Текст книги "Крест любви. Евангелие от Магдалины"

Они целовались до безумия, и Мария сдалась, позволив желанию наполнить губы и спину, бедра и грудь. Было больно, когда он ворвался внутрь нее, и она застонала одновременно от муки и от наслаждения. Милостивые боги, она не хотела бы дальше жить без этого!

Они немного поспали, а потом ей пришлось его разбудить.

– Уходи, Квинтус. И никогда больше не возвращайся.

На следующий день Мария сообщила Эфросин, что последовала ее совету. И теперь Квинтус больше не появится.

– Вот и вся цена его любви.

– Именно. Но это было чудесно, и я не намерена в дальнейшем отказывать себе в этом удовольствии.

– Мария, я не хотела этого.

– Но этого хочу я.

Девочка стала взрослой.

Ей нравились мужчины, их непреодолимая тяга к наслаждению, их крепкие, сильные тела. Она многому научилась и никогда не смущалась показать, чего именно хотела. Она была изобретательной и страстной. Одна из куртизанок научила ее делать массаж, и оказалось, что руки Марии способны заставлять мужчин плакать. Это было несложно, после соития все становятся сентиментальными.

Ее клиентов тщательно отбирала Эфросин, в первую очередь греческих и римских офицеров.

Однажды Мария принимала иудея. Он был мягче телом, а после содеянного мучился угрызениями совести. Она не смогла ему помочь, испугавшись ненависти, вспыхнувшей в его глазах. Мария поговорила об этом с Эфросин. Она много размышляла об иудейском боге, который никогда не прощал грехов, хотя сам вводил людей в искушение и заставлял попробовать. Но все же иудеи ей нравились – за высокие принципы, отношение к жизни и милосердие.

Потом она вздохнула:

– Они страдают от неистребимого чувства вины. Как будто их добрые дела и смирение ничего не значат.

Глава 15

Мария Магдалина сидела за письменным столом и читала свой рассказ о том, как по собственному желанию стала блудницей. У этой медали была вторая сторона: Мария редко задумывалась о Квинтусе и том давнем разговоре с Эфросин.

Но вчера, записывая все это, Мария старалась припомнить все, что только было возможно. И вот перед ней предстала снедаемая желанием девочка-подросток и ее глупые романтические фантазии.

Рядом с девочкой случайно оказался мальчишка.

И, как уже было сказано, этот мальчишка разжег пламя в ее крови.

Но ведь для этого нужно было топливо!

А может быть, она никогда не была невинной пятнадцатилетней девочкой?

Может быть, эротика пропитала насквозь стены дома веселья, может быть, она витала в воздухе? Или это пламя пылает во всех юных телах?

Тогда возникает вопрос: почему большинству девушек удается противостоять соблазну и сохранить свою честь? Ответ напрашивается сам: в их воспитании существовали определенные запреты А в ее? Внезапно Марии вспомнились собственные слова: «У меня не было никого, на кого я хотела бы быть похожа». Означает ли это, что у той девочки не было понятия о морали? Может, именно это имел в виду Иисус, когда назвал ее невинной?

Теперь Мария словно дала обет безбрачия и жила с человеком, которого любила как брата. Желание – куда оно исчезло? Она слабо улыбнулась, вероятно, ощутив это на короткий миг, как в тот раз, когда оказалась наедине с иудейским раввином.

Раввин был человеком честным, и, встретившись на улице, они не смели взглянуть друг на друга. У него были нежные руки – такие же притягательные, как в прошлом уши Квинтуса. Но она уже не горела. Почти с усмешкой, будто со стороны, она наблюдала, как кровь разогревает жилы, как разрастается волнение в груди, как становится щекотно где-то внизу живота.

Между ней и ее желанием пролегла целая пропасть. Как у Эфросин. Мария решила написать приемной матери письмо и уговорить Леонидаса еще раз съездить в Коринф. Они могли бы отплыть, когда спадет летняя жара.

Глава 16

Как обычно бывает в Антиохии, в послеобеденное время ветер с моря принес прохладу. День выдался жаркий, и Мария вышла полить растения в саду. Тяжкий вздох вырвался из ее груди, когда она взглянула на цветы. Ни одно растение не улыбалось Марии: горошек и резеда, гвоздика и львиный зев уже прожили отведенные им полгода и теперь шелестели на ветру, иссохшие и мертвые. Их следовало выполоть, но время еще не пришло. Семена погибших цветов, почти невидимые, заключенные в плотную кожуру, вскоре должны были пробуравить выжженную почву. Мария решила, что немного влаги не повредит, и наполнила новый кувшин.

Ирис и цикламен тоже казались высохшими, но их Мария полила обильнее, в надежде спасти клубни. Растения должны были пережить жару, даже такую, как этим летом, и вновь зацвести после зимних дождей. Единственный цветок, совсем высохший, сохранил голубой цвет. Мария вспомнила, как мать, расчесывая ее волосы, сравнивала ее глаза с ирисом.

Когда Мария отправилась к колодцу за новой порцией воды, ветер подул со стороны верхних террас и принес с собой ароматы трав, тимьяна и шалфея, душицы и розмарина. Мария глубоко с наслаждением вдохнула и подумала, до чего же удачно устроено: эфирные масла защищают пряные растения от жары и сухости.

Потом ее мысли обратились к Сетонию, научившему Марию ухаживать за садом. Эфросин освободила его, как только они оказались в новом доме в Коринфе. И он, как и мечтал долгие годы возвратился на свой остров в Ионическом море, к своим богам. А через несколько месяцев без особых объяснений вернулся к Эфросин. Марии Магдалине он рассказал, что дома все было по-прежнему, только он успел забыть, как мало там места. Они сошлись на том, что в одну реку дважды не войти. Теперь у него был новый сад в Коринфе.

Мария внезапно ощутила боль в спине и, как в свое время делала ее мать, потерла кулаком между лопаток. И потянулась. В ту же минуту на улице раздался цокот копыт, и у ворот заскрипели колеса повозки. Ливия была бледна, на ее скулах проступили красные пятна.

– Мера в храме Изиды. Пришел срок. Но что-то пошло не так, ребенок неправильно расположен, и ей никак не разродиться. Она просила привести тебя. Пойдем, пойдем скорее!

Мария успела вымыть лицо и руки и набросить на плечи только что постиранную накидку. Потом заперла дом и отдала, как обычно, ключи соседке.

– Леонидас в курсе, – сообщила Ливия, когда женщины уже сидели в повозке. Мария заметила, что золовка дрожит, и сжала ее руку. У нее не было слов утешения, она могла только кивать, пока Ливия заверяла ее, что жрицы в храме Изиды были известны своим искусством родовспоможения.

Мария прикрыла глаза и начала молиться. Всемогущему богу иудеев? Она не знала сама.

Храм оказался большим круглым строением, которое огораживало внутренний двор, тоже круглый. Перед входом в родильные покои стояла бронзовая статуя Изиды, одновременно простая, понятная и какая-то чужая, незнакомая. Она светилась всепоглощающей нежностью к ребенку, которого держала на руках.

Мера кричала от боли и страха. Две жрицы пытались ее успокоить, но их слова не достигали ее слуха. Одна из них держала руку на животе девушки, по которому будто бежали штормовые волны.

– Господь мой Иисус, помоги мне.

Мария не знала, вслух ли она произнесла свою просьбу, да это и не имело никакого значения. Важно было то, что Он ее слышал.

Она подошла к Мере, подняла обеими руками ее голову и поймала взгляд.

– Сейчас боль уйдет, Мера. Но только на минуту. В эту минуту ты будешь думать о птицах, плывущих в небе, и о доверии, которое они питают к ветрам. Даже в шторм они уверенно подчиняются ветру. Сейчас ты – птица, а та сила, которая пронизывает твое тело, – это ветер. Ты чувствуешь это, Мера, чувствуешь? Не сопротивляйся отдайся ветру.

Мера кивнула.

Одна из жриц заявила:

– Придется разрезать ее.

– Начинайте, – согласилась Мария и сфокусировала взгляд на лице девушки, изо всех сил стараясь удержать несчастную в кровати, пока жрицы делали надрез.

– Дыши, – говорила Мария. – Дыши спокойно.

Через минуту одна из жриц кивнула Марии:

– Пора тужиться.

– Скоро начнется шторм, – сказала Мария Мере. – И ты не должна сопротивляться. Чувствуешь, как смерч проносится по твоему телу? Он несет с собой боль, но все же он величественный в этот момент! Не противься ему, помоги ему, ты летишь.

Мера забила руками, рыдая:

– Я умираю!

Прямо в ухо Мере, так же громко Мария крикнула:

– Нет, я держу тебя. Напрягись, не сдавайся!

Через полчаса на свет появился мальчик и вскоре уже был обмыт и представлен статуе Изиды. Когда мальчика понесли во двор храма, Мария испугалась, почувствовав, как растет дистанция между ними. Но в тот же миг она ощутила Его улыбку. Он смеялся над ее предрассудками.

Снаружи было темно, время перевалило за полночь, ребенок спал на руках матери. Последним, что сказала Мера, прежде чем уснуть, было:

– Обещай остаться, Мария.

– Я обещаю.

Рядом с постелью Меры для нее приготовили мягкую перину и легкое покрывало. Мария успела подумать, что Бог рождается на земле вместе с каждым младенцем, прежде чем провалилась в сон.

Посреди ночи Марию разбудил голодный и требовательный крик малыша, но ее вмешательство не потребовалось. Она почти с благоговением следила за тем, как Мера прикладывает ребенка к груди, как будто женщина всегда знала, как это делается. Потом все трое заснули.

Мария проснулась на рассвете с чувством, что за ней наблюдают, – это смотрела Мера, со светящимися от счастья глазами. Она кормила сына.

– То, что ты рассказала мне о ветре, было прекрасно.

Через некоторое время пришли обе жрицы и принесли теплую воду. Вода благоухала эфирными маслами и чем-то еще. «Уксусом», – с удивлением подумала Мария.

– Мы должны искупать ребенка и помочь помыться матери. Госпожа Мария может пока прогуляться по саду.

Приятно было выйти на свежий воздух и увидеть косые солнечные лучи над круглым садом. Посреди двора возвышался большой камень, черный, как эбеновое дерево, у его подножия на коленях стояла старуха и молилась. «Мне бы тоже следовало помолиться, – думала Мария. – Поблагодарить за помощь». Но она не могла молиться здесь, у священного камня язычников.

В ту же секунду старуха отвернулась от камня и улыбнулась Марии:

– Твой Бог не имеет ничего против нашей богини. Это совершенно точно.

В сознании Марии пронеслось, что старуха могла читать мысли. Потом (не зная, почему явилось это воспоминание) она ответила:

– Я знала одного человека, который говорил, что вначале люди сотворили Бога и сделали его по своему образу и подобию.

Старуха улыбнулась, сдержав смех.

– Так оно, конечно, и есть. Мы создаем богов, в которых нуждаемся, и поклоняемся им, пока они отвечают на наши просьбы. Вот что так возвеличивает иудейского бога – он один, и он, как и человек, жаждет власти, полон жестокости, но так же добр и милостив.

Мария почувствовала, как подгибаются колени, ей пришлось опереться на языческий камень. Старуха, увидев это, промолвила:

– Пойдем со мной, позавтракаешь. Ты так давно ничего путного не ела.

У ворот старуха предупредила:

– Внутри темно. Давай здесь немного постоим и посмотрим друг на друга.

Мария вгляделась в древнее лицо, кожа была дряблой, но широкий рот белел поразительно здоровыми зубами. Взгляд был настолько открытым, что по нему нельзя было даже предположить, как много этой женщине лет.

Жрица видела Марию, такую хрупкую, но в то же время упрямую и несгибаемую, несмотря на все потери, которые ей пришлось пережить. В голубых глазах жила мудрость. Но удивительно, что во всем облике присутствовало и бессилие, как у корабля, который занесло течением в тихую гавань, недоступную ни для каких ветров.

Они вошли в комнату, погруженную в такую тьму, что глаза не сразу привыкли. Было темно, как в материнской утробе. Они молча сидели за столом, ожидая, пока на нем появится еда. Мария была голодна, она взяла кусок хлеба и надкусила. В голове пронеслась глупая мысль о том, что неплохо было бы взять рецепт. Она начала благодарить жрицу за помощь, оказанную юной родственнице, но старуха не хотела ничего слышать. Она заявила:

– Твой Бог силен.

Мария не успела ничего обдумать. Впервые с тех пор, как она оказалась в Антиохии, из ее уст потекла фантастическая повесть об Иисусе из Назарета, словно родник, вышедший наконец на поверхность земли. Она не плакала, даже рассказывая о распятии. Но ее голос задрожал, когда она поведала о том, как ее и других женщин апостолы выгнали из общины.

Старуха погрустнела.

– Я надеялась, новый мессия восстановит на земле женское могущество.

Мария заплакала.

– Ничто не изменится, – наконец смогла она вымолвить. – Апостолы – иудеи, воспитанные на древних предрассудках. Они уверены в том, что у женщины нет души и лишь мужчина может называться человеком.

– Это касается не только иудеев. Во всем мире уходит время Богини. Люди оставляют земледелие, забывают о вечном ходе жизни, о Рождении. Грядет время больших городов, время торговли.

Их прервала молодая жрица, сообщившая, что группа женщин из порта ожидает в саду. Старуха пояснила:

– Мы собираем блудниц в группы, лечим их телесные и душевные болезни как можем. Здесь они могут отдохнуть, вымыться и получить новую одежду. К сожалению, это все, что мы можем для них сделать.

Мария подумала о словах Иисуса и обо всем, что она упустила.

«Я был голоден, и вы дали мне пишу. Я жаждал, и вы напоили меня. У меня не было где преклонить голову, и вы позаботились обо мне. Я был болен, и вы призрели меня, я был в темнице, и вы навестили меня».

Когда они прощались в саду, солнце уже поднялось высоко над горизонтом. Начался новый жаркий день.

– Могу я прийти сюда еще раз?

– Приходи пораньше, утро для меня лучшее время.

Мария миновала сад, избегая смотреть в сторону ярко раскрашенных женщин.

У Меры сидела бледная и уставшая Ливия. Ребенок спал, Мария на прощание прошептала Мере:

– Я вернусь завтра.

За воротами храма ее ждал Леонидас.

Глава 17

Когда Мария рассказывала Леонидасу о разговоре со жрицей, то вдруг осознала, насколько нелепо было все произошедшее утром.

– Ты рассказала! – Он отказывался ей верить.

Мария помолчала немного, а потом уверенно сказала:

– Она знала.

Леонидас покачал головой.

– Не думаю, что жрицы умеют смотреть в прошлое. Потому-то они так искусно и читают чужие мысли.

– Это разве не одно и то же?

– Мне так не кажется.

– Я решила отдать мои грязные деньги храму, чтобы помочь блудницам Селевкии.

– Делай как знаешь.

Он всегда становился немногословным, когда речь заходила о подарке старого трибуна из Тиверии. Она сменила тему:

– Ты рад появлению младенца?

– Конечно. Я рад за Меру. И за Ливию.

Она поняла: с мужем Меры, хвастливым и властолюбивым Никомакосом, возникли какие-то проблемы. Теперь, когда у него родился сын, о будет иметь больший вес.

На рассвете следующего дня Мария шагнула в ворота храма Изиды и наткнулась прямо на вчерашнюю старуху, которая опять предложила отведать свежего хлеба.

На этот раз она разожгла масляный светильник. Он немногое мог осветить в круглом темном помещении, но, по крайней мере, позволял видеть друг друга.

