяли друг друга флаконы. Настойки с рябиной, вермут, коньяк; наливки из перца, джин, граппа. Новая гостья подносила сайкру, чтобы обрадовать хозяина вечеринки. И тот непременно закидывался двумя. Третья стопка оказывалась всегда не за горами. Юный тогда ещё не мейт-губернатор пытался остудить его пыл, остудить пыл будущего подчинённого, на что сразу же получал тык в грудь и любезное «катиться подальше».

По итогу, Мейтну в тот вечер оттащили и указали на выход. И юный тогда ещё не мейт-губернатор впервые пришёл к выводу, что, несмотря на высокий градус, дрожащие руки способны показать достоинство и, как бы нелепо это не выглядело, быть невообразимо доходчивыми.

С Праздником они потом пересекались ещё реже, однако цветные флаконы всегда звенели у того в карманах. Мейтна запомнил три случая, когда судьба вновь их свела: первый – травяной бальзам; второй – душистый коньяк; третий – пятьдесят миллиграмм ханийского рома.

Закрыв флакон, Мейтна отдал его в руки помощника, а затем наказал спрятать его под жилетку до обеденного стола.

– Я с вами, хозяин.

– Если только будешь трепаться по делу.

– По делу, мой господин. Я готовил ваш осенний сюртук, – мастер сделал недолгую паузу, – тот самый, в котором вы любили раньше прогуливаться по саду. Помните, вы ходили в нём ещё прошлой осенью?

– Конечно же не помню, Портной. Не томи.

– Так вот, я готовил его к стирке…

– И?

– И вот что обнаружил.

– Что-то важное?

– Не могу знать, господин, поможете мне решить?

Мейтна промолчал и пошёл дальше. Время от времени он поглядывал в сторону от левого плеча. Он ждал с дюжину секунд, но находка так и не появилась в его поле зрения.

– И долго мне…?

– Позвольте сперва объясниться.

Портной виновато наклонил голову. Его хозяин продолжил шаги.

В молчании Мейтна пересёк ещё полкоридора. Он не собирался вестись на крючок. Лизоблюдство шипело – по большей части во рту, но и в желудке тоже. Противно Председателю было осознавать, что его близкий помощник так обыденно и нелепо растрачивает нажитую за все годы симпатию. Признание в бане. Думается, оно и подкосило статность мастера, превратило его в мямлящего холуя. Председатель перекинул взгляд. «Чёрт, он даже горбиться начал как деревенщина».

– Ну что, я разве не разрешил?

– Недостаточно ясно.

– Тогда вот, – он махнул рукой, – разрешаю во всеуслышанье.

– Вы только не злитесь.

– С чего бы?

– Вы… вы сами увидите, мой господин. Прошу вас, поберегите злость хотя бы до кабинета.

– Ты опять тратишь моё время, Портной. Не томи.

– В-вот!

Портной резко вскинул руку и столь же резко опустил лицо. На ладонь посыпались крохи пепла. Оттопыренный мизинец порезался о край разбитого шара.

– Ты разбил его?! Что ты наделал?! Где ты…?! – Мейтна замолчал, поймав себя на мысли, что затараторил как испуганный кролик.

– В сюртуке, мой господин. Простите, это не я! Он уже был разбит!

Затараторили ноги – столь же прерывисто, как и язык секунду назад.

– И долго ты собирался молчать?

– Не собирался, поверьте, я нашёл его только вчера.

Голова Портного склонялась всё ниже, а ладонь дрожала, как у какого-нибудь пьяного пройдохи. Шар тяжелел, будто от злости. Её-то он как раз и побаивался ощутить. Мастер мысленно готовил себя к худшему – к бреши на лбу от бреши на сувенирном шаре.

– Признавайся, Портной, он упал на пол, пока ты разбирал…

– Нет-нет, господин, поверьте!

– Тогда что? Ты кинул сюртук на спинку стула?

– Нет же, нет. Всё было не так.

– А как тогда? Как ты собираешься оправдаться?

– Ни в коем разе, господин, – мастер, даже немного уверившись, поднял лицо. – Я не знаю, что это, но я сразу понял, что обязан отнести это вам.

– Ты ждёшь, что я поверю?

