Текст книги "Комплекс Росомахи"

потом набродится в страхе и ужасе по узким фанерным коридорам в поисках

лестницы, ведущей к дневному свету, Будимир Стефанович будет у себя дома

варить на полдник пельмени, и никто никогда не сможет пригласить его к

следователю – ни в милицию, ни в полицию. По крайней мере, по этому делу. По

делу глупого Алекса.

Осеннее солнце, с трудом протискивающееся сквозь узкие, в один кирпич,

оконца под самым потолком, почти не справлялось с задачей освещения, и Додик

зашипел, больно зашибив косточку голеностопа о какой-то подло торчащий выступ

трубы.

Ему еще основательно мешал пластиковый пакет, в который он, торопясь

свинтить с «блошиного», засунул новый каталог оптики из Нидерландов и

металлическую коньячную фляжку. Фляжку капризный Кузьмич не взял у него

сегодня на реализацию, а каталог дал ему почитать Руслан. Пакет не то, что

мешал, пакет раздражал, но приходилось терпеть и приноравливаться. Каталог он

непременно должен вернуть в следующую субботу, а то Руслан на дерьмо изойдет.

Припадая на обиженную ногу, он вновь зашагал между разнокалиберными

убогими клетушками то ли сараев, то ли кладовок, которые напоминали сейчас

опустевшие стойла для скота, и размышлял со злой досадой, сколько же времени

напрасно потратил на эту стерву, просто любопытную и назойливую стерву,

сколько литров бензина сжег, и вот теперь снова она доставляет ему неудобство.

Он прислушался и разобрал осторожные шаги по крошащимся бетонным

ступенькам лестницы, потом скрипнула петлями потревоженная входная дверь,

после он услышал, как зашуршал мелкий мусор под подошвами чьих-то ботинок.

Все идет по плану. Отлично. Это она, натыкаясь на углы и простенки, осторожно

пробирается следом.

Он подумал: «И ведь не трусит». А потом еще подумал, что это как раз

странно. Мысль заставила его насторожиться.

Не кинется обычная офисная фифа в темный подвал полуразрушенного

дома вслед за незнакомым мужиком, пусть даже и безобидным с виду. Не пойдет,

ни за какие коврижки не пойдет, пусть даже она патологически любопытна. Не та

мотивация. В данном случае, любопытство – не та мотивация…

Тогда почему эта настойчиво преследовала его от самой «блохи»? Почти не

скрываясь, кстати. И ломанулась за ним сюда, в страшное для любой

представительницы бабского пола место, где темно и можно встретить кого-нибудь

поужаснее, чем крысы?..

Зачем ей все это? Неужели только для того, чтобы добыть Будимира и

припахать его в качестве свидетеля защиты для малахольной падчерицы

Поляничева? Вот, кстати, странный дружеский дуэт, совершенно невозможный.

Но если все дело в подруге и ее проблемах, то почему вся эта голливудская

гонка происходит без ее участия? И зачем было, в таком случае, упорно висеть на

хвосте, если можно просто подать сигнал клаксона, попросив водителя «Нивы»

остановиться, или окликнуть Додика погромче, возможности были?

Или тут… своя игра?

Додик почувствовал неприятный холодок страха, пробежавший из-под

«ложечки» вверх к яремной впадине и выше, горло щекотно сдавили невидимые

зябкие пальцы. Он вспомнил свои прежние недавние опасения насчет вот этой

самой белобрысой дряни, из-за которой он провалил почти готовое дело.

Почему он забыл свои опасения?! Решил, что это просто «стечение

обстоятельств». Не слишком ли часто они стали так неудачно стекаться? Додику

стало совсем нехорошо. Мысли паническими всполохами заметались в

межвисочном пространстве.

Кто эта девка? На кого работает? На ментов? Ерунда, тогда бы его «Ниву»

остановили на первом же посту ГИБДД. Или не ерунда? Или она человек

диспетчера? Если это так, то трогать ее нельзя, никак нельзя. Но диспетчер не

говорил, что чем-то недоволен, и условия, поставленные Будимиром, его вполне

устроили. Диспетчер не знает Додика в лицо, значит не может подослать к нему

специалиста! Да и на специалиста эта моль не тянет. Тогда кто?