– Я долго размышляла над твоим рассказом и хочу еще послушать об Иисусе и его отношении к женщинам.

Мария задумалась, но не нашла ответа.

– У него не было какого-то особого отношения к женщинам, – наконец выговорила она. – Он относился к ним как к людям, никогда не льстил им и не опекал их. Он относился к людям так, как они того заслуживали. Без предубеждений.

Старуха рассмеялась:

– Ему не приходилось доказывать свою мужественность.

Мария с улыбкой кивнула.

– Да, это так.

– Кем была его мать?

– Вдовой. Она была очень сильной женщиной. У иудеев, конечно же, женщина обладает незримой властью.

Жрица повторила сказанное вчера:

– Это касается не только иудеев. Если бы женщины не обладали такой властью, несправедливости по отношению к ним было бы меньше.

Мария прыснула:

– Если бы женщины пользовались своим могуществом открыто, вспыхнула бы война между полами.

Старуха перевела разговор в иное русло:

– Христиане говорят о грядущем Царстве Божьем…

– Иисус говорил о новом царстве, но не на земле. Грядет Царствие Небесное, говорил он. Но это, как и многое другое, было понято превратно. Люди забыли его слова о том, что Царствие Небесное сокрыто внутри нас и новое царство – среди нас.

Жрица глубоко вздохнула:

– Важно, что ты можешь выразить свое отношение к тому, что произошло.

– Я пишу. Но получается как-то лично…

Старуха покачала головой:

– Значит, никто не примет этого всерьез.

– Кое-что еще осложняет мою задачу. Его слова: «Не создавайте законов из сказанного мной, как делают законники».

Они расстались, и Мария отправилась навестить Меру и ребенка.

Всю вторую ночь после рождения мальчика Ливия провела рядом с дочерью. Она решила подольше поспать, ведь с ребенком все было хорошо, но сон не шел к ней. Все из-за беспокойства о Мере и ее муже, хвастливом петухе, не способном на сочувствие. Получив известие о рождении сына, он напоил вином всю челядь, напился до бесчувствия сам, а потом исчез где-то в Селевкии.

Это была Мария. Ливия была достаточно честна, чтобы признать свою ревность, которая заставляла ее плохо думать о золовке. «Она вошла сюда как королева, помолилась какому-то неведомому Богу и стала командовать. И еще эта болтовня про ветер. – Это просто взбесило Ливию! – Ветры, право, не носят тех птиц, которые не постигли сложного искусства летать», – думала она.

Потом, когда мальчик уже благополучно родился, к Марии вновь вернулось привычное смирение. Ливия презирала покорность, ошибочно принимая ее за высокомерие. Но в итоге она все же избавилась от мрачных мыслей. Когда Мера проснулась, чтобы покормить ребенка, ее мать спала так крепко, что даже утренние приветствия жриц ее не разбудили.

Мера почувствовала прилив нежности к матери.

– Она устала, она очень переживала, – констатировала младшая жрица.

– Да.

Мера считала, что у матери были все причины волноваться еще и за будущее.

Когда Мера завтракала, Ливия наконец проснулась и выдавила из себя улыбку. Сообщили о приходе Марии, о том, что она разговаривает со старшей жрицей храма. Ливия ожесточилась. «Ясно, – думала она, – две ведьмы тянутся друг к другу». В следующий миг она устыдилась своих мыслей и попыталась скрыть их кривой усмешкой.

Этим утром Мера сама купала малыша, руки ее действовали легко и уверенно. Но почему-то во всем ее облике ничто не напоминало о большом счастье.

– Мама, мы с ребенком не вернемся в дом к Никомакосу.

– Но куда же вы теперь?… – прошептала мать.

– Ты знаешь, он бьет меня.

Ливия набрала воздуха, но тут их разговор был прерван. Мария постучала в дверь и вошла с цветами в руках – она была сама радость! Но вдруг остановилась на полпути.

– Что-то не так?

