Текст книги "По краю реальности"

22

Они пили чай на кухне, держась за руки. Когда-то Крис такие нежности терпеть не могла, а теперь просто таяла от счастья, нежно улыбаясь объекту обожания.

– Расскажи что-нибудь? – наконец произнесла она после долгого молчания.

– Ну, что например?

– Не знаю, придумай что-нибудь, просто какой-нибудь вымысел. Это ведь более личное, чем то, что было на самом деле. Если второе всего лишь грубое отражение реальности, то первое плод того, что в человеке дороже всего – разума в целом или воображения в частности.

– Это ты у нас спец по всяким выдумкам. Я как-то таким не занимаюсь. Вот как любитель сочинять всякие истории на ночь глядя, скажи мне, как это всё придумывается? Ну, в смысле, это на чём-то вообще основано или просто полнейший вымысел от начала и до конца?

– Когда как. Иногда ни на чём, иногда на снах. Вообще, как ни странно, это довольно неприятное чувство. Вроде ты просто думаешь о чём-то и вдруг ловишь себя на том, что начинаешь строить фразы и корректировать уже придуманное с минуту назад, машинально повторяя исправленное, и тут внезапно перестаёшь чувствовать себя. Тебе начинает казаться, что ты плод воображения, то ли своего собственного, то ли чьего-то ещё.

Вот почему для меня секс особенно приятен. Физические ощущения позволяют почувствовать себя, не только своё тело, это и какое-то метафизическое ощущение. Так можно хотя бы немного забыть об этой странно сковывающей отчуждённости от себя. А ты вот где бы предпочёл оказаться, в реальности или в фантазии, которую можно менять?

– Правильнее будет ответить, что в реальности, какой бы она ни была. Надо учиться принимать действительность во всей её неприглядности, а не витать в облаках.

– А я бы выбрала исключительно плоды воображения, хотя вообще считаю, что реальности почти не существует. Всё же воспринимается сквозь призму своего сознания, пропускается сквозь свою индивидуальность и пережитый опыт. То, что ты видишь, настолько субъективно, что язык не поворачивается называть это действительностью. Это как с государственными телеканалами – слишком много искажающих слоёв, чтобы признать изображаемое настоящим.

– А вообще, знаешь… Иллюзия – это то, где ты живёшь, если тебя что-то не устраивает в реальной жизни. Представь, жёсткий график работы, с 8 до 6..

– Тогда уж до 5, – перебила Крис.

– … Работа, то, чего бы ты никогда не придумал в детских и подростковых мечтах, это лишь формальная реальность, если ты её не хочешь признавать. Твоя же жизнь – то, где ты сейчас находишься на самом деле, пусть и в мыслях. И если сравнивать твоё внутреннее участие и в первом, и во втором, то реальностью является как раз та самая иллюзия в общепринятом смысле, твой внутренний мир. Пусть это и подмена понятий, пусть это звучит не логично… Люди порой так живут, сами этого не осознавая. Если всё так меняется местами, человек становится несчастен.

– Если ты так считаешь, почему бы и нет. Меня другое интересует – ты ведь сейчас не здесь? Не буду спрашивать, где твоя реальность сейчас, но со мной рядом очевидно присутствует формальное воплощение тебя. Милый, ты тут?

– Пожалуй, что всё-таки нет.

– Вы, мужчины, иногда ещё более непостоянны, чем девушки. Ждём от вас поддержки и опоры в мужской непоколебимости характера, а получаем таких же сомневающихся и нелогичных, как и сами. Порой даже хуже, самим приходится воспитывать в себе мужские качества, чтобы опереться можно было хотя бы на себя.

Ну хорошо, тогда и я ухожу, раз разница между реальным и виртуальным так ничтожна, ты даже ничего и не заметишь. До завтра.

И хотя она понимала, что ждать от него удовлетворённости тем, что он сидит на этой маленькой кухне в этом городе рядом с ней, когда есть где-то целый мир и гораздо более прекрасные девушки просто глупо, но так откровенно услышать о недовольстве своей жизнью в тот самый момент, когда она, пусть и на несколько часов, является её частью, было просто больно.

– Не уходи, здесь я… С тобой.

Только что такой далёкий, и в ту же секунду оказывающийся таким близким, уютным и почти домашним, так нежно обнимающим. Крис готова была разрыдаться, закричать от такого болезненного контраста, закатить скандал на пустом месте, просто вывести его из себя, так легко влияющего на её эмоции, но понимала, что ответом на это будет холодное молчание, тем более укоризненное, чем больше она выйдет из себя. Поразительно, насколько может измениться человек с момента первой встречи, когда расслабляется и перестаёт строить из себя кого-то ещё. Она предложила самое разумное, что ей могло прийти в голову в этот момент:

– Может, сходить прогуляться за бутылкой вина? Тянет меня на какие-то оторванные от действительности темы, обычно меня пьяную несёт в такую сторону, так что может, алкоголь в этот раз наоборот вернёт меня к реальности.

Друг Крис смерил её неодобрительным взглядом, но спорить не стал, ей, наверное, виднее.

«Реальность или вымысел – что важнее?» и другие сто способов бездарно потратить время вместо секса.

23

Фредерик был очень обеспокоен. С этим надо было что-то делать. То она возвращалась домой счастливой и с тортиком, то мрачной и с бутылкой вина. Первое случалось всё реже, а второе всё чаще. В любом случае или она станет рыхлой плюшкой, или сопьётся. Пусть толстеет, чёрт с ней, главное, чтобы не грустила. Сегодня она вернулась домой не одна. С ней был виновник её перепадов настроения.

– Знакомься, это мой пушистый друг, Фредерик.

– Наслышан, наслышан. Ну, здравствуй, Фред.

Кролик шустро убежал на кухню и спрятался под стол.

– Не знаю, что это с ним, обычно ему всегда интересны гости, тем более те, кого он раньше не видел.

– Да не обращай внимания, может, просто испугался, кролики вообще довольно трусливы.

– Чем займёмся?

– Посмотрим какой-нибудь фильм, не против?

– Почему бы и нет.

Они лежали, обнявшись в темноте. Кино не оставило после себя никаких впечатлений, кроме того, что Крис слегка испортило настроение то, что в сюжет было вплетено празднование нового года.

– Ненавижу праздники.

– Даже новый год?

– Особенно новый год

– А как же это ощущение чуда, которое никогда не оправдывается, а килограммы мандаринов, а близкие люди рядом, наконец?

– Мандарины я и так ем килограммами, а что касается близких людей, то любой новый год я обычно проводила с родителями. Я даже не поддерживала их в совместном распитии игристого, мрачно выпивала рюмку коньяка, мысленно произнося тост «за конец света, пусть в наступающем году он наконец-таки состоится» и шла читать первую подвернувшуюся книгу, пока они отмечали. В таком случае мне под руку всегда попадались философы-пессимисты, такое случайное совпадение с новогодним настроением.

– Какой же у тебя мрачный взгляд на мир. Смотри на вещи проще, вообще всё, что ни делается…

– Ты правда думаешь, что всё в этом мире к лучшему? – Перебила его Крис. – Что если что-то происходит, то нужно только соблюсти нормы приличия, достать с полки маску расстроенного человека на отведённое правилами адекватности время, а затем произнести навязанное теми же правилами «но жизнь всё-таки продолжается» и просто обо всём забыть? Не делать выводы и стараться не испытывать боли, не замечать её? Самое страшное, что впоследствии действительно перестаёшь её испытывать.

– Ты всё драматизируешь. Да, порой случается что-то и правда плохое, но жизнь всё равно всё расставляет по своим местам, и иногда оказывается, что мы представляли себе всё хуже, чем есть на самом деле. Зачем вообще акцентировать внимание на негативе?

– Ты считаешь, что о негативном нужно молчать?

– Ну, если что-то случилось, не обязательно окружающим знать об этом.

– Ага. Благородно оградить кого-то от переживаний. А не кажется ли тебе, что если ты человеку по-настоящему дорог, то ему больно по косвенным признакам догадываться, что что-то совсем не в порядке и не иметь возможности хотя бы быть рядом, сочувствовать и сопереживать. Сложно видеть, как дорогой тебе человек страдает и не иметь возможности разделить с ним его проблемы.

– Давай уже спать, мой мрачный философ.

– Хорошо-хорошо, но я с тобой не согласна.

– Как и всегда.

– Некоторые любят непокорных девушек, – Крис улыбнулась и обняла его. – Сладких снов.

Чем больше избегаешь моральных страданий и терзаний, тем больше подозреваешь себя в эмоциональной фригидности.

24

Самое ужасающее – видеть, как люди движутся дальше, оставляя за бортом памяти то, что больше не имеет для них значения. Чья-то смерть скрылась за статусом случайной знакомой, довольно легкомысленной девушки – помним, любим, скорбим. А любит ли, помнит, если спустя пять минут в микроблоге появляется новая запись на отвлечённую тему, призванную развлекать и отвлекать?

Длина скорби в наше время измеряется способностью двигаться вперёд, только вперёд и ни в коем случае не оглядываться. Человека нет. Он был дорог? Возможно? Тогда быстрее сотри его из своей памяти, отформатируй воспоминания, иначе ты можешь успеть действительно расстроиться, чего доброго, начнёшь вспоминать ваши общие радостные мгновения, проведённые вместе дни, расплачешься и… Всё потеряет для тебя смысл, какие цели, какие, к чёртовой матери, мысли о будущем?! Его нет, нет, нет… Ты будешь сидеть и, печально глядя в одну точку, вспоминать снова и снова. И вся твоя целеустремлённость исчезнет без следа.

Ты этого хочешь? Да конечно же нет, поэтому ты спешно выкидываешь из сердца те старые когда-то любимые фотокарточки воспоминаний, спускаешь с балкона когда-то дорогие предметы общего прошлого, надеваешь любимые туфли и вприпрыжку убегаешь куда-то за новыми впечатлениями, которые уничтожат тот горький осадок для тебя теперь уже просто негатива.

Иногда, не помня сложности прошлого и отрицая не самое приятное в настоящем, человек становится чёрствым и жестоким, отрицая саму возможность более сложных переживаний, чем огорчение от того, что с утра ты вдруг неожиданно обнаружил, что закончился кофе.

Но в некоторых случаях, чтобы не вести себя бессердечно, нужно просто выкинуть из головы гнетущую действительность.

Жизнь любимого человека уже ведёт обратный отчёт и черт её знает, на каком числе она остановилась сейчас – об этом нельзя помнить, не нужно знать. К чёрту эту реальность, с её необратимой жестокостью к самым близким, ведь можно придумать свою, где они каждый день вместе, даже тогда, когда он сидит в больнице. Обниматься, даже если она на работе, а он, чувствуя себя из рук вон плохо, бледнея, лежит в постели. Зачем она нужна, эта реальность, когда, закрыв глаза, почти чувствуешь его прикосновения, а позвонив, слышишь его улыбку? И даже видя его, можно просто смеяться над этой так называемой действительностью:

– Обещаешь прийти ко мне на кремацию?

– Извини, не получится, мы же вместе сгорим, как же я, интересно, смогу прийти, как ты это представляешь – у твоей урны застынет грустная горстка такого же пепла?

– Ну да, как-то затруднительно тогда будет.

– Никакой семьи, детей и перспективы в отношениях – все твои иллюзии, наверное, разбиваю?

– О да, просто весь пол усыпан осколками, осторожно, не наступи с утра, когда встанешь с постели. Кстати говоря, с тобой здорово вместе просыпаться… А о свадебном платье я да, мечтала и сейчас ещё мечтаю.

– Вот видишь…

– Помнишь мультфильм про любовь времён викторианской эпохи и умершую от рук алчного гада невесту? Так вот, хочу такое же свадебное платье на Хэллоуин и мертвецки бледно-синюю краску на лицо. Ещё бы такие же огромные глаза, но тут уж ничего не поделаешь. И да, с утра можешь спокойно идти по полу без опасений – там вообще ни одного осколка нет.

– Поцелую? – она всегда добавляла это, когда чувствовала, что вот-вот возникнет неловкая пауза, болезненно реагируя на тишину, встающую стеной между ними, не позволяющую расслабиться и вынуждающую говорить снова и снова.

Слушать беззвучие и наслаждаться им, замирая в этой вечной спешке, пусть на короткий миг, но останавливаясь – это пугающе неактуально у рвущегося к успеху человечества в не замолкающих, а точнее не затыкающихся городах. Говори, говори, не вздумай замолчать и остановиться хотя бы на миг, ты должен успеть всё сказать, всё сделать – шипят и пронзительно кричат они всей своей агрессивно настроенной армией звуковых раздражителей.

Но и в этом бестолковом нагромождении звуков, предметов, лабиринте бессмысленных передвижений и стремлений к цели, диктуемых культом успеха, самодовольных жестов протягиваемой руки к очередному символу чего-то в очередной раз достигнутого или последних рывков отчаяния к ускользающему шансу – среди всего это хаоса всё-таки удаётся иногда выудить что-то действительно стоящее. У сидящего рядом в трамвае парня в рваных джинсах из наушников, позволяющих слушать музыку и соседям – с таким-то уровнем громкости – вруг с удивлением уловишь звуки симфонии Шуберта, и именно той, которая тебе когда-то так запомнилась, теперь же влекущая за собой целый шлейф болезненно сладких воспоминаний.

