Текст книги "Оцелот Куна"

12. На краю света

Как странно устроен мир… Мне кажется, я лечу на край света, но, если считать, что родина – это место, где ты родился, то я лечу на родину, именно там произошёл момент моего рождения. Но это вопрос из разряда дискуссионных, неразрешимо спорных, очень зависящих от конкретных людей и конкретной ситуации. Так же, как и вопрос о родителях: родители – те, кто воспитали или те, кто тебя родили… кто?

Поудобней устроившись в кресле авиалайнера, стараясь хоть как-то настроиться на позитивный лад и не накручивать себя переживаниями о безопасности Жанны, я извлёк из рюкзака книгу с поэтическим названием «Жемчужный остров»; это вся литература, которую я второпях отыскал на тему жемчуга и тех мест, которые имеют отношение к карте пиратов, где предположительно находится Жанна.

Ну не фантастика ли то, что можно вот так лететь рядом с облаками и знать, что где-то живут люди, которые верят в деревянные фигурки, охраняющие от злых духов.

Какое сложное переплетение реального и мистического…

Я взглянул на Василия (его имя произносится мной спонтанно, независимо от решения называть или не называть его отцом и от моего отношения к нему… я надеюсь, время расставит всё по своим местам), в очередной раз отодвинувшего шторку в переноске для животных, из которой поблёскивали глаза его верного друга – оцелота Куна. Как он договорился о перевозке оцелота в салоне, в обход весовых норм для животных, принятых в авиакомпании, осталось для меня загадкой, и то, что он ни в какую не соглашался перевозить его в багажном отделении, достойно отдельного повествования. Василий поставил переноску на соседнее, специально предназначенное для пассажира – оцелота – кресло и прикрыл глаза.

Ещё я подумал о том, как может относиться человек к путешествиям по воде, пережив такую катастрофу, как Василий. Но, боюсь, совсем нам его не миновать: если на острова не летает воздушный транспорт, то велика вероятность нашего вступления на борт какого-нибудь плавающего по воде судна или даже пиратского корабля.

Каждый век имеет свои отличительные особенности. Каждый полон своих революций и катаклизмов. Но главным действующим лицом во всех событиях является, конечно, человек. Он сам – главный источник и двигатель прогресса и революционных новаций.

При столкновении интересов очень важно, чьи амбиции победят: того, кто хочет процветания для своей страны и народа, или того, кто печётся только о собственном честолюбии и авторитете, независимо от путей их достижения. Без участия человека не происходит ничего, и во всём хорошем и во всём плохом можно априори указать на человека. Человеческие пороки могут достигать невиданных размеров.

Люди, движущиеся к достижению своей цели под лозунгом: «Цель оправдывает средства», живут и сеют вокруг себя только зависть, злобу и ненависть. Они хотят достичь своей цели, и для них не существует преград морально-этического толка, у них стёрта грань между добром и злом. Добрые поступки высмеиваются как проявление человеческой слабости. Жадность, алчность – один из тех пороков, который, как ни странно, заставляет вертеться колесо жизни более интенсивно. Вот взять, к примеру, жемчуг: сколько необыкновенных преданий, исторических фактов связано с ним. Эпохи ренессанса и барокко… имеют начало и конец или хотя бы имеют относительные хронологические рамки, а эпоха жемчуга всё продолжается и продолжается. Эпоха жемчуга вечна; только она – то тихая, подобная спокойному ручейку, легко текущему и огибающему преграды забвения, то подобна огромной океанической волне, которая поднимается высоко над людскими желаниями и обрушивается к их ногам в надежде, что они с пониманием отнесутся к её уникальности, необыкновенным достоинствам и окружат своей человеческой любовью. И рождаются люди, которые в большей мере, чем остальные, чувствуют свою близость к жемчугу, свою животную связь с ним.

Книга изобиловала описаниями жемчуга, легендами, связанными с ним, и людьми, главными родоначальниками этих легенд.

Желание договориться со своей нервной системой привело к хаотичному чтению книги, перескакиванию от начальных страниц в конец, затем в середину, чтению по диагонали.

Таким образом, листая книгу, я узнал, что в далёком XVI веке, когда испанским конкистадором Васко Нуньес де Бальбоа были открыты Жемчужные острова в Панамском заливе, как раз в тоже самое время из глубин этого залива в Тихом океане была поднята жемчужина «La Peregrina», по-испански её название означает «пилигрим», или «странник», – большая грушевидная белая жемчужина, одна из самых известных жемчужин в мире. Была передана в дар королю Испании Фердинанду V. В 1554 году король Филипп II преподнёс жемчужину в качестве подарка своей невесте, королеве Англии Марии I Тюдор, известной как «Кровавая Мэри». Элизабет Тейлор получила её в подарок в День Святого Валентина от мужа Ричарда Бартона. В книге были красочные иллюстрации, на одной из которых было изображение самой жемчужины в ожерелье, где она занимает центральное место кулона в окружении бриллиантов, рубинов и жемчужин.

Цвет жемчуга зависит от типа воды и географического места, где живут жемчужницы. Для каждого бассейна характерен жемчуг своего оттенка. Жемчуг нежно-розового цвета добывают у берегов Индии, желтоватого – в прибрежных водах Шри-Ланки, коричнево-золотистого – у берегов Панамы; Мексика даёт красновато-коричневый и чёрный жемчуг, Япония – белый и светло-зеленоватый, Австралия – белый и серебристо-белый, у Багамских островов известен светло-розовый жемчуг, у Калифорнии – розовый, тёмно-коричневый и чёрный, в Персидском заливе – нежно-кремовый. Лучший чёрный жемчуг, в том числе культивированный (до 15 миллиметров в диаметре), поступает с Таити.

Отличить натуральный жемчуг от культивированного можно только с помощью рентгена – тогда будет видно использованное ядро. Но человеческий взгляд не обладает способностью проникать вглубь предметов, зато легко оценивает цвет, блеск и красоту жемчужин.

Если руководствоваться картой, которую вручил Василию шаман Вэле, интересующее нас индейское племя, согласно книге, проживает на архипелаге в прибрежных районах Панамы. Это один из крупных и самых замкнутых этносов Америки. В двадцатых годах двадцатого столетия они провозгласили свою независимую республику, свой флаг. Их автономия официально была признана правительством в середине этого же столетия. Пиктографическое письмо панамских индейцев считается некоторыми исследователями связующим звеном между письменными системами Центральной и Южной Америки.

Моя разыгравшаяся фантазия, проникающая сквозь щели иллюминатора, соприкоснулась с движущимся рядом с нашим лайнером воображаемым негативным чёрным облаком – воплощением энергии шамана Вэле. Я мысленно сжал облако до шара, уместившегося в моей руке, как я делал иногда с окружающим меня злом, плохим настроением, и бросил этот ком в чёрную дыру космического пространства и, казалось, услышал свист его полёта. И незримое чёрное облако, преследующее моё и не только моё биологическое поле в уютном чреве стальной птицы, действительно перестало давить. Наверное, Эндрю отчасти всё же был прав в отношении меня: возможно, я владею какими-то пока и для меня самого не ясными метафизическими способностями.

Аэропорт – конечная точка нашего почти двадцатичасового перелёта, оказался функционален и цивилизован.

Гипнотический взгляд шамана Вэле впился в нас своими сканирующими иглами, и мы с Василием, как две безвольные сомнамбулы, направились к нему (по крайней мере, в этом смысле за себя ручаюсь на 99,9 процентов).

Мы не сообщали никому ни о дне, ни о часе, ни способе нашего прибытия. Можно было предположить, что он встречал каждый рейс в ожидании нас, днюя и ночуя в аэропорту, или в копилку его уникальных способностей можно отнести и считывание наших действий на расстоянии.

Впоследствии, когда мне удавалось уловить его взгляд, в нём интерферировало подобострастие с яркими разрядами молний злости. Одежда на нём была точно такая же, в какой он приходил на «кастинг». Обменявшись скудными фразами приветствия (если таковыми их можно вообще назвать), молча мы отправились туда, где на причале мирно покачивалось на волнах пиратское судно. Пиратским его можно было назвать по сути, но внешних атрибутов в виде пиратского стяга «Весёлый Роджер» – чёрного полотнища с изображением человеческого черепа и двух скрещенных абордажных сабель, пирата с чёрной повязкой на глазу, бутылки рома в руках капитана Флинта, поскрипывающего протезом при ходьбе, Джона Сильвера с попугаем на плече, выкрикивающего: «Пиастры, пиастры, пиастры!», – не было и в помине.

– Где Жанна? – остановившись у трапа и наконец прервав молчание, спросил Василий, с трудом сдерживая эмоции.

На корабле Жанны не было, и, следовательно, не было необходимости подниматься на его борт, и Василий категорически отказался от предложенного морского вояжа. Воздушное судно местных авиалиний могло домчать нас к цели за двадцать минут, чем мы и воспользовались.

Я и раньше задавался вопросом: почему шаман Вэле столько лет ждал и ничего не предпринимал, чтобы вернуть реликвию – жемчужину – на землю свою обетованную?

Оказалось, в день исчезновения Лиа самого шамана Вэле нашли лежащим на полу хижины без движения, одетого в свою особую одежду для совершения обрядов. Он не подавал признаков жизни: ни на что не реагировал и, казалось, даже не дышал… только его сердце редкими ударами говорило о том, что он не отошёл в мир иной.

В медицине это состояние называется летаргическим сном. Помнится, у Эдгара По есть описания случаев летаргии.

А как это состояние обозначить применительно к шаманам, я определить не берусь.

В этом, скажем, анабиозе он пребывал долгих… получается – почти всю мою жизнь.

Возможно, состояние шамана Вэле оценивалось соплеменниками как путешествие в потусторонние миры, и, ухаживая за ним, они ожидали его возвращения, которое, как они полагали, было только в его власти. Очнувшись, он стал для индейцев ещё более значимым и могущественным.

Понять сейчас: слышал ли он, пребывая в этом своеобразном трансе, о том, что случилось с Лиа и жемчужиной из разговоров индейцев, находящихся рядом с ним, или узнал, когда вернулся к жизни, не представлялось возможным. Да это и неважно…

Главное – это сама жемчужина, по преданию племени, полученная от богов как уникальная защитная грамота, и решимость вернуть её, подкреплённая физическими возможностями: восстановленной гибкостью суставов, кровью, стремительно бегущей по жилам, окрепшими мышцами.

Тогда-то он и вступил в сговор с пиратами и отправился за тысячи километров, в дальние дали за жемчужиной.

Пока суть да дело (в наши планы совсем не входило выдерживать нашего оцелота в карантинном отделении на протяжении тридцати дней, как это принято для прибывших животных, и это препятствие было преодолено благодаря известным мерам воздействия на человеческую алчность), на острове мы очутились, когда начали сгущаться сумерки и на водной глади сквозь причудливые облака показалась закатно-солнечная дорожка.

Нас никто не встречал, а невдалеке слышалось нескончаемое печальное песнопение, на звук которого мы и отправились. Это была прощальная песнь по усопшему, исполнявшаяся несколько дней и ночей для отпугивания злых духов, песня-проводник индейцев в загробном мире.

В земле был вырыт склеп, в котором в подвешенном гамаке лежал усопший с вещами, фотографиями и всем тем, что было ему дорого при жизни, чтобы его душа не возвращалась за ними в мир живых. Рядом над такими же склепами были сооружены дома как для живых.

Насколько я понял, Вэле нас представил туристами, и, благодаря тому, что он нас сопровождал, нам удавалось посещать места, в которые мало кто допускался из людей, чуждых племени.

Жанны среди соплеменников шамана не было видно. Вэле обещал нам скорую встречу с ней. Нетрудно было понять, почему он не хотел знакомить Жанну с племенем. Суровые законы, запрещающие браки с иноземцами, боязнь потерять свой авторитет среди соплеменников, мягко говоря, не способствовали этому.

На ночлег нас с Василием разместили в традиционной в этих местах бамбуковой хижине с гамаками, подвешенными над земляным полом. Оцелот Куна с обоюдной настороженностью его к людям и людей к нему сопровождавший нас, не ограниченный переноской для животных, лёг у входа в хижину.

Утомлённый впечатлениями последних дней, желая сократить время ожидания встречи с Жанной, я улёгся в удобном (как ни странно) гамаке и моментально провалился в сон. Мне снилась девочка, одетая в блузу с яркой мифологической аппликацией, украшенная браслетами из пунцово-желтого бисера от локтя до запястья и от колена до щиколотки. Она протянула деревянную куклу – защитника от злых духов нучу – Василию (во сне она так была похожа на Лиа), а он снял с себя цепочку, на которой висел крест с распятием Иисуса Христа и протянул ей.

Я проснулся будто от толчка в самое сердце. На пороге стоял шаман Вэле и сверлил меня взглядом. Василий лежал в гамаке, глядел в сторону, противоположную от шамана, будто не замечая его присутствия. Вэле поставил на пол котелок с маисовой кашей. Оцелот не претендовал на нашу трапезу, видимо, его можно было поздравить с удачной ночной охотой.

За стенами хижины нас встретило нещадно палившее яркое тропическое солнце; невдалеке – в оазисе пальмовой рощицы – в ожидании нашего появления сидел шаман.

Жемчужина, надёжно спрятанная в подкладке одежды, до сих пор была у меня.

Как гостям шамана нам была оказана невиданная честь: нас пригласили на конгресс, возглавляемый вождём. Пос редине просторной хижины из неизменного бамбука висели гамаки, по периметру стен стояли скамейки. Я знал, что в этом условном сельсовете обсуждались различные назревшие бытовые проблемы племени: где лучше ловить рыбу, как выгоднее продать кокосовые орехи, решить семейные споры и споры между соседями.

Сегодня вождь, возлежащий в гамаке в центе помещения, изредка с видимым наслаждением затягивающийся труб кой, пел, освежая в памяти внимающих ему соплеменников, сидящих на скамейках, эпос индейцев, сказания о под вигах и жизни предков, их противостояние врагам; таков ритуал передачи истории и законов племени из поколения в поколение.

Нереальный мир проникал в меня, я срастался с ним и действительно становился его немаловажной частью.

Я пытался понять и запомнить то, что слышал, но каким-то непостижимым, удивительным образом у меня слагалась своя песня легенд, песня, которую я помню до сих пор:

 
Певец-индеец – птица Гамаюн —
Для племени затеял песнь святую,
Слова, вплетая в голос вечных струн —
Преданий и легенд – нить кружевную:
О Мать Земля, начало всех начал,
Из чрева коего явилось всё живое,
С Луной и Солнцем бог тебя венчал,
Внезапно твердь твою покрыло море;
Упало Древо жизни средь воды,
Подточенное белками под корень,
Из кроны древа веток и листвы
(Вот и волна, я слышу, песне вторит)
Возникли крокодилы, рыб не счесть,
Гнездо-Земля нам птицы свили,
А боги подарили эту весть,
Посредника с богами объявили.
Он учит жить и как себя вести,
Названия даёт в быту предметам,
Через шамана нас оповестит,
Что ждёт на том или на этом свете,
От бед великих предостережёт,
Поможет избежать любых напастей;
Бобы-какао как всегда зажжёт —
Чем гуще дым, тем ближе тонкий мир и ясней…
Фигурка нучу – деревянный дух,
Он дух-защитник, талисман индейца,
Он член семьи, хороший верный друг —
От старца каждого до каждого младенца.
Прислали боги брата и сестру:
Сестра рубашки-молы шить учила,
А брат учил мужскому ремеслу…
Учили боги, что в единстве сила:
Не обижай подобного себе,
Сам человек и не бывает плох,
Ты помоги ему в его беде —
Коли в него вселился злобный дух.
В познанье истины не видно даже дна —
Она в закатах, утренних рассветах,
Она в мечтах, в желаниях и снах,
Иль, может, здесь – на этом краю света…
 

Видимо, я заснул под эпическое песнопение и свою интерпретацию услышанного, потому что был бесцеремонно разбужен толчком специального человека, следящего за тем, чтобы песня доходила до сознания всех, даже недисциплинированных верноподданных, в число которых попал и я.

Шаман явно испытывал наше терпение, но соблюдение норм приличия по отношению к гостеприимным хозяевам – его соплеменникам, опасение за возможность своими действиями нарушить положительный ход событий, сдерживали нас от решительных и воинственных поступков.

Мы не знали, от кого сейчас исходило больше угрозы: от самого шамана, желающего заполучить жемчужину, но хранящего тайну её исчезновении, или от вождя, и в целом самого племени – в том случае, если станет известно, кто отец Жанны. Как это отразится на шамане и, как следствие, на его дочери, да и на нас…

И поэтому мы решили до поры до времени не обращаться к вождю.

Оказалось, что наш приезд совпал с праздником чича. Праздник заключается в обычном употреблении алкогольного напитка из сахарного тростника и других неизвестных мне тайных ингредиентов, напоминающего суп с мелкой взвесью.

Задача каждого в этот знаменательный день – напиться до невменяемого состояния, начиная с вождя (с почтением уносимого на руках) и каждого жителя, с достоинством упавшего там, где задача достижения нужной кондиции от выпитого будет выполнена.

Для этого действа предназначалась другая большая хижина, но мало отличающаяся от хижины «сельсовета».

Отчасти было понятно – шаман не мог удалиться с нами незамеченным, уж слишком он был важен для племени во всём, что происходило вокруг, его исчезновение могло бы вызвать панику, а этого допустить он не мог. Ни одна из тайн, связанная с нашим пребыванием, не должна была быть раскрыта.

Дождавшись того, что соплеменники достигли того состояния, при котором Вэле, имитирующий своё веселье вместе со всеми, мог незаметно удалиться, он подал нам знак, чтобы мы следовали за ним.

Мы с Василием, шаман и оцелот разместились в лодке-пироге (одной из тех, что выдалбливают из ствола дерева-гиганта, срубленного под чутким руководством специального знатока, в зависимости от фазы Луны, что связано с предохранением древесины от жучков и гнили) и отправились на какой-то удалённый остров, где должна была состояться наша встреча с Жанной и передача жемчужины.

Плыли мы минут сорок.

Василий и Вэле молча меняли друг друга на вёслах.

Я отметил про себя, что Василий делал это мастерски, будто всю жизнь только этим и занимался. И мне казалось, он знает, куда мы плывём.

Сгустились сумерки, мы подплыли к коралловому острову, на котором в изобилии росли кокосовые пальмы, манговые и апельсиновые деревья, скрывающие небольшую хижину, в которой ожидала своей участи Жанна.

Растроганный Василий прижал её к своему сердцу, и нескрываемые слёзы увлажнили его глаза.

О себе я молчу: я чуть не проглотил собственное сердце, когда встретился с ней только взглядом.

На ум пришла какая-то пустая скабрезность, типа: «Ну, парень, ты попал». Откуда, почему – не знаю, Фрейда приплетать явно не хочу.

Шаман Вэле остался снаружи хижины, и Василий, воспользовавшись моментом, сказал:

– Это только теперь я понимаю, не в жемчужине дело, но и в ней, конечно… мысли путаются, перехватывает горло, когда я вновь и вновь думаю о том, что я виновник гибели Лиа. Спасая меня, ради меня она пожертвовала всем…

Она не могла никому принадлежать отдельно, она хранительница правды, любви и покоя «Сеньоры Большая Голубая Жемчужина». Только такой как Лиа племя могло доверить жемчужину, и только ей жемчужина могла предсказать будущее и как уберечься от бед не только племени, но и всему человечеству. Я пришёл и нарушил естественный ход событий, гармонию и это принесло много бед.

Она была избранной, она сама – как неприкосновенная реликвия. Без неё жемчужина, хранящаяся в моём доме, – красивая безделица, угасшая с годами. Жемчужина выбрала себе хозяйку, а хозяйка предала жемчужину из-за меня.

Нарушился баланс жизни, и не только мой – это принесло беды при взаимодействии людей с планетой на высоком уровне и на уровне каждого человека.

Лиа очень сильная, она противостояла отцу-вождю, целому племени, своему роду, чтобы быть рядом со мной и нашим будущим малышом, с тобой, Евгений. Я так вас люблю, дети мои, но прошу вас, бегите.

Не спрашивайте, как и когда, но я уже в аэропорту узнал, где ты, Жанна, на каком острове и договорился о побеге.

Шхуна стоит здесь неподалёку, я отвлеку шамана, а вы бегите, вот билеты на самолёт.

Я не мог ничего понять. Он что, хочет остаться здесь?

Он, будто читая мои мысли, сказал:

– Все юридические вопросы, связанные с моим отцовством и ювелирным бизнесом, я оформил ещё перед отъездом, думаю, здесь никаких осложнений не будет. Все бумаги лежат в сейфе в основном офисе, – и он мне отдал связку ключей. – Я хочу остаться с Лиа, да и оцелот Куна для меня – не просто животное, он мой друг, я не могу его бросить.

Шаман Вэле вошёл в хижину, Василий впервые по отношению к нему изобразил радушие, достал припасённую бутыль с чича и предложил отметить столь значимое для каждого из нас событие: для Василия и меня – воссоединение с Жанной, для Вэле (как я понимаю) – присутствие оцелота Куны, возвращение жемчужины, что вернёт силы шамана путём возвращения утраченной души в его телесную оболочку.

Недоверие Вэле таяло по мере увеличения выпитого им алкоголя, который он после своего продолжительного анабиоза употреблял впервые; шаман быстро захмелел.

На что, собственно, и был расчёт.

Я демонстративно передал жемчужину Василию, перехватив затуманенный, но всё же цепкий взгляд Вэле, устремлённый на неё.

Оцелот, указывая на своё присутствие, издал лёгкое рычание, подёрнул ушами и, лизнув руку Василия, растянулся у порога.

Но, оказалось, это были не все атрибуты, пропавшие во время ритуала шамана, направленного на гибель Василия и изъятые у него Лиа во время впадения Вэле в транс.

– Тебе нужен твой нучу? – опережая вопрос Вэле, спросил Василий, – он здесь, на острове, я его спрятал ещё тогда.

Было видно, как шамана угнетает бессилие, что он не может навязать нам собственную волю, когда-то утраченную способность повелевать.

– Пусть дети прогуляются, – сказал Василий, – им не надо смотреть на то, как мы пьём и решаем только нас касающиеся проблемы. Нучу ты получишь, когда они будут далеко отсюда. Ты должен обещать, что не будешь их больше преследовать, забудешь об их существовании, я остаюсь здесь; если племя меня не примет, я найду остров, вдали от племени, и буду на нём жить, ничем себя не обнаруживая, не задевая интересов племени и твои личные, Вэле. Я только хочу быть ближе к Лиа и всё, – последние слова были больше обращены ко мне, чем к шаману.

Не думал, что прощание с Василием и Куной будет таким тяжёлым для меня.

А что сделал бы я, будь на его месте? Без сомнения, как это ни печально, поступил бы так же.

Крепко взявшись за руки, мы с Жанной направились к небольшой, довольно старой шхуне, уже ожидавшей нас. На её борту нас встретил только один человек, к моему изумлению, как настоящий капитан Флинт – без ноги (по крайней мере, я так предположил, потому что он хромал и издавал звук, похожий на поскрипывание протеза при ходьбе). Как выяснилось позже, ногу он действительно потерял в юности во время войны в Алжире. Шхуна, обладая невероятно малой осадкой, имела возможность ходить на мелководье между и вокруг островов и при очень слабом ветре проходить опасные мели. Небольшие размеры шхуны позволяли ей прятаться в узких морских заливах и бухтах. Шхуна была вооружена шестью абордажными пушками (по три на каждую сторону) XVI века. Эти пушки нельзя, конечно, называть оружием, поскольку их возраст более восьмидесяти лет – это уже исторический раритет, претендент на музейный экспонат. Но как антураж они производили должное впечатление. И возникало – хоть иллюзорное – но всё же чувство защищённости.

Капитан был очень радушен, угостил нас рыбой. В любой другой момент я бы непременно попал под власть окружающих океанских красот, но ежесекундно возвращался к размышлениям о Василии, шамане, безопасности Жанны.

И вот – мы уже в самолёте, и я мысленно благодарю отца (да, я подумал именно так, не Василия, а отца) за его самоотверженность, за преданность чувств к моей матери – индианке, необыкновенной, загадочной, прекрасной… за заботу о Жанне и понимаю, насколько он велик величием своей души, мой отец.

По телу мурашками расползаются необычные ощущения. Мурашки достигают сердца.

Жанна спит у меня на плече, её чёрные как смоль волосы щекочут мне нос. И я незаметно, стараясь не конфузить её этим фактом, осторожно дотрагиваюсь до него, боясь прозаично чихнуть. Её близость опять окунала меня в киношность нашего соития: лучше фантазировать в воздухе о прелестях любви, чем переживать тяготы перелёта. Я взглянул в иллюминатор – внизу колыхалась зелёным покровом жизнь джунглей, впитывающая свежесть капель дождя, падающих с небес.

Чувственная плоть, красота «Сеньоры Большая Голубая Жемчужина» омывалась романтикой – очищающим дождём жизни.

Память принесла прощальные слова, слетевшие с губ моего отца:

 
Мать Земля, «Сеньора Большая Голубая Жемчужина»
Утратила путь к радужному свету,
Радужный свет для неё стал темнее тёмной ночи,
«Сеньора Большая Голубая Жемчужина» дана нам богами для жизни.
Народ утратил хранительницу «Сеньоры Большая Голубая Жемчужина»,
Но тем и велика твоя любовь, Лиа,
Любовь к «Сеньоре Большая Голубая Жемчужина»,
К каждой её травинке, каждому живому созданию;
Ты – олицетворение этой любви,
Если бы ты, Лиа, не спасла меня и нашего малыша
Это было бы полным противоречием твоей вселенской, всеобъемлющей нигапурбалеле…