Текст книги "Дети Спящего ворона. Книга первая"

Глава

13

Империей окончательно завладела осень, а Данеской – тоска. Казалось, что за окном и на сердце не может быть хуже, чем было после собственной свадьбы и после известия о свадьбе Виэльди-предателя. Она ошибалась…

Дожди стали чаще – и как такое возможно? как Империя до сих пор не утонула в них? – солнце вообще не показывалось, даже редкие лучи не пробивались сквозь седые тучи и белесую пелену неба. Утро ничем не отличалось от дня, день – от вечера. Кажется, сутки делились ровно на две половины – ночь и сумерки.

На душе было еще более мерзко, чем за окном… Если раньше находились силы на то, чтобы злиться, спорить, ненавидеть мужа и всех шахензийцев в придачу, то теперь их оставалось ровно на то, чтобы вяло тосковать.

Иногда Данеска подходила к зеркалу, подолгу смотрела на отражение и не узнавала себя. Неужели это посеревшее лицо, эти угасшие глаза, в которых застыло безразличие, принадлежат ей?

Из покоев теперь выходила еще реже, чем раньше – только на особенно торжественные трапезы. Да и куда выходить, зачем? По саду при такой погоде не погуляешь, а сидеть в женской зале, где знатные шахензийки проводят время за сплетнями, вышивкой и гаданием на воске, ну совсем не хочется.

Вообще-то раза три она пробовала, но эти женщины смотрели на нее надменно, у них не получалось это скрыть – а может, они и не пытались. Данеска давно поняла, что в их глазах она дикарка из степи, которой выпала несказанная – и незаслуженная – удача выйти замуж за принца. Может, постаравшись, она смогла бы доказать, что талмериды вовсе не такие дикари, как о них думают, но зачем? Какое ей дело до этих женщин? Они ей неприятны так же, как и она им.

Основную часть времени Данеска проводила за чтением легенд и преданий. Пусть те были шахензийские, но в них воины совершали подвиги и убивали чудовищ, а женщины убегали с любимыми или мстили за смерть мужей. Там была настоящая жизнь, полная страстей, и она отличалась от серого существования Данески, как солнечная Талмерида от угрюмой Империи.

Помимо чтения была еще одна мелкая приятность – после обеда выпить вкусное молоко, смешанное с клубничным соком, и поспать.

Иногда во сне грезилось что-то светлое, приятное, и она просыпалась с улыбкой на губах. Правда, тем мучительнее было спустя несколько мгновений осознавать, где она находится, и что ничего хорошего в ее жизни нет – только мрак и безысходность.

Как же это угнетало! Настолько, что порою она обмирала, а пальцы начинали дрожать. А еще эта серость вокруг!

От Ашезира не ускользнуло ее состояние.

– Ты плохо себя чувствуешь? – спросил он однажды и приложил руку к ее лбу. – Хотя вроде не горячая… Но, может, все же стоит позвать лекаря?

– Лекарь не поможет. Я не больна. Просто эта погода… эти серость и сырость… это небо словно давит. Я к такому не привыкла, – она усмехнулась уголками губ. – Я же из знойной Талмериды, помнишь?

– Да-а… – протянул Ашезир. – Погода в Шахензи премерзкая, это верно. Я здесь родился и вырос, а все равно раздражает. Но ты на всякий случай подумай о лекаре… А то вдруг это твое состояние от беременности? Слышал, у женщин так бывает.

Данеска пожала плечами, ничего не ответила, и Ашезир ушел. Она же вернулась к недочитанной легенде.

* * *

Ашезир с наслаждением начищал меч – острый, из многослойной стали, по лезвию извиваются тонкие линии, переливаются в свете дня. Красиво!

Тут взгляд упал на клепсидру, и Ашезир мигом убрал клинок в ножны и встал. Пора идти к отцу: император хотел о чем-то поговорить с ним и Данеской. Вряд ли беседа будет доброй, но избежать ее все равно не получится.

Он вздохнул и постучался в дверь, ведущую в покои жены. Данеска не откликнулась, тогда он вошел.

Она спала, по самый нос закутавшись в одеяло. Что ж… Придется разбудить.

– Эй, – негромко позвал он. – Просыпайся. Отец-император желает нас видеть.

Она не услышала. Ашезир подошел к ложу и осторожно, чтобы не испугать, потряс ее за плечо.

– Данеска, вставай.

Снова она не откликнулась, даже не пошевелилась. Так крепко спит? Значит, нужно действовать решительнее. Он скинул с нее одеяло, воскликнул:

– Поднимайся!

Чуть передвинув ногу, Ашезир что-то опрокинул.