Или ты носишь годами маску циничности и лицемерия, а вдруг встречаешь человека… И понимаешь, что можно, можно безо всяких опасений быть собой настоящим, расслабиться наконец. Конечно, он не всегда тебя поймёт, это утопия для романтически настроенных неуверенных в себе девушек, разумеется, не всегда примет тебя таким, какой ты есть, а ещё хуже, будет пытаться тебя – о нет, опять?! – исправить. Но, глядя на него, ты понимаешь – какие бы скелеты ни хранились в твоём шкафу, ты можешь, нет, ты просто должен их не прятать, а решительным жестом вытряхивать эту запылившуюся неблаговидную рухлядь на его обозрение. Пусть и для того, чтобы этот человек, удручённо глядя на это вот всё, обнимал за плечи и говорил грустно так – ну вот и на черта же так было делать… Иногда этот человек твой парень или муж, а иногда друг, с которым ты перестал общаться и не видишь повода даже написать.

– Конечно, поцелуй, обязательно, – улыбаясь, произнёс он, видя, что его периодически обитающую в облаках подругу опять куда-то в мыслях унесло ветром. По выражению лица было видно, что это не ледяной, пробирающий до костей, а тёплый летний ветерок, подхвативший и уносящий вдаль её размышления, как воздушные шары у зазевавшегося ребёнка. И пусть они были сегодня не празднично яркими, а достаточно сдержанных нейтральных тонов, но так было даже лучше. Спокойнее как-то. Не оставляло ни намёка на легкомысленность, влекущую за собой непостоянство, которого он так боялся и которое время от времени с беспокойством отмечал у неё.

Чем больше шума окружает, тем ценнее тишина. Именно в ней можно услышать что-то стоящее.

25

– С добрым утром, – Крис чмокнула его в нос. – Как спалось?

– Неплохо. Кто-то душил во сне, но я с ним справился.

– Я просыпалась ночью от твоего кашля. Как ты себя чувствуешь?

– Сравнительно хорошо, бывает и хуже.

– Хорошее утро, не хочется никуда идти. Хочется свободы, проснуться и просто позвонить и сказать – идите к чёрту, сегодня на работе меня не будет.

– Вот видишь насколько глубоко ты в этой системе.

– Почему?

– Потому что ты сначала позвонишь и предупредишь.

На работу всё-таки пошли они оба.

– Как на улице неуютно и пасмурно, – она недовольно поморщилась.

– А мне даже хмурое небо нравится, мне любое нравится, пока я могу его видеть.

Крис грустно посмотрела на него. Вот зачем он мне постоянно напоминает? Я же и так знаю, и он в курсе, что меня это мучает, зачем повторять снова и снова, пусть и намёками?

– Природа всегда радует, в отличие от всего остального, – между тем продолжал он. – Каждое утро – оно точно такое же, какое было вчера, всё одинаково до тошноты. Одна и та же маршрутка, приходящая в одно и тоже время, всегда то же свободное место, старик с тростью напротив и толстяк в наушниках, протискивающийся в дверь спустя две остановки после того, как зайду я. Множество мелких деталей, которые потом вызывают какое-то депрессивное чувство безысходности.

– Слушай, тебе ли жаловаться на подобное однообразие – у тебя каждый месяц новый график работы и «одни и те же люди» у тебя каждый месяц разные. А представляешь, каково некоторым видеть своих толстяков-меломанов из года в год, пока однажды они не исчезнут в никуда, как для тебя, случайного попутчика, так и для своих друзей, а, скорее всего, просто знакомых, стерев своей смертью все следы самого себя из этого мира. Небытие, по ту и эту сторону, ещё неизвестно, что печальнее.

Он задумчиво слушал её, а она, глядя куда-то сквозь него, продолжала:

– А вообще, судя по атмосфере, царящей у вас на работе, наверное, и утренние мелочи начинают выводить из себя. Помнишь, когда я заглянула к тебе в обед? Как тогда засуетилась твоя… Ну, скажем, начальница – как же так, «чужой» проник к нам, что там у вас, дверь тогда сломалась? А эти отгороженные стенками столы, серьёзные сосредоточенные лица…

– А ещё прослушивание звонков, личные номера и фиксирование прихода-ухода по персональным картам – нужно ведь знать, вышел ли ты в перерыв выпить кофе с пончиком или так и остался на месте. Даже не выводящий из себя, а подавляющий контроль. Впрочем, главное это то, что здесь достаточно плавающий график, и мне в моём случае выбирать не приходится. А вообще что мы всё о грустном да о грустном, Смотри, солнце выглядывает. А ты моё солнце, – он поцеловал её. – Я рад, что ты у меня есть. Улыбнись, всё не так уж и плохо. Смотри, твоя маршрутка. Удачного дня тебе.

