Текст книги "Кольцо странника"

– Куда ты, Всеслав? – спросила девушка, подняв заплаканное лицо.

Но Всеслав не ответил. Тогда Лада, обуреваемая дурным предчувствием, вскочила и кинулась за ним. Так и есть – Всеслав направлялся в сторону дома Кузьмы, а в руке у него был топор. Молча Лада догнала его, схватила за руку и после минуты молчаливого сраженья Всеслав разжал ладонь. Топор оказался в руках девушки. Все так же молча Всеслав посмотрел ей в глаза, хотел что-то сказать, да только махнул рукой.

Затем поднял здоровенный кол, оставшийся после починки забора, и все так же устремленно пошел к соседскому дому.

У Лады подогнулись ноги и она села прямо на землю, снова зарыдала.

– Заступник мой, заступник! – повторяла она сквозь слезы. Потом поднялась и, шатаясь, пошла к дому. Но не успела она и лица ополоснуть после долгих слез, как со двора донеслись крики, какой-то невнятный шум, и дверь распахнулась.

На пороге стоял Всеслав и улыбался. Но он был не один. Рядом с ним на коленях стоял Кузьма. Голову ему держать было очень неудобно, потому что Всеслав вклещился ему в окладистую бороду.

– Да что ж это! – ахнула Лада, еле сдерживаясь, чтоб не засмеяться.

– А это он прощенья просить пришел, – спокойно сказал Всеслав. – Покаялся передо мной, как на духу. Очень, мол, жалею, что таким дураком родился, и матушка в детстве головкой вниз не раз роняла. Так, что ли? – грозно вопросил Всеслав у своего пленника. Кузьма закивал головой.

– Ну, проси! Иль ты и слов таких не знаешь? Тогда повторяй за мной: прости меня, госпожа…

Лада не выдержала и фыркнула.

– Прости меня, госпожа… – гнусаво повторил Кузьма, и тут только Лада заметила, что вся правая сторона лица заплывает у него под огромным синяком.

– Христа ради… – продолжал Всеслав.

У Лады округлились глаза, да и Кузьма тоже обомлел.

– Ну! – Всеслав тряхнул его за бороду.

– Х-христа ради, – послушно повторил Кузьма, и Лада не выдержала. Звонкий девичий смех зазвучал в избе, и Всеслав, поняв свои слова, тоже расхохотался, выпустив Кузьму. Тот шустро вскочил и кинулся в двери, а вслед ему звучал торжествующий смех.

ГЛАВА 19

– Сарафан хороший испортил, собака такая! – громко возмущалась Лада в своей светелке, куда Всеславу доступа не было.

– Так давай я к нему еще разок схожу! – с готовностью предложил Всеслав.

– Ох, не надо, и от первого раза чуть смехом не уморил! Я его теперь-то и видеть спокойно не смогу – все буду вспоминать, как он именем твоего бога прощения просил.

Лада вышла из светелки в другом, ярко-красном сарафане, но на лице ее уже не было улыбки.

– Вот о чем мы с тобой, витязь, не подумали. Уедешь ты по весне – а если он мне мстить за свой позор станет? Тогда-то за меня заступиться некому будет. Дед, хоть и жрец верховный, да силушки в нем немного, и помирать к тому ж готовится. Как тогда быть?

– Эк о чем думаешь – о весне! – воскликнул Всеслав. – До весны-то еще сколько времени.

Лада только вздохнула. Не вышло у нее выманить Всеслава на любовный разговор своей девичьей хитростью, как дед Костяш советовал. Однако приметно было, что Всеслав призадумался.

Под вечер Всеслав собрался проведать скотину. Лада раньше делала это сама, но не так давно в овчарню повадился волк. Хитрый был зверь и матерый, зря не портил скотину, ухитрялся каждый вечер утаскивать по одной овечке через большую дыру, что прорывал под стеной. Вот уж три дня назад, каждое утро, Всеслав, ругаясь, забивал и засыпал подкоп, но на следующее утро он опять зиял черной пастью, а Лада недосчитывалась одной из своих овечек.

Еще не войдя в хлев, Всеслав понял – там непорядок. Овцы отчаянно блеяли, терлись боками о стены, так что хлев дрожал.

– Что за напасть! – пробормотал Всеслав про себя и распахнул дверь.

Странное зрелище предстало его очам! Овцы сбились в кучу у одной стены и, очевидно, находились во власти самого жуткого страха. В поисках того, что могло так сильно напугать их, Всеслав огляделся по сторонам. Подкоп, конечно же, был обновлен, но не это поразило Всеслава. Поразило его то, что в дыре мотался туда-сюда самый настоящий волчий хвост, и хвост немалый.

«Ах, ирод! – пронеслось в голове у Всеслава. – Это он, значит, напугает бедных овечек, так чтоб они не разбегались, а в кучу сбились, и уж из этой кучи и хватает, какую пожирней!».

Восхищенный и обозленный волчьей смекалкой, он сделал шаг к хвосту, который продолжал вилять из стороны в сторону, схватил его и потянул изо всех сил. Волк не ожидал такой напасти и дернулся так, что Всеслав едва с ног не повалился. Но удержался и принялся тянуть на себя. Трудно сказать, на что он надеялся – хотел ли втащить волка в дыру, чтоб потом задушить его голыми руками, или просто напугать его и отвадить от хлева, но вышло что-то совсем уж нежданное.

Насмерть перепуганный волк опозорил свой славный род. В иное время Всеслав сам немало бы смеялся такому позору, но сейчас ему было не до веселья – густая бурая струя остро пахнущей жидкости ударила прямо в него.

Всеслав на минуту оглох и ослеп, задохнулся от совершенно нестерпимой вони, но волчьего хвоста не отпустил. Еще чего! Нет, волчара должен за все расплатиться сполна. Господи, да что же жрал этот волк, и как в него столько поместилось?!

Наконец поток иссяк и волк перестал дергаться и вырываться. Тут только Всеслав услышал встревоженный голос Лады, которая прибежала на шум, но не решилась войти в хлев, а звала своего милого снаружи.

Всеслав осторожно ослабил хватку, и понял – волк, очевидно, издох. Тут только удосужился доблестный охотник за дикими зверями подумать – как же он теперь покажется своей хозяйке в таком виде? А запах!

Лада ворвалась в хлев, и, увидев своего постояльца, остолбенела.

– Это что ж такое… – произнесла слабым голосом.

– В-вот… – отчего-то виновато сказал Всеслав, указывая ей на волчий хвост. Лада подошла поближе, морща нос от невыносимой вони и, увидев околевшего волка, подняла на Всеслава полный благоговения взор.

Напрасно стыдился Всеслав своей победы! Ни словом, ни видом не показала Лада, что смешно ей положение милого. Напротив, неумеренно восхищалась доблестью его. Это ж надо – так напугать матерого, хитрющего волка, чтоб он околел от страха! Такое не каждому охотнику под силу. Щебетала она, как птичка, расхваливая храбрость и смекалку Всеслава, а сама между делом затопила баньку, достала из сундука в своей светлице чистое платье – отцово еще. И с поклоном пригласила героя «попарить в баньке богатырские косточки».

Всеслав смутился, но в глазах Лады не было насмешки, а в бане он сейчас ох как нуждался! Мылся и терся, как никогда в жизни, знал – волчий запах прилипчивый. Припоминал, как в детстве вез его дядька Тихон к себе в Киев, как погнались за ними голодные зимние волки. Ускакали тогда, спаслись, только возница выпал из саней и попал зверям на ужин…

Напарился всласть, жалел только, что нет рядом доброго товарища – похлестать веничком, поддать на каменку мятного кваску. Оделся в чистое, принюхался к себе – нет, вроде бы не пахнет. Хотя Бог его знает, может, и принюхался уже?

В доме Лада хлопотала, собирая на стол припозднившийся ужин. Спохватилась, что кончилась намолотая соль – жерновки она одолжила на днях соседке. Пришлось бежать за ними, а там уже не удержалась и рассказала подружке своей Раде про то, как гость расправился с матерым бирюком. Рада только ахала, прикрывая рот ладошкой, и упросила подруженьку показать ей того убитого волка, да хорошо б и победителя отважного хоть краем глаза увидать.

– Ты ж видела его? – удивилась Лада.

– Так каким я его видела? Хворым! Лежал, помирать собирался, я к нему и приглядываться не стала. Не ведала, что он герой такой у тебя! Ну, веди, веди, показывай!

По дороге Рада еще стукнула в светлое окошко другой подружке, Любаве. Той тоже захотелось увидать побежденного зверя. А за Любавой и ухажер ее увязался – он, оказывается, сидел в теньке возле забора, ожидал, не покажется ли милушка его в окошке. Ухажера звали Прошкой, и такой он был рыжий – аж смотреть больно, как на ясное солнышко! Оттого-то и не привечала его Любава.

В маленькой деревеньке ничего утаить нельзя! К тому времени, как Всеслав всласть напарился и чистый, благостный, направлялся к дому, в горнице его уже ждали гости. Лада, радостно взволнованная неожиданными посиделками, металась между погребом и печью. Стол уже ломился от кушаний – с тех пор, как Всеслав, поправившись, стал выходить на охоту, дичь в доме не переводилась.

– У нас гости, Всеслав! – радостно сообщила ему Лада, едва он переступил порог. – Все на тебя смотреть пришли да на волка.

Всеслав поначалу смутился, увидев столько направленных на себя любопытных глаз. Но через некоторое время совсем отогрелся, отошел душой – все были вроде как родные, и простые такие да веселые… Шутили друг над другом без злобы, ели так, что за ушами трещало. Знали: нужно съесть все, что подано на стол, иначе обидишь хозяйку на веки вечные. Да не только съесть, а и выпить! Всеслав приметил, что и девки не отставали от парней, медовуху пили лихо, а это ведь не квасок и не взвар!

Всеславу было весело, он и сам толком не знал, отчего. Да и не было у него раньше никакого особого веселья в жизни, и не искал он его – не было бы слез, а без смеха можно обойтись как-нибудь.

Немало уж было выпито медовухи, когда за столом заговорили:

– Ну что, споем, что ли?

– Ради праздничка-то можно.

– Любава, запевай!

Любава, красивая чернокосая девка в диковинном розовом сарафане, с ниткой самоцветов на полной белой шее не стала кобениться – встала, приложила руку к высокой груди и запела сразу, словно ждала, когда попросят.

Все притихли. Грустную песню пела Любава, хоть только что весело смеялась. Песня была о ратнике, что уезжает на кровавую сечу, и о девушке, которая провожает его. У многих навернулись слезы, и Любава, видя это, сменила напев на другой, озорной. Всеслав аж рот раскрыл – девка, не стыдясь, отпускала такие соленые словечки, что уши краской заливало! А другим ничего, смеются… Значит, так принято здесь.

По душе пришелся Всеславу свободный нрав селян, по нраву пришлась ему и Любава. Глаза у нее черные, выпуклые, блестят, словно алмазы. На круглых щеках пылает румянец, а губы – как спелые вишни. Сразу видно, что девка она веселая и добрая, и посмотреть на нее приятно – от Любавы так и пышет здоровьем. Вон какие сильные у нее плечи под тонкой сорочкой, какая тяжелая грудь – такой вскармливают богатырей!

– Хороша песня? – спросили под ухом.

Всеслав повернулся и увидел Ладу, но что у нее было за лицо! Пухлые губы сжались в тонкую полосочку, брови нахмурены грозно, в глазах – молнии сверкают. Всеслав даже испугался.

– Ты что? – спросил шепотом.

– А ничего! – и Лада выскочила из-за стола, выбежала в сени.

Любава тут же умолкла.

– Видать, не надо было мне петь… – сказала растерянно и села. Все сразу громко заговорили, стараясь заглушить тишину, а долговязая Рада, сидящая по левую руку от Всеслава, больно ткнула его в бок острым локтем.

– Беги, утешай, – подсказала она.

Всеслав сначала даже не понял – куда бежать, кого утешать? Но взгляд Рады, направленный на двери и еще один внушительный толчок локтем все ему объяснили. Неловко выбравшись из-за стола, он направился на поиски Лады.

Долго искать не пришлось. Из сеней, из самого темного уголка, раздавались тихие хлюпающие звуки – это плакала Лада. Увидев, или, вернее, услышав шаги приближающегося Всеслава, она отвернулась к стене.

Всеслав не знал, что сказать. Когда ее обидит кто-нибудь, это дело ясное – надо заступиться, надо примерно наказать обидчика. Но теперь-то ревет она Бог знает от чего! Может, устала просто за сегодняшний день, притомилась? Ведь случилось столько всякого, да еще гости эти!

– Лада… Послушай, Лада! – позвал Всеслав.

Но она не обернулась, тогда Всеслав решился повернуть ее лицом к себе. Но едва только он легонько взял ее за плечи – она резко обернулась и уронила голову ему на грудь, обильно оросив его рубашку слезами. Растерявшись от такого оборота дела, Всеслав зачем-то начал гладить ее по голове, по плечам.

– Ну что ты, что ты, милая… – бормотал себе под нос.

– А ты чего на Любавку глаза таращищь? – сквозь слезы выговорила Лада.

Всеслав не знал, что и ответить, но решил от всего отказываться.

– Да вот еще, на кой она мне сдалась! И не смотрел я на нее вовсе!

– Смотрел, смотрел! Любовался!

– О Господи! Стал бы я любоваться такой толстомясой!

– Значит, все-таки смотрел!

И снова рев.

Будь Всеслав подогадливей, знай он чуть получше породу женскую – понял бы, как утешить Ладу. Но решил он, что девушка привыкла попросту быть на деревне первой красавицей и теперь сочла она за обиду, что парень другой девкой залюбовался. Понять-то неправильно понял, да утешать начал верно. Гладя по голове, заговорил:

– И не смотрел я на нее, и никто на нее не посмотрит сроду! Все только на тебя смотрят, любуются тобой, красотой твоей несказанной, неописанной…

Лада притихла и, приметив это, Всеслав продолжал.

– Ни одна из девиц тебе и в подметки не годится! Мне-то можешь смело довериться – я многих красавиц повидал, да ты все равно краше…

Всеслав не кривил душой. Красавиц он, правда, не так уж и много повидал, никогда не был знатоком бабьих статей.

Но понять, что Лада очень красивая и многим нравится – это он мог. К тому ж и плачущей эти уговоры на благо пошли – она успокоилась совсем, подняла заплаканное лицо.

– Успокоилась? Вот и хорошо. Идем-ка к гостям, а то неловко выходит, – улыбнулся ей Всеслав.

И показалось ему, или так оно и было – вроде с досадой глянула на него Лада?

Посиделки затянулись до глубокой ночи. Всеслав уж зевать начал с непривычки, чуть челюсть не вывернул, да и Лада посматривала на засидевшихся гостей с нетерпением. Мечталось ей, что когда уйдут все, наконец опять прильнет она к своему милому, опять он будет гладить ее по волосам и говорить сладкие, чаровные слова…

Но ничего такого не случилось. Когда проводили припозднившихся гостей, Всеслав уже век поднять не мог, так спать хотелось. Притомился за день, потому и повалился на свое ложе, как сноп. Лада с упреком на него взглянула, но что ей было делать? Не бросаться же самой парню на шею. А все же чудной он какой-то!

После тех посиделок Всеслава стали считать в деревеньке женихом Лады. Те парни, что страдали по ней, вздохнули горько, а девки – с облегчением. Одной соперницей меньше стало! Как и думала Лада, никто и не попрекнул ее, что милый у нее – православный христианин, в церкви крещеный. Все словно позабыли про это, и говорили только о том, какой он крепкий и красивый парень, как ловко управляется с хозяйством, и то и дело спрашивали у Лады, когда ждать их свадьбы.

– Чего тянуть-то? – говорила Ладе замужняя ее подружка Ольга. – Смотри, нагуляешь брюхо-то! Да ты не фыркай, не вороти носа, я правду говорю. Под одной все ж таки крышей живете, молодые оба… Ты смотри, до свадьбы его к себе не допускай!

Лада только молчала и опускала взор. Не могла она открыться даже подруженьке любимой, не могла сказать, что витязь ее не то чтоб о свадьбе, а и вовсе о делах сердечных знать не знает, ведать не ведает! Уж и так, и эдак льнула к нему девушка, а он ровно идол деревянный! Да и то от идола больше ласки дождешься. А девка уже извелась вся, ночей не спала. Это-то Всеслав подметил, спросил как-то походя:

– Ты что, похудела вроде? Не больна ли?

– Нет, ничего, – отвечала девушка, а глаза ее, обведенные синевой, кричали: «Чурбан бесчувственный!».

Но Всеслав не слышал этого немого крика.

Приближалась весна. Как-то рано утром, выйдя на берег, чтобы проверить сети, Всеслав увидел приближающуюся лодью. Сердце его глухо стукнуло, когда понял он, что лодья плывет прямо к берегу. Но отчего-то он не стал дожидаться, когда она причалит, не стал говорить с прибывшими, а повернулся и пошел к дому. Лада тоже знала, что первые мореходы пришли на остров пополнить запасы пищи и пресной воды и тоже ни слова не сказала Всеславу. Она ходила в лагерь, разбитый ими, чтоб продать, обменять кой-какой товар, и вернулась очень довольная и веселая. Ей удалось получить за сухую оленину большой кусок яркого шелка.

– У тебя же так много нарядов, – заметил Всеслав, глядя на ее нескрываемую радость.

– Ну и что? – удивилась Лада. – Мне приданое готовить надо. Кто бесхозную девку за себя возьмет?

Всеслава словно ожгло. Приданое… За себя возьмет…

Значит, Лада собралась замуж!

– Ты что, замуж собралась? – спросил как-то вечерком.

– Не знаю пока! – дернула плечом девушка. – Коль позовут, так и пойду.

– Есть кто на сердце? – допытывался Всеслав.

– Есть… – вздохнула Лада, гася ресницами озорной огонь глаз. – Такой уж сокол пресветлый… Да только не знаю, люба ли я ему.

Всеслав промолчал. У него было тяжело на сердце, и он посылал ко всем чертям того незнамого сокола, который пленил сердце Лады.

– Кто ж таков? – спросил Всеслав наконец. – Знаю я его? Бывал он у тебя?

– А то как же! – красуясь, отвечала Лада.

На том разговор и покончили. Только через несколько дней, Всеслав, проходя по двору мимо Лады, сказал:

– Как надумаешь замуж-то, упреди меня заране, чтоб успел уехать.

– Зачем же тебе уезжать? – спросила Лада, теребя в руках кончик платка.

– А как же? – удивился Всеслав и пошел дальше.

ГЛАВА 20

Но не был Всеслав бесчувственным чурбаном, не был истуканом. С первого взгляда, как только увидел на пороге, полюбил он Ладу, да только не хотел признаваться в этом ни ей, ни даже себе самому.

– Кто я ей? – рассуждал он. – Оно, конечно, спасла она меня от подлой смерти и потом вылечила. А теперь я вроде как у нее свой должок отрабатываю. Ласкова она ко мне, а все равно не моя, далекая…

Но что-то в сердце подсказывало ему: твоя, твоя, родная и близкая! Замечал он и взгляды Лады, и вздохи, и томление ее. Но не хотел этому верить. Боялся пуще всего: вдруг ошибся он, вдруг она по кому другому вздыхает? А уж когда Лада заговорила о замужестве, да о том, что кто-то у нее есть на сердце, Всеслав убедился, что прав был. Мелькала у него было думка: вдруг о нем и говорила Лада, он и есть тот сокол, что у нее на сердце? Но прогонял напрасную надежду.

– Отчего ей тогда прямо не сказать? – томился витязь. – Так мол и так, по сердцу ты мне, твоей женой стать хочу. Кабы люб я ей был – так бы и сказала…

Что и говорить, немного женщин на своем веку знавал Всеслав, если так рассуждал. Да какая же девка сердце свое первой откроет? Не бывать такому во веки веков, пока земля стоит! Но Всеславу то было неведомо, оттого и терзался.

Долго бы все это могло продолжаться, и довели бы друг друга голубки до бледной немощи, или до грудной болезни, когда б не вмешались в сердечные страданья из языческие боги – Купала да богиня Лада, да дети их – Лель и Полель.

Летняя пора горячая, многое поспеть нужно. Но праздник Купала – святой, в этот день никто не работает. Все предаются пляскам и играм. А на сей раз купальская ночь выдалась необыкновенно погожей, теплой и душистой. Яркие крупные звезды, как дорогие каменья, сверкали в небе, и остро пахло росными травами.

Лада вместе со всеми девушками кружилась в хороводе вокруг костра, вместе со всеми прыгала через языки пламени. Священный огонь Купалы очищает тело и душу, готовит их к любви – знали все с детства.

В вихре любовного огня горела Лада, в неверном свете ее лицо казалось еще красивей, и многие любовались ею. Но пуще всех любовался Всеслав.

На праздник он не пошел, да никто его и не звал особливо. Лада спросила, да тоже как-то на бегу. Всеслав это за обиду принял – на самом-то деле ему очень хотелось хоть одним глазком глянуть на языческое празднество. Столько уж о нем разговоров было, так к нему все готовились и припоминали предыдущие праздники!

Всеслав остался дома, и, как только за принаряженной Ладой закрылась дверь – кинулся к погребу. Достал кувшин медовухи – сладкой, прохладной, и начал пить прямо из кувшина. Хотелось напиться, напиться до полного беспамятства и лечь спать. Однако, выпив малость, Всеслав вышел из дома. Из светлой березовой рощи слышались веселые голоса, смех, песни… Там весело, там хорошо, там милая Лада…

И Всеслав, не помня себя, пошел туда. Но не дошел малость – застыдился чего-то, затосковал и спрятался, ровно дитя малое, в густые заросли. Сидел, как последний дурак, смотрел, как веселятся другие.

Тоска сводила скулы, на щеках перекатывались желваки, как камни – Всеслав видел, как высокий, статный парень схватил Ладу за руку, и она не отняла руки. Вместе пролетели они над жарким костром, как две белые птицы, и еще раз, и еще… Видел Всеслав, как склонялся парень к его милой, как шептал ей что-то на ушко, а она смеялась и отмахивалась – не отталкивала его, а только звонче и звонче хохотала…

Любовная досада обуяла витязя. Вот она какая, оказывается! Манит дерзким смехом, язвит нежной прелестью – язычница, некрещеная, лесная дикарка! Стиснув зубы от горькой обиды, Всеслав пошел прочь, не разбирая дороги, ломился, как медведь, через заросли колючие, через бурелом, словно сбежать хотел от себя.

Но от людей на этом островочке не скроешься – сквозь ветви увидел новые огоньки костров. Вроде бы в такую глушь забрался, тут бы и пасть лицом в землю, выкрикивая и выплакивая ей, родимой, жалобы на свою непутевую жизнь, на неудачную любовь… Но и тут – веселятся, поют песни, любятся! Правда, шума не слышно что-то, не слышно и голосов.

Всеслав потер заслезившиеся глаза. Что за притча! Только что вроде были костры, и нет их уже. Темно, тихо, глухой стеной стоит чародейный лес.

– Наваждение дьявольское… – прошептал Всеслав и рванулся было бежать назад, в деревню, но не тут-то было. Лес не пускал, ощетинившись ветвями, словно еж, выставил навстречу ворогу сотни зазубренных колючек. Всеслав всем телом бросался на вставшую перед ним стену, обезумел совсем, положив себе: вырваться из этого дьявольского места или умереть. Но лес не ранил его, не убивал – ветви мягко отталкивали в сторону, хотя и пройти не давали. Совсем выбившись из сил, Всеслав огляделся – спит он, что ли, и сон ему сниться?

Сквозь заросли орешника снова подмигнул ему теплый огонек костра, и Всеслав, перекрестившись, пошел к нему.

У костра сидели люди, и у Всеслава отлегло от сердца. Все ж не морок проклятый, а обычный костер. Но подойдя, испугался еще больше – люди-то чудные были!

Старец, до самых глаз бородой заросший, оглянулся на него и позвал, поманил рукой. Ног под собой не чуя, Всеслав пошел на зов. Рядом со старцем другой сидел, помоложе, пристально смотрел в костер. У него окладистая золотистая борода, не спеша он выбирал из нее веточки какие-то, листочки и кидал в костер. В странном, небывало голубоватом свете костра разглядел перетрухнувший Всеслав и юношу, и молоденькую девчонку – босоногая, рыжие волосы распущены по плечам, как медные змейки, вьются.

Девчонка жарила на угольях куски мяса. Дух шел сытный, у Всеслава сразу рот наполнился слюной. Как душа не дрожит, а брюхо своего просит!

– Мир тебе, добрый человек, – сказал старец и предложил сесть. – Потрапезуй с нами в эту славную ночь, не побрезгуй.

Отказываться страшно было, да и куда уйдешь? Стеной встал за спиной лес. Присел к костру.

– Лада! – кликнул тот, заросший, и Всеслав дрогнул. Но оказалось, звали босоногую девушку. – Поднеси гостю нашего угощения.

Тезка возлюбленной Всеслава поднесла ему на деревянном резном блюде кусок шипящего, вкусно пахнущего мяса, чашу с медом. И опять – страшно было есть, неизвестно, каким мясом угостят в этой глуши. Хоть и клялась Лада, что не приносят даже самые закоренелые язычники человеческих жертв, а все равно страшно. Вдруг поймали проезжего купчика, завалили его, как кабанчика, а теперь потчуют? Оскоромишься так-то, потом греха не замолишь…

Но пересилил себя Всеслав, выбросил из головы глупые бредни. Деваться-то некуда! Отрезал своим ножом кус мяса, потянул в рот. На вкус вроде обычное мясо, слегка недожаренная оленина. И медовуха сладкая, крепкая, туманит голову с первого глотка и холодная, точно только что с погреба принесена.

– Вот и мило, вот и славно… – бормотал старец, подкидывал щепочки в костер. – Нравится тебе наше угощение?

Всеслав только кивнул – рот был набит. Некоторое время погодя, прожевав, спросил:

– Далеко я от деревни-то зашел?

Ответил ему тот рыжебородый, что помоложе, и голос его был, как завывание ветра в ветвях, как шум дождя по заколосившейся ниве… Древние чары послышались Всеславу в этом голосе, хоть сказал он совсем обычное.

– Да нет, недалече. Ты, видать, кружным путем шел. Али цветок папоротника искал, клад хотел откопать?

– Клад? – удивился Всеслав. – Нет, я просто так – шел, куда глаза глядят.

– А то смотри, в такую ночь все бывает. Можно и клад, коль захочешь. Боги нынче добрые…

Засмеялись все разом, а Всеслав отчего-то насупился. Старец, который тут, видать, за главного почитался, поднял свою чашу.

– Пьем во славу бога Купалы! – возгласил он. – Много у него дела сегодня, ходит он там, где люди справляют праздник – веселит их сердца, связывает души. Слава Купале!

– Слава Купале! – точно эхо, откликнулись остальные. Один Всеслав молчал, все также насупившись. Знал, что на рожон прет, надо бы тоже повторить здравицу. Но упрямство проклятое сильней оказалось разума.

– А ты что ж, не хочешь с нами пить? – тихонько спросил у него юноша. Всеслав покосился на него – по виду вроде как на пастуха похож. Угрюмо ответил:

– Я другому богу молюсь.

– Какому? – без злобы, только с интересом спросил юноша.

– Господу моему Иисусу Христу, – гордо отвечал Всеслав.

– Не слышал что-то, – встрял в разговор старец. – Новый какой-то?

Всеслав не нашелся, что ответить.

– Хороший бог-то, добрый? – допытывался старец.

– Самый хороший! – ответствовал Всеслав, настораживаясь, готовый в любую минуту дать отпор.

– А хороший, так и хорошо, – успокоено ответил старец. – Хорошему нужно молиться.

И стало тихо, и в этой тишине снизошел на Всеслава неведомый ему раньше покой. И в самом деле – о чем спорить? Хороший бог Христос, и Купала их тоже, верно, хороший, если все его так любят и славят. Подняв чашу, он залпом осушил ее до дна, и это не прошло незамеченным.

– Молодец, витязь! – вскрикнул сидящий рядом юноша. – А раз уж с нами пьешь и ешь, то может, скажешь, что за печаль у тебя на сердце?

– Откуда про то тебе ведомо? – спросил Всеслав ошарашено, и вокруг костра снова засмеялись.

– А вот как из лесу ты вышел, так тоска горькая была у тебя на лице. Думал, даже руки на себя наложить. Скажешь, нет?

– Была такая думка, – честно ответил Всеслав.

– Оттого-то мы тебя к себе и призвали, а ты откройся, не держи все в себе. Поделишься – и легче тебе станет. Авось, мы и поможем чем…

Всеслав грустно покачал головой.

– В сердечной печали разве кто помощник?

И не хотел говорить, да словно кто дернул его открыться. Или просто слишком долго все в себе носил, оттого и вырвалась сердечная тайна, как птица из клетки?

– Люба мне девица одна, а не знаю, люб ли я ей? Беда невелика на чужой-то глаз, а для меня – кручина горькая. Один я на свете, нет у меня никого, да и не было никогда. Боюсь, откажет она мне, и тогда что ж – в омут головой? Вот и хожу, таюсь. А недавно открыла она мне – есть у нее кто-то на сердце, и еще тяжелей стало.

– Вот оно что! – радостно воскликнул юноша, словно невесть что хорошее поведал ему захожий витязь. – Гляди-ка, Лада, это тебе заботы прибавилось!

Девушка, до того сидевшая тихонько у костра, легко вскочила и приблизилась.

– Мучит доброго молодца тоска-сухота сердечная? – заговорила, как запела она. – Иди со мной, не бойся, не бойся, иди…

Схватив Всеслава за руку, она близко-близко заглянула ему в глаза. Странные у нее были очи – огромные, раскосые, как у кошки, и зрачок же, как у кошки был.

«Ведьма!» – подумалось Всеславу, но сладкий покой, снизошедший на душу, не давал ей забиться в тревоге, пьянил, убаюкивал… Да и ничем другим не была девушка похожа на ведьму. У тех, вспомнил Всеслав рассказы покойной няни Ольги, космы растрепанные, кожа черная, липкая, взор безумный, речь несвязная. А эта светленькая, как свежее яичко, шея в вырезе белой рубашки белая, тоненькая, и смотрит девушка так ласково, так тепло…

Как малый ребенок пошел Всеслав за девушкой. Густой лес, ощетинившиеся колючками заросли расступились перед ними, и вскоре они оказались словно бы в лесной горнице. Ветви над головой сплетались в зеленый купол, небольшая полянка вся поросла мягкой, душистой травой и неведомыми белыми цветами. Ложе – холм с плоской, точно срезанной верхушкой, все устелено теми же сладко благоухающими цветами.

Лада легко подтолкнула Всеслава к ложу, и он сел, одурманенный запахом, очарованный всем происходящим. Он не думал, не тревожился, не боялся, он был счастлив в эту минуту и готов был принять все, что предложит ему теперь эта загадочная девушка с такими странными зелеными глазами. Опьяненный, расслабленный, откинулся он на изголовье и услышал над головой своей шепот, словно шепталась молодая листва, словно звезды клялись в вечной любви цветам…

Но это шептала Лада, и она приплясывала босыми ногами. Сначала невнятен был ее голос, и слова она произносила словно незнакомые. Всеслав ничуть не удивился, когда услышал музыку – сладкие звуки лились откуда-то издалека, из самой чащи, то удаляясь, то приближаясь… Никто бы не мог сказать, какой инструмент издает такие звуки. Они могли родиться только сами по себе, из тишины этой теплой летней ночи, из света полной луны, из нежного шепота листвы.

Песенка Лады стала яснее, будто в одно мгновенье научился Всеслав тому дивному языку, на котором пелась она.

– На темной горе, на неведомом холме лежит добрый молодец с девицей-тоской.

Как грусть-тоска впивается в него, в губыего алые, в щеки его румяные, так быладушка любила его, так бывпивалась в него. Так быона покою-роздыху не ведала, так бы она воздыхала о нем, о нем о единственном, о нем, о возлюбленном.

Под тайный напев, под сладкий голос забылся витязь, и виделась ему долина, залитая ясным утренним солнышком. Лежал он навзничь на светлых ромашках, и вдалеке пел ему чистый девичий голос о нежной любви, о нескончаемом счастии…