Текст книги "Оцелот Куна"

2. Разговор с Аспазией

На оборотной стороне обложки тетради Василия был записан адрес и женское имя Нонна с отчеством Георгиевна. Эта запись послужила зацепкой в моих поисках хозяина тетради. Поскольку Эндрю был занят в театре, я отправился по указанному адресу один.

Оказалось, это элитная частная психиатрическая клиника. Медсестрички в регистратуре, любезные и смешливые, беспрепятственно помогли мне найти пациентку с интересующим меня именем.

– Ей разрешены посещения в любое время без предварительной записи. Но она сейчас на прогулке. Я вас провожу, – сказала одна из девушек.

Мы прошли по аллее, где прогуливались пациенты с прибывшими их навестить родственниками и знакомыми, а в воздухе стоял терпкий запах черёмухи, немного кружащий голову. На расстоянии примерно пяти шагов друг от друга стояли скамейки, на которых сидели люди, оживлённо беседуя, читая или молча созерцая происходящее вокруг.

– Да вот же она, – сказала медсестра, указав на одну из скамеек, где в одиночестве, задумчиво глядя в одну точку, сидела благообразная пожилая женщина.

– А можно дальше я сам? – спросил я сестричку.

Она, улыбнувшись, в знак согласия кивнула мне головой и торопливым шагом удалилась в здание клиники.

Я присел на скамейку рядом с Нонной Георгиевной.

Она подняла на меня глаза и заговорила, будто продолжила только что прерванный монолог:

– Зеркало разбилось, я точно слышала этот характерный звук. Осколки были очень острыми, и я не знала, с какой стороны ступить, чтобы кровь из раны не брызнула фонтаном. Привычка ходить босиком по раскалённым углям, битому стеклу сослужила свою службу, и мой иммунитет говорил спасибо этим приобретённым практичным навыкам, но то всё были чужие угли и осколки. Другое дело, когда наступаешь на свои осколки, осколки своего существования, когда они настолько острые и мелкие, что не могут служить для выработки защитной реакции на окружающую действительность. Это то же самое, что наступать на свою боль, на вдребезги разбитую душу. Осколки долго лежат не востребованными. Может, они боятся вновь воссоединиться. Да и прежнее воссоединение невозможно, потому что очень большая часть души разбилась настолько мелко, что даже при помощи микроскопа невозможно различить все осколки.

Осколки иногда вспоминали, какой они были формы и размера, когда были единым целым. Если вернуться в прошлое невозможно, если душа осталась жить, то, хочешь – не хочешь, надо искать способ будущего существования.

Ведь время – главный лекарь – уже вооружилось всем необходимым и начинает кропотливый путь, складывая мозаику из осколков из того, что ещё можно воскресить. Если бы не было даже мельчайших остатков, о восстановлении не могло быть и речи, и появилась бы эпитафия, прочитав которую, никто бы не пытался найти то, что уже никогда не найти в себе и не почувствовать в других.

 
Душе моей здесь места не нашлось:
Ни днём, ни ночью даме не спалось,
Искала всюду и любовь звала,
Но отклика, как видно, не нашла.
 

Больно, больно, осколки острые, осколки острые, протыкают насквозь, протыкают насквозь, протыкают насквозь…

Время тем и хорошо, что беспристрастно выполняет свою работу.

Но не всё обстояло так плохо, как казалось ранее. Осколки вновь начали движение друг к другу.

Соединяясь, принимая ещё неясные очертания, они опять отправились на поиски тех, кто нуждается в их тепле, потому что это – важная составляющая воссоединения осколков. Для того чтобы увеличиваться и скрепляться, душа отдаёт как можно больше своей энергии и сил, то есть свой жар другим душам, и только тогда она сможет жить полноценной жизнью. Это незыблемый закон.

И вот моя ещё не сформировавшаяся после крушения душа протягивает руку помощи себе подобным…

Например, душа-зайчик пугается всякого шороха, и, конечно, в осторожности ей не откажешь.

