Текст книги "Воин. Правитель. Чужак"

Ноги попятились, и Праздник сам не заметил, как от испуга усадил зад в сидушку бержера.

Дюжина коричневых ромбов, и в каждом – по дюжине мышеловок. Один за одним, миг за мигом щёлкали механизмы. Живое ползло, под его весом прогибался изгиб портьера, и на пол сыпались зёрна. А также кусочки сыра и яблок, и с каждым мгновением подчищенный пчёлками пол превращался в абстрактную цветастую фреску. Кусочки летели, в бержеры, не только на пол. Праздник отмахивался, пытался защитить глаза, но приманка находила выход и прилетала ему на лоб. Отщёлкнул последний механизм, и замыкающая мышеловка, что висела напротив испуганных пяток, свалилась в кучу. Ромб исхудал, потерял углы. Праздник поднял глаза. Проиграла виолончель, и один из портьеров, не выдержав веса ловушек, захрустел, съехав вниз.

«Н-н-нет», – дрожащим и плачущим голосом произнёс в голове Праздник. Он всхлипнул, а впереди, прогрызая путь, шебуршала полненькая живая тень. Лапки скребли, угол ковра почему-то оказался отогнут. Прямо на оголённый паркет упало нечто живое.

Тень приникла, принюхалась к полу. Праздник замер и стал выжидать, когда его подозрения, наконец, подтвердятся. Он бросил в паркет по подушке, одна, отскочив, залезла в отогнутый угол ковра, а другая подпрыгнула на крошечной голове. Тень запищала, развернулась к кучке зёрен и там же зарылась.

– Уходи, тварь! Уходи, не приближайся!

И, прихватив свои стопы, Праздник запихнул пятки в штанины брюк. За углом коридора послышался смех. Ноточей отвлёкся, но в углу никого не оказалось. Прогремел гром, и зад ноточея отлип от сидушки. Он подпрыгнул, и в свете молнии фреска на полу засверкала.

Праздник пробежался глазами. «Ну, тварь, где ты?». Мышь испарилась, испарилась вместе со смехом, после чего вновь заиграли тонкие струны. Виолончель. Одна грубая затяжная нота, звон, резкий скрип, и в конце, где-то в знакомом углу, опрокинулся колышек.

Ноточей встал на сидушку, поднялся на обе ноги, а к окнам в тот же момент всё ближе и ближе подступали раскаты. Праздник суматошно водил ладонями по стене, по сиреневым лепесткам на обоях и задевал подросшие стебли, укрытые весенним жаром. «Вы выбрали поступь жаркой весны, я прав? – стрельнули в голове слова Председателя. – Вы и в прошлый раз выбрали что-то подобное…, – воспоминание смолкло. – Вряд ли… Вы потревожили мою память… То, как голова моя ищет скверные ассоциации, не даёт мне никакого права не восхититься». Праздник обернулся к линкрусту. К обоям, привыкшим пожинать тьму и приносить одеяниям свет. Но теперь отчего-то краски на них тускнели, теряли волю, а амаранты, взяв красноцветы в охапку, клонились к равнодушному сну. Праздник никогда не думал, что застанет этот прелестный пейзаж бесконечно уставшим. Застанет кончину, смерть своего восхищения, от которого трудно было отделаться, проходя здесь каждый день мимо. Ему не посчастливилось прийти в Длинный коридор сейчас, прийти в пасмурный вечер. Ведь этим вечером, вполне справедливо заметил он, пока перепрыгивал на другой бержер, гроза умудрялась одерживать верх над цветами.

И вдруг он припомнил, кто пришёл ей на помощь – четырёхлапая шерстистая тень. Он вспомнил и испугался! Ноги покосились, и плечо приземлило его на ковёр. Прыжку не хватило всего каких-то тройки сантиметров, чтобы приземлить запутавшиеся в штанинах пятки на другой бержер.

Мышь попискивала где-то рядом, было слышно, как она скребла паркет недалеко от порванного портьера. Праздник вскочил, засеменил от страха назад, но тут же упал. Пятки вылезли из штанин в неподходящий момент. В момент, когда перед ними возникла горочка раскиданных зёрен.

Убийцы. Они вновь посмеялись.

– Отстаньте, зачем вы…?! Зачем вы лезете?! Вас тут быть не должно! Уходите!

