Текст книги "Крест любви. Евангелие от Магдалины"

Глава 25

Павел появился перед воротами задолго до назначенного срока, уже в четвертом часу, в воскресенье. Он извинился за столь ранний визит – хотел предупредить, что вечером не сможет прийти. Один из его ближайших соратников только что возвратился с Кипра. Варнава (так его звали) обладал ясным умом и неуемной энергией.

– Он должен помочь нам организовать здесь, в Антиохии, христианскую общину. В данный момент он изучает записи Маркуса, сделанные во время нашей беседы.

– Здесь многие желают креститься?

– Да, община Антиохии – вторая по величине после иерусалимской, – ответил Павел и улыбнулся, что было большой редкостью.

Потом Павел заявил, что хотел бы поднять вопрос, мучивший его со дня их последней встречи.

– Это личный вопрос, – предупредил он.

Мария удивилась, но не подала виду, пригласила его в беседку и пошла за прохладительными напитками. День был знойным.

– У нас с отцом сложные и противоречивые отношения. Ты говоришь, Иисус поддерживал желание идти против родителей…

– Не идти против них, а освободиться.

– А это не одно и то же?

В его голосе Мария различила горечь.

– Не знаю, должно ли освобождение означать разрыв и отчаяние, следующее за ним. Я не совсем тот человек, мне не понять – настолько все это сложно.

Ее взгляд метался в пустоте, словно пытаясь удержать ускользающее воспоминание. Она сказала:

– Я тосковала по маме. Но она была мертва, и я стала тосковать по той мечте, в которой мама казалась сильной. Со мной не произошло бы ничего плохого, будь она жива.

Мария улыбнулась.

– Прошло много времени, прежде чем я поняла, что такие мечты есть практически у каждого. Даже у тех, чьи родители были живы, оставались детские грезы о всесильных папе или маме, равных Богу. Иногда, слушая проповеди Иисуса о том, что нужно освободиться для того, чтобы иметь возможность расти, я думала, что мое сиротство принесло мне пользу.

Павел выглядел напуганным.

– Те, кто смог освободиться, должны дорого заплатить.

– Чувство вины?

– Да.

– Мне кажется, Иисус имел в виду, что мы должны примириться со своим стыдом, простить сами себя и вместе с тем простить наших близких.

Мария внезапно оживилась:

– Ты же знаешь Нагорную проповедь. «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное». По-моему, он имел в виду тех, кто признает свою вину.

Мария смотрела прямо в глаза Павла. Тот был полон сомнений.

– Мне нужно время, чтобы обдумать то, что ты сказала, – заявил Павел и стал прощаться.

Завтра должна была состояться очередная встреча, на которой по просьбе Павла должен был присутствовать и Варнава.

Мария проводила Павла к воротам. Прежде чем уйти, он сказал:

– То, что ты говоришь, непросто понять. Мы не можем предложить народу подобное учение.

Мария улыбнулась:

– Даже я это понимаю.

Она немного постояла у ворот, наблюдая, как за поворотом исчезает скрюченная фигура. Мария вновь, как после их первой встречи, подумала, что Павел, должно быть, страдает от какой-то мучительной болезни.

Возвращаясь, она шла по саду и на верхних террасах заметила Терентиуса с большим кувшином. Это порадовало женщину, и она благодарно помахала ему. Слуга притворился, что ничего не видел. Мария тяжело вздохнула, подумав, как обычно, что никогда не научится обращаться со слугами.

Наконец, она решила сделать записи об их с Павлом разговоре, но там, в темной комнате, ее вдруг настигли воспоминания о первой встрече с матерью Иисуса.

Глава 26

Над городом занимался рассвет. Легкая дымка тянулась с озера, окутывая пристань и Капернаум мягким серым светом. Несмотря на ранний час, люди уже сбивались в стайки. Иисус еще спал, Мария неслышно прокралась в кухню, чтобы приготовить ему завтрак. Со стороны сада доносился нетерпеливый гул. Скоро они начнут звать Его. Но Мария уже научилась твердо говорить «нет», даже Ему. Когда она принесла наверх еду, Он уже встал и умывался.

Он сказал:

– Будет длинный день.