«Что-то» с мягким стуком ударилось о ковер. Кубок. Она что, пила вино? Напилась и поэтому не просыпается? Вот проклятье!

Он наклонился, поднял сосуд.

Нет, это не вино: в ковер медленно впитывалась белая жидкость, немного такой оставалось и на дне кубка. Ашезир поднес его к носу – повеяло запахом молока и ароматом клубники. Откуда сейчас, почти в середине осени, клубника?

Нет, только не это!

Он обмер.

Но, может быть, еще не слишком поздно?!

…Боги, ну пожалуйста!

Ашезир вздернул Данеску за плечи, несколько раз ударил по щекам.

– Вставай! Просыпайся!

Она что-то промычала, на несколько мгновений приоткрыла веки, затем они снова опустились.

– Нет, нет! – кричал Ашезир. – Не вздумай спать! Стража!

Один из воинов заглянул внутрь.

– Мой принц, что прика…

– За лекарем, быстро!

Стражник исчез, Ашезир же, придерживая Данеску, сжал ее щеки, потянул за нижнюю челюсть, приоткрывая рот, затем просунул пальцы внутрь и с силой надавил на корень языка.

Спустя несколько мгновений раздался вожделенный звук рвотных позывов.

– Ну же, давай, давай… – приговаривал Ашезир.

Наконец на его руку выплеснулась вонючая жижа, смешанная с остатками еды.

Лишь бы не было поздно… Сколько дней она пила «колыбельную»?

– Сколько дней ты это пила?! Это молоко?! Отвечай! – рявкнул он и снова шлепнул ее по щеке.

– Н-не зна… П-пять… семь… – пробормотала Данеска и снова закрыла веки, повисла на его руке.

Для усыпления требуется десять… Может, не все потеряно? Если она, конечно, ничего не перепутала… хотя могла. Ласковый яд… люди умирают не от него, а от истощения, ведь в беспробудном сне они не могут ни есть, ни пить. Воду и жидкую кашицу получается вливать в отравленных около недели, а дальше несчастные настолько цепенеют, что не могут даже глотать…

Ашезир дотянулся до графина с водой, понюхал его: вроде все нормально, никакого запаха, но… кто знает?

Отпустив Данеску – она тут же осела на пол, но сейчас это было неважно, – он ринулся в свои покои, схватил там наполненный наполовину кувшин и вернулся. Поднял жену на ноги, разжал ей рот и силой влил воду.

Снова пальцы на язык, снова дурнопахнущая жидкость стекла по руке. Хорошо…

…Еще, давай еще, ну же! Исторгни эту гадость!

Лишь бы не поздно…

В покои влетели два лекаря, за ними ввалился отец. Конечно, императору сразу обо всем сообщили.

Врачеватели приняли Данеску из рук Ашезира, и старший из них – Цашит – спросил:

– Что случилось?

– Кажется, это была «колыбельная»… Ее подмешивали в молоко… – прохрипел Ашезир.

– Сколько дней?

– Принцесса сказала, что пять или семь, но… легко могла напутать.

– И напутала, похоже, – сказал младший лекарь. – Судя по ее состоянию…

Данеска и впрямь уже почти не отвечала на тычки, потряхивания, оплеухи. Врачеватели, как до них Ашезир, старались вызвать рвоту, но изо рта жены вырывалась лишь полупрозрачная жидкость.

– Больше ничего сделать нельзя, – Цашит покачал головой и уложил Данеску в кровать. – Можно помочь… вливать в рот бодрящие отвары и открыть окно. Свежий воздух полезен. Но больше ничего. Только ждать. Она либо проснется, либо нет. Противоядия сейчас не достать.

Его не достать… Древа Ихитшир истекают целебным соком лишь по весне, и этот сок нельзя хранить более десяти дней – дальше он теряет все чудодейственные свойства, даже в холоде.

– Тупое ничтожество! – прорычал отец и подлетел к Ашезиру. – Как ты это допустил?!

В челюсть словно молот врезался, и Ашезир отлетел.

Впервые отец ударил его по лицу не ладонью, а кулаком, впервые ударил при подданных и, пожалуй, впервые ударил за дело. Ведь именно он и был виновен в случившемся. Разве не видел, какая Данеска вялая, сонливая в последнее время? Она списывала все на погоду, на тоску по родине – он ей верил, но это не оправдание.

Император прав, в кои-то веки прав: Ашезир – ничтожество! Он же обещал, обещал Дикому… Виэльди… что не обидит его сестру! В итоге даже защитить ее не сумел!

– Наверное, твои шлюхи ее отравили! – отец снова его ударил: теперь не по лицу, а пяткой под колено. У Ашезира подогнулись ноги, но все же он удержал равновесие, не упал. – Из ревности!

– Не говори ерунды! – огрызнулся Ашезир: кажется, он в первый раз перечил отцу. – Зачем им это? Из ревности они скорее бы друг друга потравили, а моя жена им зачем? Ее место им все равно не занять!

Он ожидал очередного удара, но его не последовало. Император нахмурился и протянул:

– А кому занять?..

Лекари хлопотали над Данеской: один открыл окно и теперь сидел рядом с ней, безнадежно тормоша, второй, оказывается, уходил, но уже вернулся – принес бодрящий настой и пытался влить его ей в рот.

Ашезир подлетел к двери, распахнул и велел стражникам:

– Найдите всех служанок, которые сегодня и вчера приносили принцессе еду или питье. Пусть их запрут в подземелье! Каждую – в отдельной камере.

Один из стражей сразу умчался выполнять приказ, Ашезир же вернулся в покои и подошел к ложу Данески. Она спала… Беспробудным сном, который, может быть, окажется смертельным.

– Каммейра ничего не должен знать, – сказал отец. – Пока не должен. Пока она жива. Вдруг не умрет? – голос его прозвучал неуверенно, но затем император прикрикнул, обращаясь к лекарям: – Вы поняли?! Никто ничего узнать не должен! И еще: если она не очнется – вы мертвецы. Так что старайтесь! А ты, – он повернулся к Ашезиру, – скажи стражникам, чтобы язык не распускали! Пригрози! Ну, тем, которых отправил за служанками. Все должны думать, будто принцесса всего лишь простудилась. Немудрено для дочери жарких земель. Всем все ясно?

– Да, божественный, – откликнулись лекари.

– Да, божественный, – вторил Ашезир и вышел к стражникам.

Объяснил все сначала одному, потом другому, когда тот вернулся и доложил, что служанок заперли в темнице.

Снова нырнув в покои жены, он застал момент, когда лекари сказали: «На сегодня мы сделали все, что могли».

– Тогда ступайте, – велел император. – Но помните, что от ее жизни зависят и ваши. – Врачеватели удалились, а отец схватил Ашезира за грудки. – И твоя тоже, мразь! Если степнячка умрет, я тебя убью!

Отпихнув его от себя, император вылетел из комнаты, громко хлопнув дверью, Ашезир же опустился на скамью у ложа Данески и уставился на ее лицо, молясь всем богам, чтобы ее ресницы затрепетали, а веки открылись.

Нет, угроза отца не пугала – все равно тот умрет раньше, чем сумеет ее исполнить. Должен умереть.

Не пугал, как ни странно, и гнев каудихо. А вот что на самом деле тревожило, так это каким взглядом посмотрит на него Виэльди. «Рыжик» не уберег его сестру… не уберег. Когда-то Дикий спас и защитил – а он не уберег его сестру. Хотя это было так просто! Так неимоверно просто! Всего лишь вовремя забеспоикоиться и заметить неладное…

А Данеска? Как бы Ашезир ни относился к ней, но разве эта девочка, у которой вся жизнь впереди, должна умирать вот так? Лишь из-за того, что стала его женой? Она ведь даже не хотела этого брака!

Тысячи бездн! Ашезир много думал об отце, следил за ним в надежде, что однажды тот останется в одиночестве вне своих покоев – уже запомнил все места, где император время от времени бывает один, оставалось лишь подловить его…

Он думал о ли-нессерах: о том, как некоторых из них исподволь, невзначай привлечь на свою сторону – и привлекал.

Он думал об Андио Каммейре и о том, как произвести на него нужное впечатление.

Почему же он так мало думал о том, что его жена не просто орудие каудихо или императора: она еще и угроза – либо помеха – для некоторых вельмож? Почему он не придавал этому большого значения, зачем другие вещи казались важнее?

Глупец!

Ашезир взвыл от злости на себя и уронил голову на кровать подле руки неподвижной Данески.

* * *

Голова Виэльди покоилась на коленях Джефранки. Она перебирала его волосы и время от времени проводила кончиками пальцев по его обнаженной груди, отчего он вздрагивал и тихонько смеялся.

– Щекотно?

– Слегка, – ответил он. – И приятно. Ну так что там дальше?

Джефранка рассказывала ему легенду, слышанную в детстве от Рунисы.

– А дальше дети вечного воина стали неприкосновенными, потому что если последний его потомок умрет, то случится беда – вечный воин вернется и всем отомстит.

– Какой суровый воин! – в притворном ужасе воскликнул Виэльди.

– Не смейся, – сказала Джефранка, хотя ей самой было смешно, и хлопнула его по животу. – Руниса до сих пор в это верит.

– Ладно-ладно, не смеюсь, – и тут же расхохотался.

Не понять: то ли история показалась такой смешной, то ли ему просто было так же хорошо, как Джефранке, потому и хотелось смеяться. Вот ей хотелось, да она не могла – разве что раздвинуть губы в слабой улыбке и издать звук, отдаленно напоминающий смех.

Она снова гладила его по голове, лбу, щекам – и это было так сладко, что замирало сердце!

– Какой ты красивый…

– Лучше скажи, что сильный, – поддразнил он. – Мужчине главное быть сильным, а не красивым.

– И сильный тоже…

Резко распахнулась дверь, раздался возглас:

– Виэльди!

Они оба дернулись, муж поднялся с ее колен, сел на кровати.

На пороге стоял талмерид-Сарэнди. Нахмурился, как будто в смущении, закрыл дверь, постучал, снова открыл.

– Мой князь, – проговорил он. – Есть важные известия.

– Посреди ночи? Ладно. Ступай в мои покои, я сейчас приду.

Талмерид удалился, а Виэльди хмыкнул и сказал:

– Он всегда так забавно теряется, когда забывает назвать меня князем. Хотя я даже не просил называть меня так… Ладно, не знаю, что стряслось, но, надеюсь, скоро вернусь.

Он натянул нижнюю рубаху, повязал тканый пояс, но перепоясываться мечом не стал – так вышел.

Вернулся и впрямь скоро: только был какой-то не такой – другой, чужой. Не глядя на нее, метнулся к поясу с мечом, схватил и снова ринулся к двери.

Джефранка догнала Виэльди, коснулась его руки, а он сразу напрягся, будто окаменел.

– Что случилось? – спросила она.

– Еду в Империю. Корабль уже готовят. Как рассветет – в путь.

– Мне собираться?

– Причем тут ты? – процедил он. – Ты остаешься здесь.

Он же говорил: они вдвоем поедут… Да что же такое ему сообщили?

– Ладно, хорошо. Но хотя бы скажи…

– Тебя это не касается!

Он отпихнул ее и посмотрел с такой злобой, что все внутри сжалось. Джефранка ничего не стала говорить, просто стояла и смотрела, как его глаза сверкают, а губы кривятся от гнева.

Только что он смеялся, отвечал на ее ласки, сам ласкал, а теперь… Что с ним случилось?!

Виэльди развернулся и вышел, а Джефранка еще долго глядела в закрывшуюся за ним дверь. Нет, она и не думала бежать следом и задавать вопросы: и так ясно, что он не ответит. Скорее, оттолкнет. Скорее, она услышит грубые слова.

Да и видеть жгучую злость вместо до сих пор такого теплого взгляда не хочется, совсем не хочется…

Но что же стряслось?.. Что-то страшное, не иначе, раз он так переменился…

Лишь бы ему ничего не грозило!

Джефранка не легла спать – дожидалась рассвета. Как только небесную черноту размыла предутренняя серость, она вышла на балкон башни: отсюда были видны и море, и порт, и выходящие из него корабли. Рыбацкие лодки Джефранку не волновали – она вглядывалась вдаль, чтобы не пропустить большое судно: то, на котором уедет Виэльди.

Уедет… Когда же вернется?

Вернется ли?

Длинный корабль неторопливо и грациозно отчалил от берега и, подняв паруса, полетел по иссиня-черным водам – прочь от земли, прочь от Джефранки.

Там, на нем, Виэльди!

Смотрит ли он вдаль, за горизонт, или оборачивается на Адальгар? А может, его взгляд устремлен в небо? Или на волны?

Корабль все уменьшался, превратился в темную точку – и окончательно растворился в тумане над горизонтом.

Виэльди стоял на носу корабля и глядел вдаль, мысленно подгоняя судно. Хотя куда уж быстрее? Ветер попутный и сильный, но… все равно медленно, слишком медленно…

Быстрее, быстрее!

Когда Сарэнди сообщил, что от ли-нессера Ширая прибыл гонец, Виэльди не предполагал беды – а она случилась.

Данеска! При смерти! Яд!

Как давно гонец это узнал? Как долго сюда добирался? Может, она уже… мертва?

…Нет! Этого не может быть потому, что не может!

Или все-таки?

И что делал Виэльди, когда она умирала? Ласкал нелюбимую? Говорил чужой нежные слова, когда родная испускала последний вздох?

Как же он ненавидел Джефранку в тот миг, когда вернулся в ее покои за мечом! И себя ненавидел тоже… За свой выбор – если бы не он, Данеска бы не умирала! Пусть бы они сбежали, как она хотела, пусть стали изгнанниками, зато она бы жила!