Ливия собралась, но все же не смогла скрыть волнения в голосе:

– У нас есть проблема…

Она не успела договорить, как вновь распахнулась дверь. За ней стоял Никомакос, пьяный и буйный. От него несло прокисшим вином. Первой на глаза ему попалась Мария. Он приблизился к женщине, выкрикивая:

– И ты здесь, лицемерная корова, которая не смогла подарить роду наследника! Можете больше не напрягаться, ты и твой муженек-мужеложец. Теперь наследник есть, и это – мой сын!

В следующий миг четыре сильные женщины уже волокли Никомакоса по улице.

– Он не промахнется мимо дома, – высказалась одна из жриц, вернувшаяся обратно. Мера была с ней полностью согласна.

Через несколько часов Меру и ребенка отвезли в дом Леонидаса. Мария молчала об инциденте с Никомакосом, но Ливия, которую Леонидах: встретил в своей конторе, была далека от подобной терпимости. Правда, потом она испугалась, увидев реакцию брата.

Уже несколько дней спустя у Леонидаса с Никомакосом состоялся разговор, из всех деталей которого Мария знала только одно: Никомакос переезжает в контору в Остии, чтобы изучить механизм торговли в большом порту вне Римской империи.

– Как ты заставил его согласиться?

– Я поставил ультиматум. Здесь он был замешан в мошенничестве. И не в одном.

Муж был краток, и Мария уже в который раз убедилась, что существовал и другой Леонидас, которого она не знала.

Мера и ребенок несколько недель оставались у Марии, вследствие чего ей не так просто было сконцентрироваться на своей работе. Мера ей совсем не мешала, отвлекал ребенок. По вечерам его мучили колики, он никак не мог уснуть, поэтому Мария укачивала его, пела и ворковала над ним. Она никогда так остро не переживала собственную бездетность, но сейчас эта утрата казалась особенно тяжелой.

Многое изменилось. Ливия не позволила Мере жить в таком плохо охраняемом доме, как дом брата, и настояла на присутствии слуги.

– Я понимаю, ты думаешь, что твоя невинность укроет тебя от всего зла, что существует в мире, – сказала женщина. – Но она вряд ли защитит Меру и малыша. С каждым годом Антиохия становится все опасней, ограбления и даже убийства происходят практически ежедневно.

Она получила поддержку Леонидаса, который давно уже беспокоился о жене, ее одиночестве в доме и постоянных хождениях по городу без охраны. Так что Мария привела в порядок садовый домик и заботливо обставила его для слуг.

Ливия удивленно отметила:

– Похоже, ты стесняешься иметь рабов.

Мария ответила простым «да».

Терентиус был нубийцем. Когда Мария увидела его высокую и мощную фигуру, кожу бронзового цвета и черты лица египетского фараона, то подумала, что никогда прежде не встречала столь красивого мужчины. Потом она поняла, кого он напоминал: статую Изиды в храмовом дворе. Он понравился Марии с первой же секунды, как и его жена – тонкая, изящная женщина со смиренно опущенными веками. Как слуги отнеслись к хозяйке, Мария никогда бы не узнала, их чувства и мысли оставались бы для нее загадкой.

Вскоре она поняла, как замечательно по ночам слышать в саду поступь Терентиуса, который несет свою вахту. Она испытывала уверенность, когда он, отступив несколько шагов, сопровождал ее синагогу или на рынок. И, ко всему прочему, ей теперь не приходилось убираться. Но готовила Мария по-прежнему сама. Однажды, замешивая тесто в кухне, она заметила улыбку на лице проходившего мимо слуги.

Когда Мера, уступив требованиям матери, против воли вернулась домой вместе с сыном, Леонидас заявил:

– Я хочу, чтобы Терентиус с женой остались.

Мария по его тону поняла, что он не настроен на возражения, и, прежде чем она успела раскрыть рот, он подтвердил это:

– Я не сдамся, Мария. Я уже сообщил Ливии о своем желании их купить.

Мария почувствовала облегчение от того, что этот разговор начал именно Леонидас. Она была рада такой помощи и поддержке, которая исходила от обоих слуг.

– Могу я поставить одно условие?

Он молчал, и женщина была вынуждена продолжать.

– Мы освободим их. Они точно останутся и не потребуют большого содержания.

– Если ты в этом уверена, мне нечего возразить.

– Давай поговорим с ними.

Разговор вышел не совсем таким, как предполагала Мария. Слуги сказали, что рады остаться, им нравился дом и их обязанности, но они не хотели получать свободу. Увидев замешательство Марии, Терентиус пояснил, что они с женой привыкли принадлежать семье, это давало им уверенность и опору. Для слуги это была необычайно длинная речь, и Мария понимала, чего это стоило для него.

Настало время вернуться к воспоминаниям, но в первый же день Марию снова прервали. Рано утром явился равви Амаха. Как всегда, он не хотел заходить. Они. устроились в саду так, чтобы хорошо было видно с улицы. Равви показал Марии толстый свиток пергамента:

– Мы получили послание от Петра, христианского апостола. Оно длинное и написано да… трудночитаемом арамейском. Я так полагаю, это какой-то диалект. Я хотел спросить, не согласишься ли ты перевести послание на греческий?

Ее первым порывом было сказать «нет». Но потом, услышав шум ветра в вершинах кипарисов, она представила себе Его улыбку. И еще подумала о разговоре со старой жрицей, о своем особом взгляде на эту историю и о том, что все, написанное ею, оказалось чересчур личным. Ей хотелось выразить личное понимание Иисуса и его учения. Может быть, сравнить собственные наброски с мнением Симона? Она кивнула кипарисам и повернулась к раввину.

– Конечно, я попробую.

Весь день просидела она над длинным свитком. Он, как и предупреждал равви Амаха, был написан небрежно. Мария даже фыркнула – Симон такой безграмотный, и тут же усовестилась – Он никогда не подумал бы так. За стыдом последовала мысль: Учитель сам выбрал простого рыбака из Капернаума. Что Он увидел в нем? Порядочность, силу? Да. И что-то еще. Может быть, большое наивное сердце?

На чтение письма ушла уйма времени. Мария в изумлении остановилась уже в самом начале, где Петр утверждал, что благодаря воскрешению Иисуса Христа из мертвых все люди родились заново. И далее: «Вы были выкуплены от бессмысленной жизни кровью чистого и непорочного агнца»; «Христос умер за ваши грехи, один за всех. Праведный умер за вас, неправедных».

Леонидас высказывал свое мнение: христиане рассматривают смерть Иисуса как жертву. Но Мария даже не представляла, насколько распространена эта идея. Сама она многие годы размышляла над тем, почему Он избрал ужасную смерть на кресте. Новообращенным не нужно было задумываться – им предлагали готовый ответ.

Она вспомнила Пасху в большом иерусалимском храме: божий дом превратился в скотобойню, визжали гибнущие животные, рекой лилась кровь.

Петр многое написал о смирении, но было ли это то же, о чем говорил Иисус?

«Слуги, подчиняйтесь своим господам, почитайте и уважайте их, не только добрых и справедливых, но и суровых. Ибо, если, делая добро и страдая, терпите, это угодно Богу».

«И вы, жены, почитайте мужей ваших».

Многое в этом послании отмечено печатью иудейского воспитания Симона, он был иудеем, знавшим свой закон:

«А вы – избранный народ, царственное священство, святые люди, принадлежащие Богу, призванные провозглашать Его достоинства».

Все послеобеденное время заняла работа над переводом, с трудом понимая арамейский текст Мария едва находила подходящие слова. Она была возмущена.

Ночью она плохо спала. Леонидас был в отъезде, и ей не с кем было поговорить. На другой день она проверила все написанное, сравнила с оригиналом и послала Терентиуса передать равви Амахе свиток и наилучшие пожелания. Сама Мария не хотела встречаться с раввином. Не хотела спорить.

Однако беспокойство ее не оставило, и было трудно собраться с мыслями и продолжить собственную работу.