– Да. И ты никуда не выйдешь, пока все не съешь: и яйца, и хлеб, и сыр.

Он улыбнулся ей:

– Можно что-нибудь выпить?

– Конечно. Саломея приготовила абрикосовый сок.

Иисус ничего не стал есть, в то время у Него был плохой аппетит. Мария не хотела сдаваться, и Он послушно выпил сок.

Стоя у колодца, она слышала, как Он разговаривает с людьми. Она стирала Его одежду. Обнаружив в плаще прореху, она уже решила идти к Сусанне, которая лучше всех управлялась с иглой, как вдруг раздался громкий возглас:

– Здесь твои мать и братья. Они ищут тебя.

И Он ответил:

– Кто моя мать и кто мои братья? Тот, кто следует воле Господа, – брат мой, и сестра, и мать.

Кровь похолодела в жилах Марии, это были ужасные слова. Она подошла к группе женщин, так и держа в руках порванный плащ, и взглядом отыскала Сусанну. Женщины, слышавшие последние слова, будто окаменели. Мария, Клеопова жена, отправилась на поиски Марии из Назарета – они были родственницами. Каждый понимал, что чувствовала сейчас мать Иисуса. Магдалина показала Сусанне дыру, и та с облегчением взялась за работу.

Прошло некоторое время, и Мария Клеопова обнаружила свою родственницу у края большой толпы. Ее было сложно переубедить, она уже решила возвращаться домой.

– Ты, должно быть, устала и голодна, если шла ночью через перевал. Пойдем со мной, ты отдохнешь. И поешь.

Мария из Назарета все же уступила уговорам и пошла на берег вместе с другими женщинами, вымыла ноги и лицо, расчесала вьющиеся пепельные волосы.

Это было больше в силу привычки, она не производила впечатления женщины, которая хлопочет о своей внешности. Тем не менее она была красива, но не так, как обычно говорят о женщинах в возрасте, которые якобы «хранят следы былой красоты». «Нет, сейчас она красивее, чем когда-либо в своей жизни», – думала Мария Магдалина.

Взгляд Марии из Назарета блуждал среди женщин, как будто она кого-то искала, пока не остановился на Марии Магдалине. Та подумала, что мать и сын похожи – те же чистые серые глаза, та же стать.

– Это ты та шлюха, с которой мой сын живет во грехе?

– Да. Но я не шлюха.

Несмотря на свою усталость, Мария из Назарета ощутила неприязнь, исходящую от окруживших Магдалину женщин. Она немного успокоилась и промолвила:

– Я хотела бы поговорить с тобой наедине.

– У нас есть комната на втором этаже. Приходи туда, когда поешь.

Сердце колотилось в груди, но Мария Магдалина спокойным шагом подошла к колодцу, чтобы развесить выстиранную одежду. Затем она так же спокойно поднялась в комнату, собрала посуду и свернула циновку. Повинуясь внезапному порыву, она сняла с головы платок и расчесала свои вызывающе светлые волосы. Когда она услышала шаги на лестнице, то вспомнила слова Иисуса: «Возлюби врагов своих», «…подставь вторую щеку». «Теперь, – подумала она, – я смогу проверить, научилась ли чему-нибудь у Него». Она была зла и переполнена гневом.

Она разложила на полу подушки и пригласила вошедшую женщину присесть. Они оказались друг напротив друга, и Мария Магдалина не опустила глаз под взглядом второй женщины.

– Я немного знаю о тебе. Ты была содержанкой римского трибуна в Тиверии, прежде чем встретила моего сына и совратила его. Ты будешь это отрицать?

Мария Магдалина внезапно успокоилась. Она тщательно обдумала свои слова, прежде чем произнести:

– Трибуну было далеко за восемьдесят, и он был наполовину парализован. До него дошли слухи о том, что я говорю на классической латыни. Поэтому я ежедневно читала ему длинные стихи из Энеиды. Вытирала его лоб и взбивала подушки. И держала его за руку, когда ему стало совсем плохо. А потом, к отчаянию моей приемной матери, по городу поползли злые слухи.

У Марии из Назарета был наготове презрительный ответ, но она его проглотила. Что-то во взгляде девчонки подсказывало ей, что та говорила правду. Тем не менее она сказала:

– Но ты помогала язычнику и врагу.

– Я утешала больного старика.

– Ты хочешь сказать, что делала эта из милосердия?

Голос был полон презрения, но Магдалина все так же спокойно продолжала:

– Все было не так просто. Ты сама знаешь, что практически никто в этой стране не осмелится сказать «нет» римскому офицеру. Вначале мне было страшно, но через некоторое время осталось лишь… сострадание.

В комнате воцарилось молчание, но уже через мгновение Мария продолжила:

– Если ты говоришь, что я совратила твоего сына, то плохо знаешь Его. Иисуса никто не может совратить, переубедить или обмануть.

Мария из Назарета спрятала лицо в складках плаща, и Магдалина поняла, что та плачет. Наконец женщина вымолвила:

– Ты права, я никогда его не знала, даже когда он был ребенком. Меня всегда пугало, что я не могла понять собственного сына.

Мария Магдалина сидела молча, выжидая. Вторая женщина неожиданно спросила:

– А ты понимаешь его?

– Нет. Этого никто не может. Он слишком велик для нас. И я принимаю это.

– Когда ты мать, сложно заставить себя так думать.

– Я понимаю.

– Ребенок – это ведь часть матери, ее плоть, ее мечты и… ее сознание. Ну а я родила чужака.

Магдалина нагнулась, взяла женщину за руки и сказала неожиданно торжественным голосом: – Ты рождена для великой судьбы, Мария из Назарета. Ты была избрана.

Лицо Марии преобразилось, взгляд устремился куда-то в прошлое. «Она вспоминает», – подумала Магдалина. Но глаза женщины закрылись, она не стала рассказывать, только обронила:

– Мне было пятнадцать.

Голос Иисуса в саду умолк, и Магдалина сказала:

– Пойдем, пойдем со мной, ты увидишь, что Он делает для больных и несчастных.

Они обе стояли рядом с Иисусом, когда тот заставил слепого прозреть, парализованного – встать и излечил прокаженную. Глядя на происходящее, Мария из Назарета побледнела и плотно сжала губы. «Словно сдерживает крик», – решила Магдалина.

День становился жарче, шел шестой час, когда толпы наконец рассеялись. Пораженные, из общей толпы выбрались оба Его брата. Но Иисус прежде подошел поздороваться с матерью.

– Вижу, вы подружились, – сказал Он, обращаясь к обеим женщинам, и мать ответила:

– Мы поняли друг друга. И я многое узнала.

Они вместе перекусили, мать, ее сыновья и Мария Магдалина. За столом было сказано немногое, словно каждый обдумывал произошедшее днем. Наконец Магдалина встала и сказала:

– Солнце высоко в небе, нам всем пора немного отдохнуть.

Мать обернулась к старшему сыну и увидела то же, что и Магдалина: Он устал.

Вечером у них состоялся еще один разговор, на этот раз в присутствии Марии Клеоповой, Иоанны жены управляющего Хузы, и Саломеи. Мария из Назарета рассказала, что слухи об Иисусе становятся все злее и злее. Однажды старый раввин разыскал ее в деревне, они пошли в мастерскую, и сыновья прервали работу, чтобы послушать. Тогда они узнали, что Синедрион, иудейский совет в Иерусалиме, отправил в Галилею книжников, чтобы устроить Иисусу проверку. Раввин добавил, что это было сделано по приказу самого Герода Агриппы, царя, на котором лежала ответственность за подавление всех мятежей против Рима.

Мария Клеопова громко вскрикнула:

– Даже ребенок поймет, что Иисус не мятежник!

– Как вам известно, царь позволил казнить Иоанна Крестителя. Молва гласит, что он вместе с моим сыном крестил мятежников в водах Иордана и что некоторые из учеников Иоанна в Галилее присоединились к Иисусу.

Среди женщин раздался тяжкий вздох – это было правдой. Им приходилось туго с учениками Иоанна – крепкими мужчинами с горящими глазами. Правдой было и то, что все больше и больше книжников приходило сюда и вступало в спор с Иисусом.

– Знал ли тот раввин, что именно книжники поведали Синедриону и Агриппе? – прошептала Магдалина.

Мария из Назарета зажмурилась, как будто хотела скрыть страх в своем взгляде.

– Да, – ответила она. – Они сказали, что мой сын – безумец, одержимый бесами, что он творит свои чудеса благодаря силе Вельзевула, что он настраивает сына против отца, дочь против матери, что он преступает закон, не чтит субботу и постоянно твердит о том, что грядет новое царство. Список его грехов растет.

– Что думаешь ты сама? – спросила Саломея.

– Я не знаю, я всегда опасалась за его разум. Но теперь я вижу: то, что он делает, хорошо. Я отправлялась в путь сюда с тем, чтобы предостеречь его. Сегодня я поняла, что мне его не убедить, я никогда не могла этого сделать. Вся моя надежда теперь на Магдалину.

Мария Магдалина молча кивнула. Она не стала говорить о том, что нет такого человека, чьи мысли и намерения не были бы известны Иисусу. Он ясно видел свою судьбу. Саломея пришла ей на помощь:

– Никто не может на Него повлиять.

– Я попытаюсь.

Вернулся Иисус, Он гулял в горах с учениками. Женщины ушли готовить ужин, а Магдалина осталась Его встречать. Он заключил женщину в объятия и поцеловал.

– У тебя есть для меня минутка?

Это была необычная просьба со стороны Марии, Он удивленно улыбнулся и ответил, что для нее у него всегда есть время. Они поднялись в свою комнату, и там Мария передала ему рассказ матери. Как она и предполагала, Иисус ничуть не удивился, но, прочтя в ее взгляде ужас, произнес:

– Что, по-твоему, я должен делать? Я повинуюсь воле Господа.

Они долго сидели молча, прежде чем Он сказал:

– Мне тоже страшно, Мария.

Глава 27

Марии сразу же понравился Варнава. Какая-то лукавинка таилась в его взгляде. «У него есть чувство юмора», – решила Мария. Он напоминал ей Леонидаса. Варнава тоже был высок и худощав. У него было красивое лицо, которое сразу выдавало иудея. О себе он сообщил, что был левитом, родился и вырос на Кипре и на самом деле звался Иосиф.

– Ты стал утешителем и принял имя Варнава, – сказала Мария.

Что-то промелькнуло в его взгляде, когда он объяснил: «Варнава» также означает «делающий замечания».

Мария рассмеялась:

– Тогда начинай критиковать. Ты читал записи Маркуса, и я полагаю, у тебя есть возражения.

Он ответил, как Павел:

– Твои рассказы об учении Иисуса интересны, но их сложно понять. Народу нужны простые и понятные правила и обещания.

– Новые законы, ты хочешь сказать?

Мария покраснела, как всегда случалось, если она была взволнована, и ее голос возвысился. Делая ударение на каждом слове, она продолжила:

– «Горе вам, законники. Вы заставляете людей нести тяжкую ношу. Горе вам, законники, забравшие ключи к дверям познания. Сами вы туда не вошли и препятствуете другим это сделать».

Варнава тоже покраснел и вскричал:

– Во имя Господа! Что такое ты говоришь?!

– Я дословно цитирую то, что Иисус сказал однажды книжникам. Симон, ты тоже был там, ты не мог забыть!

– Я помню не так хорошо, как ты. Но в общих чертах это было так. Я запомнил это потому, что испугался.

– Это и понятно, – промолвил Павел.

Варнава глубоко вздохнул. Только равви Амаха выглядел довольным.

– Я бы мог стать христианином только из-за этих слов, – сказал он.

Они долго молчали, потом Мария сказала, уже более спокойным голосом:

– Я тоже понимаю, что у нового учения должна быть прочная структура. Но оно не должно стать одной из тех религий, что призваны хранить порядок среди людей. Вы же записали все Его иносказания так, как помнят их Симон Петр и другие?

Они утвердительно кивнули.

– По-моему, все они об одном и том же: человек самостоятелен и несет ответственность. Не существует никакой гарантии приблизиться к Богу, даже если следуешь всем законам и правилам. Все может пойти вопреки ожиданиям. Вспомните о блудном сыне и о слугах, получающих одинаковую плату, даже если кто-то из них работал всего час, а кто-то целый день.