Чья-то нога пнула сломанный колышек, и тот покатился к свисшему расчёсанному ухвату. Праздник поднял глаза, бросил взгляд в тот же угол, но ноги близнеца там уже не было. «Пришли поглумиться? Жертву себе поискать? – Праздник кипел, рубец на правой щеке трясся и от этого немного почвакивал. – Подумаешь, выдумал небылицу, и что с того? Убирайтесь, идите своей дорогой!».

Но в ответ, как будто услышав, о чём он подумал, виолончель вновь заиграла, струны забренькали – нестройно и издевательски, и в то же время невероятно беспечно. «Ну хватит, уйдите!». Ноточей отполз от горки зерна и схватился рукой за портьер. Пальцы вошли в механизм. Тот отщёлкнул и, выбросив кусочек ореха, рычажок зарылся под нежную кожу – с превеликими соблазном, с любовью, с восторгом, как зверь, оголодавший с зимы. И острый конец не видел помех: хрящи, мясо, нервы – всё это он прошил в миг. А затем, выстрелив алыми кляксами, рычажок выглянул с обратного края.

Мало сказать, что Праздник взревел. Он объял Длинный коридор собой, своей диафрагмой и лёгкими, а пока пальцы били в отогнутый угол ковра, метая подушки, он ещё помогал прикрикивать чёрным острым носочками. Бились и каблуки, бились и сочиняли партию, попадая в нестройный ритм. Издевательский ритм. И в то же время невероятно беспечный.

Виолончель вроде как смолкла. Но стоило пройти десятке секунд, как тут, подобрав вторую затяжную ноту, она заскрипела вновь, возникла прямо у уха.

Праздник от неожиданности припал к земле, струна завыла так сильно, что казалось, будто звуком своим она достанет до перепонки и вырвет наружу, не оставив от неё и следа.

– Да хватит! Отстаньте! Отстаньте, я не хотел! – прокричал ноточей и ударил по полу целыми пальцами. А затем, прихватив ими голову, он прижал к себе ноги и стал зарывать нос, едва замечая, как из глаз утекают редкие горячие слёзы.

Он радовался, что не готовился к ужину. Ведь, как в самом деле оказалось, вечерняя суматоха того совсем-совсем не заслуживает. «Роза, кроклус, мята, плющ. Роза, кроклус, мята, плющ», – он верил, что считалка отгонит струны, что порвёт их, и, наконец, закончит этот кошмар. Существовало мгновение. Существовала короткая пауза, которая давала время подумать.

Он чувствовал, как жмутся зубы и как мышцы сотрясают пунцовую кожу. Оголённые мышцы напоминали, чего он может лишиться. Нижнюю челюсть он мог потерять, хохоча, и, похоже, в момент превеликого страха. Оголённые мышцы напоминали, зубы сжимались, а вдали, в знакомом углу, сорвав расстроенный ритм, надломился ещё один колышек.

Момент настал. Праздник прыгнул на четвереньки, а затем, вырвав мышеловку с пальца, с необычайной лёгкостью вскочил на ноги.

– Убийцы! Играйте, ну же, играйте! – он впился губами в окровавленный палец. А спустя полпути отпустил: – Поиграйте себе напоследок! Преподам вам такой урок, от которого придётся зашивать мозги!

Он двинулся к концу коридора. Устремился к углу, из которого выскочил второй надломанный колышек.

– Не вздумайте убегать! Стойте там, где стои…! – он завопил и вдруг осёкся.

Из угла, задрав носик и с интересом оглядев благородного господина, выползла его старая серая знакомая. Она сомкнула усики и быстренько умыла голову. А после этого, не понимая, чего господин так резко прервал свой шаг, выдвинулась к нему сама.

– Ай, уйди, уйди! – он заохал, стал прыгать и изображать какой-то невнятный испуганный пляс. – Не приближайся, стой, замри, – мышь замерла, на секунду, обратила на него взгляд, принюхалась и пошла вновь. – Да стой же, не иди, не иди, стой, а-а-ай!

Он отпрыгнул. Брезгливо топнул туфлей и плюнул. Мышь попищала, плевок попал ей на спину.

– Не дури, не то плюну. Ещё раз плюну, – он хотел было взмахнуть кулаком, но тут мышка последовала за ним, опять.

Праздник с испугу рухнул на задницу и перевалился на бок. Он вновь нашёл себя на кучке зерна. А следом, изобразив лань, подстреленную в бедро, он заскакал по приманкам, то и дело нелепо поскальзываясь.

Он бежал вдоль спланированной композиции, вдоль её срединного тропа и наблюдал, как ромбы из мышеловок на шторах превращаются в огромные силуэты мышей. Кто-то испоганил его подарок, кто-то, как и предупреждал Портной, затеял устроить бучу, ткнув носом его в его же чрезмерное прилежание. «Завистливые сукины дети, – пробежало в мыслях, – найдётесь, и я обещаю, вы всё вернёте. Вернёте так, как было!». Он достиг середины Длинного коридора, перевёл дух и настороженно огляделся назад.

Мышь, как он думал, отстала. Писк всё ещё слышался издали, но слышался уже не столь сердито. «Она сердится, да? Я же прав, она сердится?». Он прикоснулся ко лбу и смахнул пот. Из пальцев немного покапывало. Ноточей приблизил пальцы к губам и, напряжённо водя взглядом по полу, стал аккуратно высасывать кровь.

Смех не исчез, он возник за спиной. Праздник выругался, развернул голову и, никого не увидев, побыстрее вернул взгляд назад. Серой твари всё-таки он опасался больше, чем негодяев, которые мстили ему за лживые слухи. Усталый выдох. Взгляд вниз. Впереди разразился писк.

Даже не посмотрев, откуда она бежит, ноточей помчался что есть сил к повороту, за которым заканчивалась его любимая весенняя композиция. Гром, два раската и молнии, и напоследок господин Праздник увидел, прежде чем обогнуть новый угол, как маленькое существо своей тенью поглощает остатки линкруста. Писк, и в бедро залетела вторая пуля.

«Подсобка, подсобка, подсобка!» – с воодушевлением прокричал он в мыслях и с жадностью задёргал за ручку. Подсобка находилась под лестницей, и в ней коллегианты, помимо запретной улки, прятали обычно и честные разговоры.

– Здесь ты меня не достанешь!

Ноточей хлопнул дверцей, сел на ведро и со смаком шарахнул по ржавой щеколде.

– Не достанешь, скреби-скреби, не достанешь! Не достанешь, слышишь?

Он даже попрыгал от радости, но тут в дверцу ударило нечто. Нечто тяжёлое, нечто, что было, наверное, размером с кулак великана.

Праздник грохнулся, отпнул от себя ведро и начал отползать к стене.

Ведро опрокинулось, затем подкатилось к дверце, и тут прозвучал новый удар. Словно гром, но только сильнее и яростней, ведро подскочило верх, ударилось об потолок и приземлилось Празднику в руки. Но сперва, конечно же, оно приложилось по животу и заставило Праздника скрючиться.

Он завопил, и даже писк, от которого он безоглядно бежал, не мог присмирить его безудержных криков.

Заиграли знакомые струны, ручка задёргалась. Её крутила бешеная рука, неизвестная, свирепая сила, что норовила, пожалуй, обрушить и вынести лестницу.

Ноточей отполз к стенке. В дверцу ударили ещё дважды. Мышь попищала, и струны, прерываясь лишь болезненным смехом двух близнецов, сыграли очередной тошнотворный аккорд.

– Хватит! Отстаньте! Я ничего вам не сделал!

Праздник едва ли слышал, что прокричал в конце. Удары перемежали скрип, а скрип сходился в безумном сумбуре с надрывными серыми воплями. Рубец трясся и немного почвакивал, с пальца продолжала накапывать кровь, а он всё ждал, когда на него, уняв стойкость, наконец-то свалится лестница. «Роза, кроклус, мята, плющ, – он прикрыл рот, наблюдая, как щеколда потихоньку отходит назад. – Роза, кроклус, мята, плющ». И он упёрся затылком о стену. На брюки и блузу. На мышцы, придержащие правую часть лица. Разгорячённые и редкие слёзы. Они натекли, найдя себе путь. Сошла пудра, и румяна слились с ними в одну сероподобную кашу.

Скрип смолк. Исчез внезапно и смех. Ручка встала, слегка повернулась и потянула за собой дверцу.

– А что вы, господин Праздник, так шумно ведёте себя в чужих покоях? Разве вам не нужно проводить вечер за ужином, в общей столовой?