А вдруг ее уже нет? Никогда не будет? Тогда зачем это все? Зачем все отцовские замыслы, если ее – нет?

Неужели, чтобы понять, что на самом деле дорого, нужно обязательно утратить?

Данеска!

Если она мертва…

…Нет, нет, не мертва, не может быть!

Если она мертва, он убьет проклятого Рыжика. Своими руками убьет! И пусть после этого сам падет от мечей имперцев – какая разница? Все теряет цену, если ее – нет.

Мысль, что он обречет на гибель и воинов, которых взял с собой, мелькнула на краю сознания – и тут же погасла.

Виэльди до рези в глазах всматривался вдаль – но вдали только расстилалось бесконечное море, и белесая мгла затуманивала горизонт.

Ашезир почти не спал: то сидел у кровати Данески, в безумной надежде ожидая, что жена вот-вот проснется, то ходил по своим покоям, прокручивая в голове мысль за мыслью, мысль за мыслью. Все раздумья сводились к тому, как ее спасти – и ничего не придумывалось.

Пока была возможность, Данеску поили водой, либо бодрящими отварами, либо разведенной в жидкости мукой, но с каждым днем делать это становилось все сложнее. Скоро станет совсем невозможным…

И все из-за Ашезира! Это он почти не обращал на жену внимания, это он поверил ее словам, что лекарь не нужен…

Окно в покоях Данески все время было открыто и, сидя в них, приходилось кутаться в толстый шерстяной плащ. Все равно холодный воздух обдувал щиколотки и забирался под одежду, да только это не имело значения. Лишь бы она очнулась!

Ашезир обреченно вздохнул и посмотрел в окно. Там висело привычное серое небо, а внутрь врывались запахи земли, прелых листьев, влаги, и вползал седой тяжелый туман.

Данеска бежала по весенней степи, среди ярко-зеленых трав и алеющих маков, стараясь как можно скорее добраться до светящейся дымки вдали, пронизанной солнечными лучами. Потому что ей надо туда, в нее… Зачем? Неизвестно. Просто – надо.

Шаг, еще шаг – дымка ближе и ближе: оказывается, она поднималась над рекой. Теперь осталось найти брод! Данеска сумеет, она доберется до того берега!

Она закатала шаровары, ступила в прохладную воду и – все переменилось. Позади не было весенней степи, впереди не было ничего. Вместо радужной дымки клубилась сизая мгла, чавкала под ногами, тянулась щупальцами к бедрам, рукам, шее. Данеска вскрикнула, крик утонул в вязкой, как кисель, тишине. Она бросилась назад, но там было все то же самое, куда ни кинь взгляд. Только покачивались тени то ли деревьев, то ли людей, выплывали из сумрака и снова растворялись в нем…

* * *

Множество людей вели обычную жизнь, ничего не зная о тех четверых, что мучились неизвестностью.

Множество рождались и умирали, любили и страдали.

И убивали.

Кто-то убивал не тех…

Андио Каммейра мчался по степи, он спешил в порт – ведь там, за морем, умирала его единственная дочь, его любимая дочь. Разве было ему дело до юноши-крестьянина, выскочившего на дорогу – и откуда он только взялся? Каудихо размахнулся плетью, ударил – юноша отлетел в сторону и ударился головой о совсем некстати подвернувшийся камень. Несколько мгновений несчастный еще жил и плакал от боли…

А высоко в горах, заваленный снегом, спал великий Ворон и сквозь сон почувствовал, что ни в одном из живущих в мире больше не бежит его кровь. Нет, он не пробудился, но лед бесконечного, неизбывного одиночества сковал его сердце, и этого льда было так много, что он не умещался даже в его могущественном теле, он вырывался наружу, он медленно стекал с горных вершин, устремляясь в низины… Пока еще медленно…

Девчонка Ишка сидела на кленовой ветке, болтала ногами и, как всегда, облизывала пальцы, глупо смеясь – она же безумная!

Вдруг замерла, выпрямила спину и взвизгнула:

– Ворон, нет! Не вздумай! Мне здесь нравится! Мне нравится здесь играть! Я уже нашла себе людей! – она соскочила на землю и, высоко поднимая ноги, затопала. – Остановись! Проснись! Ну милый, ну я не хочу отсюда уходить! Мне здесь интересно! – Она склонила голову набок, будто прислушиваясь, но, похоже, ничего не услышала. – Пробудись, Ворон! – Ее глаза засветились холодным, как свет фосфора, огнем. – Пробудись!

Он не услышал, он по-прежнему спал.