Текст книги "Учись слушать. Серфинг на радиоволне"

Мир входящему!

Как-то раз, беседуя с Владимиром Георгиевичем, я задала ему вопрос, меня давно тревоживший: сам-то он видел когда-нибудь НЛО или пришельцев? Своими глазами?

– Уфолог в научных исследованиях должен опираться на опыт всего человечества. И ему совершенно необязательно это видеть, – неожиданно сухо ответил Владимир Георгиевич.

И вдруг добавил сердечно:

– Но я видел. Был в гостях. Возвращаюсь домой. А у меня застекленная дверь на кухню. Вижу сквозь стекло – существо, невысокое, чуть больше метра. У меня, как говорят морские офицеры, «подводное» спокойствие, ни страха, ни удивления, а только вдруг почему-то, хотя в этом совестно признаться, взыграло оскорбленное самолюбие. Я – ответственный квартиросъемщик, а в кухне какая-то нечисть. Я выпятил грудь, – продолжал Владимир Георгиевич, – и пошел в наступление. Он попятился. Я оттеснил его к окну. Он отступил, но не был испуган. Спокойно смотрел на меня, даже немного насмешливо. И я на всю жизнь запомнил этот взгляд. Потом он исчез. Я кусал локти и рвал на себе волосы, я был не я, но факт остается фактом.

Мы долго молчали, потрясенные непредсказуемостью наших реакций. Я восприняла эту историю как суфийскую притчу, имеющую не семь, а семьдесят семь смыслов. Мучительно думала, как сама поступила бы, и не находила ответа. Уж если Владимир Георгиевич Ажажа прогнал с кухни пришельца, что говорить о нас, не очень-то готовых к подобной встрече. Что во мне взыграет – Вездесущая, Всюдуприсутствующая Душа или ответственный квартиросъемщик?

В то время у меня подрастал английский сеттер Лакки, внушительных размеров пес, который обладал свойством дико радоваться каждому встречному. Особенно он ликовал, если кто-то являлся к нам домой, не важно – знакомый, незнакомый, с дружественным визитом, со скандалом – ему было все равно. Он стремительно набрасывался на прибывшего и от макушки до пят покрывал его мокрыми поцелуями, буквально валя с ног волной неуемной любви.

Уже тогда я понимала, что Лакки – учитель, духовный проводник, который открывал мне великие законы бытия. А историческая встреча с ним на Птичьем рынке в тридцатиградусный мороз – одна из важнейших в моей жизни. Среди всеобщего смятения он мне показывал пример того, что мы – частицы Единой Реальности и находимся в непосредственном контакте со всем, что в ней существует.

– Под видом гостя к тебе приходит Бог, – вдалбливал мне в голову радушный сеттер.

Когда к нам в дверь позвонил какой-то подозрительный субъект с самодельным счетчиком Гейгера и заявил, что хочет проверить уровень радиации у нас в квартире, из всей семьи один только Лакки был рад-радешенек, что я его впустила, смотрел именинником. Он был настолько заворожен потрескиванием аппаратика, неотступно следовал за ученым-энтузиастом и до такой степени перемазал его слюнями, что тот не стал у нас ни чай пить, ни угощаться куриным супом, хотя я ему предлагала, а поспешил покинуть поле своего исследования, сообщив очень строго, что уровень радиации у нас превышен в районе форточек.

Больше к нам никогда не приходили подобные специалисты.

Зато явился табор, и развеселые цыгане давай всучать мне мед в огромных банках. Когда Лакки увидел компанию цыган с чумазыми цыганятами, он с такой силой дал мне понять – все мы граждане огромной Вселенной, и двери этого королевства в любой момент открыты для каждого, – что под его влиянием я купила трехлитровую банку чистейшего жженого сахара, тотчас же ее грохнула и расколотила, а пока пыталась ликвидировать катастрофу, этот сукин сын ушел с цыганами. Я еле успела догнать их в соседнем дворе, хотя они уже скрылись за поворотом.

Мы с Лёней подшучивали над ним:

– Лакки, ты что больше хочешь – уйти с чужими или остаться со своими?

Он весело вилял хвостом, намекая, что юмор понял, но если серьезно, тут нет и не может быть чужих.

Мы с Лакки всячески декларировали нашу открытость Универсуму. Особенно хорошо у нас это получалось по радио и относилось к людям Земли, обитателям параллельных миров, инопланетянам, животным и даже растениям.

Откликнулась целая Вселенная. Телефон звонил не переставая. Совершенно незнакомые люди с места в карьер принимались перекладывать свои проблемы с больной головы на здоровую. Я интересовалась, конечно, откуда берется мой номер телефона, да еще в таком масштабе? Отвечали, что по «09» диктуют с лету, как будто наизусть, и даже не задают наводящих вопросов.

А когда опять позвонили в дверь, мы с Лакки обнаружили в коридоре колонию хиппи. Они стояли, сидели, лежали, обнимались и целовались.

– Привет, Маринка! – сказали они. – Мы летели на самолете всю ночь сказать тебе, что мы тоже такие же, как ты. А нам – одинаковым – надо объединяться.

– А вы какие? – спросила я на всякий случай.

– Мы не пьем вино и не курим, но мы абсолютно счастливы. Мы любим всех, и все любят нас. Мы хотим обнять мир, и, чует наше сердце, мир тоже не прочь нас обнять. У нас к тебе вот какой вопрос: ты видишь цветные сны?

Вместо ответа в самую гущу их бросился Лакки, прижимая всех без разбору к своей мохнатой груди. «Make love – not war!» – называлась эта картина. Я с большим трудом загнала его домой.

С каждым годом у нашего пса Лакки открывались новые возможности. На пятом году он стал есть арбуз и виноград, на десятом – курить трубку, а на пятнадцатом – пить шампанское на Новый год.

Сынок мой Серёня, выглядывая из своей комнаты, испуганно спрашивал:

– Это что – твои поклонники?

Я не удивилась бы, если б явились инопланетяне. Серьезно. Поскольку души, которые слетались на мой пылающий в ночи костер, были настолько не от мира сего, что по самобытности не уступали инопланетянам. А некоторые дали бы тем небольшую фору.

Однажды ранним утром незнакомый голос в трубке произнес:

– Алло, Марина? Это некая Алла. Я приехала из Доминиканской Республики, город Санто-Доминго, пойди посмотри на карте, где это. И привезла тебе книжку про мальчика-инопланетянина. Ее написал чилийский писатель Энрике Барриос. Я перевела ее на русский язык и твердо верю, что ты приложишь все силы, чтобы ее издать.

Напрасно пыталась я объяснить, что категорически не в состоянии ничего издать. Вечером она к нам пожаловала. Русская, рослая, загорелая, руки такие у нее крупные, большой размер ноги. Войдя, крепко сжала меня в объятиях, немного приподняв (у меня даже дух перехватило), потом, бросив мимолетный взгляд на маленького Серёню, лежавшего в кровати, произнесла:

– Это ОРЗ, – пообещала, – мы вылечим за одну минуту!

Хлопнула по плечу Лёню Тишкова и воскликнула:

– О, мой земляк с Урала!

– Как вы догадались? – удивился Лёня.

– По ауре, – ответила Алла.

На кухне, пока мы гоняли чаи, она вытащила из сумки рукопись и торжественно прочитала:

– «Ами – мальчик со звезд». «Посвящается детям всех возрастов, всех народов этой круглой и прекрасной родины, этим будущим наследникам и строителям новой земли без границ между братьями».

С самых первых строк Энрике Барриос предупреждал, что сочинил сказку. С виду она неуловимо смахивала на «Маленького принца» Экзюпери. Однако по существу точка в точку совпадала с тем, что поведал о встрече с инопланетянами Анатолий Николаевич Малышев, «контактер третьего рода» из Солнечногорска, по-настоящему приглашенный инопланетянами на борт НЛО.

Помню, меня очень взволновал случай с Малышевым, я все ждала, когда он придет в наш университет «Базис», а я запишу его на магнитофон. Однако в назначенный день Анатолий Николаевич не явился. Владимир Георгиевич смущенно объяснил, что у Малышева наверняка очередной приступ хандры, одолевающей его с тех самых пор, как он путешествовал с инопланетянами на другую планету.

Главное – все, что Малышев видел в полете, он изобразил на своих картинах. По профессии Анатолий Николаевич слесарь, а художник – по зову души.

Получились фантастические живописные полотна. А ведь до этого случая он был закоренелым художником-реалистом – «что вижу, то пою», рисовал одни только подмосковные пейзажи да портреты родных и друзей.

Кстати говоря, на опушке леса, куда Анатолий Николаевич однажды с мольбертом и палитрой отправился писать пейзаж и вдруг увидел, как неподалеку приземлился сияющий корабль с тремя человекоподобными существами в серебристых скафандрах, словом, на месте предполагаемой посадки под Солнечногорском работала научная группа, и с помощью специальных приборов подтвердили: посадка была.

– А мой младший сын Юра, – гордо сообщила нам Алка-доминиканка, – давно уже контактирует с инопланетянами. В странах Латинской Америки в этом случае мамы не тащат своих детей к психиатру, а расспрашивают – во всех деталях, с пристрастием. Надо ж разобраться, какой именно тип гуманоидов вышел с твоим ребенком на связь. Ведь у нас каждый день и по телевидению, и по радио рассказывают о людях, повстречавших инопланетян. Я спрашиваю: «А как они к тебе приходят?» Юрка отвечает: «Они у меня в голове. Но я их вижу и с ними разговариваю». А еще он сказал, откуда они прилетают: «Они прилетают, – мой Юра говорит, – с другой планеты, которая называется Марс».

Вечером к нам явился Андрей Игоревич Лотов, репетитор нашего сына по математике. Он уже собрался диктовать Сергею свои сверхсложные задачи, например: «Сколько попугаев съел на необитаемом острове Робинзон Крузо, если в день он съедал… А всего на острове было…» И вдруг услышал, какие у нас на кухне ведутся разговоры.

Тогда Андрей Игоревич сел за стол, попросил налить ему чаю покрепче и произнес прямо в микрофон своим хорошо поставленным голосом (с некоторых пор у меня, как у шпиона, постоянно работал диктофон):

– По роду занятий я физик. Занимаюсь исследованиями Земли из космоса – но только с наших спутников, а не с чужих. Однако я лично наблюдал летающую тарелку. Это случилось в прошлом году, недалеко от моего дома. Вообще она была хорошо заметна по всему городу. А я как раз поздно вечером, зимой, гулял с собакой. У меня тоже сеттер, но не английский, как этот обормот Лакки, а ирландский. И вдруг мы с друзьями на улице увидели летающую тарелку, она поднималась с поверхности Земли.

Я:

– Боже мой, где? Где это происходило?

– А происходило это, – отвечал многомудрый Лотов, – где-то в районе платформы Москворечье около Борисовских прудов. Есть такой прием, с помощью которого можно измерить угловое расстояние до любого объекта, – доверительно сообщил он Алке-доминиканке. – Не расстояние в километрах, а угол – расстояние в градусах. Вот мы с приятелями-физиками, которые тоже гуляли со своими собаками, этот угол и померили. А на следующий день узнали размер угла, который померили другие физики в другом конце Москвы. Решив простую математическую задачу, я вычислил размер космического корабля: примерно сто метров в длину. Высотой с тридцатиэтажный дом. Причем макушка светилась в ночи. Такая громадная башня стартовала. Я видел, как включились двигатели по днищу корабля. Воздух был ионизирован и светился зеленовато. Потом корабль разогнался и стал невидимым. И это неудивительно, – со знанием дела добавил Андрей Игоревич. – Если мы регулярно запускаем спутники и ракеты для исследования других планет, то вполне вероятно, что другие цивилизации запускают такие же спутники для исследования Земли.

– Ну-ну, – попытался урезонить гостей Лёня. – Пока еще ни один корабль, отправленный на разведку, не принес утешительных вестей. Нигде. Никого. Чуть ли не на прошлой неделе американцы бороздили просторы Марса. Брали пробу грунта!

– Подумаешь, какое дело, – с жаром возразила Алла. – Те же американцы провели такой эксперимент: высадили копию корабля, изучавшего Марс, в Антарктиду. И этот аппарат, как его предшественник на Марсе, искал у нас жизнь. Так вот он пришел к выводу: нет тут никакой жизни. Опять же, приземлится инопланетный вояжер в пустыню Сахару. Что он обнаружит? Безжизненную планету. Даже с Луны незаметны земные города. А мы-то – вот они! Сидим, пьем чай с тортом «Полет». Может, наш земной аппарат как раз угодил в марсианскую пустыню? А другие спутники исследуют планеты уж слишком с большой высоты. Снизились бы, увидели!..

– Что? Что они увидели бы? – прошептал Серёня, и его шепот записался на пленку. С тех пор всякий раз, когда мне кажется, что он начинает забывать о Чуде, я ставлю эту кассету, включаю магнитофон, и он спрашивает снова и снова, едва дыша: «Что? Что они увидели бы?..»

– Гуманоидов! – развеивая оставшиеся сомнения, ответила Алка-доминиканка, и это прозвучало как нечто само собой разумеющееся. – И с Венеры, и с Марса, – гордо перечисляла она. – В Полинезии на Бора-Бора французская миссия «Галатея» контактирует с пришельцами из звездного скопления Плеяды в созвездии Тельца. В Испании ассоциацию «Адонай» вдохновляет известный итальянский контактер Евгений Миракуз, они общаются с обитателями самых разных созвездий. А мы – во главе с моим приятелем, перуанцем Сиксто Пасом Уэллсом, – поддерживаем отношения с жителями Ганимеда. Все это запротоколировано и внесено в наши каталоги.

– Что ж это за каталоги такие? – удивлялся Лёня.

– Дак… Миссии «Рама», – певуче, по-уральски ответила доминиканка.

Оказалось, наша Алла – посланец разветвленного латиноамериканского общества, осуществляющего контакт с инопланетным разумом. Имя «Рама» означает «Солнце на Земле», иными словами – пламя из космоса, которое пришельцы пытаются возжечь в каждом человеке и во всем человечестве. Это космическое пламя полыхает в Доминиканской республике, Чили, Аргентине, Уругвае, Бразилии, Боливии, Перу, Эквадоре, Колумбии, Коста-Рике, Сальвадоре, Гватемале, Гондурасе, Мексике, а также в США, Канаде, Испании, Франции, Австралии, на Таити… Примерно восемь тысяч землян из сообщества «Рама», в том числе и наша подруга Алла с чернокожим мужем и двумя уральско-доминиканскими сыновьями, регулярно выходят на связь с коренными обитателями крупнейшего спутника Юпитера Ганимед, хотя первоначально те прибыли из созвездия Орион.

– Поймите, они основали на Ганимеде целые города, – горячо убеждала нас Алла. – И в некоторых нашли пристанище земные люди. Слышали про Бермудский треугольник, там пропадают корабли и самолеты? Так вот, в таких точках на планете, – заявила она, понизив голос, – пассажиры не просто исчезают – их забирают на Ганимед. Поселения на Ганимеде небольшие. Атмосфера искусственная, у каждого городка своя, общей нет. Но с земных спутников эти крошечные скопления просто невозможно заметить. Поэтому Сиксто Пасу Уэллсу многие не верят. Даже души участников Миссии «Рама», самого ближнего окружения Сиксто Паса, порою подтачивает сомнение: а не сочиняет ли это все их дорогой и любимый Сиксто? Вдруг он просто-напросто фантазер?

Тогда он вот что придумал.

В центре Санто-Доминго в отеле «Оскар Мирафлорес» перуанец Сиксто Пас Уэллс организовал международный уфологический конгресс. На открытии в громадном зале, переполненном журналистами, он выступил с пламенной речью – мы, мол, не одиноки во Вселенной. Существуют иные космические цивилизации, которые – да-да-да, уж мне-то вы поверьте! – заботятся о нас, помогают преодолевать невзгоды, предупреждают об опасности. Они учат нас, исцеляют. Рассказывают, кто мы на самом деле, в чем заключается смысл и реальность нашего присутствия на этой планете, информируют о нашем прошлом, будущем, о том, что человек неумолимо приближается к началу крупных изменений и трансформаций.

– Влияние высших разумных существ, – страстно убеждал собравшихся Сиксто Пас, – всегда привносило в земные культуры прогрессивные элементы этики, морали, технологии, а также несметные сокровища, такие как мудрейшие Учения о человеке как проводнике огромной силы и Вселенской любви. Поскольку одна Любовь способна гарантировать выживание человечества!.. И нет никакого проку делать вид, что на Земле не происходит плодотворнейшего диалога с инопланетным разумом!

Тут кто-то не выдержал и крикнул из зала:

– Где доказательства?

– Доказательства? – задумчиво произнес Сиксто Пас. – Значит, вам нужны доказательства?

И он внимательно посмотрел в окно – безграничное окно отеля «Оскар Мирафлорес», выстроенного из стекла и бетона. Бетон пошел на пол и потолки, а стенки целиком и полностью прозрачны.

Все машинально повернули головы вслед за ним.

Сгущались сумерки. Таинственные тропические сумерки, воспетые Гарсиа Маркесом в романе «Сто лет одиночества». И в этих доминиканских сумерках в небе над Санто-Доминго на уровне того самого этажа, где расположились участники конгресса, сквозь прозрачную стену отеля «Оскар Мирафлорес» сперва чуть заметно, а потом все ярче, интенсивней, красочней стал проявляться неизмеримый, сияющий разноцветными огнями инопланетный корабль…

– То есть вы считаете, – нарушил Лёня наше изумленное молчание, – мы не одиноки во Вселенной?

– Я думаю, – важно сказал физик Лотов, – было б очень самоуверенно считать, что мы единственные и неповторимые.

Перед тем как покинуть нас навсегда, гостья сделала несколько пассов руками перед Серегиным носом и горлом.

– Болит? – спросила она.

– Не болит.

– Нос дышит?

– Дышит.

На прощание она научила его черпать энергию из космоса.

– Встань у окна, – они встали плечом к плечу, – подними руки ладонями к небу, вытяни пальцы-антенны. А теперь вдохни поглубже и, глядя на звезды, попроси у неба энергии, силы, пожелай здоровья всем людям и зверям, птицам и рыбам, воде и земле, Лакки, самому себе. И почувствуй, как все это тебе дается. А теперь поблагодари, – сказала Алла. – Никогда не забывай благодарить Вселенную!

– Ему бы еще по математике способностей, – вздохнул Андрей Игоревич.

– Все у него будет нормально по математике, – ответила Алла.

Я говорю:

– Может, ты останешься ночевать? Поздно уже, темно. Вдруг на тебя кто-нибудь нападет?

– Ерунда, у меня черный пояс по карате.

– И вы всем – бац! Бац?! – с завистью спросил Серёня, которому хотелось быть сильным и смелым и, если что, всем как следует навалять.

– Ни в коем случае, – воскликнула она. – Я просто убегу. Как я ударю человека? Ему же больно…

Лакки был в отчаянии, что она покидает нас. Он лил крокодильи слезы, ложился у порога, перекрывая выход. Уверял, что уйдет, уйдет навсегда. А когда хлопнула дверь и шаги Алки-доминиканки затихли в неведомой нам дали, рухнул на коврик, как подкошенный, и заснул.

Ему снились высокие Кордильеры, парящие над хребтами орлы, прозрачные серные озера, белые пеликаны, розовые фламинго, носороги, тропические леса, гордые олени, страшные питоны и другие обитатели полностью недосягаемой для него Доминиканской республики, – куда там! Во-первых, из-за политической обстановки с ее железным занавесом. А во-вторых, до Царицына-то не каждый раз доберешься: контролеры лютуют, в метро не пускают даже в наморднике…

Потом ему снились инопланетные корабли, о которых так все интересно рассказывали друг другу за ужином, умные и добрые представители космического разума. И его будущая жизнь в виде человека.

Фото космонавта Анатолия Иванишина

Глядя на фотографию Байкала, огромнейшего и глубочайшего озера у нас на планете, снятую из космоса мужем кузины моей хорошей знакомой Жени из Иркутска, я вспомнила свое письмо настоятельнице русского православного монастыря Вознесения на горе Елеонской в Иерусалиме – высокую башню колокольни их церкви (кампанилла, 64 метра), она видна издалека, называют в народе «Русская свеча».

«Милая дорогая Матушка Моисея! Спасибо за Ваше светлейшее поздравление! На Пасху возвращалась я с мужем из Египта, куда возила его полечить от бронхита.

Я летела и оглядывала этот громадный кусок земного шара – с Сирийской пустыней, землей Иордании, озерами, древним Евфратом, заснеженными Анатолийскими горами, и всюду – казалось бы, в полностью непригодных для жизни песках или грудах скал – поблескивали крыши домишек, теплились огоньки…

Еще я думала о саде, который вырастили во дворике гостиницы садовники, о пальмах, шелестящих огромными листьями, цветущих деревьях, неведомых мне, суданской розе и запахе ночного цветка табака, который так любила моя мама Люся, когда мы с ней жили у деда в Подмосковье.

Этот сад они вырастили на голых камнях и земле и поливали, поливали, поливали, потому что стоит им не полить хотя бы раз – и благоухающий цветущий сад исчезнет. Вы ведь знаете израильские сады и парки, эти квадратики травы, расстеленные на камнях и вручную высаженные деревца!..

Так же и Вы излучаете добро и любовь, и это не пропадет, невзирая на все земные обстоятельства».

* * *

Прежде всего корреспондент должен быть уверен в своем главном инструменте – магнитофоне. Нужно заранее опробовать – в порядке ли он? Батарейки не сели? На всякий пожарный возьмите два диктофона: если один откажет, на выручку придет другой. И обязательно запасные батарейки.

Проверьте, есть ли место на флешке, а то придется в самый ответственный момент сбросить прежнее удачное интервью, чтобы записать новое – пока еще неизвестно какое. Вдруг оно окажется ни то ни се, а старое, гениальное, вы позабыли перекачать в компьютер.

Какой у вас микрофон? Остронаправленный или с широким захватом? Он правильно включен? Не слишком ли близко микрофон от диктофона? Не будет ли накладываться шум его мотора? Если микрофон, даже цифровой, встроен в диктофон, – шум слышится всегда. Микрофон лучше иметь выносной и по возможности водрузить его на стойку. А то при хорошей чувствительности запишется много мусора.

В Институте современных искусств, где я обучала радиожурналистике, на первых порах мы тренировались в классе. Разбиваемся на пары, и начинаются ролевые игры. Каждый выбирает амплуа. Один, скажем, дрессировщик львов, а другой корреспондент. Журналист задает своему герою вопросы о тонкостях дрессуры. Тот важно отвечает. Потом корреспондент говорит: «А можно посмотреть, как вы кладете голову в пасть ко льву?»

Дрессировщик: «Разумеется!»

Импровизация захватывает всех. Финал интервью обеспечивается шумовыми эффектами, кто-то отбивает барабанную дробь ладонями по столу: львиный рык «Р-р-р», «Ах!» корреспондента и затихающий вопль дрессировщика.

После «междусобойчиков» мы пускались в экспериментальное плавание – в ближайший парк или на выставку, чтобы попробовать заприметить кого-то, «взять на мушку», завести разговор, сделать первый шаг навстречу нашему – ремеслу или искусству? Конечно же – ремеслу. И конечно же – искусству.

Все теперь вспоминают со смехом, как в 90-х мы явились на Гоголевский бульвар, студентки уселись на лавку, я встала перед ними и объявила голосом полнозвучным, с богатыми модуляциями, так что прохожие недоуменно косились на наш подозрительный десант:

– Сегодня, девочки, я буду учить вас работать на бульваре!

“Учение” заключалось вот в чем: приближаться с микрофоном к людям ты должен максимально приветливо и дружелюбно, хотя и тут, гляди, не перегни палку, поскольку любая чрезмерная эмоция отпугнет незнакомого человека. Он сразу подумает, что ты ему хочешь что-то всучить или его обмишулить.

Кто бы он ни был: известный актер, легендарный спортсмен, искатель пиратских кладов или туалетный работник, – к нему нужно обращаться как к мастеру своего дела. А то и просто – к Мастеру жизни, что может скрываться в каждом. Ты его выбрал из миллиардов обитателей Земли, значит, он тебя чем-то зацепил, примагнитил. Пусть даже это заведомый прохиндей – не стоит менять общего настроя доброжелательности и сострадания к человечеству.

Если тебя не послали с ходу, а хотя бы замедлили шаг, не спеши задавать свои главные вопросы: поговори о чем-то незначительном, пусть твой собеседник почувствует комфорт, безопасность, внимание и сердечную заинтересованность. Глядишь, человек освоился, оторвал взгляд от микрофона и втянулся в обыкновенную беседу. Тогда переходи к сути дела.

«Способность влияния на умы других людей и на течение событий является одной из сил йоги, – сказано в древнеиндийском священном тексте “Упанишады”. – И объясняется это явление как результат всеобъемлющей симпатии».

Фото Юлии Говоровой

«Особенностью Марины как педагога, – пишет Юля Говорова, – ее новаторским методом обучения (который не каждый принимал) было то, что она почти всегда опаздывала. На 15, 20, 30 минут, на 40… Час от часу ученики расходились. И в результате в пустынном классе оставалась одна только я.

Ждать Марину я могла бесконечно. И мне было уже не важно: вышла она из дома или едет пока еще в метро. Ее передачи, записанные мной на магнитофон, я могла воспроизвести почти дословно. «Париж», например, знаю наизусть, ну и про Коваля, конечно, тоже. Коваль с гитарой, с шишками на гитаре для клеста, и тут же Марина с микрофоном – пытается сберечь каждое его слово. Так и он когда-то вручную, а может быть, на старенький свой магнитофон записывал былины седобородого Шергина.

Потом ее расшифровки – длиннющие рулоны с подклеенными включениями, комментариями, приложениями, отступлениями и прочими вставными конструкциями разворачивались на монтаже, как манускрипт. Все это напоминало священнодействие мистагога, сохранившего для вечности голоса дорогих людей, их смех, печаль и мудрость».