«Может, стать зайчиком?» – подумала моя душа. Он такой милый, обаятельный, всеми любим. Не зря влюблённые не обходят стороной ласковое имя – зайка. У него прелестный хвостик, он хорошо уходит от опасности, прыгая в сторону, петляет…

Нет, моей душе недостаточно, недостаточно… зайчиком быть недостаточно…

Может, стать бобром? Такие симпатичные зверьки. Можно много плавать на спине, сложив лапки на груди после нелёгкого трудового дня. Всё время на природе… строить и строить… По выходным ходить в гости к таким же бобрам как ты, за столом восхищаться достижениями друг друга в строительстве плотин, делиться опытом и, выпив чарку-другую, лечь спать, мечтая о новом доме-хатке…

А, может, стать хитрой лисичкой с пушистым рыжим хвостом, умеющей заметать свои коварные следы? Только где их набраться – коварства и хитрости, если этого нет от природы? Строить ещё можно научиться, а вот научиться коварству – точно невозможно; оно или есть, или его нет.

Может, стать овцой? Пастись спокойно, под присмотром на лугах, жевать зелёную сочную травку и ни о чём не беспокоиться…

Или, может, стать сорокой и увлечься сбором блестящих вещиц, украшать себя ими и радоваться, что всё больше и больше вокруг тебя становится блеска, и душа будет переливаться этим блеском, притягивая себе подобных, и жизнь будет похожа на нескончаемый праздник мишуры, фейерверков и беззаботности…

Или, может, стать медведем – сильным, дремучим, пугая другие души, копить жир, сосать лапу…

А, может, душа и не успокоится никогда, ну – пока не найдёт своей сути. Она будет совершенствоваться и снова меняться, расти, и когда-нибудь, если ей только хватит жизни для этого, она найдёт саму себя и объемлет собой весь земной шар, всю вселенную… И всем от этого станет хорошо – и зайчику, и бобру… и многим, о ком не сказала, но они-то знают, что я о них не забыла, и осколки души обязательно встретятся, примеряя на себя их форму и содержание…

Чего я хочу? Чего я хочу? Чего я хочу? Чего я хочу? Не знаю. Не знаю. Не знаю. Не знаю…

Затёртые в пустом, но желающим быть красивым шаре вместо головы мысли текут то приторно сладким липким джемом, то горько-солёно-масляным соком – рыбьим жиром, отравляя существование.

И что мне надо? И что мне надо? И что мне надо? И что мне надо? Да ничего и всё, наконец…

Не хочу испытывать жалость и сострадание. Это испытание делает пространство чёрным, засиженным мухами; скребёшь по нему обломанными ногтями и постепенно вымарываешься снаружи. И не отмыться. Никакие счастливые солнечные дары не отбелят горизонт, черноту безысходности, прихода и ухода черноты, преддверие которой просыпается утром, чаще – вместе с будильником. Он выдёргивает из забытья и навязывает обязаловку действий, и не вырваться из круга, не вырваться. Себе не принадлежишь, а когда вдруг принадлежишь, становится страшно: оголяешься примитивностью выпада ненужной цифры из огромной формулы, которая осточертела, но без неё нет жизни.

Несколько дел одновременно. Одно на мустанге. Он настолько необъезжен, что грива в пальцах – как недосягаемая иллюзия, и после бешеной скачки с мёртвой хваткой в пятерне руки – в конских волосах ни одного дикого волоса, ни на одежде, ни в ладони. А была ли скачка? Нет доверия и тем, кто был рядом и делал вид, что стартует на мустанге вместе с тобой, а сам собирал только искры со шпор и потом, улыбаясь мне, убеждал, что это инстинкт самосохранения, способ выживания и все так делают…

Другое дело – на козе. Оседлав козу, я раскачиваю её выменем, фактически своим выменем, стараясь больше выплеснуть в жаждущие рты жирного тягучего молока. Чем больше отдаю, тем больше вероятность белого проблеска в черноте экскрементов. Больше втягивайте в себя – мне от этого, ой, как хорошо.