Крис шла по тротуару, распинывая ворох листьев, который суетливо разлетался по дороге, увязываясь за проезжавшими мимо машинами. Пробегали прохожие, спешившие кто на работу, кто на учёбу. Такие, казалось бы, все разные, но всё равно поддающиеся всевозможным классификациям и условным типам.

Есть, например, люди уютные, как домашний пирог и малиновый чай. От них веет теплотой разговоров за ужином близких людей, искренним смехом друзей и солнечными воспоминаниями о чём-то важном. С ними хочется знакомиться и сближаться, когда холодно, чтобы согреться.

А есть люди-осень, люди-непогода. В их жизни пасмурно, периодически идёт дождь, обстоятельства всегда непостижимым образом против них, а близкие люди обязательно разъезжаются в разные города и страны. Они серьёзны, задумчивы, и говорят о непонятном, когда не замыкаются в себе. С ними хочется вместе стучать зубами в едва освещённой комнате и пытаться самому согреть. Таким был друг Крис, по крайней мере, ей так казалось. Редко кому она хотела сделать приятное, даже будучи в отношениях, но он почему-то стал исключением.

Этим утром, бредя от остановки до работы, она была совершенно и бесповоротно счастлива. Плевать, что всё далеко не безоблачно, плевать, что ещё будут жесточайшие сомнения в правильности выбора, отчаянье (а она отдавала себе отчёт в том, что будут моменты, когда она просто может сломаться, не выдержав этой безысходности, насчёт этого она не питала иллюзий). Но сегодня он любит её, а она его. В существование завтра она по-прежнему не верила.

Одни и те же детали повторяются снова и снова. День сурка? Всего лишь выбор образа жизни.

26

– Каждый человек по своей сути эгоистичен. Даже если он совершает хороший, прямо такой вот благородный поступок, он, как ни крути, совершает его ради себя. Как минимум, ради своих эмоций.

– А если человек, скажем, купит шарики, он разве не получит удовольствие ещё и от того, что получателя это порадовало? Мне кажется, тут 50 на 50 эгоизма и альтруизма.

Крис невольно вздрогнула, вспомнив, как дарила своему безумному барабанщику целый «букет» шариков, чёрных и оранжевых. Скинув кеды и поджав ноги под себя, она сидела на скамейке в парке неподалеку от его дома и надувала их, жмурясь от солнца и счастья. Но в этом удовольствии было и некоторое самолюбование.

Ей нравилось представлять, как она выглядит сейчас с этими шариками в солнечный день, создающий лёгкую, радостную атмосферу, как на полотне влюблённого или просто счастливого импрессиониста, избравшего прозрачные и светлые краски летнего настроения.

Но эмоции от вполне довольной улыбки получателя шариков были достаточно сдержанными. Возможно, потому, что он каким-то неуловимым движением нарушил хрупкую атмосферу момента, лишил жест детской непосредственности.

Может быть, дело в том, что происходит взаимодействие, как минимум, двух человек. Если тот, кто хочет сделать что-то хорошее, ещё может контролировать процесс построения «идеального момента», то получатель его зачастую разрушает, при этом так качественно и бесповоротно, что создаётся впечатление, что он только этим и занимается, изобретая всё новые и новые методы для безоговорочной порчи мгновений.

– Куда-то ты улетела.. Эй?

Он нежно и, как всегда, немного грустно улыбался ей.

Крис улыбнулась в ответ и почувствовала, что сейчас сама же полностью опровергает свою теорию об эгоистичности, такую, в сущности, мелочную и никчёмную. Глядя на него, она болезненно остро ощутила, что могла бы отдать что угодно для того, чтобы он жил. Если бы каким-то мистическим образом можно было заплатить за то, чтобы он остался в этом бездушном и чёрством мире, который он всё-таки любит, Крис бы, не задумываясь, избавилась от своей жизни как от ненужного и надоевшего платья, хотя и любимого. И каким бы дешёвым пафосом и мелодраматичностью ни отдавала эта мысль, вызывающая комок в горле, для неё она была настоящим потрясением.

Предательская капля коснулась его голого плеча. В следующее мгновение он слегка отстранился от неё, чтобы, посмотрев в её лицо странным взглядом, нежно поцеловать мокрые ресницы закрытых глаз.

Она улыбнувшись, поморщилась:

– Ну не надо меня в глаза целовать, уж лучше в нос. А ещё лучше в губы, в шею, ниже.. Она прижалась к нему полуобнажённым телом, и пафос чувств сменился прозаичным всё нарастающим желанием.

«Идеальный момент» рушится с той самой секунды, когда возникает желание создать его.