Текст книги "Сиротка. Дыхание ветра"

Конец разговору положило появление Мирей с двумя блюдами блинчиков, политых кленовым сиропом.

Эрмин порадовалась этой паузе. И хотя не могла забыть о таинственном появлении Кионы, по крайней мере, слегка отвлеклась. Но ей было не по душе молчание Овида. Он проявил свое красноречие, только когда они были наедине, во время поездки на санях, теперь же довольствовался тем, что слушал то одних, то других, но не уделял ей особого внимания. Как ни странно, это ее задело.

«Я не должна принимать это всерьез, – укоряла она себя, – можно подумать, что я стремлюсь понравиться всем без исключения… Нет уж, во всяком случае, не всем… Комплименты Пьера приводят меня в замешательство, а когда он в упор разглядывает меня, это и того хуже… Но Овид Лафлер совсем другой. Я редко встречала мужчин, похожих на него. Мне кажется, мы думаем одинаково».

Погруженная в свои мысли, она не заметила, что учитель смотрит на нее не отрываясь. Он явно любовался ее тонким профилем, ее длинными светлыми ресницами. Интересно, заметила ли это Лора?

– А где вы сейчас живете, Овид? – спросила она властно.

– Когда моя мать овдовела, она переехала в Сент-Хэдвидж. Мы с супругой живем у нее.

– А, так вы женаты? – спросила Лора многозначительно. – Ну что ж, в вашем возрасте это неизбежно.

Уязвленная Эрмин вздохнула. Чтобы прекратить материнский допрос, она резко поднялась.

– Овид, когда вы любезно вызвались отвезти нас в Роберваль, моя подруга Мадлен попросила меня спеть, а я отказалась. Но я хочу исполнить несколько вещей сегодня, в знак благодарности. А также для тебя, Пьер.

Она добавила это, чтобы отвлечь внимание. На самом деле ей хотелось петь для одного Овида. Так она могла показать ему свой талант, стремление забыть все горести ради искусства.

– Что-то оперное? – воскликнул Жослин. – Лакме…

Эрмин замешкалась, но тут Овид высказал свое пожелание.

– Мадам, вы не знаете песню «Голубка»?[27]27
  La Paloma («Голубка») – песня кубинского композитора Себастьяна Ирадье (1863) в ритме хабанеры. Одна из самых исполняемых песен в мире. Перевод с испанского Т. Сикорской. (Примеч. перев.)


[Закрыть] Она меня всегда трогала до глубины души.

– Прекрасный выбор! – согласилась Эрмин.

 
О, голубка моя,
Будь со мною, молю,
В этом синем и пенном просторе,
В дальнем родном краю.
О, голубка моя,
Как тебя я люблю,
Как ловлю я за рокотом моря
Дальнюю песнь твою.
 

Удивительно чистый голос молодой женщины поднимался все выше. Каждое слово сопровождалось душераздирающей нотой, передающей отчаяние, выраженное в словах песни. Но, как ни странно, образ Тошана не возникал перед ее мысленным взором, хотя слезы застилали глаза. Она думала обо всех несчастьях, которые происходят на земле, и замолчала после второго куплета.

Мирей не могла сдержаться и зааплодировала, к ней присоединился Жослин. Дети тоже захлопали в ладоши.

– Спасибо, – просто сказал Овид.

Но его зеленые глаза говорили больше, Эрмин это поняла.

Она вернулась на свое место в смятении, заметив, что Мадлен села возле Пьера и то и дело посматривает на него.

– Ну что ж, пора в дорогу, – сказал тот. – Мадам Лора, месье Жослин, до скорого!

Овид Лафлер так сильно пожал руку Эрмин, что ее бросило в краску. Как только молодые люди вышли, она отвела Мадлен в сторону, к окну. Кормилица казалась помрачневшей, а это подтверждало опасения Эрмин.

– Мадлен, у тебя есть от меня секреты? – спросила она шепотом.

– Вовсе нет! Почему ты так говоришь?

– Ты только что выглядела не такой, как обычно. Я, конечно, могу ошибаться, но, по-моему, ты неравнодушна к Пьеру.

– Какая чушь! – живо возразила Мадлен и быстро ушла.

Реакция женщины подсказала Эрмин, что ее наблюдения не лишены оснований. Она поднялась наверх вслед за подругой и заставила ее зайти в свою спальню.

– Мадлен, ты мой друг. И не должна стесняться, если тебе понравился мужчина. Кроме того, я чувствую себя ответственной за твою жизнь. Из-за меня ты отказалась от религиозного поприща. В моем доме тебе поневоле приходится вести обычную мирскую жизнь. И если ты захочешь выйти замуж, это не преступление. Но только не Пьер, у него жена и уже четверо детей!

Молодая индианка сидела, сложив руки на груди, но при этом согнулась, словно под бременем какого-то невидимого груза. На нее жалко было смотреть.

– Я верую только в нашего Господа Иисуса Христа! – убежденно произнесла она. – Ни один мужчина не сможет меня соблазнить. И я прекрасно знаю, что у Пьера жена и дети.

По ее щекам текли крупные слезы. Растроганная Эрмин притянула ее к себе.

– Ты немного влюблена в него, не стыдись признаться в этом! – сказала она ей на ухо. – Бедная моя подружка, мы часто влюбляемся вопреки своей воле.

– Отвези меня в церковь! Мне нужно исповедаться. Земная любовь – это только иллюзия! А Пьер смотрит только на тебя, слушает каждое твое слово. И Овид Лафлер тоже. А ведь и он женат. О, Эрмин, прости, что я это говорю. Теперь ты будешь меня презирать. Прости!

Она высвободилась из объятий подруги, чтобы как следует выплакаться.

– Пьер? – удивилась та. – Ты заблуждаешься, Мадлен. Он друг Тошана. И Овида, кстати. Если бы я тебе поверила, то меня распирало бы от гордости.

Несмотря на это заявление, она должна была признать, что иногда Пьер действительно ведет себя двусмысленно. Он был первым мальчиком, с которым она поцеловалась лет десять назад. Она также не могла отрицать того, что Овид достаточно выразительно смотрит на нее, не говоря уже о его дерзком пожатии ее руки.

– Мы больше не увидим их зимой, – сказала она громко, словно желая уверить саму себя. – Прошу тебя, Мадлен, не терзайся. Ты пойдешь на исповедь, а я буду держать Пьера на расстоянии, даже если он приедет в Валь-Жальбер. Это женатый человек, и ты должна образумиться. Одно я знаю точно: ко мне он испытывает только дружеские чувства. Ничего больше. Не грусти, ты не отступила от своей веры!

– Еще как! – запричитала кормилица. – Мне так стыдно! Я вошла во вкус этой роскошной жизни, которую ты мне обеспечила: прекрасные гостиницы, вкусная еда, выезды в город. Если бы я не была так привязана к тебе и твоим детям, я скоро ушла бы в монастырь.

– И это было бы нечестно с твоей стороны, потому что ты просто старалась бы убежать от своих проблем. Мадлен, дорогая, ты мне как сестра, без тебя я бы совсем пропала. Я рассталась с Тошаном, даже не знаю, как надолго. Пожалуйста, не покидай меня и ты! Если хочешь, мы завтра поедем вместе в Роберваль и ты сможешь исповедаться в церкви Нотр-Дам, недалеко от улицы Сент-Анжель.

Молодая индианка грустно покачала головой:

– Нет, ты не можешь взять меня с собой. Люди, которые разыскивают Талу, возможно, знают меня. Если они увидят нас вдвоем, и нам, и Тале с Кионой будет грозить опасность.

Эрмин пожала плечами. Ей надоело дрожать и бояться. Внезапно развеселившись, она обняла Мадлен за плечи.

– Рискнем! – предложила она. – Я достаточно переодевалась на сцене и смогу изменить твою внешность. Чуть-чуть воображения, и ты себя не узнаешь! Ну-ка, вытри слезы…

Возбуждение и энтузиазм Эрмин передались Мадлен. Словно два подростка, они начали со смехом обсуждать свою дерзкую затею. Вечером Жослин пытался отговорить их от этого плана:

– Завтра я отвезу тебя в Роберваль на машине, дочка. Начальник полиции уже торопит меня. Он ждет наших показаний. Пробудем там, сколько потребуется. Дорога наверняка будет труднопроходимой после этих снегопадов, но мы все равно поедем. А я воспользуюсь случаем и навещу свою крестницу. Как ты думаешь, Кионе понравится книжка с картинками?

Он явно провоцировал Лору, которая состроила недовольную мину. То, чего она больше всего боялась, должно было произойти. Но она знала, как наказать мужа.

– Мне очень жаль, но это невозможно, – возразила Эрмин. – Мы на рассвете поедем с Мадлен на собачьей упряжке. Ты не нужен начальнику полиции. И не волнуйтесь, у меня есть свой ангел-хранитель…

Это было сказано твердым и не допускающим возражений тоном. Жослин сдался, но, казалось, он искренне огорчен. Лора не удержалась от торжествующей улыбки. Ни тот, ни другая не задали вопроса об ангеле, который охранял их дочь.

Глава 7
В сторону Роберваля

Валь-Жальбер, дом Шарденов, в тот же вечер

Эрмин решила поехать в Роберваль вдвоем с Мадлен. Но они забыли о Мирей, у которой вошло в привычку прислушиваться к чужим разговорам во время своих перемещений из кухни в столовую. Раздраженная быстрой капитуляцией хозяев, она выросла перед ними, руки в боки.

– Знаю, что вмешиваюсь не в свое дело, – начала она, – но очень хотелось бы понять, почему, мадам, вы разрешаете вашей дочери пускаться в такую опасную поездку! Всего неделя прошла, как эти бандиты напали на нее на дороге, и уже все забыто! Я вот считаю, что это дико, даже несмотря на то, что уважаю вас.

– Но, в конце концов, Мирей, это вас совсем не касается! – вскричала Лора.

– Ах вот как! – парировала экономка. – Хорошо! Раз это меня не касается… Я знаю Эрмин с пятнадцати лет, такая славная была барышня, старательная, милая-премилая, и с тех пор я полюбила ее как родную. Можете меня выгнать, если хотите, но говорю вам, что одни, без мужчин, они не должны ехать так далеко, пусть с ними поедет месье или кто-то из сыновей Маруа.

Жослин одобрительно закивал головой. Эрмин не ожидала, что Мирей вмешается в разговор.

– Мирей, нельзя же постоянно всего бояться! Будет светло, и собаки при мне.

– Собаки в упряжке, привязанные к саням, не смогут тебя защитить, моя милая! – взвилась экономка. – Чувствую, что это не по-людски. Все теперь идет наперекосяк. Эти мерзавцы пытались убить Шинука, Мукки баловался с заряженным револьвером, и никогда еще не выпадало столько снега, как этой зимой. Тут без черта не обошлось, вот что я вам доложу!

Мадлен перекрестилась в ужасе от таких слов. Дети стали встревоженно оглядываться.

– Не рассказывай сказок! – отрезала Лора жестко. – Допускаю, что в одном ты права, Мирей. Эрмин не должна ехать без защиты. У меня возникла хорошая мысль! Мы с Жослином поедем за ними на машине. Онезим ездил вчера на грузовичке с полозьями. Не знаю, как еще эта машина не развалилась, но мы можем поехать по ее колее. А потом сядем на поезд до Шикутими. Я сделаю там кое-какие покупки…

– Лора, послушай, – запротестовал Жослин, – во-первых, откуда тебе так точно известно о перемещениях Онезима? Во-вторых, зачем нам ехать в Шикутими? В Робервале тоже есть магазины.

– Я часто не могу найти там то, что мне нужно, – ответила она. – Возьмем с собой Луи. Правда, мой маленький, тебе хочется поехать на поезде с папой и мамой?

Эрмин растерялась. Это окончательно разрушало ее планы.

– Но, мама, а кто тогда будет присматривать за моими детьми? Кто защитит нас на обратном пути?

– Мадлен займется ими, в общем-то, это ее обязанность. Не понимаю, с какой стати ей отправляться на прогулку в город? На обратный путь я организую тебе эскорт. Если потребуется, заплачý.

Разозлившись, молодая женщина выскочила из-за стола, бросив салфетку в тарелку, отошла на несколько шагов назад и смерила мать презрительным взглядом.

– Мадлен сестра моего мужа, а не прислуга. И имеет право выходить за порог этого дома. Делайте, как вы с папой считаете нужным, а я поступлю так, как я решила.

Она выскочила в коридор, схватила с вешалки пальто и надела сапоги. Несколько секунд спустя хлопнула дверью и спустилась по ступенькам крыльца. Оставшись одна, она почувствовала облегчение.

«Война, не война, нужно было оставаться у себя в лесу, – говорила она себе. – Я уже вышла из того возраста, когда со мной обращались как с ребенком. Мама становится невыносимой!»

Небо было чистым, ни облачка, кое-где блестели серебристые звезды. Только что выпавший, ослепительно белый снег поскрипывал под ногами. Было очень холодно, но это не смущало Эрмин. Она испытывала какое-то странное удовлетворение, приближаясь к приходской школе, не отрывая взгляда от струйки дыма, поднимавшегося из трубы дома Маруа.

«Я должна была показать мою школу Овиду, – подумала она. – Такое величественное здание, а сестры так прекрасно преподавали! Жозеф Маруа был прав, когда советовал мне стать учительницей. Замечательное занятие!»

Молодая женщина остановилась на несколько мгновений, словно оцепенев. Она снова вообразила себя наедине с Овидом, представила, как она говорит с ним.

«Что со мной происходит? – испугалась она. – Да, он мне нравится, только и всего! Нет, конечно, он мог мне понравиться раньше или если бы я не была замужем за человеком, которого обожаю… Если, если… Наверное, меня очаровывает его деликатность. Он попросил, чтобы я спела «Голубку», такую нежную, такую грустную песню… На самом деле, ничего дурного я не сделала. Имею же я право восхищаться кем-то!»

Она снова зашагала вперед энергичной походкой, отгоняя от себя смутное чувство вины.

«Бетти не должна еще спать, она часто засиживается допоздна по вечерам. Дорогая моя Бетти! Я обязана держать свое слово и уделять ей больше времени! Уверена, что она не откажется присмотреть за Мукки и девочками».

За занавесками горел свет и вырисовывался женский силуэт. Элизабет сразу же открыла дверь.

– Входи скорее, Мимин! Я видела, как ты идешь сюда. Я уже собиралась спать, но ты меня знаешь, последний раз решила посмотреть, что там делается на улице. Старая привычка! С тех пор как поджидала, когда вернется Жо. Что ты бродишь одна так поздно? Тута уже все легли.

– Кроме тебя, моя дорогая Бетти.

– Я вязала возле печки, я всегда вяжу и обдумываю дела на завтра!

У Маруа ничего не менялось. Эрмин казалось, что она вернулась в детство, когда жила здесь, в гостиной, которую для нее переделали в спальню. Календарь на стене, часы, кресло-качалка находились там же, где и раньше.

– Хочу попросить тебя об одной услуге, Бетти, – сказала она тихо. – Не могла бы ты взять к себе завтра Мукки и близнецов? Мирей привела бы их после завтрака.

– Да с радостью! Мне даже приятно будет! И Мари все ныла, что хочет пойти в гости к твоему сыну… Уверяю тебя, мне твои дети ничуть не в тягость. Смогут в снежки поиграть, если ночью не подморозит.

Эрмин вкратце объяснила причину своей просьбы и нашла в Бетти понимание и отклик.

– Я согласна с Мирей, – добавила та. – Я готова держать ребятишек у себя хоть два дня, но при условии, что одна ты в Роберваль не поедешь. Мы так за тебя испугались, Мимин! Хочешь чаю? Я только что заварила, еще горячий! Можно немного посудачить…

– Да, конечно, спасибо!

Как в доброе старое время, они сели друг против друга и стали шепотом разговаривать.

– Я не всегда чувствую себя свободно у мамы, – заявила молодая женщина. – Я ее люблю, но она слишком меня опекает. Она очень властная. Этой зимой я рассчитываю много ездить. Дам концерт в санатории в Робервале. Ты знаешь, кого я встретила? Бывшую настоятельницу приходской школы сестру Аполлонию! А еще сестру Викторианну, послушницу монастыря. Я была так взволнована, почувствовала себя с ними маленькой девочкой!

Бетти мечтательно слушала, охваченная ностальгическими чувствами.

– Мне так повезло, что я стала твоей опекуншей, Мимин! Ты никогда не жаловалась, даже когда работала из последних сил… Да, кстати! Шарлотта, наверное, уже сообщила тебе радостную новость. Она скоро обручится с Симоном. Потребовалось немало времени, чтобы наш старший сын решился на это. Помнишь, сколько блондинок у него перебывало? И всегда все заканчивалось одинаково: утверждал, что с девушкой что-то не так. Думаю, с Шарлоттой он будет счастлив. Я-то сама очень ее люблю, эту красотку! Серьезная девушка, образованная. Это я открыла на нее глаза моему Симону.

– Как это? – удивилась Эрмин.

– Описала ему хорошие качества Шарлотты, сказала, что она любит его всем сердцем. И что к тому же ее брат оставляет ей дом Лапуантов. Онезим и Иветта переезжают в дом ее отца, каретника. Я это рассказала Симону. А он ведь спит и видит, как бы обосноваться в Валь-Жальбере. Теперь у него будет два прекрасных участка земли в придачу.

– Я этого не знала, – заметила молодая женщина.

Она вспомнила счастливое лицо Шарлотты, когда та говорила ей о своей скорой помолвке.

«А я-то, всецело занятая Талой и Кионой, резко ее одернула, – подумала она со стыдом. – Мы поговорили об этом чуть позже, но я даже вопросов не задала, ни где, ни на что они будут жить».

– Скажи мне, Мимин, – продолжала Бетти, – когда Шарлотта выйдет замуж, она ведь не будет больше ездить с тобой ни в Квебек, ни в другие города? Я знаю, что она работает у тебя гримершей, но тогда это уже будет невозможно. Надеюсь, я скоро стану бабушкой.

– Посмотрим, они еще не поженились, – ответила Эрмин. – А теперь, когда идет война, вообще трудно загадывать на будущее. Мой импресарио Октав Дюплесси больше не объявляется. Должно быть, вернулся во Францию.

– Ты права, посмотрим! Но я подумала, раз ты поедешь завтра в Роберваль, ты не смогла бы привезти мне оттуда красную ленту? Зайди в галантерейный магазин «Времена года» к мадам Терезе. Она такая славная! Когда мне удается вырваться в город, она всегда находит время поговорить со мной и с другими клиентками.

– Я привезу ленты тебе в подарок, в возмещение причиненных детьми убытков, хотя надеюсь, что они все-таки будут хорошо себя вести. Пожалуйста, не стесняйся и как следует отчитай их, если они не будут тебя слушаться.

Они тихо рассмеялись. Эрмин ушла, еще раз поблагодарив Бетти и нежно поцеловав ее.

Но, опять оказавшись одна на улице Сен-Жорж, она сбросила с себя эту наигранную веселость, и ее лицо приняло озабоченное выражение. Ее охватило какое-то необъяснимое беспокойство, касающееся Шарлотты.

«Я хорошо знаю Симона. Это очень на него похоже – поступиться чувствами ради материальных интересов. И все-таки это было бы очень нечестно! Я заставлю его сказать мне правду. Если моя Лолотта начнет страдать из-за него, он будет иметь дело со мной».

Молодая женщина неожиданно поняла, что у нее совсем не остается времени оплакивать собственную судьбу. Мадлен, казалось, влюблена в Пьера, Шарлотту, возможно, ожидает весьма сомнительное счастье. Да и сама она с изумлением обнаружила, что предается мечтам о малознакомом человеке с зелеными глазами. Удрученная этой мыслью, она шла по аллее, ведущей к дому. Услышав звук ее шагов, в загоне залаяли собаки.

– Тихо, Дюк, это я! – прикрикнула она. – Я одна-одинешенька!

Цитадель, понедельник, 18 декабря 1939 г.

Шел снег. Тошан вытянул руку и поймал на лету несколько снежинок, которые растаяли у него на ладони. Прикрыв глаза, красавец метис курил сигарету, представляя себе глухой лес в эти зимние дни, когда он отправлялся на снегоступах в самую чащу. Военная жизнь еще не вытравила в нем потребность в свободе, огромных пространствах, тишине и одиночестве. Самым неприятным для него было тесное соседство с другими солдатами. За исключением времени, отведенного на довольно сложные тренировки, что оказалось совсем не простым делом в такую холодную погоду, он плохо переносил этот почти не прекращавшийся гул, производимый десятками мужчин, собранных вместе – они кричали, смеялись, кашляли и спорили далеко за полночь.

Не желая нарушать своих обязательств, Тошан попытался отогнать от себя тоску. Он еще не написал Эрмин, но постоянно думал о ней.

«Что она сейчас делает? – спрашивал он себя в тишине. – Я так доволен, что она теперь в Валь-Жальбере с родителями, рядом с Бетти и Шарлоттой. Насколько я ее знаю, она должна просыпаться в слезах, а потом упрекать себя за слабость».

Разлука делала его сентиментальным. Из мужской гордости он тщательно скрывал свою грусть, но случившееся накануне событие заставило его частично приоткрыть завесу над своей личной жизнью, что страшно огорчало его. Гамелен, неисправимый болтун, рассказал всем, что солдат Дельбо – муж знаменитой певицы, прозванной в их краях у озера Сен-Жан Снежным Соловьем.

Один из офицеров спросил, кто эта певица.

– Это Эрмин Дельбо, – вынужден был признаться Тошан.

– Вы и вправду ее муж? Я имел счастье слышать ее в «Травиате» два года назад в театре Капитолий. Какой замечательный голос! Я был с матерью и женой, и они тоже были сражены наповал. А можно получить фото с автографом?

Донельзя смущенный, он ответил, что попросит об этом Эрмин в письме. Офицер, казалось, был на седьмом небе от радости, хотя с некоторым изумлением поглядывал на красивого молодого человека, происхождение которого не вызывало сомнений. В глубине души он решил, что звезды, видимо, ведут не такую жизнь, как простые смертные, а иную, исполненную страстей. Он попрощался и удалился с довольным видом. Но Гамелен и двое других солдат, присутствовавших при разговоре, не могли отказать себе в удовольствии подразнить Тошана.

– Пиши это письмо как можно быстрее, Дельбо! – приказал Гамелен, с важным видом выпучив глаза. – Господин офицер во что бы то ни стало желает получить автограф! Эй, парни, если бы вы видели его блондинку, настоящая красавица! Будем надеяться, что без тебя она не запоет от удовольствия, пока ты по своей глупости трубишь в казарме.

– Послушай, заткнись, – проворчал Тошан. – Тебе просто неймется от зависти, потому что с твоей рожей тебе никогда не заполучить блондинку, это всем известно…

Реплика солдата Дельбо вызвала взрыв язвительного смеха. В тот вечер Тошан заработал восхищение и уважение всего гарнизона. Но Шарль Лафлеш, уроженец Труа-Ривьер, нашел новый повод поиздеваться над молодым метисом, от которого уже однажды получил в награду здоровый синяк на носу, а также незатянувшуюся рану на верхней губе. В это утро, за четверть часа до тренировки он с радостью увидел, что Тошан в одиночестве курит перед дверью здания, где разместились новобранцы.

– Ну что, чернявый, думаешь, теперь все пойдет как по маслу? И все потому, что женат на пустышке! Скажу тебе, Дельбо, женщины, которые играют комедию и распевают песенки – все оторвы! Все размалеваны, сиськи наружу и…

Тошан схватил противника за воротник. Они были одного роста и смотрели друг на друга с неистребимой ненавистью.

– А ну, сволочь, повтори, что ты сейчас проблеял! – угрожающе произнес Тошан. – Можешь оскорблять меня, если больше делать нечего, но не советую говорить пакости про мою жену, иначе…

– Иначе что? – спросил тот. – Пожалуешься на меня господину офицеру?

– Иначе я придушу тебя ночью и скажу, что ты повесился. Я не шучу. Ты должен был бы знать, что дикарь из Монтанье способен на все. – С этими словами он изо всех сил ударил Лафлеша головой в лоб, так, что тот заорал от боли. Он с испуганным видом смотрел на Тошана, потому что бешеный взгляд Метиса подтверждал высказанные угрозы.

– Я пожалуюсь капралу! – пролепетал тот.

– Главное, не беспокойся, – продолжал солдат Дельбо с сардонической усмешкой. – Никто не удивится, что человек покончил жизнь самоубийством, если ему в тягость военная служба.

Шарль Лафлеш в ужасе попятился. Он всегда думал, что индейцы – отродья дьявола. Теперь он получил доказательство. Но после этого сведения счетов Тошан с ним дела не имел.

Роберваль, в тот же день, понедельник, 18 декабря 1939 г.

Когда Эрмин остановила сани возле дома на улице Сент-Анжель, где жила ее свекровь, по легкому колыханию занавески на окне она поняла, что ее приезд не остался незамеченным. Кроме того, Дюк лаял во всю мочь.