Кто она такая и что ей нужно, придется выяснять как-то иначе.

И тогда он подумал: «А выясним».

Не обращая больше внимания на боль в щиколотке и шорохи позади, Додик

ускорил шаг и вышел к бетонной стене «бункера». Первым делом убедился, что

дверь в порядке, а засов на месте. Молодцы, бомжики, спасибо, ребятки, не

сломали.

Вошел внутрь и, освещая себе путь маленьким фонариком-брелоком,

который постоянно носил с собой на связке ключей, пробрался к серой громадине

металлического стеллажа, протиснулся между гулким коробом и бетонной стеной.

Вторая дверь тоже висела на петлях, закрывая проем, удача. Додик медленно и

аккуратно прикрыл ее за собой и так же медленно, стараясь поменьше шуметь,

задвинул ржавую задвижку.

В скудном свете окошек-бойниц приметил неподалеку перевернутый кверху

дном какой-то деревянный короб, на который пристроил свою ручную кладь.

Временно. Все это временно, потом он свое имущество заберет обратно.

Теперь, главное, скорость. Пока эта девка не опомнилась, не почуяла

ловушку и не сбежала. Потому что планы Будимира Стефановича на ее счет

поменялись.

Алина вздрогнула. Сердце холодным молоточком застучало по ребрам. Но

она взяла себя в руки и в абсолютной темноте нащупала перед собой ржавую

жесть дверной обшивки. Толкнула. Никакого результата. Налегла всем телом – то

же самое. Тогда она принялась в нее колотить.

– Господин Додонов! Это вы так шутите? Откройте, мне нужно с вами

поговорить!

За дверью глухо послышался смешок. Потом зашуршала скомканная бумага,

освобождая рваную дыру в двери, оставшуюся на месте выломанного с «мясом»

врезного замка. Потом Алина услышала доносящиеся через прореху слова.

– Э-э-э… не волнуйтесь, деточка, – задребезжал суетливый тенорок, – вас,

кажется Алина зовут? Да, Алина Леонидовна, припоминаю. Мы сейчас с вами

поговорим немножко, и все кончится. Мне ведь, представьте, тоже поговорить с

вами нужно. Надо же, как наши интересы совпали.

И опять смешок.

Алина решила покамест не заостряться на том факте, что этот тип назвал ее

по имени-отчеству. После разберемся, на поверхности. Сейчас не стоит

отвлекаться на несущественное.

– Так говорить неудобно! – выкрикнула она в дверь, – Давайте лучше

снаружи поговорим. Хотите, в кафе посидим? Или в сквере на скамеечке…

– Приятно, когда столь молодая девушка приглашает тебя в кафе, – снова

хихикнули по ту сторону двери. – Но вы знаете, в другой раз. Да, в другой раз,

непременно. Сегодня мне немножко некогда. Вы не обиделись?

– О чем вы хотели со мной говорить? – мрачно спросила Алина, вытягивая

из джинсового кармана мобильник.

– Зачем вы преследовали меня, дорогуша? – тон поменялся и стал

надменно-холодным.

– Я вам уже объяснила. Мне нужно задать вам несколько вопросов. А вы

убежали. Пришлось бежать вдогонку.

– Да? – шутливо удивился собеседник. – И о чем вопросы?

– Ну, первый, это скорее не вопрос, а просьба. Не могли бы вы подтвердить

следствию, что в день убийства Поляничева видели у дверей его квартиры некую

девушку, и при этом она туда не заходила?

– Простите, я что-то не совсем…

Алина сама уже сообразила, насколько бестолково изложила свою просьбу,

за что и рассердилась на себя моментально. Понятно же, что одной фразой всего

не объяснишь, не надо так суетиться. Она продолжила уже спокойнее:

– Эта девушка – Рита, моя подруга. Ее подозревают в убийстве отчима,

Поляничева Александра. Вы ведь его знали? Поляничева?

– Алекса?.. Почему знал? Я его знаю. Вы говорите, убили Алекса? Какая

жалость. Нет, в самом деле, весьма и весьма жаль, очень положительный был

товарищ. Но что у него есть падчерица – нет, не знал. И не знаю. Вернее, теперь

уже знаю, благодаря вам, милая. Печальная история, – тенорок вздохнул с

сожалением. – Но что делать, ведь у следствия, вероятно, есть веские причины,

чтобы подозревать именно ее…

– Если вы подтвердите, что она не входила в квартиру в тот день, когда

Поляничев был убит, то подозрения с нее снимут!