Праздник замер, посмотрев на возникший проём сквозь пальцы.

Музыка, писк – испарились. Их не было. И не было, казалось, всегда. Удары растаяли в тишине, которую принесло, ни много ни мало, из самого коллегиального леса.

– Ай-яй, какая неосмотрительность. Вы бы, прежде чем громко секретничать, внимательней посмотрели бы под ноги, мой друг, – в свете фонаря, что принёс с собой неизвестный, появились очертания мелкого грызуна. Он висел на хвосте. Висел на пальцах. С покойным видом и раздавленной головой. И, судя по всему, над ней постарался каблук. Праздник заметил, как на шее и спинке уродца красовалась добротная прямоугольная вмятина.

– Вы ничего не слышали?

– Нет, нот Праздник, а что я должен был слышать?

Нот Лихорадка, поднеся лицо к фонарю, выдал свою заискивающую старческую улыбку. Праздник не сразу понял, что это он. Тот редкий случай, когда голос в этих стенах не опередил заученные догадки.

– Вы выглядите-е-е…, – протянул Лихорадка, – …достаточно озабоченным. Не желаете отпить немного? – он протянул зелёный поблёскивающий бутылёк.

«Сайкра», – выпалило сознание ноточея. Праздник сглотнул и скорчил испуганный вид.

– Откуда…? Вы же не…? – он должен был разгневаться, но почему-то задавал вопросы.

– Бросьте, какой ужин без десяти миллиграмм? Вы же знаете, что нам кидают на стол после обеда. Сплошную сухомятку, изюм. Отврат, в общем.

Лихорадка высунул язык и свёл те морщины, что были у глаз.

Праздник не гневался и почему-то не отбивался смущением. Хотя должен был.

Старый ноточей потряс бутыльком перед носом. Сайкра отдалась рябью. Господин Праздник посмотрел вначале на мышь, на её раздавленную обмазанную в крови башку, а затем – на старого забытого друга. Посмотрел как и водится – с большим-большим недоверием (ведь его до сих пор ждали разбитые стены дома).

Старый ноточей потряс бутыльком, а дрожащий разум и разбитые пальцы призывали быстрее к ответу. Праздник отвернул голову, потом с недоверием повернул вновь и стал ждать, будет ли третий раз.

Лихорадка потряс, но почти тут же спрятал сайкру в ладонь. Ладонь полезла в карман, и Праздник, досадно присвистнув, принялся отсасывать из дырявого пальца остатки струящейся крови.

Путь к Палым пещерам

Ливень. Он пришёл на замену ясному дню. Лес признал, что пора смыть следы и немного за собой поухаживать. Чересчур много следов оставил чужак. Чересчур много помыслил и высказал. Свалившись из ниоткуда, он стал паясничать, шуметь и забываться, что в здешних гостях, вообще-то, больше почитают идиллическую гармонию.

При этом гостю нравилась эта идея – за ним подчистить. Утопить рисунки подошв и затерять в кронах каждое слово, произнесённое им здесь по прибытии. Однако вмешался один нюанс – дождь заканчиваться и не собирался. Целую неделю небо шквалило, и Пришлый, возвращаясь мыслями к тем первым дням, где он загадал на время исчезнуть, уже не мог внутренне себя наградить за столь прозорливую идею. В макушку его били уже не капли, нет, а что-то совсем другое, что-то зловредное и игольчатое. Не град и не то, что при шквальном дожде первым приходит на ум. Верное слово ему в какой-то момент нашептали волосы – пытка.

– Ты ещё что-то чувствуешь? – Белка вздрогнула и промяла под собой плечо рубашки.

– Очень своевременно, Дух, очень…, – Пришлый перепрыгнул лужу, оттряхнул ботинок и подбил над головой хвойный тент.

– Не шёрстка, а мякиш. А на хвост я и глядеть боюсь.

– И правильно. Смотри лучше вперёд. Любуйся тем, как твой дом безнадёжно пытается утопить себя.

– Он не пытается. Он также, как и ты, не рад. Так получилось.

– Так получилось? – размяв замёрзшие пальцы, вселенец толкнул один край тента и избавил его от натёкшей воды. – Серьёзно? Вот так ты всё объяснишь? – Вода сошла и с другого края. – Вы с братом хранители или так, «мимо проходили»? Что за ответ такой: «так получилось»?

– Отстань, я не шучу.

– Не шутишь в каком месте?

– Да в любом! Поверь, мой дом не меньше тебя устал слушать, как захлёбывается его фундамент.

– Ты про землю?

– Да, я про неё. И кстати, топчешь ты её просто бессовестно.

– Ну уж извините. Чай не принцесса.

– А вот тебе бы у неё поучиться. Да… и поменьше болтать.

– Поучиться чему?

– Смирению и уважению.

– Ага, щас. Вот как только, так сразу.

– А ну, хватит! – добрый Дух сделал паузу. – Хватит! Я не шу…

– ..чу, конечно, конечно! Какие тут шутки! Тут впору бы застрелиться.

И Пришлый, вспомнив о револьвере под конец, почему-то с грустью сомкнул брови. Оружию от ливня тоже досталось. Эта ловушка сумела его покалечить и превратить в хромающую развалину. Кольт за последние дни заржавел, заразился чахоткой и больше опорожнялся, чем выстреливал. И отчасти из-за этого Пришлый смотрел на будущую схватку уже не столь обнадёживающе. Ливень приближал её – схватку со злобным Духом. И, как бы напарники ни спешили, шквальный ветер тянул их всё ближе к левому краю ринга.

В сухую погоду напарники без труда покоряли по три залеска за день, а сейчас, в сильный дождь, они валились с ног и устраивали перевал, не доходя и до первого. Злобный Дух дышал им в спины. Либо глядел свысока.

Пришлый ещё не до конца понял, откуда придёт опасность. Или, скорее, он ещё не решил, откуда схватку ему принять будет удобней. Но точно он знал одно: нужно молить небеса о пощаде. Ведь, как подсказывали инстинкты, схватка под ливнем, по сути дела, начинается отовсюду.

– Ты не злись, что я злюсь, Дух.

– Да брось. Меня злит совсем не это.

– А что же?

– То, что Лес и правда бессилен. Он в панике, вместе со мной.

Белка, чей облик принял добрый Дух, немного поёрзала.

– То есть это не ваша затея меня утопить? Ну или проучить таким вот извращённым образом?

– О чём ты? Ты не заметил? Лапы я мочу не хуже тебя.

– А почему «север»?

– Что «север»?

– «Север – ловушка». Сам сказал.

– Сказал, всё верно. И об ищейках брата я успел, признаться, немного подзабыть.

– А вот я сердцем чую, что они там. Собрались и что-то готовят. Начищают колья, копают рвы и собираются во что-то огромное.

– Да ладно тебе, это было всего лишь раз. Затмение, которое они устроили после смерти моего брата, – это обида и недоумение, нежели чем демонстрация силы.

– Банально перекрыть выход, думаю, они всё же сумеют.

– Никто и не спорит. Только поверь мне, после Палых пещер и этого недоразумения, – Белка показала на тучные пасмурные облака, – они ещё долго не смогут определить, где им сомкнуть ряды.

– То есть, у нас есть только надежда.

– Ну как и всегда, чужак, пора бы уже привыкнуть, – Белка потёрлась головой о сухую шею компаньона и растопырила кисточки. – А вообще, разве сигнальный огонь не являет собой идею о чистой надежде? Веру в существование выхода, а? В целом, если так посмотреть, только надежда и помогает тебе прямо сейчас бороться со страхом и двигать ногами.

Пришлый отмолчался и сделал очередной неуверенный шаг. Нависшую паузу он заткнул заботливым потряхиванием тента. Простое, но важное движение, думал он, спасёт его от необходимости отбиваться ответами.

Ливень, спустя час, немного сбавил. Капли всё ещё просачивались в отверстия между листьями, хвоей и ветками в тенте, однако у макушки теперь хотя бы появилось время на то, чтобы впитать влагу и немного согреться. Чужак невольно вздрогнул и потряс головой. Самым сложным было идти в мокрой одежде. В одежде, которую мог согреть только подзолистый мягкий фундамент. Но под землю нельзя было закинуть мозги, например. Извилины боролись с холодом, с игольчатыми морозными каплями, и убрать их от траектории удара было никак нельзя. Ещё один шквалящий день, и дело могло дойти до потери сознания.

Пришлый ощущал, как мозг проигрывает борьбу.