Варнава наклонился к ней и с издевкой и иронией произнес:

– А ты возьмешься записать все Его метафоры по памяти?

– Я попытаюсь.

Они развели вино водой и сделали по глотку. Вино нагревалось даже в тени беседки.

Павел промолвил:

– Что же, по твоему мнению, самое важное в Его учении?

– Смирение и прощение, то, о чем мы говорили вчера. Нужно начать с себя, признать свой страх и эгоизм и, опечалившись об этом, простить себя самого. Если это получится, то уже не придется возлагать вину на других людей.

– Об этом ты и прежде говорила, и я думаю, ты права, – согласился Павел. – Но это непросто, почти невозможно. Как можно смириться со злом, которое мы причинили кому-то?

– С Божьей помощью, – ответил Варнава.

– Да. И с верой в себя, в Царствие Небесное внутри себя, – добавила Мария.

Симон Петр покачал головой:

– Царствие Небесное внутри вас. Он часто это повторял, но я не понял.

Мария склонилась к Симону:

– Ты помнишь, как один из вас – мне кажется, это был Андрей – спросил Иисуса: где находится новое царство и скоро ли оно настанет? А Он ответил, что оно уже среди нас. Это правда, Симон, я так много думала об этом, о той любви между теми, кто следовал за ним.

Разговор прервался с приходом Леонидаса, закончившего работу в конторе.

– Я не помешал?

– Совсем нет, – ответил Павел. – Наоборот, быть может, ты поможешь нам разобраться.

Леонидас поприветствовал Варнаву, который быстро изложил суть беседы.

– Я полагаю, тебе известно, что думает Мария. Но нельзя создать религию без строгих правил и точных предписаний.

Леонидас покачал головой.

– Сложно, – сказал он. – Я ведь следовал за Иисусом в разное время и всем существом внимал Его речам. Это было поразительно, это переворачивало представления о мире. Возвращаясь домой, в Антиохию, я пытался принизить все это, объясняя помутнение моего ясного греческого рассудка под воздействием Eco авторитета.

Леонидас расхохотался и продолжил:

– Естественно, из этого ничего не вышло. Его слова пустили корни, возросли, словно горчичное дерево, о котором Он рассказывал. Для этого потребовалось время. Я не думаю, что Его учение можно усвоить как урок.

– Что же нам делать? – спросил Варнава, и лукавый взгляд его сменился иронической улыбкой.

– Вы делаете выбор, будто вас кто-то заставляет, – в свою очередь улыбнулся Леонидас. – Перед вами практически невыполнимая задача. Так уж мы, люди, устроены, что не можем думать, если у нас нет модели, нет образца. Мы неотвратимо возвращаемся к старым представлениям и чувствуем облегчение, когда считаем, что все поняли.

– Ты считаешь, можно по-новому смотреть даже на старое? – поинтересовался Варнава.

– Иисус делал так. Он обновил мир и поэтому стал нарушителем спокойствия. Я могу понять священников Иерусалима и их страх. Иисус был опасен для иудейской общины. Равновесие между Синедрионом и Римом хрупко, и они не могли рисковать.

Иудеи за столом в беседке затаили дыхание, но Леонидас как ни в чем не бывало говорил дальше:

– Просыпается дух времени, но у нас у всех большое наследие. У вас, иудеев, все ваши законы, у нас, греков, наша наивная вера в логику и разум. И последнее, но отнюдь не самое незначительное – это Рим с его непоколебимой верой в порядок и дисциплину.

Он ненадолго задумался.

– В этом мире правил, разума и дисциплины растет тоска человека по чудесам. Естественно, что все больше людей находит себя в восточных мистических вероучениях.

Все до сих пор сидели молча. Наконец, Леонидас примирительно взмахнул руками.

– Иногда я думаю, что Иисус пришел в мир слишком рано, что нескоро еще появятся те, кто будет способен Его понять. Те боги, которым мы поклоняемся, далеки от нас. Но Господь Иисус есть в каждом сердце, Он есть в жизни, хоть мы этого и не понимаем.

Лицо Павла озарила необычная для него улыбка:

– Ты забыл, что сам говорил о горчичном дереве.