– Я?! – театрально поразился Додонов. – Но как это возможно? Как я могу

подтвердить то, очевидцем чему не был? Тем более, откуда мне знать, когда убили

бедного Алекса?

Алина запнулась. А что она, собственно, ожидала? Теперь придется среди

жильцов тети Тамариного дома искать свидетелей, которые видели этого хорька

Додонова в подъезде или около, запомнили его и смогут опознать, чтобы он уж

точно не сумел отвертеться. А если не найдут? А если не найдут, то все, трындец,

как любит выражаться ее грубый папка. Ничего-то эта сволочь подтверждать не

станет.

– Выпустите меня, мне домой надо, – хмуро произнесла она.

– Простите, милая, но я не верю, что вы гнались за мной через всю

московскую область только за этим. Вам придется признаться, в чем ваш интерес.

– Когда дверь откроете, тогда и скажу, – нелюбезно пробурчала Алина.

– Да ну?! – весело удивился Додик. – А давайте наоборот. Вы говорите, а я

открываю, идет?

– Да нечего мне вам говорить! Я вам все сказала!

– Вы уж определитесь, деточка. То скажу, то нечего говорить. Ну да ладно,

не хотите, не нужно. Вы останетесь здесь. Я не любопытен. Я не любопытен, но

осторожен. Поэтому вы останетесь здесь.

Алина спросила язвительно:

– Думаете, я на вас заявление в полицию не напишу, когда отсюда

выберусь? Я такое заявление напишу, что вас, уважаемый, упекут не за

хулиганство, а за что-нибудь похуже. Я же юрист.

– Юрист? Надо же. Я думал, что бухгалтер. Неважно, однако. Только отчего

ты решила, что отсюда выйдешь? Потому что мобильник у тебя с собой? Ну и что

там поделывает твой мобильник?

Алина взглянула на дисплей своего телефона, и руки ее задрожали. Сети не

было.

Из-за двери раздались какие-то квакающие звуки. Это Додик смеялся.

Так, нужно перестать трястись и все хорошенько обдумать. Вероятно,

треклятый Додик этот каземат отлично знает. И он уверен, что позвонить отсюда

нельзя. Значит, так оно и есть. Далее. Никто не будет ее здесь искать. В голову не

взбредет искать ее здесь. Разве только заглянет кто-нибудь случайно, но это вряд

ли. Может, бомжи зайдут? Рассчитывать на это не стоит. Они, когда зайдут, могут

обнаружить только останки отважного, но глупого юриста и хорошо, если не

объеденные крысами. И даже, блин, «Ниссан» сегодня не появлялся! Да и чем бы

он мог…

Словно поняв ход ее мыслей, Додик произнес со скрипучим смешком:

– Да не переживайте вы так, девушка, вы тут ненадолго. Завтра приедет

техника и домик этот того, тю-тю, снесут.

И снова зашелся смехом.

– Ну, я пошел? – вопросил он, отсмеявшись. – Надоело мне тут с вами.

Грязно и воняет. Да и домой пора, как вы только что заметили.

Алина, обхватив ладонями лоб и щеки, судорожно пыталась что-нибудь

придумать и старательно отгоняя паническую атаку, от которой закладывало в

ушах и хотелось кричать. Она понимала, что этот шизофреник действительно

может уйти, оставив ее умирать тяжелой и страшной смертью, и еще понимала,

что, если сейчас откроет свой «интерес» и задаст вопрос, не он ли упер

антикварную чернильницу начала прошлого века, то этим свое положение отнюдь

не улучшит.

Нужна какая-то хитрость. Хитрить Алина не умела. Но что-то ведь делать

нужно! И, наспех придумав какую-то ерунду, она произнесла ему вслед торопливо:

– Постойте, у меня к вам, действительно, было дело. Я хочу приобрести у

вас одну вещицу. За вашу цену, естественно. Одному другу нужен подарок. Не

поможете?

Кажется, Додонов удивился.

– Какую вещицу? – заинтересованно спросил он у Алины.

– Чернильницу. Вернее, письменный чернильный набор. Каслинское

чугунное литье. Есть у вас такой?

Она ожидала любой реакции, но только не той, что последовала.

– Ты что, мразь, издеваться решила? – вдруг завопил Додик, наклонившись

прямо к сквозной бреши от выкорчеванного замка. – Ты же лучше других знаешь,

что его у меня нет! Ты ведь с этим придурком его у меня украла, мразь! Украла и

спрятала! Мразь, стерва!.. Не выйдешь ты отсюда, тут подохнешь, мразь!

Он хрипло орал, проталкивая бешеный крик сквозь спазмы мышц, которыми

злоба и ненависть стискивали его горло, а потом умолк, громко и часто дыша.

В другой ситуации Алина непременно спросила бы: «И что вы, уважаемый,

так пузыритесь?», но только не в этой. Признаться, от мощи Додиковых чувств ей

стало здорово не по себе, она вся сжалась, не зная чего ей ожидать в следующую

минуту. Сейчас даже не хотелось, чтобы этот шизофреник открыл дверь. На всякий

случай она пошарила рукой по усеянному цементным крошевом полу, чтобы найти

хоть какое-то орудие защиты. Кусок кирпича, например. Увы, попадался один

бумажный мусор.

Минуту спустя ее тюремщик вкрадчиво зашептал:

– Нет, уважаемая Алина Леонидовна, вам меня не провести. У вас все, у

меня ничего, но вам же нужен заказчик!.. А заказчика-то я вам не дам. Не дам

заказчика!

Вновь умолк, размышляя над этой мыслью, и взвыл с отчаянием:

– Но вам он и не нужен! Гадина, какая гадина, ты сможешь продать ее кому-

нибудь еще! Тогда чего тебе от меня надо? Что ты ко мне привязалась?

– У меня нет этой чернильницы, – стараясь, чтобы ее слова звучали внятно

и убедительно, проговорила Алина. – Вы меня слышите, господин Додонов? Этой

чернильницы у меня нет. И не было. Вы на мой счет ошиблись. Я надеялась, что

она у вас. Но я поняла, что у вас ее тоже нет. Жаль. Мне она очень нужна.

– Ей она очень нужна! А мне? Разве мне она не нужна? А ты знаешь,

сколько сил и времени я потратил на то, чтобы только найти старуху с этим

долбанным реликтом в чулане? Может, ты считаешь, что это обычная каслинская

дрянь, которую сто лет назад отлили миллионным тиражом, и теперь ее пруд

пруди в каждом антикварном ларьке? Ошибаешься, милочка! Это не простая

дрянь, а с отметиной. Там в процессе литья непролив случился, на правой

дальней ножке, и ажурчик на ней поэтому вышел неполный и кривенький, но таких

чернильниц подпорченных всего-то двадцать штучек и было. Партия с браком,

прикинь… Тогда ее тоже в продажу пустили, по бросовой цене, надо сказать, а

теперь это раритет. Все, которые с правильным ажурчиком, ерунду какую-то стоят,

а вот с брачком – это да, эти раритет и антикварная редкость. И есть такие

придурки-коллекционеры, которым именно такую кривую и подавай. Смешно, не

находишь? Было бы смешно… И вот такой придурок выходит на меня и денег

сулит… Много, он много сулит. И сроки, конечно, ставит. А это нехорошо, очень

нехорошо, девочка моя. Потому что на его условия я согласился и пообещал

выполнить в сроки. Никогда так раньше не поступал и правильно делал. Коли не

знаешь, где вещь лежит, то и на заказ не подряжайся. Но слишком много бабла

пообещал тот придурок, слишком. И сначала ведь все получалось, срасталось

уже… А тут ты!..

Додик запнулся, а потом вновь заговорил, проглатывая слова и

захлебываясь в их потоке.

Сколько сил и времени потратил он, чтобы дойти до цели! Он терпеливо и

методично обходил тесные коммуналки в приземистых купеческих домах

Арбатских переулков и Чистых прудов, надеясь обнаружить в одной из этих конур

какого-нибудь старого пня, бережно хранящего папенькину память, но готового за

некую мзду ее продать. Он аккуратно выспрашивал знакомых по бизнесу, он

наводил справки у коллекционеров, у скупщиков всех мастей, у музейных служек.

Пустые хлопоты. Но кто ищет, тот найдет, только не нужно оставлять поиски.

Упорство и труд все перетрут… Додик был упорен.

Разговорив одного старого шута, который крутился возле будки сбора

утильсырья, Будимир Стефанович, наконец, получил свою награду за измотанные

силы и нервы. Старый шут однозначно был убежден, что названный предмет

имеется у его давнишней знакомой, а за небольшие премиальные выдал ее

координаты плюс рекомендацию от себя в виде глянцевого прямоугольничка

визитки. Наличие таковой Будимира не удивило, мало ли. Возможно, дед

коллекционер, а коллекционеры любят понты. Частная коллекция, то, се… Стенд

на Тишинке…

В приподнятом настроении Будимир Стефанович отправился с визитом к

пожилой даме, предчувствуя удачу. Зачем только в тот день Додик взял с собой на

дело этого недоумка-Алекса?

Вначале все шло по отработанной схеме. Войдя в старухину нехилую

квартирку, Додик сразу же «включил» робкого интеллигента, церемонно

поздоровался, извинился за беспокойство, сослался на давешнего чумового

старичка, протянул визитку. Затем спросил уважаемую Нину Михайловну, не

найдется ли у нее хоть чего-нибудь для продажи через антикварный салон.

Додик всегда носил с собой ксерокопию лицензии и несколько расходных

ордеров одной шарашки, в которой числился сотрудником Алекс. Алексу они

нужны были для его расчетов с населением, когда оно, то есть, население,

приносило свой мусор с целью дополнительной финансовой выручки. Алекс

работал приемщиком в той самой будке утильсырья, возле которой Додик

повстречал общительного деда.

Обычно все проходило без предъявления оных бумаг, но данная конкретная

старуха была занудой, и бумаги потребовались. Для отвода глаз пришлось даже

приобрести у нее какой-то грошовый значок, изведя на это один из расходников. К

чернильному набору он даже и не подступался. Интуиция сразу подсказала, что не

продаст или заломит. И что тогда делать дальше? Идти чай пить?

Он сразу заметил его на почетном месте посередке дубового двухтумбового

стола. Видимо, это был кабинет. Старуха завела Додика сюда, чтобы вытащить из

бюро жестяную банку с никому не нужными значками и юбилейными медальками.

С учетом кабинета в квартире было три комнаты. Три просторных комнаты и

такой же просторный длинный коридор, и еще один коридорчик, поменьше,

ведущий к санузлам и на кухню. Не многовато ли для одной этой старой плесени?

Опытным взглядом Додик быстро прощупал периметр – корешки сочинений

Ульянова-Ленина в высоком и узком книжном шкафу, какие-то краснознаменные

грамоты в деревянных рамках, висящие на стенах, оклеенных «толстовскими»

обоями, основательный портрет маслом важного носастого мужика в полувоенном

френче. Массивный постамент чернильницы был установлен по центру зеленого

сукна рядом со старинным телефонным аппаратом, чугунной пепельницей в виде

гигантского дубового листа, чугунным же бюстом деятеля, которого Додик не смог

идентифицировать, и стаканом для карандашей из красной яшмы.

«Мемориал», – со злой издевкой подумал Додик. Однако, наборчик сильно

похож на искомый, нужно брать, а вот тот он или не тот, разбираться придется

потом, когда он уйдет из квартиры. Только вот как брать? И тогда он «забыл» на

этом мемориальном столе свою папку.

И уже стоя в прихожей перед крепкой входной дверью с множеством замков

и задвижек, он прервал свою жаркую благодарственную речь, «вспомнив» про

документы. Он отодвинул старую колоду с дороги и с извинениями метнулся

обратно в кабинет.

Грузная хозяйка доплюхала только до середины коридора, а Додик уже шел

ей навстречу, разводя руками в приступе раскаяния. В правой руке он держал

тоненькую папочку, прихваченную им с двухтумбового стола, левая была пуста, на

лице – смущенная улыбка.

Старуха недовольно хмыкнула и отворила ему дверь на лестничную клетку.

Кланяясь и не переставая благодарить и извиняться, Додик допятился задом аж до

массивных перил, и только после того, как дверь захлопнулась, быстро скатился

до первого этажа. Нужно делать ноги и как можно скорее.

Прижимая рукой к спине тяжеловесный и колючий чугунный брусок, который

он засунул за ремень брюк и прикрыл пиджачными фалдами, Додик, мелко семеня,

приблизился к своей «девятке». Там на переднем пассажирском сидении его

должен был дожидаться напарник.

И зачем Додик таскал его сегодня весь день с собой? Вообще-то Поляничев

нужен был ему только как силовая поддержка, когда в плане стояла операция по

прочесу пустых квартир, которую проводить в одиночку было рискованно, или как

тягловая сила, если добыча предполагалась громоздкой. За небольшие деньги

этот олух соглашался помочь, не вникая в подробности. Но сегодня лучше было

бы его отпустить после окончания первой части программы. Вот только Додик не

проинтуичил, за что и поплатился.

Алекс не сидел внутри «девятки», он стоял, привалившись к капоту, и курил.

Додик не разрешал ему курить в салоне. Тем более такую дрянь.

Уже открыв водительскую дверь и примерившись пристроить зад на

сиденье, хоть чернильница на пояснице этому здорово мешала, но не извлекать

же ее из брюк на виду у всего честного двора, Додик почувствовал, как что-то

проскочило внутри штанины, с глухим звоном выпало наружу и закатилось за

колесо. Алекс, сходу сообразив в чем дело, выпавшую часть подхватил и спрятал

ее в карман ветровки, а потом обежал машину спереди и загрузился на

пассажирское сиденье. Компаньоны рванули прочь и подальше.

Додик, отъехав пару кварталов, остановился и извлек, наконец, из-за ремня

чугунную чушку, позвякивающую крышечкой чернильницы. Сунул чушку напарнику,

чтобы тот спрятал добычу в переноску. Алекс предмет из его рук перехватил, но

вместо того, чтобы сразу же поместить его в сумку, начал вертеть в руках и

рассматривать с несвойственным для него вниманием.

– Надо же, тут и дарственная надпись есть, – сказал он задумчиво, а потом

углубился в чтение округлых буквочек, выгравированных на полированной

поверхности пластины, которая явно не имела отношения к данному каслинскому

литью, а была припаяна позднее.

Додик ругнулся, выдернул из рук Алекса раритет и принялся изучать эту

самую пластину, а заодно уж и ажур задней правой лапки.

Лапка его порадовала, а вот инородная пластина с поздравлением какого-то

Дорошина с годовщиной чего-то, пес его задери, нет. Но, если сделать все

аккуратно, то пластину можно без последствий отодрать, лысые места замазать

молотковой эмалью, и клиент ничего не заметит.

То, что в одной из двух лунок не хватает чернильницы, он сразу не заметил.

Болван. Хотя какая теперь разница.

Его напарник всю дорогу сидел молча и даже не заговорил о том, что дело

нужно бы отметить, гонорар взял как-то вяло и попрощался странно.

Расстались они уже в Алексовой будке, прилепленной к задней стене

продуктового магазина. Возле будки толклись бомжи и пенсионеры, терпеливо

поджидающие своего деньгодателя.

Додик вышел из машины вместе с Алексом, прихватив сумку с товаром.

Поляничев направился отпирать свой «офис», а Додик тем временем шатался

между бабульками, притащившимися сюда, чтобы сдать в обмен на деньги

жестяные стопки сплющенных банок из-под пива и колы, урожай которых они

собирали каждое утро, прочесывая места районных гуляний и шаря по урнам

возле магазинов. Послушал, о чем вяло переругиваются уже «тепленькие» бомжи,

ночующие под крышей соседнего ДК работников здравоохранения, который, судя

по размытым буквам на картонном щите, является памятником архитектуры. Еще

на щите было написано, что реконструкцию памятника государство обязуется

закончить в третьем квартале позапрошлого года.

Воспользовавшись тем, что Алекс отвлекся на перебранку со скандальной

правдолюбивой пенсионеркой, Будимир Стефанович прошел к нему за прилавок.

Сторожко извлек из сумки товар, обернул найденной тут же тряпицей, уложил в

какую-то коробку, коробку задвинул подальше вглубь стеллажа на самой его

нижней полке. Разве мог Будимир Стефанович оставить такую важную вещь в

машине? А тем более нести ее домой? Вдруг залезут воры, наведенные

недоброжелателями и завистниками? Вдруг налетят грабители, наведенные теми

же самыми? Вдруг милиция? То бишь полиция? А у Алекса в его тряпье и старье

вкупе с цветным ломом никто никогда и ничего искать не станет.

В тот же день бодрый и радостный Будимир Стефанович связался с

заказчиком и обговорил с ним место встречи, заодно еще раз уточнив условия

сделки. На завтра он устроил себе выходной, а утром третьего дня подъехал к

Алексову пункту, но Алекса на месте не застал. Пункт был закрыт, на двери висел

огромный амбарный замок. Пожав плечами, Будимир Стефанович отбыл по делам,

решив заехать позже. Время пока было. Но позже все повторилось, приемный

пункт все так же был заперт, а под его дверями уже толпились страждущие и

жаждущие, поругивающие лениво, но с пониманием вновь запившего приемщика.

Особо поэтому не волнуясь, он позвонил своему напарнику домой, рассудив,

что тот может еще долго отмечать позавчерашний успех, который, надо сказать, к

Алексу никакого отношения не имеет. Додик вовсе не собирался вытаскивать это

чмо на его трудовой пост. Ему просто нужны ключи от хибары и только. Пусть даст

ключи и квасит дальше.

Тут однако обнаружилось, что Алекс был не пьян и не с похмелья, хотя и

пребывал не в себе. На простой вопрос о товаре он вдруг так активно вспенился,

что Додику стало ясно –нужно ехать к напарнику домой и разбираться в проблеме.

Приехал и поговорил. И разобрался.

Сначала Додик подумал, что Алекс хочет тупо денег. Типа, повышения

зарплаты. Потом, что он хочет очень больших денег, иными словами, решил

подельника шантажировать. Потом до Будимира Стефановича дошло, что все

дело в той долбанной чернильнице, которая теперь уже неизвестно где. Может, до

сих пор лежит на полке, прикрытая тряпками и макулатурой, а может, в убогой

квартирке Алекса в бельевом шкафу его гиппопотамихи-жены за стопками трусов и

толстых колготок.

– Оказалось, что дело в этой чернильнице! В дурацкой надписи на ней! Будь

она неладна! – напоследок истерично взвизгнул Додик и притих.

Алина насторожилась, почувствовав, что сейчас она услышит нечто важное.

Что сейчас он произнесет нечто такое, отчего одним неизвестным в этом

громоздком уравнении станет меньше.

Но Додонов умолк. Пауза затянулась, сделалась безнадежной и глухой.

Чтобы как-то поощрить его дальнейшие душеизлияния, Алина сочувственно

возмутилась:

– Неужели из-за такой ерунды он распалился настолько, что даже обозвал

вас гнидой?

И тут же поняла, как сглупила. И это было уже не исправить.

Додик не говорил, что Алекс обозвал его гнидой.

– Я вам не говорил, что Алекс называл меня гнидой, – задумчиво растягивая

слова, повторил вслух ее мысли Додик, а потом вдруг заволновался: – Как ты

узнала? Ты там была? Но я тебя там не видел!.. Или Алекс успел тебе все

рассказать до того, как отправился на тот свет?

Он выкрикнул отчаянно:

– Я ничего, совсем ничего не понимаю! Я же ему звонил практически от

подъезда… Я пришел, а ты спряталась? Я обыскал всю квартиру, я обшарил даже

их вонючий сортир и драные антресоли! Никого, совсем никого в квартире не было,

кроме меня и дохлого Алекса! Ты не могла ничего слышать! Но ты слышала…

Алина спросила напряженно:

– Когда вы пришли, Александр был уже мертв? И дверь была открыта?

– Нет, он бы еще жив, – с непонятным смешком отозвался внезапно

успокоившийся Додонов, – Некоторое время он был еще жив. А потом он стал уже

мертв. Не надо было так меня обижать и пугать тоже было не надо. Я не герой,

меня пугать опасно.

И он тихонечко засмеялся. Так, что Алине сделалось страшно. За последние

минуты она подзабыла про страх, начала надеяться, что еще сможет как-то

договориться с этим неврастеником, как-то заговорит ему зубы, как-то умаслит или

обхитрит. Когда она услышала этот его смех, то поняла, что он прошел свою

точку возврата.