Потихоньку чужака перестали слушаться пальцы. Не отставала и гусиная кожа (даже тогда, когда он ощущал тепло). Нервы сгорали, тело не слушалось, а веки тяжелели, будто он не спал целую вечность. Симптомы говорили ему о полном разгроме, и только с приходом ясного дня у мозга появлялись хоть какие-то шансы.

Кто-то явно его украл – ясный день. Случайно забрызгал ловушку и стал ждать, что из этого выйдет. И вселенец, вытащив себя из лужи, мысленно вновь взмолился. Если вдруг его не услышит изверг под номером «один», то, думал он, была надежда воззвать к милосердию изверга хотя с невидимой дланью.

Пришлый подпрыгнул, перескочил новую лужу и устало поднял глаза. Впереди – обширная затопленная траншея. Он ругнулся и в сердцах отдёрнул самодельный тент.

– Что ты делаешь?

В ответ чужак лишь озлобленно рыкнул. Вода, скопившаяся на листьях, вылилась на беличьи кисточки.

– Больше так не делай, – Дух пригладил их и оттряхнул лапы, – твоя вспыльчивость нас не вытащит.

– Давай, поучи.

– Поучу и буду прав. Злость вымести ещё успеешь. Но не на мне.

– Угу, – закончил чужак полурыком.

Он приготовил себя к следующему шагу, к следующему спуску в трясину, и на удачу поднял взгляд к небесам. Затем пробубнил сочинённую на ходу клятву трижды и попросил у судьбы прощения. Медленно и задумчиво он опустил взгляд. Нога зависла в воздухе. Взгляд от удивления вновь приподнялся.

В дюжине метров от компаньонов, на ветках лиственницы, кто-то легонько покачивался.

– Дух, скажи, что ты тоже его видишь.

– Где? Кого?

Белка не сразу уловила нужное направление. Пришлый опустил ногу, ткнул пальцем в ветки и чуть не сорвался вниз.

А меж тем новый пришелец источал покой. Мертвенный покой. Беспечность, присущую ветхим потерянным безделушкам. Его придерживали долговязые стропы, и, уходя куда-то высоко-высоко, они спускали к его ногам множество порванных ленточек. Упругий полимер. Пришлый откуда-то определил, что это были стропы именно из упругого полимера.

Чужак судорожно пустил взгляд выше, в закрытую листьями часть, где, вне сомнений, прятался дырявый разноцветный купол. Внутренне он знал, что должен найти парашют. Новый гость почти сразу раскрылся. На спине его проглядывалась часть ранца, а половина строп как раз уходила в него. Другая же половина надорвалась по пути. Похоже, рассудил Пришлый, приземление оказалось неприятным и мучительно долгим.

– Только не говори, что не видишь.

– Да всё, вижу-вижу, – Дух пригнулся и вытащил голову из-под тента. – Другой вопрос: как его сюда занесло?

– Хотел у тебя спросить.

– Напрасно. Этого гостя мой дом видит впервые.

Пришлый вздохнул и, немного расстроившись, отвёл от трясины ногу. Такого ответа он и боялся услышать. Когда высшее существо не знает разгадку, это обозначает, что разгадка скрыта в нём самом. Надо полагать, явился новый ключ, и пока неизвестно, для какого фрагмента воспоминаний он предназначен. Удивляться новым вопросам стало уже утомительно.

Пришлый кормил сознанье только ими, вопросами, и желал хотя бы на секундочку предположить, что есть какой-то разумный ответ. Сам факт наличия вопросов его утомил, однако его не переставала удивлять та изощрённость, с которой перед ним предстают ключи. Сначала сны и зловещая песнь, затем звезда рабочего, пробудившая один из обрывков воспоминаний и перенёсшая его, будучи раненным, к маленькому ручью; одно из последних – череда картин, одна из которых показала ему соратников и «Берег I – X—II». Куда-то сюда можно отнести и горящее древо. Единственный ключ, что сумел на мгновенье обрадовать, а не обернуться головной болью или бесконечным падением.

– Снимем его.

– Не выйдет.

– Это ещё почему?

– Видишь, сколько строп его держит и как он высоко? За ноги не отдёрнешь, а стропы мне не срезать – коготки маловаты, – Дух погладил свои крохотные беличьи лапки.

– Но ты же понимаешь, что он здесь не просто так?

– Определённо. Только ты не залезешь. Ствол слишком сырой, а ножа у тебя и в помине не было.

– Хватит и одного прикосновения.

– Глупость, – Белка махнула лапой и чуть отвернулась.

– А может, поднести к нему золотую звезду? – не обращая внимания на реакцию компаньона, чужак пошарился по карманам. Звезда колониального рабочего всё ещё хранилась там.

– Ты сходишь с ума так быстро, что я перестал понимать, какой логикой ты руководствуешься.

– Тебе ли говорить про логику – твари, что вылупилась из воздуха? Я-то, по крайней мере, знаю, что вышел из чрева и уж точно не поменяю облик.

– Только ты так глупо можешь всё упростить, – Дух перешёл на рассудительный тон. – Моё рождение для тебя, может быть, и возмутительно, но в глазах земли, воды и небес я самое что ни на есть искусство. Мной Лес гордится, а тебя презирает. Ты для него как раз таки уродец, получивший заслуженную награду.

– Наказание – ты же это хотел сказать? – Пришлый сжал ладони и рассыпал хвоинки из тента. – Я до сих пор неуверен – реально ли это всё. Возможно, это всё не более, чем игра моего воображения – в эйфории или в агонии.

– Ты реален. Мы реальны. Мой дом реален, – Дух размахнулся и чуть не ударил чужака по щеке. – Моя лапа реальна настолько же, насколько реальна твоя клятая позолоченная звезда. И, кстати, перестань её теребить. Раз уж родился план, вынь и расскажи, в чём его суть.

Пришлый замялся. Рука его от волнения задрожала, но, успокоившись, он вынул жетон, осмотрел переднюю часть и, подбросив, прочитал на обратной стороне то, чего не заметил в первый раз: «Отправлен на помощь, чтобы уберечь соплеменников. Отправлен на западный рубеж, чтобы соединиться с восточным».

– Я собирался подобрать новый обрывок воспоминаний.

– Нет-нет-нет, давай без этого. Мне и прошлого раза хватило.

– Да ладно, обещаю, в этот раз без стрельбы. Клянусь.

– Ты. Туда. Не. Полезешь.

– Да почему?

– Брат не дремлет.

– Как? Уже?!

– Да нет-нет, он ещё спит. Вроде как. Успокойся.

Волосы Пришлого встали дыбом.

– В каком смысле «вроде как»?!

– Да забудь, прости. Всё нормально. Приукрасил, напугать решил.

– Да ну тебя, – Пришлый, заступив в новую лужу, обрызгал брюки до пояса. – Вот ещё, искусство. Искусство шутит изящней, а твои шуточки, Дух, только для слабоумных.

Белка медленно отвела лапу. Щека чужака заслуживала теперь не удара, а утешения.

– Ой, да брось, ты чего? Никто не говорил, что Лес выходил меня с чувством юмора, – хранитель заговорил непривычно ласковым голосом. – Спит брат или нет – мне неизвестно. Мой дом об этом не шепчется, а я и не настаиваю. Выдав брата, Лес выдаст и нас. И тогда ты, возможно, потеряешь какой-либо шанс на защиту. А теперь вспоминай, что обычно я говорю про правило естественного порядка? Чему он уступит, если мы начнём использовать хитрости?

– Порядок уступит…

– Ну-ну?

– …хаосу.

– Великолепно!

– Так что – пока я могу спать спокойно?

Недолго поразмыслив, Дух утвердительно закивал:

– Пока что да. Можешь думать, что брат не дремлет для твоих пуль, а для твоей надежды он только-только, устало зевнув, повернулся набок. Но это прервётся скоро, будь уверен. Но в любом случае, нам нужно поторапливаться.

– А что с ним? – Пришлый, придерживая тент, выставил палец и указал на мёртвого гостя вверху.

– А с ним…, – Белка быстро взглянула на парашютиста и вернула взгляд к компаньону, – Если этот бедняга с тобою связан, он обязательно тебе встретится. Во сне или где-то ещё на пути. В моём доме знаки не молчаливы. Поэтому просто дождись, когда он заговорит.

Пришлый согласно кивнул, вышел из лужи и вступил в новую. Та поглотила его до коленей. Тент распушился, раскрылся павлиньим хвостом и поплыл по поверхности серо-бурой воды.

