Текст книги "Похождения бизнесвумен. Крутые восьмидесятые. Лихие девяностые. Коварный Миллениум"

В «Рекорде» разброд, каждый занимается своими делами. Я полностью погружена в издательство, собрала несколько цепочек субподрядчиков. Деловые связи – великая вещь. Не нужно осваивать все технологии, достаточно иметь надёжных партнёров.

Например, дизайн-студию «Главкосмоса». Её шеф, Юра Берсенев, по образованию психолог, параллельно ведёт курсы делового общения в Высшей партийной школе. Мне особенно понравились деловые игры. которое он проводил для министров и замминистров Карелии.

Солидные дяденьки-министры смеялись до слёз, слушая, как изменяется информация, переходя от одной «секретарши» к другой, потом к «администратору», потом к «директору». С тех пор я не верю полностью тому, что не слышала собственными ушами. Сколько раз меня это выручало!

Другой партнёр – Женька Келин. В его подвальчике на Московском проспекте ничуть не лучше, чем в химкомбинатовском хранилище – у шелкографского производства те же вредные пары.

С Келиным мы собираемся создавать типографию. На промышленной выставке нашли шведскую фирму, выпускающую печатное оборудование. Уже получены коммерческие предложения, Женькой изучены, комплектации утверждены и посланы в Тобольск.

Работать с Келиным тяжело – флегма он страшная и пессимист. О чём ни заговоришь, всё плохо. Но печать у него отменная и обязательства выполняет. А что ещё надо для дела?

Активно сотрудничаем с Парголовской типографией, с Лобовым и Стариченковым. И только благодаря дружбе: так, с улицы, там то же, что у всех, – бюрократическая канитель, нестабильное качество и… короче – обычный букет.

Это злосчастное ТЭО, без которого ничего купить нельзя, так до сих пор не сделано. Инесса Михайловна мне кучу книжек надавала, в помощь, так сказать. Они вызывают только сонливость. Сижу, грызу авторучку, думаю. Вот если бы я вдруг решила потратить с пользой свои кровно заработанные деньги, как бы я узнала, куда их вложить? Вернее, не так. Если бы мне вдруг захотелось, наконец, изменить Женькину жизнь, убрать от него ручной станок, а взамен – поставить несколько полуавтоматов и ещё пару-тройку очень полезного подсобного железа. Его самого директором сделать, а за станки – молодых и весёлых поставить, человек пять, которым работать на оборудовании с программным управлением – сам бог велел. Так вот, как узнать, заработаю я на этом душевном порыве или нет?

С основными затратами всё более-менее ясно, это мы не раз с Жекой проходили. Осталось два неизвестных: накладные расходы и планируемая прибыль. Обычно мои умозаключения на этом и кончались. А тут, представив, что всё это уже стоит и работает, я стала прикидывать, кто сможет с нами соперничать на этом поприще. И поняла – никто! Нет такого производства у нас, и в ближайшее время вряд ли будет.

Так, а что это нам даёт? Монополизм, моя дорогая, власть над рынком! Меня даже в пот бросило. Наплевать на монополизм – другое стало ясно: я могу скакать в своём ТЭО от цены, и уже через неё выйти на прибыль и срок окупаемости техники. Ведь при такой продуктивности и таком качестве мы можем, не повышая стоимости, иметь большой оборот!

Тут же села за табличку, которую мусолила второй месяц, и стала её спешно переделывать. К двум часам ночи у меня получилась интересная картина. Если не раздувать штаты, жить экономно, то вложения возвращаются за год! Ну, если немного распустить ремень, на будущее копить, людей и себя иногда баловать, то всё вернётся через два года. А что мне Филатов говорил: за пять-семь лет должно отбиться? Но у меня ведь лучше получается!

На следующий день, приписав некоторые комментарии, делаю ТЭО начисто. Оно занимает ровно две странички плюс титульный лист, красиво оформленный виньеточками. Показываю свой труд Инессе Михайловне. Она вчитывается, поджав губы, потом с присущей ей лёгкой картавостью изрекает:

– Роскошно. Но нахально.