В чём смысл прозябания? Да, побольше сцедить любимому молочка, амброзии. Ему хорошо и мне…

А вот ещё – иногда седлаю свинью. Нет, она сама бьёт своим копытцем, требуя внимания. Ну не хочу я биологических протуберанцев. Вспыхнет такой, только ось наклоняет от дел праведных. Свинья – животное умное и чистоплотное и вовремя плюхается на бок, ни разу не придавила, спасибо ей за это…

Я, ошарашенный её монологом, пытался зацепиться за её слова как рыба, неуспевающая схватить приманку с удилища рыбака, заинтересованного не в улове, а в самом процессе.

Так же внезапно, как начала говорить, она замолчала, поднялась со скамьи и мелкими быстрыми шажками направилась к зданию больницы. Я не посмел её остановить и пошёл за ней следом. В регистратуре оказался лечащий врач Нонны Георгиевны, которому в завуалированной форме я изложил причину визита, в надежде получить адрес Василия, поскольку он являлся опекуном этой странной женщины.

– А почему вы не спросили у самой Нонны Георгиевны?

– Не решился. Она так странно разговаривала со мной.

– Она достаточно адекватна для общения, усугубления её состояния в течение суток очень кратковременны.

– Я не мог прервать красноречие такой Аспазии, – переходя на интонацию оправдывающегося (обстановка клиники оставила поведенческий отпечаток), сказал я.

– Ну вы сравнили, молодой человек, красноречие должно быть подкреплено, в первую очередь, здравым смыслом, а сие исключено присутствием этой женщины в стенах нашего заведения…

Заручившись по телефону согласием Василия, доктор передал мне его адрес.

3. Косой дождь долбил по крыше…

Косой дождь долбил по крыше многочисленными клювами, будто хотел достучаться до каждого, кто занимался своим делом, обратить на себя внимание.

Внимание и чуткость… Мы зависимы друг от друга, хотя не всегда хотим это признавать. «Кто бы я был сейчас, – думал Василий, – не будь рядом человека, девочки, ребёнка, о которой мне так хочется заботиться».

Все свои нерастраченные отцовские чувства, причём – не требующие знака равенства в этой формуле жизни, он отдал ей. В последнее время хорошее настроение стало его постоянным спутником.

Он немного нервничал в ожидании Жанны, ему хотелось закрыть магазин и собраться с мыслями перед встречей с ней: ведь его дочка (так про себя он называл Жанну), благодаря его настоятельным просьбам, сегодня – не больше не меньше – сдала последний экзамен в Российской академии музыки имени Гнесиных – вокальный факультет – кафедры сольного академического пения. Он был неимоверно горд этим обстоятельством и ожидал её с минуты на минуту. Но покупатели – как нарочно, будто чувствуя энергетику праздника, – не торопились покинуть магазин.

Василий хранил в сейфе жемчужину Лиа. Он как ювелир, конечно, знал, что жемчуг надо купать и давать ему возможность дышать, казалось, делал всё для поддержания природной красоты жемчужины, но все усилия были бесполезны, и год от года она меркла и наконец совсем утратила своё голубое свечение. После чего он стал очень редко доставать её из хранилища. Он не мог понять – отчего она меняет цвет, боясь ещё больше усугубить состояние жемчужины, он предоставил ей покой. Но сегодня, в этот знаменательный день, он решил достать жемчужину, дать ей покрасоваться на шее Жанны перед людскими взорами, доставить тем самым радость девочке, которой, несмотря на очень доверительные отношения, никогда не рассказывал о своей прошлой жизни и не показывал ей своё сокровище – память о Лиа.

Открыв бархатную коробочку в виде раковины устрицы, он обнаружил, что жемчужина стала матово-чёрной, окончательно изменив свой первоначальный цвет.

Примерно через год после их знакомства с Жанной к Василию заявилась её мать (две соседки-сестрёнки, проследив за Жанной, наябедничали, куда она «шастает»).