– Ещё никогда вы не прятали в карманах пустяковые вещи, если позволите.

– Салфетки…

– Обязательно те, что дороги сердцу и памяти.

– …для носа.

– Необычайно нежные, от которых прочищаются мысли и расхолаживается кожный зуд.

– Да ты просто издеваешься, – Мейтна выхватил шар и быстренько его осмотрел.

– Я заслужил, господин. Давайте. Ударьте меня или отправьте спать под луну.

– Ой, да что ты? И с чего это, вдруг, ты вспомнил именно об этом наказании? За этим проступком стоит кто-то ещё?

– Нет, господин, это наказание для меня. Исключительно для меня.

Нот Председатель прыснул от раздражения. Но затем, дабы не выглядеть чересчур надменно, развернулся на пятках.

Стёклышки трещин на шаре попали под луч, и рыхлый пепел, вынырнув из бреши, заворочался в воздухе. На свету тот оброс глянцем и вскоре стал походить на свежую метелистую порошицу.

Ничего, кроме пепла. Никакой жизни. И даже лес, заключённый в миниатюре, молчаливо склонялся ко сну. Солнце прервало его вечность, но лишь на минуту. Мейтна отвернул шар от окон, и зелень верхушек тут же поникла, вернув раздольям гнетущую серость.

– Портной…, – губернатор завернул рукав, – …тебе следует отдохнуть. Останься здесь и присмотри за Длинным коридором.

– Я пойду с вами, господин, всё уже итак готово.

– Прошу, не забегай вперёд.

– Всё будет готово, обещаю вам.

– Ты останешься здесь и приглядишь, понял?

Портной, отшатнувшись, положил ладони на грудь. Постояв так с секунду, он посмотрел на вздёрнутый рукав и чутка отстранённо сказал:

– Вы злитесь, потому как теряете друга, я прав, господин? Вы приняли меня лишь за то, что я удивил вас. А ныне я стал удивлять по-иному.

– И тебя это не красит.

– В ваших глазах. В глазах губернатора, что пригласил меня когда-то давным-давно. Но стоит вам отринуть тот, старый взгляд, вы вновь заимеете друга. Прежнего близкого друга.

– А ты всё напрашиваешься…, – Мейтна приценился: брешь сувенирного шара прекрасно ложилась на мастеров лоб.

– Вот увидите, вы ещё удивитесь. Просто дождитесь вечера.

– «А потом следующего и следующего…», – так ты говорил в прежнюю нашу встречу.

– Перед розыгрышем Праздника, да, господин.

– И чего мне ожидать в этот раз? Поделишься хотя бы намёком?

Портной убрал ладони с груди и, осмотревшись, тихо шепнул:

– Мышь.

– Мыши?

– Нет, мышь.

– Всего одна мышь?

– Так точно, господин Председатель.

От удивления тот вытянул брови. Мейтна усмехнулся, скрыв смех за улыбкой, но губ, как водится, не разомкнул. Момент разделял его от того, чтобы позабыть о существовании шара в руке.

– Ну это уже что-то. Жду не дождусь, – Председатель вернул кулак к пояснице. Вторая рука положилась на него, крепко уцепив подставку разбитого шара. – Пригляди за коридором. Как только служанки закончат, приступай, – он развернулся и последовал к маленькой лестнице у перехода. – И ещё, принеси мне этот сюртук. Твоя удача, если он мне и правда пришёлся по вкусу в прежнюю осень.

Мейтна зацокал по лесенкам. Каблуки заявили, что он, того и гляди, скроется – мгновением позже, мгновением раньше, не суть. Для служанок, корпевших над узорами у портьеров, это было сигналом свыше. Они наконец-то могли расслабиться. Как только цокот удалился, они перешли на обычный тон, из-за чего их разговоры даже уловил Портной, чей слух давно огородился от хлопотливой неотёсанной болтовни.