– Дюк, молчать! – прикрикнула она. – А я ведь не хотела привлекать к себе внимание!

– Незачем волноваться, – сказала Мадлен очень тихо. – Упряжка из шести собак – эка невидаль в этих краях!

Женщины обменялись заговорщическими взглядами. Их трудно было узнать. На обеих были куртки с большим капюшоном, накинутым на голову, на волосы натянута шерстяная шапочка. Пол-лица закрыто шарфом. Из-за фасона брюк обеих можно было принять за подростков.

– Сейчас отведу собак на задний двор, – сказала Эрмин. – Тала тебе откроет, входи скорее, я сейчас приду.

Мадлен не заставила себя просить. В ту минуту, когда она скрылась внутри дома, на улице, затянутой ледяной коркой, показался большой черный автомобиль. Это был автомобиль Шардена.

Лора и Жослин эскортировали упряжку до Роберваля. Успокоенные, что с Эрмин все в порядке – она утвердительно махнула им рукой – они теперь медленно ехали по направлению к улице Сен-Жорж, к вокзалу. Луи чинно восседал на заднем сиденье. Мальчик, который был очень весел в течение всей поездки, внезапно растерялся, увидев за занавеской силуэт девочки. Он хотел сказать об этом родителям, но они спорили, обсуждая расписание поездов на Шикутими. Луи молчал, охваченный ощущением счастья. Он спрашивал себя, не предстал ли пред ним ангел, потому что казалось, что эта девочка излучала сияние. У нее были золотистые волосы и кожа, и он не мог забыть ее улыбку. На минуту ему показалось, что эта замечательная девочка и есть та самая Киона, о которой рассказывали Мукки и близнецы.

– Я видел ангела, – прошептал он.

Ни Лора, ни Жослин не обратили внимания на его слова, Луи часто бормотал какие-то фразы или считалки.

А Эрмин тем временем приказала собакам остановиться. Собаки, знавшие эту команду, тут же улеглись на толстый, освещенный солнцем слой снега на заднем дворе.

– Отлично! – сказала она, улыбаясь от радости. – До чего вы славные звери!

Молодая женщина пошла в дом через дровяной сарай, дверь в который была приоткрыта. Тала ждала ее в полутьме среди поленниц, поднимавшихся до потолка.

– Эрмин! Как я хотела увидеть тебя! – вскричала индианка взволнованно. – Я хотела поговорить с тобой с глазу на глаз. Мне очень жаль, что я причинила тебе столько беспокойства, поверь мне. Мадлен сейчас с Кионой, у нас есть несколько минут.

– Тала, мне кажется, я догадываюсь, о чем ты хочешь со мной говорить. Отец рассказал мне правду. Я знаю, что ты испытала, когда была совсем юной и беззащитной, и теперь я гораздо лучше понимаю тебя. Ты иногда казалась мне жесткой, отстраненной, несправедливой по отношению к нам, белым, но это понятно. Ты, должно быть, столько перестрадала… Насилие – это ужасное испытание. Когда эти типы наступали на меня, мне стало очень страшно. Они называли меня красавицей, но меня пугало выражение их глаз. Я от всего сердца жалею тебя. И понимаю, что тебе хотелось мстить!

Индианка неотрывно смотрела в одну точку глазами, полными слез.

– Это не было желание, скорее необходимость, иначе я не смогла бы жить дальше. Я должна была подавить в себе стыд и ярость. Мне удалось многое забыть с годами, но страшный огонь вспыхивает вновь, желание мстить целиком завладело мной. Круг! Замкнутый круг![28]28
  У индейцев круг – геометрическая фигура, которая управляет вселенной, они придают ему особое значение.


[Закрыть] Я отомщена, но сейчас другие жаждут мести. Девочка, мне стало намного легче оттого, что ты знаешь теперь мою тайну. Прошу тебя, ничего не говори Тошану! Он до сих пор не простил меня за твоего отца, я это чувствую. Мой сын стал совсем другим, не таким, каким был со мной раньше. Если он узнает о том, что перевернуло мою жизнь и до сих пор мешает мне, станет еще хуже.

– А если он, как и я, ошеломлен, полон сострадания? А если он простил тебе все ошибки? Он должен знать о том, что нам грозит. Но пока не знает. Я написала ему письмо, все рассказала, однако не отослала, потому что не хочу его волновать. Не хочу, чтобы он чувствовал себя виноватым из-за того, что уехал. Я обеспокоена другим. Как эти двое узнали меня? Как они обнаружили, что ты замешана в смерти искателя золота, этого подонка, который изнасиловал тебя? Видно, они хорошо осведомлены, раз подожгли твою хижину и подстерегли меня на дороге в Валь-Жальбер! Сегодня утром я пойду в полицию, дам их описание, по крайней мере, расскажу то, что я заметила.

Индианка грустно покачала головой. Она взяла невестку за руку.

– Не упоминай ни меня, ни Тошана. Шарлотта сказала, что эти двое ищут меня. Магикан застрелил того, кто обесчестил меня, но мой брат мертв и теперь я одна отвечаю за это убийство. Уверяю тебя, Эрмин, в глазах бледнолицых я всего лишь преступница, мне место в тюрьме. Не называй моего имени, не говори об истиной причине нападения на тебя. Заранее прости меня за то, что скажу, но я не верю в правосудие белых по отношению к индейцам, ведь существует столько предрассудков!

– Обещаю тебе сделать все от меня зависящее!

– А что может полиция? – встревожилась Тала. – Да им в жизни не поймать этих двоих! Они-то уж умеют прятаться в лесах! А если все-таки поймают, эти твари донесут на меня.

– Ты права, увы, – согласилась Эрмин. Это ей и в голову не приходило. – Теперь я вообще не знаю, что делать.

– Иди в дом, дорогая моя, в сарае холодно. Я сварю тебе кофе.

– Подожди, – тихо сказала молодая женщина. – Я тоже хочу задать тебе один вопрос, с глазу на глаз. Что делала Киона в среду днем, когда был снегопад? Около трех? Ты помнишь? И вчера – около четырех. Мне это очень важно!

– Киона спала! – ответила Тала удивленно. – Поскольку здесь, в городе, она не ходит гулять, то играет на медвежьей шкуре возле елки. Часто я захожу и вижу, что она заснула. Здесь очень тепло, Киона сказала мне, что чувствует себя как в гнездышке. А почему это важно?

– Она спала… – повторила Эрмин. – Тала, я должна сказать тебе о том, что происходит. Киона или что-то в ней… Словом, перемещается. Вчера я отчетливо видела ее в детской, когда пела. Она слушала, стоя позади детей. Мадлен тоже ее видела. А в среду Киона вмешалась и не дала Мукки совершить что-то ужасное. Он нашел револьвер моей мамы и мог ранить или даже убить девочек. Мукки спрятал оружие, чтобы прибежать и сказать мне, что пришла Киона и хочет поиграть с ними. Я никому это не рассказывала, только Мадлен. Иначе меня сочтут сумасшедшей!

– А! – только и сказала индианка.

– У тебя есть этому объяснение? – настаивала Эрмин, сбитая с толку этим коротким восклицанием.

– А разве возможно объяснить, почему светит солнце, почему вода в озере замерзает каждую зиму, почему поют птицы? – сказала Тала спокойно. – Ученые произносят речи, пишут книги, чтобы мы поняли, как устроен мир, но на самом деле они этого не знают. Вот, например, нам сейчас кажется, что дерево мертвое, но в мае оно покроется свежими листочками и цветами. Это тоже невозможно объяснить. Киона умеет перемещаться неведомым для нас образом. Когда это делает пожилой, умудренный опытом шаман, я допускаю такое чудо, но мой ребенок еще так мал, это мне не по душе….

Эрмин вздрогнула. Во время их первых встреч Тошан часто говорил о духах, населяющих окружающий мир, небо и землю. Ее муж перенял верования предков – индейцев монтанье и не усматривал ничего необычного в явлениях, которые могли бы вызывать удивление белых людей.

– Но это же чудо из чудес! – согласилась она. – Тала, представь себе то, что чувствую я в такие моменты! Мне кажется, я вижу сон. Ты уверена, что в этом нет ничего для нее опасного?

– Думаю, что нет, – сказала свекровь. – Идем живее, у тебя зуб на зуб не попадает! Киона, наверное, ждет не дождется.

«Вот и все, – подумала раздосадованная Эрмин, – дальше этого разговор не пойдет. Нельзя проявлять излишнее любопытство, когда речь идет о чуде…»