– Видите ли, уважаемая Алина… Он вздумал мне угрожать. Нет, ему не

нужны были деньги. Я же говорю – придурок. Он орал, что пойдет в полицию и все

расскажет про мои дела. Напрасно я возился с ним. Люди не знают благодарности.

Он ревел, как ишак. Вы представляете себе ишака, деточка? Он ревел, что это

была последняя капля. Как будто я силой заставлял его на меня работать. У меня

ведь бизнес, вы понимаете. В каждом бизнесе свои правила и свои условия игры.

Если у тебя нету прибыли, то и бизнеса у тебя никакого нету, вы согласны, Алина

Леонидовна? Мне нужен товар, постоянно нужен новый и качественный товар и, по

возможности, даром. Чем меньше затрат, тем больше дельточка, согласны?

Главное, этот Алекс не был никогда моралистом. Иначе бы он и пару дней со мной

не продержался. Да разве сейчас есть где-то моралисты с такой-то безработицей?

Тех грошей, что ему хозяин лавки платил, только на пиво и курево хватало, вот и

подрядил я его информацию сливать, если какая-нибудь ценная вещь на горизонте

забрезжит. Там среди нищих старух попадались экземпляры. И он со мной

работал, долго, год почти, если не больше. Придурок он был, а не моралист, вот

что я вам скажу. Сейчас я вам поясню, в чем дело. Мы ведь с вами никуда не

торопимся? А дело в том, что его идиотка-падчерица, а ваша, пардон, подруга,

доставляла ему некое аптечное средство. Алекс этой дурехе сказал, что плохо

засыпает, а ее маменька часто принимать сие лекарство ему не дает. Вот подружка

ваша еще и ему, помимо маменьки, капсюлки и приносила. Великолепное, надо

сказать, средство, весьма быстродействующее. Пока старички возятся и достают с

полки печенье, мы, а вернее, я, кидаю в их чаек таблеточку или две, по наитию,

этого препарата, и старичок через пяток минуток уже в отключке. Берем вещь и

уходим. Но это не всегда так, отнюдь, я же не маньяк. Это тогда только, если

упорствует старая сволочь и не желает продавать за мою цену. Заломит

несусветную, а откуда у меня такие деньги? Сам виноват, не надо было жадничать.

Напарничек мой все это прекрасно знал, потому что при сем присутствовал

неоднократно. И тут вдруг заявляет мне, что я урод или, как вы только что мне

напомнили, гнида. Обидно. Обидно, потому что несправедливо. А крышу ему

снесло как раз из-за этой проклятущей чернильницы. В тот раз Алекс был просто

пристрастен. Вот если бы я эту вещицу у какого-то незнакомого ему пенсионера

приватизировал, он бы не возбух даже на секунду. Получил бы свои комиссионные,

ни за что, надо заметить, и забыл бы уже на следующий день. А тут сразу

праведным гневом воспылал. Видите ли, я его школьную училку ограбил. Грозить

начал. А мне оно надо? Мне мой товар вернуть надо. Я и пришел к нему товар

вернуть.

Он опять умолк, собираясь с мыслями. Оживился:

– Послушай, лапушка, может, она все-таки у тебя, а? Скажи, где прячешь, а я

тебя выпущу. Честно, выпущу сразу же. Я же видел, как ты в руках держала

баночку, ту самую, которую Алекс прибрал. Чернильничку вставную, с крышечкой.

Ты из квартиры Алексовой выходила и баночку выронила. Надо же, какая она

прыгучая… Значит, и весь наборчик у тебя должен быть. Где же ему еще быть,

деточка? Только у тебя…

Алина молчала, не зная, что ответить. Потом спросила медленно:

– А почему вы решили, что она пропала? Может, она все еще там и

находится, в этом приемном пункте. У меня машина неподалеку, могу подвезти.

Хотите?

– Хитрая девочка… Нету ее там, я проверял. И дома у него проверял. Нету

нигде.

– Зачем же вы тогда его убили? – спросила наобум Алина. – Теперь вот не

узнаете уже, где эта вещь.

– Да? – заныл Додик. – А что мне делать оставалось? Набор он перепрятал,

а мне грозил все в полиции рассказать!.. И денег не хотел… Я ему говорю: