Текст книги "Лига мартинариев"

7

– Теперь ждать звонка бесполезно. Какой смысл читать тебе мораль и наставлять на путь истинный, если тебя собираются уничтожить, – Орас брезгливо оттолкнул тарелку. – Ты отвратительно готовишь. Приказываю тебе каждодневно питаться в моем ресторане, чтобы ты поняла смысл слов «хорошая пища».

– Не с зарплатой, которую мне платят в сияющей милосердием «Оке».

– Я сделаю тебе скидку.

Обедать нам пришлось в спальне – единственной комнате, почти не пострадавшей при пожаре. Однако и здесь попахивало дымом. Хотя я помыла и вычистила как могла обугленные стены в гостиной, от запаха гари постоянно горчило во рту. Для сладости жизни явно не хватало булочек из кафе Ораса.

– Можно попробовать как-то иначе вычислить князей Лиги, – предложила я. – Проверить самых отъявленных везунчиков… К примеру… – я запнулась.

– К примеру, меня, – подсказал Орас. – До недавнего времени. Но и в этом случае твое правило не сработает. Я – не князь Лиги.

– Может быть, Нартов?

Орас снисходительно усмехнулся.

– Сама рассуди, какой же из Нартова князь? Хотя… – Орас в задумчивости завертел в руках вилку. – Как заместитель мэра он обязан кое-что знать. Только захочет ли он поделиться с нами информацией?

– Если ему это будет выгодно, – предположила я.

Но даже в этом случае я бы не стала рассчитывать на Пашку.

Телефон наконец ожил. Я сняла трубку.

– Евочка, милая, сейчас у тебя буду, – задыхаясь, выпалил Кентис, не дождавшись моего ответа. – Срочно! Важно! Спасительно!

Я хотела сказать, что у меня Орас, и вряд ли их обоих обрадует эта встреча, но Кентис уже дал отбой. В груди больно заныло, будто там был кто-то живой и просился на волю. Неужели Кентис мне еще нравится? Ну, нет! Эта боль совсем другого сорта.

– Никак Иннокентий? – осведомился Орас. – Что ж, пожалуй, он кстати. Из твоего дружка можно кое-что вытянуть.

– Он вовсе не мой друг, – огрызнулась я.

– Разве? А по-моему ты была к нему явно неравнодушна.

– Ты не имеешь права так говорить.

Я сделала ударение на слове «ты» – уж коли Орас позволил себя так называть. Он взглянул мне в глаза по своей всегдашней привычке и неожиданно рассмеялся – кажется, впервые совершенно искренне за последние часы…

Кентис явился одетый как на маскарад в «Мастерленде» – черная широкополая шляпа и огромные черные очки, просторный плащ до пят, тоже черный. Бросив шляпу и очки на стол, он сразу же направился к зеркалу, оглядел себя со всех сторон, нервно разгладил пальцами обезображенную кожу. Я могла побиться об заклад, что мысль о том, что он меня предал, его нисколечко не тревожила. Более того – он просто-напросто позабыл об этом. Как и том, что сжег мой дом.

Орас первым прервал молчание.

– Как у тебя хватило наглости сюда явиться?

– Наглость? Что это такое? А, это что-то из области морали и этики. Господа, для мартинария это величины второго порядка малости. И потом вы ничего не знаете!

Если бы не Орас, я бы стала непременно уговаривать свое глупое сердце простить и полюбить Кентиса вновь. Но Андрей был рядом, гораздо более достойный жалости, сочувствия и любви. Я выбрала Андрея, остальных – к черту!

– Невыносимо, когда на тебя все, кому не лень, пялят глаза, – проговорил Кентис тоном капризного ребенка, отворачиваясь от зеркала. – Почему им так интересно разглядывать мои щеки? – он тряхнул головой, позабыв, что волосы на его голове сбрили. – Я всё-таки сделаю пластику. Иметь собственное лицо – очень важно.

– Ты явился, чтобы сообщить нам это? – в голосе Ораса сквозило неприкрытое презрение.

Неужели он таким образом рассчитывает расположить Кентиса к себе? Я чувствовала, что Андрей намеренно с ним груб.