Дождь усилился, и потому молодым помощницам Праздника вновь пришлось вспомнить о форточках. Они оставили шила, оставили в покое узоры и вскоре, подсобив друг другу, встревоженно встали у подоконника посередь. Ветер почти что сорвал один из ламбрекенов, поэтому служанки, как и всякий пугливый, но трудолюбивый народ, заторопились. Больше всего упирался даже не ветер, а чуть набухшие рамы, что сходились со ставнями форточек лишь в чистую сухую погоду. Девушки толкали форточку по одному, потом пытались вдвоём, а в конце накидывались на ставни все вместе. Но, увы, так у них ничего не вышло. Они орудовали тонкими пальцами и столь же тоненькими ладонями, что, так уж сложилось, одолевать всякого рода стихии и перечить природным отмашкам обучены не были. И как итог, быстрая капитуляция. Стоило ветру добавить напора, как девушки, чуть ли не запрокинув головы, едва обрушились на пол. Ноги их тоже не были приучены к такого рода делам, поэтому спешно и неуклюже служанки помогли друг другу сойти с подоконника и как можно дальше отступить от враждебных окон.

Прежде чем взяться за шила, они должны были передохнуть, прийти в себя. Подобный отпор не стоил стольких стараний. Они запричитали громче, и Портной, не ожидая столь нахальных речей, загорелся от возмущения. Слушая эту базарную «неотёсанность», он было уже засобирался нагрянуть к ним, но затем подостыл.

Хозяин наказал ему приглядеть за коридором, а не устраивать нагоняй, поэтому он просто покрутился на месте и попробовал отыскать угол, где его взгляду будет комфортней всего. Руки запаниковали тоже, и потому, не особо рассчитывая на вариант, они полезли в плисовые карманы. Жилет тряхануло, и он опустился. Плечи легли ровно по линии. Но вместе с тем под жилеткой что-то булькнуло.

Вот! Вот куда можно было деть взгляд! Он высунул руку из кармана, сунул во внутренний и вытащил на свет флакон. Примерившись, мастер понял, что хозяин оставил ему где-то две трети. Он открутил крышку, задрал флакон и влил в горло около десяти миллиграмм. Оставшаяся треть предназначалась к обеду дражайшего господина. Он быстренько вернул крышку и столь же торопливо припрятал находку – пока никто не увидел. Слухи врут о господине Празднике, ему и приписывают подобное баловство. «Пусть, – подумал мастер, пригладив нагрудный карман. – отнимать чужие трофеи не в моей компетенции».

И на этой мысли его взгляд нашёл, наконец, комфортное местечко в углу. Прошло каких-то пять минут – всплыли полезные для дела воспоминания, а также рассказы, отвечающие на вопрос, откуда вообще пошли эти гадкие слухи о пьянстве Праздника. В конце концов, мастер добрался до рассказа хозяина, что описывал, как они с Праздником расстались на университетском выпускном.

Середина прохладного лета. Дипломы и шляпы, подлетающие в честь окончания учёбы. Учителя, надменно пуская дым, делятся между собой фантазиями на тему будущего их подопечных – лодырь, воровка, брехун, барыга, маньяк. В порядке бреда кто-то упомянул и его – будущего мейт-губернатора. И когда он из интереса подошёл у учителям поближе, плюсы уже закончились. О нём заговорили в будущем времени, и тогда он впервые услышал, что ему предстоит добраться до верха, а потом резко скатиться в кювет; ему предрекли вечную поездку в трясине, с дребезжащим креслом и выпадающими колёсами, и вечную жизнь в кругу: лести, подлогов и недовольства. Учителя говорили за спинами, опасаясь, что разговоры за спинами губернатора и погубят. Им казалось, что Мейтна не справится. И он, наверное, первый, о ком они так беспокоились. Вторым был Праздник. Его в тот вечер обозвали «порядочным нищим». «Ежели не найдёт себе терпеливую, но смелую женщину, докатится до трубы и захлебнётся собственной пеной».

Наставники, каких ещё поискать. Не говоря ни слова в лицо, они, на самом деле, совершали широкий жест. Оберегали бывшего воспитанника за глаза. Вот только Праздник крутился в толпе, вдали от закусок и пунша, а значит, его о будущем мог предостеречь лишь Мейтна. Он продолжал околачиваться возле учителей, но те в тот вечер быстренько перешли к весельям, забили бокалами и вышли к танцполу. Окосевшие ноги привели их к длинным полам выпускных платьев, и все старики на ночь забыли, какой неудачнице в этот момент они дарят свою лукаво приветливую улыбку.

Праздник в тот вечер вальсировал со своей неудачницей. Они познакомились прямо перед днём выпускного. Она ответила ему взаимностью, когда он попросил её притвориться старой подругой, с которой у них недавно завязались отношения. К ним на выпускном подошла первая пара, и они без капли фальши выдали друг в друге влюблённых. Вечер подкидывал им новые испытания, но они ловко уводили всё к общей запланированной легенде. Для того, чтобы уединиться, легенда не требовалась, но они даже здесь постарались действовать правдоподобно. Их видели запирающими дверь в лекторскую аудиторию, слышали стонущими в кабинках туалета и замечали возле грязных университетских подсобок. Мало кто верит, что последнее было притворством. Ведь довольно быстро, буквально месяц спустя, их видели идущими рука об руку.

Весь год до свадьбы походил у них на один единственный день. На тот день, когда они вместе, также держась друг за друга, вошли в праздничный актовый зал. Они идеально повторяли конец того славного вечера, однако стоило свадьбе случиться, как всё – день отмотался к началу. И что ещё хуже, они вернули те взгляды, что предшествовали их маленькой романтичной афере.

Привычка выпить никуда не исчезла. Первое домино, если можно так выразиться, пало от хмельного дыхания. Как же долго она мирилась. Как долго избранница Праздника приживалась с его пристрастиями. Он вынес из института и вермут, и настойки с рябиной, перцовые наливки и джин. Порой, лазая по верхним полкам, на него валился коньяк. Но большее предпочтение он отдавал выходным. Три дня в неделю его ждала лимонная сайкра. Одна бутыль, разделённая на ровные трети.

Между стопками Праздник отбивался от ссор. Когда приходили гости, они отлично слышали, как он надменно угрожал жене, рассказывая, словно под запись, каким предметом выбьет из неё дух. Все смеялись и в тот же миг оборачивались, незаметно выискивая крючки в коридоре. Везло ему, что он лишь болтал. Пальцы его сжимались, причём не раз, но лишь у хрустальной огранки фужера. Жена выпрашивала у него раскаянья, молила, чтобы он извинился за своё поведение, а он в ответ лишь пожимал плечами и говорил, что скоро вернётся. Она мечтала поговорить о детях и тут же осекала себя, заслышав, как муж чокается с новой бутылкой.

Второй год был годом терпимости. Однако настал третий год, и всё резко переменилось. Избранница подняла руку. В отличии от флегматичного мужа, как рассказывал мейт-губернатор, она не боялась переходить к активным действиям. Она стремилась показать, что есть другой путь, с которым ей будет комфортней и с которым в тупую башку его придёт осознание. И он растерялся. Он всё чаще округлял глаза и запирался на чердаке, успевая стащить алкоголь. Теперь он смешивал его с обезболивающими и лил на зашитые раны. Из трёх выходных ему оставили целый один, и в этот единственный день он и то чувствовал себя некомфортно. «Ничтожество!», «Мерзавец!», «Ицерия!» – у неё хватало запаса слов. И после грозного кулака обязательно шли ругательства, а в особые дни после ругательств летели посуда и вазы. И он не стерпел. Праздник всё ещё был растерян, однако то, чего он к жене никогда не испытывал, вдруг вырвалось. Он взрычал и взялся за её руку. Она тут же взмолилась, но Праздник был непреклонен. Проведя дорогую по кухне, он остановился вместе с ней у двери. Поднёс руку к косяку и ухватился за дверную ручку. «Сломаю что-то одно, выбирай», – и, сказав это, медленно поводил дверью до локтя. Та же надменность и те же незадачливые глаза, путающиеся в пьяном бреду. Она заплакала, сползла к нему на колени и попросила, чтобы он отпустил. Он послушал, прождал минуту и повернулся на крик. Последнее, что он получил от жены, заплаканный обвиняющий взгляд. А потом всё заплыло. Сознание ушло в безвестность. А рядом, впитав сайкру и кровь, осыпались разнокалиберные осколки. Воскресная порция, которую он подготовил, чтобы уйти от проблем, полным штофом влетела в висок. И «суть правды её» коснулась тупой башки.