Здесь впору подумать о провидении, тесноте мира и не удивляться неизменному промыслу судьбы. Узнав, чья Жанна дочь, Василий ещё больше почувствовал свою сопричастность к ней как возможной дочери его друга Александра, влюблённого в Виолетту и пропавшего без вести в путешествии к заморским берегам, которое они предприняли втроём, будучи молодыми.

Гипотеза отцовства была, конечно, беспочвенна – Жанна не походила на предполагаемого отца, она вообще не походила ни на азиатку, ни на европейку, её облик был ностальгически определённым для него, Василия, что и подтвердила впоследствии Виолетта, её мать. Отцом Жанны был его заклятый враг – Вэле, шаман индейского племени. Но своё отношение к этому персонажу его прошлой жизни он не проецировал на его ребёнка, наоборот, он представил свою возлюбленную Лиа, обожающую свой народ, её радость и одобрение за помощь людям, а тем более её соплеменникам…

Виолетта держала в тайне от Жанны имя её настоящего отца, Василий тоже не торопился открывать секреты, связанные с её рождением, в первую очередь, опасаясь за неокрепшую детскую душу.

Тогда, увидев Виолетту через столько лет, Василий растрогался.

– Ты хоть знаешь, как мой друг тебя любил, – спросил он её, даже сейчас в память об Александре пытаясь понять, как же она на самом деле к нему относилась, – он посвятил тебе стихотворение:

 
Ты как дыхание рассвета,
Как запах нежного цветка,
Ты нимфа счастья – Виолетта —
Живая влага родника…
 

Её пустой недоумённый взгляд отбил всякое желание продолжать…

Её густо накрашенные губы скривились в подобии улыбки:

– Подумаешь, поэт нашёлся…

И в подтверждение того, что ни времени, ни обстоятельствам не удалось нивелировать её отрицательные наклонности, Виолетта, оттопырив мизинец, закрыв глаза, резким движением одним глотком опрокинула в себя бокал коллекционного вина и занюхала бутербродом с красной икрой (не изменив привычный сценарий: с гранёным стаканом и шматком засохшего сала).

– Вот тебя бы я любила… что ты в ней нашёл, в этом божьем одуванчике, в этой, как ты её называешь, Лиа – дунь и нету…

Василий, не склонный к агрессии, сжал кулаки.

Виолетта, не забывая вилять уже более чем выдающимися бёдрами, подошла к витрине и долго всматривалась неизвестно во что, потом повернула к нему своё заплаканное лицо и, размазывая по лицу пьяными слезами вульгарно нанесённую косметику, сказала:

– А ведь твой сын не погиб тогда; этот чёртов шаман перед нашим побегом угрожал мне, я поклялась ему, что погублю вашего ребёночка, когда он родится…

А когда вернулась на родину, домой, очень боялась его мести, боялась, что он доберётся до меня, не простит, что я не выполнила его волю, и тогда подбросила младенца на порог роддома…

Увидев, с каким выражением лица к ней приближается Василий, Виолетта с криком:

– Убивают, – споткнувшись, растянулась на пороге; несмотря на всю свою крупногабаритную фигуру, быстро вскочила на ноги и выбежала из магазина, сверкая разбитыми коленками, побежала по улице, не разбирая дороги, с нарастающим запоздалым гневом, грозя кулаком и матерясь.

Конечно, Василий после предпринял поиски сына, но они не увенчались успехом. Ещё не раз он пытался вытрясти из Виолетты местонахождение роддома, но она как ни напрягала свою птичью память – вспомнить не смогла…

С тех пор она время от времени заискивающе заглядывала в глаза дочери, пытаясь понять, как ей себя вести и надо ли опасаться гнева Василия, опекающего Жанну.

Но вернёмся в настоящее: только один посетитель, но уже довольный своей покупкой, задержался в магазине, пережидая дождь. Следуя законам гостеприимства, Василий не торопился распрощаться с ним, кроме того, ему захотелось свою радость и гордость за Жанну разделить со всем миром или хотя бы с этим запоздалым покупателем.

Жанна, весёлая, жизнерадостная, влетела в магазин.

– Ура-ура, – закричала она, бросив зонтик на кресло, кружась вдоль торговых прилавков и витрин.

Последний посетитель, свидетель этой сцены, посвящённый Василием в причину бури эмоций, поздравил девушку и с благодушной улыбкой покинул магазин.

– У меня для тебя есть сюрприз.

– Ура-ура, – вновь закричала Жанна и захлопала в ладоши.

Он подвёл её к зеркалу.

– Закрой глаза.

В зеркальном отражении она увидела жемчужину, аккуратно соприкоснувшуюся с её ярёмной ямочкой (ямочкой для жемчужины, – так говорил Василий) на грациозной шее; точно такую жемчужину, а в этом она была уверена, она видела в своих снах. Но почему она чёрного цвета?

– Спасибо, спасибо, это самая красивая, самая совершенная жемчужина в мире, – радуясь, воскликнула Жанна.

Василий был рад её эмоциям, тем более – зная о её сдержанности в проявлении чувств, понимал, насколько важен для неё этот день и, конечно, все те события, которые его сопровождают.

– Я хочу, чтобы сегодня этот символ высшей мудрости, чистоты, человеческой души, скрытой в нашей телесной оболочке, магическая сила жизни – эта жемчужина украшала тебя, – не сдерживая себя от патетики, сказал он.

Празднование окончания обучения они уже наметили на день официального получения диплома, а сегодня, откровенно предупредив о том Василия, Жанна хотела пойти в театр, причём в тот, где работал Женя звукорежиссёром, и удивить его своим внезапным появлением.

Василий знал о присутствии в жизни Жанны хорошего приятеля (так она называла Женю), с которым она проводила больше времени, чем с остальными, но не торопился знакомиться с ним:

«Когда сочтёт нужным, тогда и познакомит, она разумная девочка, глупостей не наделает», – рассуждал он.

Он искренне желал ей счастья и был рад, что на её шейке красуется жемчужина, частичка его возлюбленной Лиа.

Жанна обняла его и благодарно поцеловала в щёку, чего она не делала до этого никогда.

– Ну вот, не хватало мне ещё прослезиться…

– А знаешь, мне сегодня приснился странный сон, хочешь, расскажу?

– А ты разве не торопишься в театр?

– Время ещё есть, мне важно твоё мнение. Представь, – начала повествование Жанна, – я в центре города, ощущаю себя как в этаком мешке, сотканном из бетона асфальта и стекла. Без зелени и воздуха. Нестерпимо душно. Я задыхаюсь.

Мне хочется оказаться на природе, найти источник чистой святой воды, родник исполнения желаний. И мне чудится, если я выпью глоток такой воды, то все мои желания сбудутся. Во сне ведь возможно всё. Я заворачиваю за угол колоссального небоскрёба, и моему взгляду открывается огромное поле, заросшее высокой нескошенной травой. Замечаю неприметную тропинку, иду по ней, она приводит к холму, из которого бьёт этот источник со священной водой. К нему очень трудно подойти: вокруг скользкая глина, вода, я карабкаюсь на холм, несколько раз падаю, скатываюсь назад, но всё же, преодолев это восхождение, я протягиваю чашку к волшебной воде и наливаю до краёв, хотя вижу, что моя чашка не имеет дна, но вода из неё не выливается. Наливая, нужно загадать желание, которое обязательно сбудется, а я растерялась и не знаю, что же загадать первым и какое моё желание самое главное. И удивляюсь, почему я не могу сосредоточиться на одном желании. Потом я вижу, что держу в руке опустевшую чашку, и понимаю: ведь я эту чашку с собой не приносила, она откуда-то взялась у этого родника.