– Вы незаслуженно плохо ко мне относитесь, – вздохнул Кентис. – А я так хотел походить на господина Ставрогина. Бесы – они в каждом из нас.

– Зачем ты пришел? – оборвал его Орас. – Нужна моя помощь?

Теперь я поняла его тон – ну да, он, в отличие от меня, догадался о цели Кентиса с самого начала. Не ко мне вовсе спешил в дом Иннокентий – на меня ему по-прежнему было плевать, – а к нему, Андрею Орасу, обращался за помощью.

– Меня хотели убить, – проговорил Кентис печально, он сделал паузу, ожидая удивленных возгласов и вопросов, но Орас молчал. Я, разумеется, тоже. – Я дал ключи от своей машины приятелю… Ну и… Машина взорвалась…

– У тебя же нет машины. Ты разбил свой «Мерс» и так этим гордился, – напомнил Орас.

– Я купил новые колеса. Не могу же я с такой физиономией ходить по улицам пешком. Это выше моих сил! – его тон вновь сделался капризен.

Мы с Орасом переглянулись. Взорванная машина с учетом сегодняшнего покушения в «Мастерленде» кое-что значила.

– Но это еще не всё. Главное впереди, – Кентис скорчил загадочную гримасу. – Кроме моего друга сегодня в городе убиты еще двое.

Три трупа за один день? Такого в нашем городке не случалось с тех самых пор, как Старика избрали мэром. Мы жили сытно и мирно. Старик этим очень гордился.

– Может быть, это вина мартинариев? – усмехнулся Орас.

– Ах, вам нравится шутить, – осуждающе покачал головою Кентис. – Ну, тогда я шепну вам еще пару слов, чтобы у вас мигом пропала всякая охота к шуточкам! Так вот – эти двое убитых – мартинарии. Из списка.

Кентис достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок и медленно развернул. Несколько секунд он держал его на вытянутой руке. Потом пальцы Кентиса разжались, и белая переломленная бумага упала к моим ногам. Я подняла ее.

– Что там? – нетерпеливо спросил Орас и вынул листок из моих рук.

Чтобы прочесть бумагу, мне пришлось заглядывать через его плечо. Это был какой-то список на двадцать фамилий с адресами и набором непонятных цифр против каждого имени. Двое первых были зачеркнуты жирной красным фломастером, третье – имя Иннокентия – помечено галочкой. Четвертой в списке значилась я. К своему изумлению я нашла в списке Сашкину фамилию. Он был вписан последним с пометкой «выбыл». Никогда не думала, что «смерть» обозначается этим словом. Я не оговорилась, разграничивая «мое имя» и «Сашкина фамилия». После развода я вновь стала Евой Нартовой. Мне казалось, что так легче будет забыть прошлое.

– Ты хочешь сказать, что убивают по списку? – этот вопрос мы с Орасом задали вместе.

Кентис кивнул.

– И первые двое?..

– Уже мертвы.

Это сообщение переворачивало вверх тормашками все наши предположения о попытке убийства как наказании.

– А этот взрыв в автобусе? Может быть, тоже имеет отношение к списку? – спросил Андрей.

– В некотором роде, – Кентис хитро прищурился. – Так же, как и рванувшая ни с того, ни с сего водосточная труба.

Орас догадался:

– Так это ты… Впрочем, ничему не удивляюсь после твоей выходки с Евой.

Кентис устроил взрыв в автобусе? Я никогда бы в самых кошмарных догадках подобное помыслить не могла.

– Это было «до», – самодовольно хмыкнул Кентис, радуясь, что может хотя бы так осадить Ораса. – И не забывай, что меня вынудили, – Кентис говорил об убийстве так легко, будто признавался в даче взятки копу. – Посланцы Лиги.

– Кто они? – Орас насторожился.

Вот он, долгожданный след!

– Какие-то две бабы, черная и рыжая, – отвечал Кентис с охотою. – А больше о них ничего не ведаю.

– Черноволосая, – в задумчивости проговорил Орас. – Я ее видел.

– Да их видела почти половина города, а пойди ж ты, найди, – хмыкнул Кентис. – Кто-то должен был умереть. Смерть – это всегда энергопатия. Лига требовала жертву. Я сыграл роль рока, – вздохнул Кентис. – Странная роль. Она мне не понравилась.

– Значит, это по приказу Лиги уничтожают мартинариев? – мне показалось, что я нашла отгадку.

– Не-ет… Лига создает мартинариев, а не убивает. Убивают простых смертных. Мы называем их: труп на два глотка. Ведь умирая, все страдают.

– Кентис, ты говорил с отцом? – спросил Орас.

Тот втянул голову в плечи и скорчил совершенно непонятную гримасу – ну чисто юродивый, вызывающий отвращение и жалость…

– Мне страшно, – прошептал он. – Ведь он знает о взрыве. Вдруг это…

Он не договорил. Он думал, что мэр…

– Нет, я не верю, что это Старик! – закричала я. – Убить собственного сына! – я задохнулась от возмущения.

– Как раз последнее очень распространено среди князей, – возразил Орас. – Можно сказать – конечная стадия. Вспомни Ивана Васильевича, – я ожидала, что он помянет Грозного царя. – Петр. Да и Сталин в конце концов тоже.

– Нет, нет, – я затрясла головой. – Совершенно иные масштабы. Сталин и наш добрый старый мэр – да что меж ними общего? Пусть он князь Лиги, но не людоед же, черт возьми! Я пойду и поговорю с ним…

– Это бесполезно, – покачал головой Орас. – И небезопасно. Если убивают по его приказу, ты просто не вернешься назад. Если он ничего не знает, то говорить с ним тем более бессмысленно, – Орас запнулся, и глаза его помертвели. – Но если в его планах нет большого скачка, то уничтожение мартинариев для него гибельно. Как и для всех нас.

– Особенно для тех, кто в списке, – заметила я не без ехидства.

– Для всего города, – уточнил Орас.

– Кто-то решил свалить Старика, – сделала я вывод после подсказки.

– Тут что-то большее. Но вот что?

– А нам-то как быть? – в растерянности я теребила молнию Орасовой куртки с такой яростью, будто хотела ее сломать.

– Надо идти к тому, кто стоит в списке за номером пять, – предложил Андрей.

Я заглянула в бумажку. Там значился некто Родион Григорьевич Мартисс.

– Кто этот Мартисс? – спросила я Ораса.

Вместо него отозвался Кентис.

– По-моему, он что-то пишет. По мелочи. Из начинающих. Ну что ж, отправимся в гости к писателю. Перед смертью всегда неплохо приобщиться к вечному. Если он сам уже не в вечности. Буквально…

И Кентис захихикал над собственной шуткой.

8

Начинающему писателю было лет под шестьдесят. На пути к несостоявшейся славе он успел облысеть и как-то обесцветиться. Глаза – прозрачные капли, в которых плавали черные косточки зрачков, пергаментная кожа, синеватой ниточкой губы. Одевался Мартисс скверно: мятые брюки и огромный бумажный свитер на голое тело, явно с чужого плеча. И квартира у него под стать начинающему мартинарию: чердачок в одну комнату с крошечной кухонькой за неполной перегородкой, туалет за клеенчатой занавеской. Только окно в комнате было замечательное: тяжелый многоцветный витраж, свинцовое переплетенье рыб, деревьев и людей. Солнце уже садилось, и лучи его как раз били в окно, наполняя убогое писательское жилище радужными бликами средневекового замка. Жизнь, когда-то высокая, теперь явно катилась под гору, усыхая и иссякая на глазах.

Отворив дверь, Родион Григорьевич оглядел каждого внимательно, будто ощупывал глазами, и, слегка отстранившись, сухо сказал:

– Прошу.

Потом, сглотнув какую-то невнятную фразу, продолжал, будто пролистнул с десяток страниц:

– Прежде я умел шутить, все вокруг буквально падали от смеха. А теперь разучился, – он с грустью посмотрел на Кентиса, слегка тронул того за рукав и добавил, – сейчас вы меня не понимаете, но когда-нибудь каждое мое слово покажется вам своим собственным. Это неизбежно.

У Мартисса в этот вечер мы были не первыми гостями: в комнате у окна-витража в старом удобном кресле вальяжно расположился молодой человек лет тридцати. С хозяином гость был абсолютно не схож: на нем был новенький дорогой костюм, белая сорочка и галстук с неярким узором. Да и внешность у гостя была замечательная: темные волнистые волосы, черные глаза и полный чувственный рот – женщины наверняка сходили с ума, едва встречались с ним взглядом. Он был полноват, но высокий рост скрадывал этот недостаток. Что в нем отталкивало, так это старательно изображаемое высокомерие. Даже в старом кресле он сидел, будто на троне.

– Юрочка, – обратился к нему Мартисс, – ты не верил, а они пришли. Ты не думай, я всё прекрасно понимаю. В принципе у меня нет надежды. Но – пытаюсь… – он нелепо дернул ртом в попытке изобразить улыбку. – Я теперь часто лежу по ночам без сна и жизнь свою вспоминаю. Длинная была жизнь, много повидал. А вот одного не было – внезапной какой-нибудь радости, чтоб нежданно-негаданно, встречи какой-нибудь удивительной или… Нет, ничего. В книгах своих я много такого навставлял, а в жизни не доводилось, – он махнул рукой и вновь без всякого перехода продолжал:

– Порой я прихожу в ужас – что если всё, мною написанное, никогда не увидит свет? Но потом сам себя отвечаю – нет, быть такого не может. «Три улитки» и «Полет одиночки» что-нибудь да значат. Может, я вместо «Трех улиток» сегодня первую главу из «Полета одиночки» прочту?

– «Полет одиночки», разумеется, лучше, – отвечал Юра без тени насмешливости и даже с почтением, чуточку, правда, наигранным. – Только вряд ли здесь найдутся ценители.

– Вы не обидитесь? – заизвинялся Родион Григорьевич. – Я там, в объявлении написал про «Улиток», а теперь «Одиночку» предлагаю. Нет? Ну и ладушки… Что-то, однако, никто больше не идет? Может, объявления припозднились?

– Сегодня было в «Солянке» и вчера тоже, – отвечал Юрий, глядя на нас почти с ненавистью – как будто мы были виноваты в том, что никто не явился.

– Значит, не идут, – тихо сказал Мартисс и резко повернулся ко мне, избирая теперь меня себе в собеседники. – Я ведь знаю, что «не так» пишу. Хорошо, но «не так». Это-то и отталкивает. У меня, знаете, сколько отзывов дурацких и отказов? Целая пачка. Потолще «Полета одиночки» будет. В прежнее время из толстых журналов присылали отзывы. А теперь ничего не пишут. «Нет» – и точка.

Он открыл рукопись и принялся листать желтые страницы. Черный жирный шрифт (печатал он на машинке, а не на принтере) расплылся от времени. Он разглядывал каждую страницу с такой любовью, будто перебирал детские фотографии погибшего сына. За двадцать лет рукопись, как живая, состарилась вместе со своим творцом.

Орас, не дожидаясь начала чтения, громко кашлянул и сказал:

– Родион Григорьевич, вас убить хотят. Это серьезно, не подумайте, что глупый розыгрыш. Буквально сегодня могут убить.

Мартисс не понял.

– Убить? Какая чушь! – пробормотал он, продолжая листать страницы. – Я ведь ничего не опубликовал, – ему казалось, что убить могут только за рукопись.

А ведь он прав! По-настоящему ненавидеть и убивать можно только за это.

– Кому Родион Григорьевич может мешать? – поинтересовался Юрий насмешливо.

– Тому, кому мешает Лига мартинариев, – вмешалась я в разговор.

– Значит, всё-таки они, – пробормотал Мартисс.

– Точно мы ничего не знаем, но лучше, чтобы кто-нибудь постоянно был с вами и охранял, – сказал Орас, выразительно глянув на меня – мол, зачем сунулась в разговор, дуреха. – Я могу предложить вам охранника.

– Вы во всем виноваты! – заорал внезапно Мартисс и вскочил. Листы рукописи полетели на пол. – Это Лига меня уничтожила! Они не дали мне напечатать ни строчки, всё время, как тень, маячили сзади и толкали под руку, едва у меня появлялся шанс. Похоронили заживо, а теперь пришли убить на самом деле?! Вон! – завопил Мартисс, тыча пальцем в дверь. – Вон! Вы меня не знаете! Я не поддамся на угрозы негодяев…

– Родион Григорьевич, вы ничего не поняли… – попыталась вмешаться я.

– Прекрасно понял. Верите, что всемогущи? Ничего, вам еще придется убедиться, как глубоко вы заблуждаетесь… вас растопчут точно так же, как и меня. А потом кто-нибудь такой же наглый явится посмеяться над стариковской немощью… – и добавил очень тихо упавшим голосом, – я же видел, как вы пересмеиваетесь. Я всё вижу.

После этого ничего не оставалось, как уйти. На лестнице Кентис громко рассмеялся.

– А ведь господина Мартисса так легко превратить из мартинария в счастливца. Тогда и убивать ни к чему.

– То есть?

– Выпустить пару-тройку его книжек в твердом переплете и – пожалуйте. От мартинария не останется и следа. Почему у людей такая бедная фантазия? Почему надо обязательно убивать человека вместо того, чтобы его осчастливить?

– На издание книг нужны деньги, – заметила я.

– Думаешь, убийство стоит дешевле, чем тираж в пару тысяч?

– А если две тысячи читателей превратятся в мартинариев? – усмехнулся Орас. – Разве можно одним внешним усилием сделать человека счастливым? Кажется, чего уж больше – я перевел кругленькую сумму на счет этого уродца… Как его? Вадим Суханов, да, Суханов. Ну и что? Каков итог? Он мог лечиться и стать красавцем, а сделался погонялой в надежде самоутвердиться.

– Может быть, он оберегал свою индивидуальность? – задумчиво спросил Кентис.

Это неожиданное упоминание имени Вада заставило меня содрогнуться от отвращения. Невольно я отступила на шаг вглубь площадки. И тут же почувствовала, как чьи – то цепкие холодные пальцы ухватили меня за локти. Я не слышала позади себя, ни дыхания, ни шороха. Вообще ничего. Но стальные пальцы впивались в мое тело всё глубже и глубже…

– Убивают! – заорала я.

Во рту у меня был как будто клубок шерсти, я жадно хватала ртом воздуха, задыхаясь от ужаса. Орас кинулся в темноту. Мгновенно руки разжались – легкое дуновение влажного холодного воздуха полуподвала – и всё. Нападавший исчез.

– Здесь никого нет.

Орас дернул дверь за моей спиной – она не подавалась, запертая изнутри. Кентис вытащил из кармана просторного плаща фонарик, белое пятно света принялось обшаривать стены. Никакого намека на того, кто несколько секунд назад вцепился в меня стальными пальцами. Кентис хмыкнул, наверняка сочтя мою тревогу бредом. В ярости я рванула рукав Орасовой куртки наверх – на коже повыше локтя темнели, проступая всё явственнее, синеватые отметины, очень похожие на следы пальцев. Я закатала второй рукав. То же самое…

– М-да, господа, от подобных убийц нам не скрыться, – задумчиво пробормотал Кентис.

Орас в ярости ударил ногой в запертую дверь. Никакого эффекта. Никто по – прежнему не спешил открывать. Лишь гулкое эхо прыгало по лестнице. Не сговариваясь, мы помчались наверх. Я не очень надеялась, что Мартисс захочет нам открывать. Но ошиблась. На пороге стражем возник Юрий.

– Опять вы? – спросил он без тени дружелюбия. – Так хочется послушать повесть?

– Нет, хотим предупредить, чтобы сегодня вы никому не открывали. Даже если в самом деле явятся почитатели, – сказал Орас.

– На нас только что напали! – выпалила я.

– Не волнуйтесь, мы сумеем за себя постоять, – он хотел захлопнуть дверь, но Орас остановил его.

– Передайте господину Мартиссу мою карточку. Возможно, я смогу найти спонсора для издания его книги.