Мария, как обычно, проводила гостей через сад к воротам. Под большой смоковницей Павел остановился:

– Те слова, которые Он сказал о матери и братьях, должны были обидеть даже тебя… ту, которую Он выбрал.

– Да, мне было больно – долго, пока не начались дожди. Тогда я впервые осознала и приняла то, что для Него не существует «избранных».

Мария крепко спала той ночью. Долгожданная прохлада наконец опустилась на город. Но проснулась женщина, как всегда еще до рассвета, и начала вспоминать.

Глава 28

Осень пришла в Капернаум, и холодные струи дождя хлестали озерную гладь.

Леонидас и Мария вели долгие беседы. С ними был и Симон Петр, переживающий за Учителя – из-за того, что Ему грозило, из-за Его мрачных слов о собственных страданиях, из-за Его усталости.

Друг Леонидаса был владельцем дома неподалеку от Вифсаиды, у реки. Он был сириец и все еще находился на римской военной службе, в Кесарии. Леонидас связался с ним и договорился об аренде.

Теперь у Марии с Иисусом появилось время для себя. Они много спали и смеялись над пышными перинами на римской кровати, среди которых можно было потеряться. Мария пересказывала ему свои сны.

– Мне часто снится море. Я иду на берег, стою там и смотрю на голубые просторы и чувствую себя очищенной.

– Как в пустыне. Там тоже все становится ясно.

Иисус улыбнулся ей. Мария знала, что Он наслаждается тишиной этого дома, стоящего на отшибе.

Шел дождь, тучи сгустились над домом и садом, и капли стучали по крыше. Иногда прояснялось, и бесцветное солнце озаряло отяжелевшие кроны деревьев. Иисус сидел на пороге, глядя, как впитывают влагу жаждущие поля и как на небе появляется радуга.

Однажды ночью Марии приснился кошмар. Она увидела Его покинутым, искалеченным и униженным, накрепко пригвожденным к стволу высокого дерева. В невыносимом отчаянии и холодном поту Мария проснулась. Хвала небесам, Он спал. Но следующей ночью, когда она громко вскрикнула во сне, Иисус проснулся, обнял ее и попросил рассказать, что она видела.

– Тьму, неестественную тьму над огромным городом. Землетрясение. А ты, ты наконец умер, освобожденный от мучений и пыток.

Но уже днем Он осторожно разбудил Марию. Сквозь слезы она рассказала о своем кошмаре, о Его унижениях, страшных муках и о собственном отчаянии. «Он должен утешить меня, должен сказать, что сны не имеют никакого значения», – думала Мария. Однако Иисус промолвил:

– Твои сны ведают больше, чем ты.

Она притихла и похолодела, Иисус набросил плед на ее плечи и обнял. Потом сказал:

– Мне сложно понять: как люди могут жить, не чувствуя собственную душу?

У Марии не было сил говорить, она прошептала:

– Способны ли мы на иное?

Чуть позже, за завтраком, Он говорил о своей матери. Ее влияние оказалось для Него самым большим искушением. Так просто, так просто быть хорошим сыном, стать плотником, как задумывали родители, и сделать мать счастливой, не доставлять ей беспокойства.

– Власть матери над ребенком велика, – сказал Он.

За столом стало тихо, было слышно, как все реже и реже стучат по крыше капли дождя. И как ветер проносится сквозь мокрую листву деревьев. Иисус распахнул ставни и улыбнулся солнцу.

– Мария, посмотри.

Они вышли в сад, рука об руку. В какое-то мгновение Мария почувствовала себя удивительно близкой Ему. Это ощущение длилось недолго, гнетущая тяжесть вновь завладела ее существом.

После обеда она мыла посуду и вдруг поняла, почему Иисус говорил о матери как об искушении. Не только мать искушала Его, но и она, Мария, женщина, которая Его любила.

Следующей ночью она спала спокойно. Выслушав ее рассказ утром, Он улыбнулся и сказал, что сны больше не нужны – они уже донесли послание. Она осмелилась спросить:

– Что ты имел в виду, когда сказал, что люди не чувствуют собственную душу?

– Ты сама знаешь. Душа человека, его ядро, от Бога. Оттуда исходит то, что я называю Его голосом.

– У каждого человека?