Может, дело не в воде, а в самой чашке. Тем временем к источнику вереницей потянулись люди, но у каждого из них была своя посуда для воды: пластиковые бутылки, чашки, стаканы… Почему-то мелькнула мысль, что вряд ли их желания сбудутся. Что ты скажешь на это?

– Что тебе сказать? Я же не толкователь снов.

– Ну попробуй, мне интересно.

– Возможно, подсознание – это чашка, которую ты обнаружила у родника. А вода – это истинное подсознательное желание. И если бы ты не колебалась с выбором желания и выпила бы эту воду, то тебе открылась бы правда логических жизненных закономерностей, внутренняя правда твоих желаний.

То есть желание – это не то, что ты думаешь, что желаешь в данный момент, например: деньги, машина, дом или ещё что-то, то есть результат сознательного выбора. А твоё желание – это то, что тебе предначертано судьбой, в чём твоё истинное благо, что тебе на самом деле надо и от чего тебе на самом деле будет хорошо… – попытался объяснить сон Василий.

– Мне понравилось твоя версия смысла моего сна. Ладно, я побежала… – взмахнув на прощание рукой, сказала Жанна.

4. Щели ящика Пандоры

Нонна, мать Александра, друга Василия, была очень привлекательной женщиной. Но была настолько скромна, что при проявлении явного интереса со стороны мужского пола к своей персоне замыкалась в себе и общалась скованно. Она так менялась, что мнения мужчин, которые были в ней заинтересованы как в женщине, и тех, для которых она была подругой без полового признака, настолько отличались, будто речь шла о разных людях. Но её скромность была исключительно защитной реакцией, это было своеобразное ожидание настоящей любви, любви необыкновенной, всепоглощающей. И случайные встречи и связи казались ей до жути пресными без романтических клятв в вечной и пылкой любви. Но как избежать некоего апробирования любовных взаимоотношений, в том числе и на физическом уровне, если мы сами в зоне этих чувственных перипетий и находимся?…

И в связи с этим даже умеренного, но всё же опыта проб и ошибок и такой высоконравственной женщине как Нонна избежать было невозможно. Пережитые, в очередной раз казавшиеся глубокими отношения, на самом деле явившиеся всего лишь очередным любовным приключением, естественно, хоть и привели Нонну к разочарованию в мужчинах, но всё же не смогли убить в ней ожидания желаемого чувства как чуда.

Оказавшись на пороге того возрастного периода, когда женщина начинает отчаянно переживать по поводу увядающей молодости, быстротечности жизни и несбывшихся иллюзий, она всё ещё наивно продолжала ждать подарка от жизни. Нонна, отмахиваясь от вуали возрастной дальнозоркости, стала дорожить даже отголосками непонятных, непохожих на настоящую любовь чувств, тем прошлым, которое единственно принадлежало только ей, раскачивая и балансируя лодку своих воспоминаний. Она стала более тщательно следить за своим внешним видом и не намеревалась совсем отказаться от ожидания счастья настоящей любви.

В один из августовских дней, казалось, не предвещавшем ничего выдающегося в жизни Нонны, она, гуляя по парку, вдыхая прощальный воздух уходящего лета, любовалась листьями, пытающимися удержаться на ветках жизни. Силы, покидавшие их с каждым днём приближающейся осени, не могли удержать и отпускали для последнего, самостоятельного полёта на ковёр земли из таких же собратьев, как и они. Грусти не было, а было настроение философского созерцания и умиротворения от логичности природной гармонии.

Карена она увидела во дворе своего дома: ей и в голову не могло прийти, что такой, с её точки зрения, красивый и, в её понимании, очень молодой человек может осуществить её надежды на женское счастье. Проходя мимо, она невольно залюбовалась его чёрными как смоль волосами, глазами, притягивающими и окутывающими своей тёмной магической поволокой, белозубой улыбкой и страстно раздувающимися ноздрями и как музыку восприняла звук его голоса, когда он вкрадчиво – с неярко выраженным акцентом – просто произнёс:

– Здравствуйте…

Сердце затрепетало непонятно отчего, и мелькнула бредовая мысль, что такой мужчина мог бы составить её женское счастье, будь она моложе.

– Уважаемая, – сказал Карен, – я приехал издалека, сейчас работаю в вашем городе, не можете мне подсказать – не сдаёт ли кто-нибудь комнату в вашем доме?

Такого совпадения Нонна и представить себе не могла. Так как после смерти мужа, а замужем она всё же, несмотря на своё стремление к идеальной любви, побывала, Нонна оставалась одна в двухкомнатной квартире и думала в скором времени кого-нибудь взять к себе на постой – не только ради денег, которые, как известно, никогда не бывают лишними, но и для компании. Она не чуралась людей и раньше, они с Костиком, так звали её покойного мужа, любили собирать у себя в доме шумные компании: играли в карты, лото, пели, танцевали…

Без преувеличения можно сказать, что замуж за него она вышла благодаря своим родителям. Нонночка была у них поздним ребёнком, и они очень не хотели, чтобы она столкнулась с проблемами позднего замужества, мечтая дожить до внуков. И когда их Нонночке, дипломированному библиотекарю, стукнуло 25 лет, этот возраст, по их представлениям, уже оставлял мало шансов на хорошее замужество.

– Так как, – рассуждали её родители, – хороших женихов уже разобрали, ну а плохие нам и самим не нужны.

Они решили действовать сами.

Родители, отдыхая в Сочи, случайно познакомились с её будущим мужем. Константин был вдовец, обладал необыкновенно покладистым характером и добродушным нравом. Они обратили на него внимание, потому что он положительно отличался от всей мужской публики в санатории. Его можно было увидеть сидящим на скамейке с книжкой в руках, на экскурсиях, не было случая, чтобы он, при отсутствии свободных мест, сидел в присутствии дамы, был всегда вежливым, опрятным.

Эти мелочи не ускользали от потенциально заинтересованных взглядов родителей Нонны и очень положительно его характеризовали. Но самым удивительным был случай, когда у семейной пары с ребёнком перевернулась лодка, Костик, не раздумывая, как был в одежде, прыгнул на выручку и спас малыша. И очень смущался, когда вечером в его честь был устроен праздничный ужин в столовой санатория.

Для Костика предложение родителей Нонны таким неестественным образом познакомиться с их дочерью сначала показалось странным, но чувство одиночества после смерти жены и нежелание обидеть отказом таких замечательных людей, как отец и мать Нонны, привело его к мысли, что ничего предосудительного в таком знакомстве нет. К тому же – его обуревало любопытство.

При встрече с Нонной он был наповал сражен её обаянием, непосредственностью и, конечно, внешней привлекательностью. Костик был настолько не в её вкусе, что у неё не возникло мысли рассматривать его в качестве поклонника, и она вела себя очень естественно, что быстро привело к тому, что он влюбился. Он начал за ней красиво ухаживать, и Нонна к нему привыкла и, по непонятным для неё самой причинам, даже согласилась выйти за него замуж.

Некоторая мотивация, конечно, была, но всё же – далёкая от тех, по которым женщины обычно выходят замуж.

Она выпорхнула из родительского гнезда в двухкомнатную квартиру Костика. Её, как написано в рукописи, которая не горит, не испортил квартирный вопрос, но самостоятельность очень привлекала Нонну, и она не упустила предоставленной возможности, хотя справедливости ради надо заметить – родителей она своих почитала.

С тех пор они жили с Константином душа в душу до самой его смерти, которая забрала его спокойно во сне после очередного посещения бани.

Нонна часто думала о том, что воспринимала его больше как подружку, чем мужа. Костик в ней души не чаял, и ему было достаточно тех проявлений чувств, которыми она его одаривала, абсолютно не догадываясь о том, что он не мужчина её мечты, а, может, даже и не понимая, что такие мечты могут посещать головку его Нонночки.

Самым близким человеком для Нонны была её подруга Катя. С ней они дружили с детства: ходили в одну группу в детском саду, в школе сидели за одной партой. Нонна была сильно привязана к подруге и могла ей доверить буквально всё, не боясь непонимания, зависти, лжи с её стороны. В общем, самая настоящая подруга в самом высоком смысле этого слова. После того как Нонна вышла замуж, они стали реже видеться. Нонна постоянно по ней скучала. Катя была весёлая, заводная и на раз-два могла развеять плохое настроение. Единственной причиной, по которой Костик иногда ворчал на Нонну, была та, что она безумно долго говорила с подругой по телефону.

Теперь, когда рядом с ней уже не было родителей, и мужа, с которым в супружестве было прожито более тридцати лет, она вечерами, которые казались особенно долгими, без близких, родных ей людей, перебирала, с чувством невероятной потери и тоски, фотографии, с которых они улыбались ей – Нонне, греясь теплом их любви к ней, сожалея о невозвратности того мироощущения, которое они давали ей своим присутствием.

Ведь только благодаря заботе её мужа Нонна выжила после того, как пропал без вести их сын Александр, уехавший, казалось, в безобидное путешествие с другом Василием и подругой Виолеттой, которая никогда ей не нравилась; но Нонна не вмешивалась в их отношения, для неё было главным, что сын счастлив рядом с этой девушкой. Очень долго Нонна надеялась, что Александр, как когда-то Василий и Виолетта, вернётся живым и невредимым. Она продолжительное время жила только этой надеждой, больше ничего её не интересовало в жизни, но постепенно стала проявляться глубина её несчастья: она то замыкалась в себе, переставая реагировать на происходящее вокруг, то подолгу сидела на одном месте, обхватив голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону. Когда к ней обращались, она отвечала односложно или вообще не отвечала или же начинала автоматически неоднократно повторять услышанную фразу, заданный ей вопрос. Иногда впадала в восторженную экзальтацию, возбуждённо смеясь, утверждая, что она чувствует, что её сыночек Сашенька уже подходит к двери и сейчас она заключит его в свои объятья. Не получив желаемой встречи, она начинала подолгу с пафосом говорить, перемежая свою речь возвышенными, патетическими цитатами:

– Не может быть двух солнц на небе и двух владык на земле…

Состояние Нонны усугублялось, антидепрессанты не помогали, она отказывалась от пищи; тогда Константин и Катя, беспокоясь за её жизнь, в момент адекватного восприятия ею действительности, сумели убедить Нонну, что ей требуется лечение в клинике. Лечение прошло успешно, рецидивов не было, жизнь наладилась, чувство горя притупилось.

Но это было давно, и сейчас боль утраты не выбивала её психику из нормы, она всё ещё работала в библиотеке, много читала, общалась с соседями и своей любимой подругой.

– Могу я надеяться, – тем временем повторил свой вопрос Карен, – что вы мне поможете советом, подскажете, не сдаёт ли кто-нибудь квартиру или комнату здесь?

Нонна, стараясь не показать своего смущения, ответила, что она сама может сдать ему уютную комнату в своей квартире за небольшую плату. Лицо Карена выразило радость, смешанную с недоверием в такую быструю удачу.

Нонна выразила согласие на его заселение на следующий день, а сегодня она всё подготовит в комнате к его приезду.

– Милости просим, – добавила она.

И, конечно, первое, что она сделала, придя домой, это позвонила своей подруге Кате и, буквально захлебываясь словами, начала быстро рассказывать: как она увидела Карена, что в этот момент подумала и что он ей сказал.

Катю всегда удивляла доброта и наивность подруги, но она давно не слышала в её голосе столько воодушевления и не хотела её огорчать какими-либо критическими замечаниями, тем более что повода пока вроде бы для этого не было.

И когда Нонна спросила её: «Что ты обо всём этом думаешь?», Катя только попросила Нонну переписать данные паспорта её нового знакомого. Нонна пыталась возражать, но Катя ей сказала:

– Ничего в этом особенного нет, простая формальность, вот и всё.