Бросаюсь убеждать, резоны приводить, она обрывает меня:

– Здесь уже всё написано, зачем повторять? Я вот смотрю, чего мне в твоих расчётах не хватает для убедительности. Пока не нахожу. Но бумага несерьёзная, вряд ли это пройдёт. Я бы с таким обоснованием ни копейки не дала.

– Это почему ещё? – обижаюсь я.

– Слишком всё просто и понятно. А деньги дают на сложное и бессмысленное. Либо из личной выгоды. У тебя какой вариант?

У меня, пожалуй, третий. Ясно, передавать ТЭО через Филатова нельзя. Вообще ни через кого нельзя. Самой надо ехать к Юдину и объяснять. Собралась, поехала.

Владимир Васильевич был в хорошем настроении, ждал меня в своём кабинете. Я сказала ему по телефону, что ввиду специфики производства хочу ему лично всё по полочкам разложить.

– За час управишься? – спросил Юдин.

– Попробую, – ответила я. А сама думаю: пяти минут хватит, и ему столько же, чтобы меня выгнать.

В кабинете достаю папочку, на которую шелкографией значок комбината накатан, открываю и кладу перед директором мои жалкие странички.

– Что это? – спрашивает Юдин.

– Технико-экономическое обоснование покупки оборудования для малотиражной печати, – отвечаю без тени улыбки.

Владимир Васильевич встаёт из-за стола, идёт к застеклённому шкафу, с трудом достаёт толстенную папку.

– Видишь, это ТЭО для покупки пекарни. – Берёт другую, раскрывает и читает: – Технико-экономическое обоснование установки по производству и расфасовке фармакологических препаратов и средств профилактики. Что это такое?

– Аптека, наверно, – предполагаю я.

– Так и писали бы, что аптека! Тут целых два тома, – поясняет он с удивлённой улыбкой.

– Ты это читал? – спрашиваю я.

– Конечно, нет, мне некогда этим заниматься, у меня для этого экономист есть, – по-прежнему улыбаясь, листает папку.

– Это Филатов-то? Так он тоже не читает, ему некогда и неинтересно. Не свои же деньги тратятся. А моё ТЭО каждый может прочесть и понять за десять минут. Ну, за час, если ничего об этом раньше не слышал.

Мне сейчас всё равно, я понимаю, что никакой типографии не будет, что я здесь, скорее всего, в последний раз.

Юдин берёт в руки мои странички и говорит:

– Садись рядом, будешь объяснять.

Не веря своим ушам, как мышка, пристраиваюсь с краю и читаю, а Юдин временами тычет в документ пальцем, и тогда я поясняю сухо и кратко.

Наконец, Владимир Васильевич подымает на меня глаза, в которых пляшут чёртики, и говорит:

– Ты понимаешь, что меня засмеют, если я приму от тебя такое ТЭО? Скажут, Юдину на пенсию пора, он в маразме.

– Кто скажет-то?

– Все скажут, кому не лень.

– А кто решение принимает?

– Сначала я, потом министр, – скороговоркой отвечает Юдин, не переставая улыбаться.

– Это Юрий Александрович? Так он мужик умный и современный. У нас в Питере на «Пластполимере» лет шесть работал, много интересного рассказал. Его послушать, так вся пластмасса чуть ли не с Охтинского порохового завода начиналась, ещё при Петре.

– Д-а-а, Маша, загнала ты меня в угол: со всеми-то ты знакома, на ты и за руку. Ладно, оставь свой убедительный документ, посмотрю, что можно сделать.

– Может, Беспалову всё же позвонить, он визитку дал. Если уж мнение министра так важно.

– Уйди отсюда, работать мешаешь, – Юдин едва сдерживает смех, значит, не всё потеряно…

В Ленинграде опять слякоть, неохота из дома выходить. А придётся.

В райисполкоме, у Финляндского вокзала, должны принять мои документы на регистрацию малого государственного предприятия «Март». Почему «Март», а не «Апрель»? Во-первых, «Апрель» уже есть, причём в той же сфере. Вообще, к месяцам и временам года название отношения не имеет. Март – это Марина ART. Но этого никто, кроме меня, не знает. Ведь я, лично я, никаким производством заниматься не собираюсь. Для этого у меня Женька Келин есть. А делать буду то, что мне интересно: художественные выставки, издательство. Только так.

Документы рассматривают долго, куда-то носят. Принимают двое: молодая симпатичная девушка Надя с чуть косящими глазами и Виктор Сергеевич, мужчина неопределённого возраста, немного помятый и плешивый, в общем, запущенный. Надя то и дело восклицает: «Ой, смотрите, Виктор Сергеевич!» Он в ответ хмурится и цедит: «Да-а, кто им только это всё насочинял». И хоть говорят они между собой, но мне всё ясно: мои бумаги им явно не по душе.

Наконец, после беготни по этажам Надя возвращается с окончательным вердиктом:

– Такое принять не можем. Это Тобольск, он в Сибири. Мы регистрируем только ленинградские фирмы.

– Так это и есть ленинградская фирма. Видите, юридический адрес: Политехническая, 29.

С каким трудом я его получила у Политехнического института, который раздавал свой адрес направо-налево! И визитки руководству печатали, и на собрания, как попечители, ходили. Целый месяц убили на эту ерунду.

– Ваш учредитель – Тобольский нефтехимкомбинат. Это госпредприятие, к тому же непрофильное. Нет, такие документы нам не подходят.

Надя отдаёт мне папку и протягивает руку к следующему соискателю. Я обращаюсь к мужчине:

– Виктор Сергеевич, вы опытный человек. Смотрите, сколько виз на этих документах, в том числе юриста. Комбинат создал уже шестнадцать малых предприятий по всему Союзу и вложил в них нефтедоллары.

Я пытаюсь пробить его запущенность и плешивость, но всё напрасно.

Он произносит только одну фразу:

– Это не соответствует государственным нормам.

Представляю, как он приходит домой, его встречает усталая жена и двое вечно болеющих детишек. Он ест свою готовую котлету с макаронами, читая газету «Советский спорт», и не потому, что спортсмен, а потому что идёт очередной розыгрыш Спортлото или Спортпрогноза. Выиграть, подхалтурить составлением документов – вот и весь смысл жизни.

Да я бы с радостью заплатила за правильные документы, только это совершенно невозможно. Я едва успела вскочить в последний вагон уходящего поезда – на комбинате уже началась приватизация, и мои документы – последние из серии «дочерних». Или нас зарегистрируют, или двухлетний марафон – псу под хвост. Все бумажки к тому же имеют срок годности, как ливерная колбаса.

Такая вдруг злость нападает – так бы и стукнула кого-нибудь! Бросив документы прямо через голову Нади, так, что они разлетаются по всей комнате, громко и отчётливо произношу:

– Значит, никому в этом городе не нужны инвестиции? Мы и так хороши?! Отлично, можете выкинуть эти ненастоящие бумажки в урну! У вас, Наденька, есть урна? Порвите их и выбросьте, раз они никому не нужны! Что же вы не рвёте, ведь это неправильные документы, им самое место на помойке!

Народ вокруг с интересом смотрит на происходящее, не возмущается, хотя оба приёмщика выведены из строя. Люди расспрашивают друг друга, находятся очевидцы, которые слышали, как я предлагала доллары, лишь бы документы приняли.

Виктор Сергеевич, нахмурясь, собирает бумаги и пытается вернуть их мне. Но я тут же выбиваю папку из его рук, и документы теперь разлетаются вроде как с его подачи. Он ретируется в соседнее помещение, откуда приводит седого мужчину с депутатским значком на груди. Они молча взирают, наблюдая, как Надя в очередной раз собирает мои документы, потом депутат, сразу определив меня как виновницу беспорядка, предлагает:

– Давайте пройдём ко мне в кабинет.

Нет, уклоняться от выбранной линии нельзя. Хотят по закону – пусть будет по закону.

– Не пойду никуда, примите документы здесь, как у всех.

Депутат, который исполняет роль председателя регистрационной комиссии, берёт мою папку и уносит в соседний кабинет. Я жду, жду. Приём документов идёт своим чередом, все успокоились. Проходит более получаса, и председатель выходит с папкой в руках. Вид у него несколько смущённый, он подходит и говорит мягко:

– К сожалению, ничего не смог сделать, таковы порядки.

Осторожно кладёт папку мне на колени и уже собирается уйти, но я его останавливаю:

– Прошу вас, не уходите. Посидите со мной, пожалуйста.

Он удивлённо садится напротив меня, поглядывая на своих помощников.

– Если бы вы знали, как мне плохо… Два года просто вычеркнуто из жизни, – я проникаюсь такой жалостью к себе, что слёзы потоком начинают литься из глаз. – Я думала, что моему городу нужно помочь, культуре его помочь, но если никому не нужна современная типография, тогда я у вас тут останусь и буду работать уборщицей.

Я плачу, не вытирая слёз, все столпились вокруг, кто-то принёс стакан с водой. Люди спрашивают, что случилось… да вот девушке плохо стало, у неё документы пропали… да не пропали, а неправильные… так они не бывают правильными, чего плакать-то, взяла и переделала… не может она, приезжая, откуда-то из Сибири… так надо помочь, они вроде помогать должны, подсказывать… они и подсказывали, а у неё там что-то с долларами связано… да не доллары, а нефтедоллары, ей под эти бумаги валюту дают… так чего тогда думать, надо деньги брать… нельзя, закон у нас такой…

Не знаю, сколько времени прошло, глаза слезами залиты, только гул голосов вокруг. Чувствую, папочка у меня из рук исчезла, вместо неё бумажные салфетки, слышу голос Нади:

– Михаил Юрьевич принял ваши документы, можете уходить домой, придёте через две недели.

– Какой Михаил Юрьевич? Лермонтов? – спрашиваю, как в прострации.

– Почему Лермонтов? Игнатьев он, очень хороший и грамотный. Ему начальство запретило, а он говорит: «Беру ответственность на себя». Увидите, всё получится.

Выхожу на набережную, ветер несёт позёмку, уже сугробы под памятник Ленину навалило.

Значит, пока я там ревела, наступила зима…

Книга 2. Лихие 90-е

Часть 7. Своё дело
1990—1991 гг.

Письмо Валеры Дашкевича сестре Люсе

14 февраля 1990.

Тобольск – Красноярск

Люсьен, привет, сеструха! Извини, что не звоню, с деньгами – полная засада. Просил отца дать взаймы, но у них всё на книжке, а это неприкосновенный запас. Я давно уже говорю родичам, что нельзя деньги в банке держать, вообще копить нельзя, всё может рухнуть в любой момент. Они упёртые, верят в сберкассы, как в бога. По некоторым агентурным данным, у них на книжке денег ровно на Жигули. А сами машину стиральную купить не могут, мама мучается, руками в ванной стирает. Ты же знаешь батю, его ни в чём не переубедить. Тем не менее, самый стабильный доход – пенсия стариков. На неё и живём. По талонам мало что можно купить, а с пенсии мама идёт в коммерческий магазин и покупает цыплят, сыра, даже ветчина иногда бывает. Так что мы с Лёлей к ним каждое воскресенье ездим в гости. В основном – поесть.

Я перешёл на новую работу, в редакцию газеты «Тобольский курьер», тут зарплата вполовину больше. Но цены ползут, так что я всё на том же уровне. Ваучеры что ли продать? Ты сама что думаешь делать с ваучером? Что-то я не верю, что на них можно получить какую-то долю госсобственности. Там уже без нас всё поделено. С другой стороны, если набрать довольно много по друзьям и родне и купить акции нашего нефтяного комбината… Шучу, конечно…

Лёля предлагает воспользоваться её родословной и укатить в Израиль. Но это не по мне. Ты же знаешь, для меня главное в жизни – русский язык, и хотя в стране обетованной наших уже довольно, но их русский в основном с жмеринским акцентом. Так что буду пробиваться – или перебиваться? – здесь, в Тобольске. Есть ещё одна интересная возможность, связанная с Питером. Но пока об этом не буду, боюсь сглазить.

Посылаю фото, на нём мы с Лёлей и одним голландским деятелем. Тоже, кстати, тема.

Твой Вал.

Часто вижу один и тот же сон: лечу низко-низко, с трудом и очень медленно. Хочу бежать, но даже земли не могу коснуться. Этот сон имеет вариации: то я лечу одна, то с кем-то, то за кем-то. Одно всегда общее: я тороплюсь и не успеваю. Подозреваю, что это обратная сторона моей реальной жизни. Я действительно ничего не успеваю. Ещё не проснувшись, включаюсь в гонку по кругу, перебираю в уме дела, веду мысленные переговоры, сознание наполняется привычным беспокойством.

Ты же этого хотела, так нечего ныть и впадать в панику. Хотела быть независимой? Сама всё решать? Бежать по короткой дороге? ТАК ЭТО ОНО И ЕСТЬ…

Да не этого я хотела, совсем не этого! Просто по-другому вообще бы ничего не получилось. Ничего и ни у кого! Монотонность и скука – не по мне такая жизнь.

А эта по тебе? Ты стала парией, между тобой и всеми «рекордовцами» выросли частоколы, потекли глубокие реки. Они там, за невидимыми стенами, строят планы, чему-то смеются, готовятся к вечернему представлению «полунинцев», зарплату, в конце концов, получают. А ты передаёшь дела Мише, своему заму, и это занимает ровно десять минут – ведь никаких твоих дел в «Рекорде» давно уже нет. Миша набычился и в глаза не глядит. Обиделся, что не взяла его в свою новую жизнь. А куда брать-то? Ведь, кроме бумаг, нет ничего. Ни денег, ни места, ни людей, ни заказов. Тобольский «Рекорд» больше не твой, он крепко повязан обязательствами с питерским тёзкой. Нет даже банковского счёта, и это проблема – его открыть.

Я совсем одна. Юрка дома практически не бывает. Группа «Марафон», в которой он был звукорежиссёром, в полном составе ушла от Резникова к Володе Киселёву (он же Кисель) и стала группой «Русские». Теперь покоряет города и веси гастрольным чёсом.

Молодец Кисель! За считанные месяцы раскрутил никому не известный, почти распавшийся коллектив. Ход простой и гениальный. Его популярный и всеми любимый «Санкт-Петербург» спел: «Русские, русские, неспокойная судьба…». Песня стала хитом и, когда на сцену вышли «Русские», они в полной мере пожали лавры этого успеха, а заодно паровозом прицепились к матёрому «Санкт-Петербургу».

Юрка мотается по гастролям, приезжая на два-три дня, да и то пропадает вечерами на репетициях, приходит только поспать. Иногда с ним Генка Богданов заваливается и всю ночь сидит у компьютера, играя в свой любимый «Сим-Сити». Заодно покуривает травку, пьёт виски и общается по телефону со старыми подружками. Теперь он живёт в Москве с женой, а в Питер приезжает на гастроли да оторваться.

Контракт на поставку печатной техники так и не подписан, шведы резину тянут – им эти инвалютные рубли сомнительными кажутся. Я их понимаю, такая чехарда кругом, так трудно во что-то поверить.

Для будущего производства ищу какое-нибудь помещение через знакомых и друзей. Смотрела площадку бывшего секретного объекта «Новая Голландия». Остров треугольной формы, каналы рукотворные, красный кирпич зданий периметра навевают мысли об оборонительных сооружениях. Там действительно при Петре был военный порт России, потом его вытеснили судостроительная верфь и морская тюрьма, двор которой имел форму бутылки. Отсюда якобы и выражение «лезть в бутылку».

Иду на переговоры с заранее выписанным пропуском, меня встречают, передают с рук на руки раза три. Иду и думаю: как же заказчики будут к нам ходить при такой строгой пропускной системе? Секретность – это не для нас…

– Ничего, привыкнете, мы здесь работаем, вы тоже сможете, – говорит бодрый дядечка пенсионного возраста. – Зато места много и спокойно. Сюда проникнуть невозможно. Если у вас ценная техника, никакой сигнализации не надо.

Техники пока никакой особо нет. И я слабо представляю, как наши приученные к комфортным отношениям клиенты вдруг начнут заполнять анкеты и дожидаться пропусков, вдохновляясь видом оборонительных сооружений. Да и запущено всё изрядно, сараи сараями. Нет, к сожалению, – типичное не то. Попрощавшись и отметив свой пропуск, иду обратным путём, и шальная мысль – отыскать брешь в этих укреплениях – преследует меня до самого моста.

 
Гранитный остров, город в городе,
глубокий ров, подъёмный мост.
Туда никто не входит вроде бы,
и не выходит. Будто врос
 
 
он в обрамление асфальтное,
окаменел, почти уснул.
И не проснётся, не мечтайте.
Всему конец, лишь пепел сдул
 
 
с висков гранитных ветер походя
и, развернувшись, полетел
туда, где в непрерывном грохоте
у всех так много, много дел2424
  Стихи автора


[Закрыть]…
 

Через друзей-фотографов знакомлюсь с Захаром Коловским, который возглавляет почти некоммерческую организацию «Общество А—Я». Под её широкими крыльями приютились разные конторы. Одним давалась возможность пользоваться банковским счётом, другим – юридический адрес, третьи что-то конкретное сбывали и небольшой процент отстёгивали. Название «А—Я» оттого и пошло, что там можно было найти чёрта в ступе. А заработанные деньги Захар тратил на культуру: художественные выставки, издание каталогов, печать фотографий. Последние были его личной страстью.

Голос у Захара спокойный, взгляд улыбчивый, движения неторопливые. Придя к нему, гости располагались в разномастных креслах, потом начинали путешествовать из комнаты в комнату. Захар вечно что-то особенное показывал, везде понемногу пили чай, беседовали о тонких материях. Хорошо, если посетитель вспоминал, зачем пришёл, но уходил в любом случае довольный, душевно обласканный.

Мне самой лишь под конец беседы удалось подступиться к цели визита: нет ли в «А—Я» помещения для нашего издательства. Захар тут же позвал свою верную сподвижницу Татьяну, деловую, с прокуренным, хрипловатым голосом. Та принялась вспоминать, где у них есть помещения, притащила какие-то папки, звонила в разные места, потом хлопнула себя по лбу и воскликнула:

– А на Съездовской, 27 у нас что?

Вот это да! Рядом с моим домом. Ну-ка, ну-ка, что там у вас на Съездовской, 27?!

– Можно посмотреть, я так не помню, – улыбнулся Захар.

Тут же решили ехать. Таня долго искала ключи, наконец, нашла штук десять и со словами «подберём на месте» положила их в карман. По указанному адресу на первом этаже, в крутом завитке внутреннего двора находилась малепусенькая квартирка, явно бывшая дворницкая. Полы кое-где провалились, двери местами отсутствовали, батарея текла, а вода из крана – нет.

– Ну, тут небольшой ремонтик нужен, а так – помещение отличное, пожалуйста, владейте, – в перерывах между затяжками проговорила Таня и положила на мою ладонь старенький кривобокий ключик на верёвочном кольце.

– У нас и разрешение на подключение телефона есть, – вспомнил Захар, – только надо оплатить установку.

Вот здорово! Прямо под боком офис, да ещё с телефоном, – об этом можно только мечтать!

– А на каких условиях, – спустилась я с небес на землю, – что мы будем вам должны?

– Договоримся, – лениво и благодушно улыбаясь, пообещал Захар.

Так я стала почти владелицей почти квартиры. Правда, все ремонтники, которых я приводила оценить объём работ, сначала свистели, а потом называли разные суммы, но для меня – непомерные. За установку телефона тоже неслабо запросили, но эти деньги я нашла. Сняла с книжки всё, что заработала в Графическом комбинате. Вот где литографии с пионерами пригодились!

В «Рекорд» ездила редко, только по просьбе моего преемника. Тот никак не мог сработаться с художниками, просил посодействовать, а за это позволял распечатывать на принтере и сканировать. Да, сколько я тебя ждала, моя издательская линейка, а теперь опять мы в разлуке…

В одно из посещений подошёл ко мне Саша Инденок, Витин родственник, и, улыбаясь через усы пухлыми губами, предложил встретиться, поговорить. Он с женой Ирой и двумя сыновьями жил на Голодае, в небольшой трёшечке над Центром Фирменной Торговли. Инденок мне всегда нравился и, если бы не подозрительная история с передачей видеостудии Рогову, внушал бы максимальное доверие. Мы часто вместе ездили в Тобольск, где однажды зимой он едва не отморозил себе щёки, в Чебоксары – открывать выставку «Волга – боль России».

Саша всегда пребывал в хорошем расположении духа, выглядел спокойным, говорил мягко, но убедительно. Ирка – его полная противоположность: худенькая говорунья с взрывным неугомонным характером, но такая же добродушная, как её муж. Что касается сыновей, то я не переставала удивляться, как Саша может брать работу на дом и, что более важно, – приносить её обратно. Про вождя краснокожих О. Генри все читали? Так вот, это были два вождя краснокожих, и преимущество дубля состояло лишь в том, что все основные испытания они проводили друг на друге, оставляя взрослых до поры до времени в покое. Крик, грохот, звон, вопли, слёзы, а временами – подозрительная тишина, на которую только и реагировали родители.

Ещё в квартире время от времени жил Валера – молодой простоватый мужик, по виду явный любитель выпить. Я долго не могла понять, кем он Инденкам приходится, потом квалифицировала его как няня. Но порой он бывал домработницей или сантехником, постоянно ремонтировал то одно, то другое, и всегда оказывался на подхвате.

В таком составе они и встретили меня в тот день. Мальчишек под надзором Валеры отправили гулять, раз пять выбегая следом то с рукавицами, то с ключами, то с деньгами на хлеб. Наконец Ирка принялась что-то готовить, а мы с Сашей прошли в его кабинет и, поразгребав кучи хлама со стульев и дивана, уселись друг напротив друга. Осознавая, что в любой момент может начаться привычное стихийное бедствие, Саша сразу приступил к делу.

Положение у него щекотливое: из замов его Витя снял, дела никакого не предложил, с моим уходом прекратились поездки по линии выставок, уже второй раз его лишили премии. Перспектив в «Рекорде» он не видит, его явно держат из милости как родственника, что, во-первых, обидно, во-вторых, ненадёжно. Моё дело ему по душе, он многому научился, пока со мной в паре работал, и может быть полезен. Он экономист и юрист, хороший переговорщик. Короче, предлагает свои услуги.

– Кстати, как у тебя дела с открытием счёта? – Инденок спрашивает не зря, до сих пор этот вопрос не решён: Сбербанк нас не берёт – мы хоть и государственные, но вроде как не местные. В коммерческие банки тоже не сунуться, нужна протекция. Да и опасно с коммерческими связываться, неизвестно, кто за ними стоит – может, мошенники или бандиты.

– Вот что. Я тебе помогу счёт в банке открыть, все формальности решу с налоговой и прочее. Подготовлю формы договоров, обеспечу юридическую защиту. Да и линейка издательская нам ведь пригодится?

– Кто мне её отдаст? Витя велел заму передать, я передала, – нарочито угрюмо отвечаю, пусть видит, что я осознаю несправедливость такого решения.

– Витя тут ни при чём, линейка стоит на балансе комбината, а с ним у тебя, я думаю, проблем не будет? – Полувопрос-полуутверждение.

Ничего себе! Это меняет дело. Через полгодика придёт техника по контракту, а с ней всё то, что комбинат даёт нам в уставной фонд. Даже среди ночи разбуди меня, начну перечислять эти великолепные вещицы: два компьютера офигенной мощности, лазерный (!) принтер, факс, ксерокс, и в придачу – микроавтобус!

А пока у нас нет ничего, мы просто нищие. Вот где линеечка бы пригодилась, чтобы это время пережить, клиентов подсобрать. Жаль, тобольский «Рекорд» не взять, там все заказы! Как бы читая мои мысли, Инденок задумчиво говорит:

– Костылев жаловался Филатову, что без тебя дела идут как-то кисло. Так что всё одно к одному – тебе на этой линейке работать и тобольскому «Рекорду» книжки верстать. Поручишь это дело – возьмусь. Через неделю всё будет наше.

Саша хитро улыбается и совсем тихо добавляет:

– Мне зарплата не нужна, устроят десять процентов от прибыли. Если не против, договор завтра же составлю. Да, я слыхал, ты помещение взяла, ремонт требуется. Валере всё равно нечего делать, он тебе быстро всё в порядок приведёт. Только материалы купи, а работу потом оплатишь, когда деньги будут. И ещё: ко мне Лена, наш бухгалтер, подходила, просится к тебе на работу, ты возьми её, она толковая.

Инденок скороговоркой завершает разговор, на лестнице уже слышна пальба.

– Так она живёт рядом с «Рекордом», на Васильевский ей долго добираться, и не смогу я столько платить.

– Она всё равно оттуда уйдёт, надоело дрожать, а нам полезна будет: много чего знает.

Саша уже в прихожей, перехватывает у младшего «вождя» куски льда, которыми тот швыряет в перепуганного кота.

С Инденком дела пошли в гору. Через неделю был открыт счёт в банке «Рождественский». Учитывая, что случилось это под Рождество, мы восприняли сей факт как знак свыше. Издательскую линейку тоже получили со словами: «Забирайте своё приданое», – из чего я заключила, что Саша всё-таки был ко мне Резниковым пристроен. Валера, у которого была настораживающая фамилия Квашенко, притащил своих друзей, и они очень быстро подлатали дворницкую. На удивление, ни Квашенко, ни его друзья не пили, что шло вразрез со всеми знамениями.

Уже через пару месяцев мы вчетвером: я, Саша, бухгалтер Лена и Квашенко, который после завершения ремонта играл роль курьера, охранника, секретаря и грузчика, – поселились в новом офисе, со дня на день ожидая подключения телефона. А когда он заработал, я принялась звонить бывшим заказчикам, оповещая их о новом адресе. Звонки возымели действие, и к тому времени, когда к нам по инициативе Инденка пошёл поток тобольских заказов, работа вовсю кипела.

По-прежнему шелкография Женьки Келина была основой производства. К нам стали стекаться заказы на визитки для депутатов всех мастей и прочих чиновников, и приходили они, в основном, через Каштана. Что-то у него закрутилось в Ленсовете, он частенько звонил мне чуть не ночью, диктовал текст очередной визитной карточки, про срок исполнения говорил всегда одно и то же: вчера.

Благодаря этим визиткам познакомилась с Алексеем Ковалёвым, депутатом горсовета, организатором борьбы за сохранение исторического центра. Алексей мне запомнился с 87-го года, когда он пытался противостоять разрушению гостиницы «Англетер», собрал целую площадь народа, но это ни к чему не привело, всё порушили, чтобы финским подрядчикам было легче строить на чистом месте.

С тех пор Ковалёв почти не изменился, всё тот же мальчишеский вид, рубашка в клетку, смотрит внимательно, без улыбки. Мы обсуждаем с ним возможное переименование города и возврат герба Петербурга: тогда нужно будет оперативно напечатать большое число визитных карточек и бланков с новой символикой.

– Впрочем, до этого ещё дожить надо, – устало говорит Ковалёв, и я вижу, что он не так молод, как кажется с первого взгляда: сеточка морщин у глаз, желтовато-бледное лицо человека, привыкшего недосыпать. – Хотя подготовиться лучше заранее.

Не теряя времени, принялись за работу. Герб пришлось рисовать заново, нигде не нашли подходящий для печати оригинал. На улицах Ленинграда – красные знамёна, а у нас на планшетах – герб с морскими «кошками», якорями и скипетром с двуглавым орлом – герб Санкт-Петербурга.