– Да. Но люди не слушают, они существуют отдельно от души.

– Они не осмеливаются. Они убеждены, что могут контролировать свою жизнь, – сказала Мария.

– Я это понял.

А потом он почти в отчаянии вымолвил:

– Я даже не представлял, сколько зла в людях, Мария.

День ото дня становилось теплее, поля зеленели, первые анемоны заалели в зеленой траве. Настала пора отправляться в путь. Ученики собрались вокруг Него. Они собирались в Тир. Возможно, именно страстное желание Марии попасть к морю повлияло на решение Иисуса.

Человек на пашне разбрасывал зерно. Иисус взглянул на Марию.

– Смотри. Пока пшеничное зерно не упадет в землю и не умрет, оно остается просто зерном. Но когда оно умрет, вырастет богатый колос.

Мария поняла, но Его слова не утешили ее. Иисус заметил это.

– Даже моя душа полнится страхом.

Воцарилась долгая тишина, а потом Он добавил:

– Вы все должны взять свой крест и следовать за мной.

В тот миг Мария поняла, почему во сне видела Иисуса пригвожденным к дереву. Он избрал для себя самую ужасную из смертей – распятие.

Левий посмотрел на Марию и заявил:

– Ты бледна и выглядишь усталой. Давайте остановимся и передохнем.

На склоне горы они отыскали ручей, и Саломея, добрая душа, дала Марии напиться и растерла ей руки. Бледная как полотно женщина сильно продрогла, и Иисус глядел на нее потемневшими от горя глазами.

Слух о том, что Иисус вновь странствует, пронесся повсюду, и вокруг Него стали собираться люди. Везде находились несчастные, больные, отчаявшиеся, которые тесной толпой окружали Учителя. Он, по обыкновению, заходил в самую гущу и отпускал грехи людей, лечил их болезни. Мария наблюдала чудеса словно впервые.

«Все эти чудеса становятся возможными благодаря Его близости, – думала женщина. – Иисус встречает каждого из них, чувствует его боль, слышит немой вопрос: "Почему жизнь жестока ко мне?" И в тот миг, когда Он протягивает больному руку, происходит их полное единение. Быть может, сущность любви заключается в близости…»

Толпы жаждущих услышать проповедь Иисуса росли. «Его слова проникают в сердца людей, в их души», – думала Мария, осознавая наконец, почему Он всегда рассказывает какие-то истории. Нельзя заключить слово Божье в формулировки, ибо оно многозначно, поэтому воспринимается на примерах. Иисус рисовал иногда забавные, иногда грустные, но всегда поразительные картины. И в душе слушателя каждая из них обретала собственную жизнь.

«Он достигает самого сердца человека, минуя голову, – думала Мария. – И мы понимаем: то, что кажется нам бессмысленным, на самом деле это единственное, что имеет смысл».

Они ночевали, как частенько бывало во время странствий, в доме одного из соратников нового пророка. Впервые с начала их путешествия им отвели для ночлега два больших зала в доме, принадлежавшем другу Левия. Мужчины расстелили свои тюфяки в большом зале, а женщины устроились в том, что поменьше. Это означало, что Мария и Иисус не могли спать вдвоем. Когда обстоятельства складывались подобным образом, то обычно оба просыпались рано, чтобы немного побродить вместе. Так было и в то утро.

– Ночью у меня было много разных мыслей, – сказала Мария. – Может быть, Бог, о котором ты говоришь, еще не родился в наших сердцах? Может быть, ты намного всех нас обогнал?

Он отрицательно покачал головой.

– В каждом мужчине или женщине, которых я повстречал, есть Бог. Яснее всего я вижу его в обездоленных, больных.

– Но ведь, не зная, где искать Бога, нам очень сложно будет его найти.

– Это так печально, Мария. Он – как плод, созревающий в человеке. И настанет день, когда Он будет готов появиться на свет.

– Это будет непросто?

– Да. Нужно будет избавиться от всего отжившего.

Воспоминания Марии, сидевшей на кровати в Антиохии, иссякли. Добрались ли они до Тира? Она не знала. Увидела ли она море? Мария не могла вспомнить. Черная стена отчаяния, поглотившего ее душу, затмила все.