Юра поколебался, но карточку взял.

– Неужели ты решил заняться книгоизданием, – поинтересовался Кентис, когда мы наконец выбрались из этого проклятого дома. – Говорят, это прибыльное дело.

– Но не с такими как Мартисс. Просто мы не должны терять писателя из виду. Я постарался расположить его к себе.

– Подкупить, – уточнил Кентис.

– Пусть так.

– Тебе придется купить еще двадцать человек, – ухмыльнулся Кентис. – Деньжат достанет?

– Люди стоят не так дорого, как кажется сначала, – невозмутимо отвечал Орас. – Главное, чтобы твой список был верен.

– С этим порядок. Секретный файл самого Старика.

– Это те, кто внизу. А наверху?

– Наверху Старик. Ты и сам это знаешь…

– А еще выше?

Кентис не отвечал.

– Кто над ним?

– Не знаю. И мне кажется – он тоже сам толком не знает. А если попытаешься узнать, явятся Карна и Желя, такие милые девочки, с которыми совершенно не хочется общаться. Одно мне известно – Великий Ординатор не доволен нашим ординатом. Может, это он пожелал исправить положение дел?

– Как до него добраться? – настаивал Орас.

Кентис расхохотался:

– Это не под силу даже тебе. Всё, что мы можем – это найти исполнителей, – Кентис повернулся к нам спиной и зашагал по улице.

– Тебя подвезти? – крикнул ему вслед Орас.

– Благодарю за честь. Но вдруг твоя машина сейчас взорвется? Тогда я останусь единственным свидетелем.

Он остановился и стал смотреть, как мы садимся в машину. Его фигура маячила в свете фонаря, пока мы не свернули за угол.

9

На ночь Старик плотно задернул плотные бархатные шторы, потом обошел комнату и проверил, на месте ли каждая вещь. Он терпеть не мог беспорядка и суеты, ибо они сбивают с пути и отдаляют от цели. Еще вчера цель казалась ясной. Сегодня он ни за что не мог поручиться. Он – театральный король в картонной короне, он долго учил слова. Но пьесу сыграли другие. Он даже не знал, какой сейчас акт. Второй? Третий? Старик вздохнул и, усевшись за стол, положил в белый круг под лампою новый блокнот с золотым обрезом. С минуту он листал страницы, проверяя их чистоту и гладкость, затем обнажил ручку, как шпагу, и написал на первой странице некрасивым, но четким почерком:

«Отметим разность страдания: добровольное мученичество и принудительные издевательства. Первое – суть возвышенное. Один может спасти многих. В этом свет. И величие. То страдание, к которому Достоевский призывал. Во искупление. Тут один человек может целую страну вверх рвануть и отряхнуть от грязи. Пусть не надолго, на миг, но может… (Анд. Дм.)», – пометил в скобках Старик.

Отложив ручку, несколько секунд он смотрел на белый сияющий шар лампы. Нехорошо ему было. Сердце уж слишком торопилось биться. Давно уже хотелось ему записать всё, что думалось про Лигу и избранную миссию, но суетность каждодневной жизни отодвигала намерения. Сегодня понял он, что срок крайний. И хотя еще не мог знать, почему, но чувствовал это явственно. Быть может, несчастье с Кентисом его подтолкнуло. Или он знал, что это – всего лишь начало?

Хотелось ему свои записки передать высшим в Лиге, лучше всего Великому Ординатору. Но с другой стороны Старик знал точно, что Великий Ординатор их читать не станет. Он вообще ничего не читает – так о нем говорили, и Старик этому верил. Но всё равно надо было писать. Показалось на мгновение, что пишет он завещание, но только не знает – кому.

«Другое дело – страдание вынужденное, вырванное у человека издевательством и пытками. Здесь нет ничего возвышающего, эта пища жирная, тяжелая и быстро гниющая. Некоторые до нее большие охотники. Наше время тем ужасно, что неустойчивость и быстроизменчивость жизни постоянно требует внешней помощи и опоры. Душа человеческая гнется на ветру былинкой. Ты духовно голоден, ты жадно открываешь рот… И тебе предлагают… отведать кровь и… плоть…»

Рука Старика задрожала, и на глазах против воли выступили слезы. Почему он раньше не написал всё это? Почему не сел за стол, не осмотрелся и не остерегся? Всё торопился, бежал, задыхался. А тут вдруг споткнулся. Не поздно ли только?

– Сам себе завещание. Сам себе… – пробормотал он вслух.

Не так была задумана Лига, и не для того создавалась. Как ни поворачивай, а очищения не вышло. Насыщение получилось, да. Издевательства – тоже. Хоть отбавляй. А вверх почему-то не пошло. Не расправились крылья, слиплись залепленные гноем перья. Ангелы все в грязи и не летают. Смешно, да? Были покровители, а сделались пытатели. И если имя что-нибудь да значит, то кто они – мартинарии? Преданные Марсу, или просто мученики и свидетели?

Старик оторвал глаза от светлого круга и увидел в дверном проеме Нартова. Старику показалось, что тот смотрит на него изучающе. Странно, почему Нартов здесь? Разве он просил Павла прийти?

– Что-нибудь случилось? – Старик любовно погладил страницу, прощаясь – понял, что сегодня больше ничего не напишет.

Нартов подошел очень близко и склонился над столом. Он молчал.

– Так что же?

– Мне только что сообщили о трех убийствах.

– Печально. Но это дело полиции. Или что-нибудь очень…

– Двое – мартинарии. А третий… – Нартов сделал паузу. – Друг Кентиса, взорван в его машине. Неужели вам ничего не сказали?

Вопрос Нартова прозвучал как насмешка.

– Срочно свяжись с Тоссом, – в голосе Старика зазвучал металл. – Поставь охрану.

– Неужели у каждого из списка? – Кентис пожал плечами. – Не хватит людей.

– Идиот! – яростно рявкнул Старик. – Кентиса пусть охраняют. Иди!

Почти обессиленный, он упал в кресло. Неужели всё кончено? И эти люди, служившие ему так преданно, порой и не подозревая о своей службе, обречены? И он – вместе с ними.

«Жаль, что у меня только Павел, и нет Петра. Впрочем, в нынешнюю ночь и тот бы предал до петухов», – мысль была хороша. Но что толку от верных мыслей, когда рушится вся жизнь.

Когда Нартов вышел, старик спешно пододвинул к себе телефон и набрал номер. Он знал его на память. Но, нажимая кнопки, почему-то колебался, будто не был уверен в комбинации цифр. Как ни странно, но с вице-ординатором его соединили сразу.

– Убийства? Мартинариев? – в голосе его почувствовалось оскорбленная гордость. – Да вы с ума сошли! Мы не вмешиваемся напрямую в работу ординатов. Разберитесь со своими болячками сами! – Его больше не захотели слушать и швырнули трубку.

Пожалуй, вице-ординатор не лгал. Ну, право же, зачем высшим влезать в такие мелочи, как жизнь двух десятков людей? Они дали указания Старику, остальное их не касается. Но кто тогда жаждет смерти, кто решил расплескать энергопатию потоком, кто? Эти две сучки, черная и рыжая, Карна и Желя? Неужели они так же ловко умеют убивать, как и проникать незамеченными во властительные кабинеты? Неужели они? Других кандидатур у Старика на примете не было. Но эта догадка ничего не объясняла. Он даже не мог отдать приказ Тоссу или полиции, чтобы девчонок задержали под каким-нибудь мало-мальски пригодным предлогом и хорошенько потрясли. Посланцев Великого Ординатора не задерживают – вот в чем штука.

Старик чувствовал свою совершенную беспомощность. Беспомощность сильного мира сего не может вызывать жалость. Она отвратительна. Уже ни на что не надеясь, он позвонил Кентису.

«Папа? – услышал он знакомый насмешливый голос и не сразу догадался, что это автоответчик. – Если это ты, то не надейся получить шанс прочесть очередную мораль – меня до утра не будет дома».

Мобильник Кентиса твердил который день одно и то же: «Абонент временно не доступен».

Старик дал отбой. Он знал, что сегодня не заснет.