Текст книги "Ключ. Рассказы"

Мишка

Лето, когда ему стукнуло шестнадцать, выдалось наискучнейшим. Шел второй послевоенный год, мальчишки рано взрослели умом и характером. Пережив слишком суровое детство, они научились смотреть на мир глазами зрелых людей. Иначе говоря, Мишке не довелось бегать в «коротких штанишках», а парусиновые летние брюки, купленные на вырост, держались исключительно благодаря ремню, туго стягивающему худые бедра. И то – как мать не старалась откормить единственное дитя, последствия блокадного рахита выпирали со всей очевидностью колкими ключицами, а ткань в мгновение истончалась на острых, как бритва коленках. Что, впрочем, не мешало Мишке ощущать себя мужчиной.

Единственное, чего он боялся – показаться теперешнему корешу Веньке эдаким маменькиным сынком. Отец Веньки, если таковой имелся, геройски погиб на фронте, и этот факт откликался в душе Михаила ревнивым уколом: по неясной причине он испытывал вину за своего отца, получившего бронь. Отец был химиком и в начале войны принимал не последнее участие в разработке секретной краски, спасшей немало домов с деревянными перекрытиями от полного сожжения. Теперь он работал над проблемами тяжелой воды.

Да, им пришлось хлебнуть горя в блокаду, но сидеть в мышеловке и бить фрицев на фронте две больших разницы, как говаривала бывшая соседка по коммунальной квартире, Маргарита Соломоновна, нисколько не похудевшая, на «блокадных пайках», а даже, наоборот.

Однажды Мишина мама попросила:

– Маргарита Соломоновна, не выбрасывайте картофельные очистки, я их смелю, и будет питательная каша для сыночка.

– И с чего вы взяли, Мария Тарасовна, что мы картошку варим ночами? Стыдно должно быть!

А вскоре пришел солдат с винтовкой, и пристрелил Абрама Моисеевича, ее мужа, без суда и следствия за мародерство прямо на глазах голодного Мишки. Оказалось, добрейшей души Абрам Моисеевич, который ведал снабжением бойцов ленинградского фронта, страждущим семьям от мужей и отцов посылочки переправлял с фронта. Бойцы родным в блокадный город пять картошек отправляют, а он себе три штучечки в кастрюльку, те – кусочек сальца, а он себе добрых две трети ножичком – чик! – такие вот большие разницы.

Читатель может не понять, к чему я клоню, говоря о таких мерзопакостных вещах, только парнишке они тоже казались отвратительными. То ли дело фронт: все предельно – тут свои, там – враги.

Мишка цыкнул слюной сквозь передние зубы, как делает Венька: скоро он там?

– Ну, наконец!

Венька, в кепаре козырьком на ухо, подошел и тоже цыкнул:

– Гля, чо надыбал! – оттянул пальцем нагрудный карман черной вельветовой курточки, и Мишка узрел четыре папироски-гвоздика, – айда, брат, курнем настоящих!

Мишка присвистнул, и оглянулся:

– Куда? Не дай Бог папаше доложат.

– Не дрейфь. Давай в Прудковский! Сядем на газоне в сторонке: мы видим всех, нас – никто.

Идея Мишке понравилась, и вскоре они затягивались папиросами, с наслаждением пуская клубы дыма. Венька растянулся на траве, надвинув козырек на нос – настоящий мужичок, только совсем молоденький:

– Знаешь, особый смак в затяжке после обеда.

– После ужина тоже неплохо закурить, согласись. Я обожаю.

– Мда-а! – Венька помолчал, – знаешь, мамка не ведает, что курю, зачем огорчать женщину, тем более мать.

– А если бы жена?

– Чего? Дурак ты, какая жена?

– Когда-нибудь женишься?

– Пожалуй. Да, ладно, отвяжись, – Венька рассмеялся, – женилка не выросла, а туда же. Выпить хочешь? Знаешь, как здорово: выпил и затянулся. Мужчины при этом глаза закрывают, такое наслаждение. Я иногда у матери винца отолью стаканчик и балдею.

– А мать?

– Она не замечает, полторы смены пашет, придет, сядет ужинать, глотнет с устатку каплю, и голова разве в тарелку не падает. – Помолчал. – Жалко ее, вырасту, не позволю работать. За двоих буду вкалывать, смотри, какие плечи. – Постучал кулаком по своим плечам. – Айда ко мне, покейфуем, мамка в ночную. – Присел. – А вот и гости! Здорово, медвежатники!

Мишка оглянулся: сзади выросли две фигуры – Панкрат и Гусь, получивший говорящую кличку за огромные красные руки. Ходили слухи, что ребята подворовывают.

– Неплохо живете, салаги! Дай затянуться.

– Свои кури, Панкрат, – Веня деловито протянул хабарик. Тот выпустил дым колечками и передал Гусю, – мать дома?

– В ночь, – нехотя сказал Венька, – а что тебе до нее?

– Женюсь, – загоготал парень, – батькой твоим буду, слыхал? Ладно, не боись. Махра, махорочка, э-эх, фронтовая! Бутылка есть, а выпить негде, сечешь Склифосовский? Предоставишь площадь?

– Отчего ж, как раз ко мне собирались, – Венька кивнул на Мишу, – с дружком-приятелем.

– Сынок, тебя Максимкой кличут?

– Михаилом, – Мишка нахмурился.

– Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка, полная червонцев и рублей, ладно Михась, не топырься, дай пять. – Миша нехотя протянул парню руку и встал.

– Минька, просыпайся, скоро мать придет! – Венька тряс его за плечо. Мишка открыл глаза:

– Что ты здесь делаешь?

– Я? Я у себя дома. Скоро мать придет, утро.

– Утро? Как?

– Девятый час. Тебя предки чай с собаками ищут.

Мишка потряс головой:

– Во рту, будто конница проскакала. А где ребята? Гусь и Панкрат.

– Совсем ничего не помнишь?

– Помню, пили водку, а затем…, – Мишка пожал плечами.

– Ребята обещали денег, надо где-то посторожить.

– Ладно, я домой.

Мать всплеснула руками:

– Явился, горе мое! Мы с отцом собрались в милицию заявить, да хорошо сосед Петр Митрофанович видел тебя с Венькой в компании далеко не лучших парней района. Он сообразил, что вы не просто так у Венькиного подъезда трётесь. Отец шуганул парней из квартиры Веньки, но ты уже крепко спал, и он не стал будить.

– Ой! – Сказал Мишка, – теперь папка убьет меня.

– Убить не убьет, но разговор, верно, будет, и чувствую не слишком приятный. Мал сынок водкой баловаться. Садись чай пить.

– Не, посплю чуток.

Мишка прошел в свою комнату и завалился на кровать. Задремал, но вдруг встрепенулся: что-то будет. Отец, ясно, не погладит по головке за водку. А ребята узнают, точно засмеют, скажут маменькин сыночек Мишка. Позор! Лучше порка, чем беседа отца с Гусем и Панкратом.

Отец пришел со службы раньше, чем обычно, сел ужинать. Мишка примостился рядом, не поднимая от тарелки глаз.

– Котлеты объеденье! А сын? Вкусно? – Мишка что-то пробурчал в ответ. – Похоже у сыночка аппетит не тот, а мать? Если у человека нет аппетита, значит, совесть не чиста. Что скажешь?

– Чего говорить, сам знаешь, провинился, – Мишка уставился в тарелку, – больше не буду.

– Подробнее. Что не будешь?

– Пить водку с большими парнями.

– А с кем будешь?

– Ни с кем…

– Трофим, ты рано, – вмешалась мама, – праздник какой?

– Решаем судьбу единственного сына. У Валентина есть неплохая идейка, обещал придти на чай с вареньем. А вот и звонок! Открывай, мать!

Дядя Валя жил на первом этаже. Работал дворником и всех знал. Раньше дворники всех знали и даже порой глядели за детишками, гуляющими без присмотра во дворах. Мелюзга наперебой работала мётлами летом, лопатами зимой, помогая расчищать двор. Никто не считал это зазорным. А однажды дядя Валя вывел во двор велосипед «Орленок», оседлал сию машину, крутанул педали и фррр, мотор затарахтел, дворник поехал по двору, оставляя за собой клубы дыма и запах бензина. Ребятишки следом с криками: Ура! Ура! Едет!

Потом дядя Валя дал всем прокатиться на чудо технике. Вот такой был дворник у них.

Сегодня дядя Валя был одет в костюм, и Мишка поначалу даже не узнал его.

– Зачем церемонии? – Сказал отец, – не ахти, какие гости.

– Ну не скажите, Трофим Семенович, вы человек известный, научный, так сказать, а я из простого народа, но понимаю и уважаю отечественную мысль. И тоже с почтением прикасаюсь к техническим новинкам. Ах, как сынок ваш вырос! Давно ли вот такухоньким дитем лопаткой сугроб ковырял. Чудо ребятенок был!

– Не был я такухоньким! Война окончилась мне пятнадцатый шел.

– И ладно, не в этом чай дело. Ты, сынок, не дуйся. Скажи, хотел бы на белом пароходе свет объехать?

– Кто ж не хочет? – Фыркнул Мишка. – Да разве берут в матросы без паспорта?

– А хочешь в училище морское на кока судового? Повара то есть. Уважаемая должность, скажу, во все времена. Даже капитан и тот ближе к кухне старается курс держать. Ведь испорть продукт, суп пересоли или кашу подожги, что будет с настроением пароходного состава? И заболеть можно от плохой еды. Так то. У меня в училище зять дерзает. Каково?

– Здорово! А возьмут?

– Сейчас набор, поди, узнай какие документы собрать и вперед!

– А Веньку можно?

– Конечно. Не ровен час в плохую компашку попадет беспризорная душа, а тама-ка и до тюрьмы рукой подать. Некому за парнем глядеть, то ли дело у тебя, сынок, и мамаша при дому, а папа очень уважаемая, даже знаменитая личность.

Мишка покраснел и уставился в пол: не знает дядька, с кем он вчера водку хлестал, а то не говорил бы таких слов. Заерзал на стуле, не терпится бежать к товарищу и выложить замечательную идею. Венька, небось, и помыслить о морях-океанах не смеет.

– Валентин э-э, садитесь пить чай. Варенье сама делала, правда ягоды с рынка. Извините, отчества не знаю.

– Самое, что ни на есть простое: Иванович.

– Мам, я пойду?

– Невтерпёж?

– Да, хочу Веньке рассказать!

Отец кивнул, и Мишка сорвался с места.

Венька скользнул на лестницу, бесшумно закрыв дверь за собой.

– Спит мать?

– Ну. Айда во двор! Прошла голова?

– Давно. Есть дело. – Они присели на лавочку возле подъезда. Мишка, торопясь рассказал о разговоре с дядей Валентином. Венька слушал внимательно, даже рот открыл. Когда Мишка замолчал, ожидая реакции, воскликнул:

– Вот это да! Точно, говоришь? А где училище находится, спросил?

– Нет. Бежим ко мне, Валентин чай пьет.

– Ну, друзья, чего не знаю, того не знаю. – Валентин Иванович развел руками, – да вот же справочники есть всякие, там все-все написано, когда прием, на кого учат.

– Точно, в библиотеке можно посмотреть. Бежим, пока не поздно!

Справочник нашелся быстро.

Занятия начались в сентябре. Мишка открыл в себе тягу к кухне, и дома с удовольствием импровизировал, приводя мать в священный трепет. Вскоре он испек первый пирог, и торжественно водрузил сие творение на стол, в ожидание суда близких. Похвалам не было предела, и Мишка гордо заявил:

– У меня по муке одни пятерки! Во! Отец, представляешь, что это значит, пятерки по муке?

– Моряков будешь пирогами баловать?

– Эх, папка! А хлеб? В плавании мука первое дело, без нее и кока нет.

– А! Понятно. Что ж, не скрою, видел я сына ученым, но всякому свое. Богу – богово, кесарю – кесарево, а пекарю – пекарево.

– А по мне, ничего важнее хлеба нет, – вмешалась мать. – И я знатного хлебороба или отличного повара славила бы, как артиста. Знаешь такое: хлеба и зрелищ? То-то. Но хлеб всегда на первом месте.

– Убедила! – Отец засмеялся. – Молодец, сын, горжусь. А торт можешь испечь?

– Торты еще не проходили, а творожную запеканку сделаю, пальчики оближешь.

– Вот и сделай, Позовем Валентина в воскресенье, отблагодаришь.

Мишка замялся:

– Неудобно…

– Неудобно спасибо не сказать. Человеку приятно, когда добрые дела помнят.

– Ладно.

Первый курс пролетел незаметно, Мишка и Веня перешли с пятерками. Летом оба устроились поварятами в сезонные кафешки, и уже в июле получили первые заработанные деньги. Венька гордо отнес «до копеечки» матери, и доложил товарищу, что та от радости плакала. Мишка купил маме подарок: золотое колечко с бирюзой:

– Деньги уйдут по мелочам, а ценное украшение останется.

И вот они на втором курсе, а там паспорт получат и ту-ту на белом пароходе мимо стран заморских в дальние дали.

Перед ноябрьскими праздниками велели ребятам торт испечь. Ах, какие торты печет Мишка! Мама не нахвалится. И подруги ее завидуют. Мишка не ходит по земле, а летает: еще бы, к великому празднику торт испечь доверили. Сидит Мишка за обеденным столом, а вид отсутствующий, мама нет-нет к горячему лбу сына руку приложит – не заболел ли? – а отец глянет, головой покачает – уж, не влюбился ли сын? Думает Мишка о торте, глаз ночами не сомкнет. Однажды увидел во сне сказочное сооружение, наверху фигура вождя мирового пролетариата, вскочил, как подстегнутый, карандаш в руку и скорее рисовать сие великолепие, торопится, только не забыть. Не упустил даже лысинку в обрамлении серых волос, чуть подумал и знаменитой кепочкой прикрыл. Закончил, отодвинул от глаз на расстояние вытянутой руки, оценил: красота! Такая красота, сердце пляшет, ликует: а Владимир Ильич как живой. Сделал произведение искусства, обязательно на выставку достижений пошлют. Ай, да Мишка!

Печет торт, бисквит на бисквит, и кремовая прослойка между ними не забыта, но это ерунда, главное впереди. Взбивает Мишка крем, у него спланировано как придать крему любой цвет. Любовно ваяет фигуру Ленина, костюм, жилет, бородка, и венец – мудрая лысинка, говорящая о Великой заботе вождя трудового народа. Решил кепку отменить, чтобы не закрывала высокого лба, да и в кепке вождь проще смотрится. Два дня не ел толком, наконец, вышел в столовую с лицом победителя, грудь вперед:

– Мама, умираю с голоду, дай покушать!

Набил брюхо, и скорее к работе, осталось всего ничего – коробку соорудить. Сам склеил, упаковал торт, и перевязал красной лентой: всё!

Преподаватель открыл коробку и обмер. Пауза воцарилась в безлюдном классе. Парнишка гордо вскинул голову, ожидая восторга учителя. Тот лязгнул зубами и выдохнул, хватаясь за грудь:

– Так-так-так, это что ж такое? Как прикажете понимать: вождя мирового пролетариата есть будут? Знаете, на что смахивает? Чем дело пахнет? Вредительством. Да, да, вредительством. Хорошо, никто не видит этого безобразия, и я, чтобы не видел. Забирайте и вон из училища! По муке вам три! И забудьте мечтать о дальних плаваниях!

Выбежал Мишка на улицу с тортом в руках, едва рыданья сдерживает, и к Веньке. Тот увидел товарища, всполошился, домой за руку втащил:

– Мама на работе! говори!

Говорит Мишка, губы синие, трясутся, будто у покойника:

– Венька, скажи, я враг народа?

– Какой враг? Ты же не нарочно. Покажи торт! Знаешь, вождя съедим, а кремом наискось «С праздником Октября» и скажем, так и было.

– Да-а? Только учителя не обманешь.

Достал Венька маленькую водки, граненые стопки, капнул понемногу:

– Давай для успокоения, мать говорит, первое дело.

Выпил Мишка, закусил кремовой головой, а Венька откусил вождя по пояс:

– Вкуснота необыкновенная, дурак Влад Яр. Ты, Мишка, лучший кондитер в мире!

– Да-а-а. С тройкой по муке. – Слезы вновь хлынули из глаз кулинара.

– Ничего, Михась, хочешь, и я заберу документы. Не хочу, мол, без друга за границу!

– Что ты, Веня? Учись, дружище, а я найду свое дело. Веришь? – Глаза Мишки высохли мгновенно и блеснули новым огнем, – Запишусь в драмкружок или танцкласс. Танцором свет объеду, ноги длиннющие. Гости в доме – я первый кавалер: танго, не хотите ли, вальс предпочитаете? С удовольствием. А что? Будешь еще торт?

– Наелся.

Мишка сгреб сооружение, принесшее столько горя, обратно в коробку, и, пряча от друга слезы, вынес на помойку.

Останься со мной

1. Василина Нипруха

Василина нервно подпиливала ногти, ежеминутно взглядывая на старинные часы в куске шлифованного малахита. Первый час ночи. Дочка спит.

Мать наедине с собой могла не скрывать чувств:

– Бабник поганый, – шептала женщина, – вертихвост, гуляка чертов. Будь проклят, подлец!

На туалетном столике фотография молодого красавца в скромной рамке черного дерева. Василина плюнула и попала в левый глаз юноши.

– Чтоб ты сдох, Нипруха!

Положила руку на сердце, схватила фотографию, вытерла рукавом, прильнула к застекленному изображению щекой, заплакала:

– Гришенька! Любимый!

Они поженились на последнем курсе финэка, и Василина едва утерпела, чтобы не разродиться прямо на защите диплома. Свежедипломированную роженицу доставили в роддом Педиатрического института, где Нипруха Василина благополучно произвела на свет малютку весом ровно три килограмма.

Что касается мужа, то карьера Григория Нипрухи в начале девяностых росла с головокружительной быстротой и завистники шептались, что не без помощи мафии. Через пару лет молодая семья обзавелась собственной шикарной квартирой в «золотом треугольнике» Питера. Григорий возглавил крупную банковскую компанию.

Нужды работать для Василины не было, но, честно сказать, стремления тоже. Материальные блага заставили прикрыть глаза на легкие многочисленные похождения неверного супруга. Годами она внюхивалась в запахи чужих женщин, исходившие от него, и постепенно бешеная ревность уступила место любопытству и некоторой симпатии к длинноногим пассиям супруга. Пока муж, насвистывая, мылся в душе, Василина сидела, уткнув лицо в его рубашку:

– О! Несет дешевкой! – Или, – М-м, интересно, что за духи?… а здесь попахивает норковой шубкой!

И вдруг, недавно все резко изменилось. Муж напрочь перестал ее видеть, слышать и хотя бы изредка желать. Черные кружевные чулки с поясом, приводящие некогда супруга в экстаз, вызвали у мужчины недоуменное пожатие плечами.

– Нашел моложе? – Выпалила и струсила. Дрожащим голосом, робко спросила, – или разлюбил?

– Нет, не разлюбил. Никогда не любил. Глупая молодость, вот и влип! А ты думала? Четыре норковых шубы, одна соболиная, бумер с водилой под задницей, дорогие безделушки – это любовь? Каждый дает, что может. А дочку обожаю, сама знаешь.

Муж пропадал вторые сутки. Василина дернула пилкой и поранила палец.

– Неужели развод?

Встала, подошла к зеркалу: десять лет переживаний не сделали краше.

– Боже, мой! Гусиные лапки в тридцать три. Если и сегодня не придет ночевать, сойду с ума! – Женщина вытряхнула из бонбоньерки на ладонь таблетку снотворного.

Утром позвонила подруга, бывшая сокурсница, Деньгова Марта, волей случая также работавшая в банке, только в другом районе, нежели Григорий.

– Знаешь, Василинка, кого я встретила? Каринку Пустоцветову! Ну, в воду смотрела! Да, по финэку. Наконец, вспомнила.… Так, Павлик, руки мыл? Марш к умывальнику! Извини, дорогая. Какой сын? Муж-объелся-груш. Не путай. Как чувствовала, не хотела ему свою фамилию давать, Позорище: не мужик, рохля.… Это что ж такое, Павлик, мать твою! Господи, ну не дадут поболтать!

– Может быть, ко мне зайдешь?

– Нет, Василина работаю, прости Господи. Давай в семь тридцать вечера, Кофе-Хаус на Восстания. На Площади Восстания. Договорились.

Василина прикончила вторую чашку кофе с куском яблочного пирога. Карина Пустоцветова, девушка с рыжими реденькими кудряшками, и мелкими кривыми зубами. Стра-а-шненькая. Помнится, Гришке записки любовные писала, а он посмеивался: красавец и чудовище. Значит, та самая. Скажите, радость какая. И с чего Марта говорит взахлеб? Подумаешь? Кабы Джорджа Клуни повстречала, а то сокурсницу бывшую, мышку серую.

– Прости, дорогая, задержалась! – Марта плюхнулась на стул, дрожа внушительными телесами. – Гришка-то появился?

Василина горестно покачала головой.

– Господи, вот, балбес! Мой-то у меня…, – потрясла внушительным кулаком, – пусть на работе командует, а дома я хозяин!

– Хозяйка, – поправила Василина.

На что Марта хохотнула.

– Девушка, вино несите да пошевеливайтесь! или через пять минут жалобную книгу!

Вино и бокалы появились мгновенно.

– О, как! видела? – Марта изрядно глотнула, – О чем бишь?

– Карина Пустоцветова.

– А! Выглядит на миллион. Господи, ни за что бы ни подумала. Окликнула меня в банке. И знаешь, чем занимается?

– Ну, – коротко и вяло произнесла Василина.

– Ведет тренинги «Богатство и власть», «Притяни удачу». Каково!?

Василина пожала плечами:

– Странно.

– Ничуточки. Извини, не у всех мужья жирели в девяностые. Безработица, инфляция. Карина, прости Господи, закончила курсы психологов и экстрасенсов. В струю попала. Поговори с ней. Хвастает, много пар воссоединила. Хороший психолог не меньше футболиста ценится.

– Замужем?

– Ни мужа, ни детей, прости Господи.

– Сапожник без сапог. Пусть свою жизнь наладит, а я посмотрю, какой психолог, – решительно ответила Василина и отпила вина.

– Мы с ней, как с тобой, сидели, выпивали и беседовали. Только пили-то коньячок, ха-ха! развязали язычок. Поведала Карина, что встретила мужчину давней мечты.

– Так и сказала?

– Да, именно, Господи. Так сказать в подтверждение уникального авторского метода ТИЖ.

– ТИЖ? Что за зверь?

– Технология исполнения желаний. – Марта значительно подняла вверх указательный палец. – Правда, Господи-Боже, мужчина женат. Но Карину данное обстоятельство не смущает. Что за семья без любви? Согласна? Тем более, обещал на днях поговорить с благоверной, рассказать о своей любви. Жить без Карины не может.

– А что за мужчина? Старый? Нищий?

– Красавец. Наших лет. Банкир. – Марта осеклась. – Господи!

Пауза.

– Притяни удачу, говоришь? Давняя мечта?

– О-о-й-ё…!

– Вот тебе и о-ё, – с горечью ответила Василина.

– О, Господи! Дорогая, может это вовсе не он….

– Хорошо бы! Только, если помнишь, Карина еще в институте неровно дышала, а мой только посмеивался, дескать, красавец и чудовище! Уф!

– Боже! тебе нехорошо?

– Издеваешься? Рада небось? Все вы мне завидовали, подруги хреновы.

– Я рада? Клянусь Богом, нет.

– А кто же? Ты нарочно мне сказала.

Василина наполнила бокал вином, осушила махом и, подхватив сумочку, молча, направилась к выходу. Земля уходила из-под ног, а она не знала, что делать. Неожиданно для себя, вдруг открылись истинные чувства: она любит своего мужа, просто обожает самозабвенно.

– Что делать? Что мне теперь делать?

Слезы текли по щекам, но она их не замечала. Горе обрушилось, внезапной очевидностью, лишив сил. Качаясь, будто пьяная, добрела до Аничкова моста, и остановилась возле перил, глядя на воду. В голове стучала назойливая мысль:

– А если Карина не увлечение? Если это серьезно? Я никогда тебя не любил? Так ли? Неправда! Мы были счастливы! Глупая, разве имеет значение прошлое? Оно осталось там, далеко, зыбким воспоминанием. Есть только сегодня, сейчас. Только настоящее. Я должна….

Василина до боли закусила губу. Вспомнила дочку: как она без папы?

– Весна! – Кто-то произнес за спиной восторженно, удивленно, – Разве не видите: весна! Это чудо!

Василина обернулась: мужчина средних лет с бородкой клинышком улыбнулся:

– Весна, а вы, никак, плачете? Радуйтесь, улыбайтесь чуду, солнышку. Ах, как оно пригревает. Распахнитесь, вдохните грудью! Ну, пожалуйста, что вам стоит?

Василина состроила подобие улыбки и повернулась к незнакомцу спиной.

Когда пришла домой, Ханна, десятилетняя дочка, валялась на диване, щелкая пультом телевизора:

– Ма, уроки сделала. Отпусти к Юльке!

– Десять часов, какая Юлька?

– Ну, мам!

– Никаких подруг, ночь на дворе.

– Светло еще.

– И что? Отец придет, на орехи достанется и тебе, и мне.

– Отец? Папан, между прочим, типа дома не спит последнее время, – дочка, как показалось Василине, ехидно усмехнулась.

– Папа работает сутками, чтобы ты сладко ела и летом по курортам ездила.

– Думаешь, не вижу, что сама типа нервничаешь. Богачи все эскорт имеют. Знаешь такое слово?

– Не знаю и знать не хочу.

– Эскорт как бы девушки сопровождения, ну и прочего, – она хихикнула, – м-м, сама понимаешь, молоденькие, ноги типа от ушей.

Василина почесала ладонь, едва сдерживаясь от рукоприкладства. Как хотелось влепить пощечину дерзкому созданию!

– Замолчи сейчас же! Не твое дело!

– Очень даже, мое. – Она помолчала. – Мама, отец нас бросает?

Василина пожала плечами:

– Не знаю. У меня ноги не длинные, и сама я не красавица.

– Разве это главное? Мы – типа семья. Видела ее?

– Кого?

– Ту женщину.

– Нет. Существует ли она?

– Тогда почему отец врет? Мама, сделай что-нибудь! Неужели тебе все равно? Хочешь, я буду умолять отца на коленях, чтобы не уходил? Вот.

Василина смотрела на дочь долгим взглядом. Происходящее вдруг оказалось реальностью, а она – героиней фарса. Ханна прижалась к матери, всхлипнула.

– Что ты, дочка? Отец никуда не уйдет. Мы – его семья!

– А-а разводы? Знаешь, с-сколько сейчас разводов?

– Это в Голливуде, а у нас гораздо меньше.

– Да-а, Юлькина мать в разводе, и Катюшина тоже, а у Стаса – папаша как бы пьяница и дебошир, только мать его не гонит. Стас говорит, если она не выпрет отца, то он, Стас, то есть, типа сам из дому сбежит.

– Доча, я прошу, не говори «типа», это слово-паразит.

– Я стараюсь, но теперь типа все говорят «типа». Ой! – Девочка шлепнула себя по губам, и засмеялась.

Василина улыбнулась:

– Знаешь, что?

– Что?

– Хочешь, на танцы запишемся?

– Мам, а музыка? А бассейн, еще и школа.

– Я в твои годы ездила в музыкальную школу на автобусе, а не с водителем, между прочим. И на фигурное катание, и на английский.

– Сейчас время типа ускорилось, я передачу видела. В восьмидесятые оно было намного медленней, поэтому ты все успевала. Да и пробок не было на дорогах.

– Как хочешь, Солнышко.

– Мама, ты не думай об эскорте. Пусть они со своими ногами! Ты красавица! Правда. Взгляни на себя в зеркало: Элизабет Тейлор отдыхает! Подумаешь, фиалковые глаза. Таких густо-серых, как у моей мамы нет больше в целом свете. Красавица! Отец дураком будет, как бы, если…

– Не надо! – Василина приложила указательный палец к губам дочки. – Уйдет, туда ему и дорога. Иди, родная, спать, я что-то устала.

Оставшись наедине с собой, Василина подошла к зеркалу:

– Что ж, дочка права, я еще красива, почти как тогда.

Взгляд упал на фотографию: юноша смотрел с нее иронично, чуть вызывающе. Василина взяла портрет в руки:

– Гриша, любимый!

Боль сдавила сердце, женщина задохнулась рыданиями:

– Боже, скажи, что сделать? Как вернуть любовь? – Опустилась на пол, обняв кресло, положив на него голову, будто на плаху. – Я пойду к Карине, буду умолять вернуть супруга. Что я несу? Она скажет: разве Гриша вещь? Что нашел в ней мой муж?

Неожиданно Василина резко вскочила и подбежала к компьютору. Пальцы лихорадочно забегали по строке поисковика: Карина Пустоцветова, психолог. На данный запрос – тридцать тысяч ответов – прочитали глаза.

– Мне хватит одного. Ага, офис на Итальянской, интернет-запись, кнопка: Записаться!

Через час ей перезвонили, девушка бесстрастным голосом перечислила программы тренингов.

– Мне подойдет программа «Как вернуть любимого».

– Тренинг «Как любовнице стать женой» идет по скидочке пятьдесят процентов. Желаете?

– Спасибо, нет. Скажите, ведет сама Карина?

– У нас замечательные психологи работают. Группы набираются очень быстро.

– Извините, я слышала именно о Карине, и хотела бы попасть к ней.

– Так, посмотрю, чем вам помочь. Группа набрана, к сожалению.

– Я доплачу.

– Минуточку! Только для вас освобожу местечко. Конечно, придется объяснять человеку, почему его в другую группу переводят…

– Я заплачу!

– Хорошо, перед вступительным занятием, послезавтра в девятнадцать часов, подойдите к Лилиане, меня знают, и мы решим наши проблемы.