Над парашютистом надорвался строп. Голова приспустилась, и сквозь прогнившее полуоткрытое веко гость увидал, как малая-малая рябь, отходившая от крохотных дождевых капель, сменилась стройными волнами, едва прибивающими к низкому берегу.

Пришлый взглянул на него. Свежий ключ покачнулся, а дырявые в подошвах ботинки указали на ближайшую ветку, на которую можно залезть. Та росла слабо, но всё равно высоко, а большинство её собратьев пониже осыпалось.

Дух торопливо спрыгнул с плеча компаньона, а как только завидел сушу, поскакал сам. Он указал куда-то на северо-запад и крикнул: «Живей! Палые пещеры в пяти километрах!». Однако ливень заглушил конец и, возможно, сильно приврал. «Шести, семи, восьми, а, может, девяти?» – Пришлый погрузился в догадки.

Они добрались до залеска. До второго залеска за день. «Отличный результат!» – должен был выкрикнуть чужак; «Наконец-то повод для радости!», – должен был подхватить добрый Дух. Но глаза обоих совсем не горели. Макушки их продолжали опускаться к линии горизонта, а подбородки всё чаще стукались о продрогшие шеи.

Примерно через сотню метров одним из компаньонов завладела мечта – сжечь небо и побрести под опадающим пепелищем. Будет темно, по горлу польётся сухой дым, кожа покроется пепельными мазками, но зато вода, наконец, отступит.

«Кто вообще придумал возносить этот клятый дождь?» – задался чужак вопросом у себя в голове.

«Наглая зелень, – ответил он же. – Зелень, за которой не видно неба».

И, сойдя с мокрой тропы, обойдя на пути последнюю лужу, он забежал на взгорок и убрал рукой первую зелёную ветку.

Чужак пересёк третий залесок. Пятый километр или около того. Всё ещё лесные массивы.

– Ни валунов, ни камней. Выходит, ливень приврал…

– Что говоришь?

– Да ничего-ничего… ты скачи, я скоро.

Устало подкинув тент, Пришлый заступил на ровную тропку. Молчать уже не было смысла, он откашлялся и продолжил, но уже чуть осмысленней:

– Расскажешь, почему мы идём именно к Палым пещерам?

– Безопасный путь.

– И только? Ни каких-то особых защитных чар, ни соратников, которые нам пригодятся в битве?

– Тебе и правда интересно или ты притворяешься? В двух словах я ответил.

– Двух слов мало. Мне правда хочется знать. Да и вообще, в тишине я уже походил вдоволь. Если не пальцы, то дай хотя бы уши согрею.

– Ну раз ты та-а-ак настаиваешь, – на слове «так» Белка изобразила кавычки, – я расскажу. Только пообещай, что мне не придётся выслушивать между делом твои неуместные комментарии, – получив от компаньона кивок, добрый Дух немного замедлился, прыгнул вниз, зацепился за нижнюю ветку и поравнялся с его головой. Они последовали по тропе чуть быстрее.

– Во времена, когда Лес пребывал в одиночестве, по Пещерам слонялись самозабвенные останки. Они восторженно пели ветру, а ветер, не зная, как сохранить первозданность стихов, ненароком превращал эту песнь в свист. Лес доверял ветру, а потому никогда не считал его донесения за обман. Но останки взрослели, каменный очаг Пещер стал их домом, и потому их призывы всё больше обретались уверенностью. Всё чаще Лес чуял и принимал мнимое поветрие за закономерную просьбу – просьбу прислушаться. И мой дом прильнул. Его уши покрыли Пещеры и, наконец, по земле, по воздуху и небесам пробежала самозабвенная пламенная благодарность останков.

– В смысле-е-е…

– Да, чужак, именно. Как оказалось, Пещеры приютили, сами того не подозревая, останки мирового пожара. Мгновения перед всеобщим концом. Постаревший опал, что хранил память о вздорном, суетливом народе, погрязшем в заботах о собственном благополучии и позабывшем о благополучии недр, воды и земли.

Деревья погибли, всё живое опало скелетами на чёрную землю. Реки вокруг Пещер иссушилась до дна. Но я совру, сказав, что их иссушил пожар Исхода. Их иссушил мой дом, забрав воду для спасения своих ушей.

На третий день глас останков умолк. Благодарность иссякла, и Лес с ужасом осознал, что не видит конца территориям, не затронутым пожаром Исхода.