– К Лилиане.

– Да-да.

– До встречи!

Василина положила сотовый на столик. Руки дрожали, во рту пересохло. Взяла бутылку воды, которая всегда стояла в ее комнате, поднесла к дрожащим губам. Интуитивно она решилась посмотреть на соперницу, узнать, чем бывшая «мышка» привлекла внимание мужа, как смогла завладеть сердцем серьезного «делаша».

Снова и снова женщина задавала вопрос, а способен ли вообще Григорий на глубокие чувства, ведь порой она в его глазах кроме денежных счетчиков ничего и не видела. Ревность и боль толкали Василину на бурное объяснение с неверным супругом, порою хотелось разорвать его на части, но не отдать другой женщине. Лишь усилия разума держали женщину в рамках приличия, да еще, пожалуй, надежда на поправимость ситуации. Думая о частых изменах, Василина удивлялась своему терпению. Почему она мирилась? Зачем давала повод к вседозволенности? Но миллионы женщин терпят измены. Вековая покорность живет в их душах? Василина открыла ящик стола и достала реликвию – семейные фотографии. Вот она с огромным животом, стоит, улыбается мужу, который снимает новеньким «Кодаком». Как он гордился дорогим фотоаппаратом! Молодой работник банка тогда зарабатывал очень скромно: помогали родители. Ей так и не пришлось работать: сначала дочка была слабенькой для детских яселек крохой, а позднее отпала необходимость – Гриша быстро пошел «в гору». А здесь они уже втроем на фоне Колизея – первое заграничное путешествие. Девяносто четвертый год. Малютка Ханна на шее у папы, а во рту пальчик держит. Дурная привычка, и чем только ей не мазали пальчик! Каким тогда был Гриша? Нежным, заботливым. Муж любил ее! Василина вспомнила жаркие итальянские ночи: молодые нетерпеливо убаюкивали Ханну, торопливо сбрасывали одежду, неистово любили друг друга. Гришины поцелуи, руки ласковые, осторожные. Он не делал больно. Как она скучает по его объятиям, сильным и нежным, по горячему возбужденному телу!

Василина застонала: жар охватил с ног до головы! Сама виновата. Она так боялась потерять любимого, что молча, сносила измены, и вот результат – муж перестал замечать ее, двигать подобно мебели, бессловесному шкафу. Кем, в сущности, она и была. Глупо рассчитывать, что в один прекрасный день супруг проснется и скажет:

– Дорогая, прости! Я понял, что жить без тебя не могу. Начнем все с начала!

Потом они кинутся в объятия друг друга, шепча клятвы верности.

Так бывает только в кино. А в реальной жизни иначе: быт, измены, равнодушие, после многих лет совместного бытия. А что ты хотела? Сколько раз отказывала в близости, ссылаясь на головную боль, потому что желания не было. Хоть раз подумала, куда оно делось? Стареешь, детка. Вот, вот.

– Родственные чувства, – прошептала несчастная, – годы убили новизну! Сказать по совести, я часто молила: Боже, хоть бы он не приставал! Дура! Дура! Винить некого. Гриша думал, я разлюбила и не хочу его больше. Что ему оставалось? Тяжелое добывание денег, а дома – холодная жена! Дура, дура! Бедный Гриша! Поведаю мужу о своей любви, о страсти. Но как говорить с тем, кто больше не любит? Скажу, а он оттолкнет, зевая. Чушь, обязан выслушать жену! Обязан? Глупость. Любовь по обязанности. Она убрала альбом на место.

Стукнула дверь и Василина струхнула: Григорий! Она испугалась так, будто предстоит экзамен, а муж – приемная комиссия. Глянув на себя в зеркало, поправила волосы, вышла навстречу:

– Добрый вечер, дорогой! – Подошла вплотную, через силу улыбаясь.

– Здравствуй, Лина, – снял обувь, надел тапки и, обойдя супругу, прямиком в столовую, из чего Василина заключила, что муж голоден.

– Тушеное мясо будешь?

Григорий кивнул и уселся за стол, снисходительно поглядывая на Василину, хлопочущую у плиты.

– Пива?

– Угу!

Женщина достала высокий бокал с надписью на боку «Heineken», взяла из холодильника бутылку одноименного напитка, наполнила сосуд и поставила перед мужем. Тот сделал несколько жадных глотков, отставил бокал, вытер губы салфеткой. Василина резала помидоры и огурцы на тарелку: